Текст книги "Последний император"

Автор книги: Пу И

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)

Ёсиока Ясунори

Квантунская армия была подобна сильному источнику тока высокого напряжения. Я был точным и послушным электродвигателем, а Ёсиока Ясунори – электропроводом с прекрасной проводимостью.

Это был небольшого роста японец из Кагосимы, с выступающими скулами и усиками. С 1935 года и вплоть до капитуляции Японии в 1945 году он находился рядом со мной и вместе со мной был взят в плен Советской армией. В течение последних десяти лет он от подполковника сухопутных войск постепенно поднялся до генерал-лейтенанта. Ёсиока занимал две должности: он был старшим советником Квантунской армии и атташе при императорском доме Маньчжоу-Го. Последнее было японским названием. Собственно говоря, как переводится это название, не так уж важно, так как оно все равно не отражало самой деятельности Ёсиоки. Фактически он был как бы одушевленным электропроводом. Каждая мысль Квантунской армии передавалась мне через него. Куда ехать на прием, кому отдавать честь, каких принимать гостей, как инструктировать чиновников и народ, когда поднять рюмку с тостом, даже как улыбаться и кивать – все это я делал по указанию Ёсиоки. С какими людьми я мог встречаться и с какими нет, на каких собраниях присутствовать и что говорить – во всем я слушался его. Текст моего выступления он заранее писал мне на бумаге на своем японизированном китайском языке.

Когда Япония начала агрессивную войну в Китае и потребовала у марионеточного правительства продовольствие, рабочую силу и материальные ресурсы, я велел Чжан Цзинхуэю на совещании губернаторов провинций зачитать призыв к губернаторам, написанный Ёсиокой. В нем он призывал губернаторов приложить все свои усилия для поддержания священной войны. Япония начала войну на Тихом океане, и у нее недоставало военной силы. Было решено заменить японских солдат солдатами армии Маньчжоу-Го, которые воевали на фронтах Китая, а теперь были переведены на Тихоокеанский фронт. И я на банкете для командного состава военного округа по бумажке читал: "Мы хотим жить и Умереть вместе с Японией. У нас единая воля и решимость разгромить сю Америки и Англии".

Кроме того, всякий раз, когда японская армия оккупировала в Центральном Китае какой-нибудь относительно крупный город, Ёсиока рассказывал о результатах боев, а затем велел встать вместе с ним и сделать поклон в сторону фронта, выражая тем самым соболезнование погибшим. После нескольких таких "уроков", когда пал город Ухань, я уже сам, без чьего-либо напоминания, выслушал до конца сообщение, встал, сделал поклон и почтил погибших японцев минутой молчания.

Тогда же, после падения города Ухань, он посоветовал мне лично написать поздравления палачу Окамуре, оккупировавшему город, а также послать поздравительную телеграмму японскому императору.

В дальнейшем, когда были понастроены "храмы укрепления основ нации", я ежемесячно молился в них за победу японской армии. И эту мысль мне подсказал все тот же Ёсиока.

До событий 7 июля 1937 года мои личные и семейные дела не очень интересовали Квантунскую армию, но после начала военных действий положение изменилось.

До 7 июля мои родственники, жившие в Центральном Китае, обычно каждый год приезжали поздравить меня с днем рождения, а то и просто так. А после 7 июля командование Квантунской армии утвердило поименный список лиц, которым в установленное время разрешалось приехать в Чанчунь. К тому же, кроме моих близких родственников, остальные могли только отдавать мне честь, но не имели права со мной беседовать.

Вся получаемая мною корреспонденция проходила сначала через руки японцев – служащих Департамента двора, и уже только после этого Ёсиока разрешал или запрещал передавать ее мне.

Конечно, Квантунская армия знала, что я не мог выступать против Маньчжоу-Го, против Японии, но она все еще боялась, что я установлю связь и вступлю в сговор с Центральным Китаем в целях восстановления Цинской династии, что, конечно, было не в ее интересах.

В те дни было совершенно невозможно с кем-нибудь встретиться или получить письмо так, чтобы об этом не знал Ёсиока. Во дворце существовало жандармское управление. Никто из выходящих и входящих во дворец не выпадал из поля зрения жандармов. Они знали буквально все, что происходит во дворце, и я находился под строжайшим контролем.

То, что Ёсиока смог стать олицетворением Квантунской армии и проработал на своей должности десять лет, явилось результатом его очень больших способностей.

Авторы некоторых книг утверждают, что в Тяньцзине Ёсиока был моим хорошим другом, а потом стал советником Квантунской армии. Поэтому, когда Квантунской армии понадобился человек для "связи" со мной, выбрали его. На самом деле в Тяньцзине Ёсиока одно время вел беседы по текущим событиям, однако говорить, что он был моим хорошим другом, нельзя. Но если сказать, что он был другом моего брата Пу Цзе, то в этом есть доля правды. После создания Маньчжоу-Го Пу Цзе поступил в японское военное училище, в котором Ёсиока в то время преподавал военную историю. Почти каждое воскресенье он приглашал Пу Цзе к себе в гости и оказывал ему радушный прием. После того как они стали хорошими друзьями, Ёсиока сообщил Пу Цзе, что Квантунская армия хочет пригласить его в Маньчжурию, чтобы использовать для связи со мной.

– Такое предложение делает мне честь, – сказал Ёсиока, – но если я не получу звание старшего советника Квантунской армии, то не приму эту должность, потому что мои предшественники Накасима и Исимару не устояли в Маньчжурии именно потому, что не пустили достаточно глубокие корни.

Впоследствии, не знаю каким образом, но он добился желаемого. Квантунская армия назначила Ёсиоку старшим советником и поручила ему задачу связаться со мной. Перед отъездом в Маньчжурию он попросил Пу Цзе сообщить мне об этом и сказал:

– Если ваш брат сможет заранее приготовить мне кабинет для работы, то это будет для меня большой честью.

Я оказал ему эту "честь". Прошло много времени, прежде чем я понял, что он делал это, стремясь пустить пыль в глаза Квантунской армии, которая считала, что у него со мной были необычные отношения; передо мной же он бравировал формой старшего советника Квантунской армии. Таким образом, он изображал себя в выгодном свете перед той и другой стороной и извлекал из этого пользу.

Ёсиока очень любил рисовать тушью. Однажды он нарисовал картину, изображающую бамбук, и попросил Чжэн Сяосюя написать стихи к ней, а меня – сделать надпись (какую именно, я теперь уже не помню). Затем он подарил свою картину матери японского императора Хирохито – вдовствующей императрице, репродукция картины была опубликована в газете. Не знаю, с этого ли пошла слава о нем как о художнике, но но определенно сказать, что Ёсиока рассчитывал с помощью картины добиться не звания художника, а какого-либо другого более стоящего звания. После того как я побывал с визитом в Японии, вдовствующая императрица стала поддерживать со мной постоянную связь. Мы непрерывно дарили друг другу подарки, и все это делалось через Ёсиоку. После того как он подарил императрице свою картину, общение между Токио и Чанчунем стало еще более регулярным.

Конечно, то, что Ёсиока ежегодно ездил в Японию и поддерживал связь между императорскими семьями Японии и Маньчжоу-Го, он делал не по собственной инициативе. Но каждая такая поездка, как мне казалось, имела для него глубокий смысл. Однажды он увидел у меня приемник с магнитофоном. Словно увидев что-то необыкновенное, он спросил меня:

– На нем можно делать запись?

– Да, – сказал я и достал ленту, чтобы продемонстрировать ему. Когда я установил пленку, он сказал:

– Я научу ваше величество нескольким японским фразам! Хм! – И он произнес по-японски: – Я желаю японскому императору доброго здоровья!

Я повторил за ним:

– Я желаю японскому императору доброго здоровья!

Это сразу было записано на магнитофон. Ёсиока дважды прослушал запись и, очень довольный, взял ее себе.

– Когда я поеду в Токио, то преподнесу эту запись его величеству императору! – заявил он.

В разговоре Ёсиока часто употреблял междометие "хм! хм!", при этом брови его взлетали ввысь. Эта привычка вызывала у меня с каждым днем все более неприятное ощущение. Постепенно в наших отношениях произошли перемены.

В 1934 году я посетил Японию. Вдовствующая императрица подарила мне несколько сочиненных ею стихотворений. В это время мне приятнее всего было слышать слова Ёсиоки:

– Вдовствующая императрица как мать вашему величеству, и поскольку я почти являюсь родственником вашего величества это тоже делает мне честь.

В то время он говорил Пу Цзе:

– Вы и я связаны, как рука и нога, я не могу говорить о таких отношениях с императором, но считаю, чувствую себя по отношению к нему как палец ноги к пальцу руки. Мы почти родственники.

К 1936 году его речи изменились:

– Япония подобна отцу вашего величества. Хм! Квантунская армия представляет Японию. Поэтому командующий Квантунской армией тоже как отец вашему величеству. Хм!

А потом он дошел до того, что стал говорить:

– Квантунская армия является вашим отцом, а я – представитель Квантунской армии. Хм!

В дальнейшем Ёсиока стал постоянно приходить во дворец. Иногда, пробыв не более десяти минут, он уходил, а через пять минут возвращался снова. Для этого у него не было никаких серьезных причин. Например, то он забыл что-то сказать или забыл спросить меня, есть ли какие-нибудь дела на завтра, которые он должен сделать, и т. п. Мне всегда казалось, что такими внезапными приходами он просто проверял меня.

Чтобы он не сомневался во мне, я сразу же принимал его, как только узнавал о его приходе, стараясь, чтобы он меньше ждал в приемной. Я принимал его даже во время обеда.

Императорские манифесты

Все учащиеся маньчжурских школ были обязаны учить наизусть мои манифесты. В годовщину обнародования тех или иных манифестов во всех школах, учреждениях, воинских подразделениях устраивались митинги, на которых зачитывался текст манифеста. Мне рассказывали, что в школах это происходило так. Все учителя и школьники торжественно выстраивались перед трибуной: учителя впереди, а школьники – позади них. Затем из здания выходил в белых перчатках заведующий учебной и воспитательной работой, высоко держа над головой манифест, обернутый куском желтой материи. Присутствующие застывали в почтительном поклоне. Заведующий поднимался на трибуну, клал верток на стол, затем разворачивал его, открывал желтый деревянный ларец, извлекал свиток с манифестом и вручал его директору школы. Последний, тоже в белых перчатках, принимал сверток и, обращаясь ко всем, начинал читать. Так, например, 2 мая зачитывался Манифест наставления народу по случаю возвращения императора, изданный в 1935 году, после моего возвращения из первой поездки в Японию. Его текст гласил:

"С тех пор как мы взошли на трон, мы всегда стремились нанести личный визит императорскому дому Японии, развивать и укреплять нашу дружбу и тесные контакты, чтобы тем самым выразить ему наше искреннее восхищение. Благодаря нашей поездке на Восток мы смогли выполнить наше заветное желание. Японский императорский дом встретил нас с исключительным радушием и гостеприимством, его подданные отнеслись к нам с искренним энтузиазмом, с большим почтением и учтивостью. Эти встречи оставили в наших сердцах неизгладимый след, и мы никогда их не забудем.

Мы глубоко сознаем, что с момента основания нашего государства до настоящего времени мы целиком полагались на преданность, справедливость и великие усилия этой дружественной страны в укреплении великой основы; и эта поездка являлась для нас счастливой возможностью выразить нашу глубокую сердечную благодарность. Более того, наши внимательные наблюдения убедили нас в том, что правление в этой стране зиждется на милосердии и любви, а в воспитании главным являются преданность и сыновнее благочестие; народ почитает своего императора и любит своих наставников, как небо и землю; каждый из них верен, храбр, служит обществу и безгранично предан своей родине. Вот почему народ сможет наслаждаться мирной жизнью в стране, противостоять иностранным державам и заботиться о своих соседях, чтобы продолжать императорское правление в течение тысяч поколений. Мы лично встречались с представителями всех слоев населения в этой стране, и все они объединены большой искренностью в своем едином порыве и личной нравственности; их общая уверенность непоколебима.

Мы и его величество император Японии едины по духу. Поэтому вы, наши подданные, должны всегда помнить это и быть едиными по своему духу и добродетели с нашими союзниками, чтобы заложить прочный и вечный фундамент наших двух государств и проявить истинное знание восточной морали. Только тогда будет возможен мир на земле и человечество будет счастливо.

Пусть наши подданные прилагают все усилия, чтобы соблюдать этот манифест на вечные времена.

По повелению императора".

Всего таких манифестов было шесть: Манифест вступления на престол от 1 марта 1934 года; Манифест наставления народу по случаю возвращения императора от 2 мая 1935 года; Манифест об укреплении основ наций от 15 июля 1940 года; Манифест о современном положении от 8 декабря 1941 года; Манифест по случаю десятой годовщины основания государства от 1 марта 1942 года; Манифест отречения от 15 августа 1945 года.

Позднее Манифест вступления на престол был заменен Манифестом по случаю десятой годовщины основания государства. А Манифест отречения от 15 августа 1945 года никогда никому вслух не читался. Таким образом, главными были четыре манифеста. Школьники, студенты, солдаты должны были знать их наизусть, и если они забывали текст или ошибались, их наказывали. Манифесты не только служили материалом для пропаганды рабской покорности среди населения, но и основанием для судебного преследования и подавления оппозиции. Если жители Северо-Востока проявляли хоть малейшее недовольство колониальным господством, их можно было обвинить в нарушении какой-либо фразы этих манифестов и судить.

По происхождению каждого из манифестов можно судить, насколько низко может опуститься человек. О первых двух я уже говорил, расскажу здесь о том, как появился третий – Манифест об укреплении основ нации.

Однажды я сидел вместе с Ёсиокой в моей комнате. Мы уже обо всем поговорили, но он все не уходил. "Видимо, у него есть еще какое-нибудь дело ко мне", – подумал я. Внезапно Ёсиока встал, подошел к изображению Будды в моей комнате и, обернувшись ко мне, сказал:

– Буддизм к нам пришел из-за границы. Хм! Иностранная Религия! Япония и Маньчжурия едины по духу, и вера у них должна быть одна!

По своему опыту я знал, что Квантунская армия снова начинает подавать ток через провод высокого напряжения. Однако вместе с подачей тока прекратились и высказывания Ёсиоки. Несколько дней я безуспешно пытался понять, что он хотел этим сказать.

В действительности Квантунская армия задумала одно дело и рассчитывала, что я его выполню. Однако командующему Квантунской армией Уэде, огорченному поражениями своих войск в пограничных конфликтах, спровоцированных им против Советского Союза и Монгольской Народной Республики, было не до этого. В конце концов его сняли с должности, и он возвратился в Японию. Перед отъездом, вспомнив, вероятно, о деле, он сказал мне, что во имя японо-маньчжурской дружбы, их духовного единства религия двух стран должна быть единой. Он надеялся, что я обдумаю этот вопрос.

До этого, когда верховный император велел мне что-нибудь сделать, я всегда покорно исполнял его просьбу; однако на сей раз просто не знал, как поступить. К этому времени Ху Сыюань был отстранен от дел, Чэнь Цзэншоу вышел в отставку и вернулся домой, Вань Шэньши умер, Тун Цзисюнь с некоторых пор стал всего бояться, а другие ничем не могли мне помочь. Единственными, кто был мне близок и имел право видеться со мной, были мужья моих сестер и несколько племянников, которые учились во дворце. Около меня теперь не было людей, которые могли бы составить для меня план или посоветовать мне что-либо, а племянники были еще молоды и неопытны. Не успел я прийти к какому-либо окончательному решению, как прибыл новый командующий Квантунской армией и пятый посол в Маньчжоу-Го Умэдзу Ёсидзира. Через Ёсиоку он передал, что японская религия – это и есть религия Маньчжоу-Го и что я должен воспринять веру в божество Небесного Сияния – божественного предка японской императорской семьи – и сделать этот культ официальной религией Маньчжоу-Го, тем более что в Японии как раз отмечается 2600-я годовщина императора Цзимму. Мне нужно поехать в Японию с поздравлениями и заодно решить этот вопрос.

Только позднее я узнал, что этот вопрос давно уже обсуждался в военном ведомстве Японии, но из-за разногласий никакого решения принято не было. Говорят, некоторые японцы, сравнительно хорошо понимавшие психологию китайцев, считали, что подобные действия вызовут бурную реакцию населения Северо-Востока и усилят изоляцию Японии. Потом было решено, что с течением времени синтоистская религия пустит корни среди молодежи, в то время как старшее поколение постепенно привыкнет к ней. В конечном итоге решение было принято. Оно вызвало сильный гнев не только народа – даже предателям родины было как-то не по себе, в том числе и мне. Я рассматривал это как осквернение веры моих предков и чувствовал себя еще более подавленным, чем после случая с ограблением гробниц.

С тех пор как в Люйшуне я поддался влиянию Итагаки, каждый мой поступок фактически был предательством по отношению к моей нации и моим предкам. Однако у меня были свои теория и оправдывающая меня философия: я считал, что все, что я делаю, делается только ради реставрации дела моих предков. Я надеялся, что духи моих предков на небе поймут и защитят меня. Теперь же японцы вынуждали меня обменять моих предков на новых. Конечно, мои предки никогда не простили бы мне этого.

Но я помнил, что должен согласиться, если хочу сохранить свою жизнь и безопасность. Разумеется, я и тут нашел себе оправдание: я буду продолжать приносить жертвы моим собственным предкам у себя дома, а публично – признавать новых. Приняв такое решение, я совершил моление перед табличками моих предков и отправился в Японию.

Мое второе посещение Японии состоялось в мае 1940 года и длилось всего восемь дней.

При встрече с императором Хирохито я достал речь, заранее написанную для меня Ёсиокой, и прочел ее. В этой речи я выражал надежду, что во имя "неразрывного единства души и добродетелей между нашими двумя странами" мне будет разрешено признать божество Небесного Сияния в Маньчжоу-Го. Ответ императора был весьма краток:

– Поскольку таково желание вашего величества, я должен выполнить его.

Затем он встал и, указывая на лежавшие на столе меч, бронзовое зеркало и изогнутую пластину из нефрита – три божественных предмета, олицетворяющих божество Небесного Сияния, богиню солнца Аматерасу Омиками, – сделал мне необходимые пояснения. Слушая его, я подумал, что в антикварных лавках на Люличане в Пекине таких побрякушек сколько хочешь. Любая из мелочей, которые стянули евнухи из Запретного города, стоила больше, чем все это, вместе взятое. Разве эти вещи и есть великий Бог? И это предки?

На обратном пути из императорского дворца в Токио я внезапно разрыдался.

Вернувшись в Чанчунь, я построил возле дворца из белого дерева Храм укрепления основ нации, специально основал Палату поклонения во главе с бывшим начальником штаба Квантунской армии Хасимото Тораносукэ. Первого и пятнадцатого числа каждого месяца командующий Квантунской армией, а также чиновники марионеточного правительства во главе со мной совершали там жертвоприношения. Впоследствии во всех уголках Северо-Востока были построены такие храмы, и в них в определенные дни совершался обряд жертвоприношения. Каждый проходящий мимо такого храма должен был отвешивать низкий поклон, в противном случае его ждала суровая кара за непочтение. Население ненавидело эти храмы, не хотело им кланяться и обходило их стороной.

Квантунская армия велела Палате поклонения сшить мне ритуальную одежду, весьма странную на вид. Мне она казалась ужасно нелепой, и я под предлогом того, что время было военное, стал носить военную форму, тем более что полученные мною японские награды свидетельствовали о моей твердой решимости помогать нашему союзнику – Японии. Каждый раз перед тем, как отправиться в храм Аматерасу Омиками, я отбивал у себя земные поклоны перед табличками моих предков. И, кланяясь алтарю божества Небесного Сияния, я говорил себе: "Это я не ей кланяюсь, а дворцу Куньнингун в Пекине".

В атмосфере злых насмешек и тайной ругани среди населения Северо-Востока я издал Манифест об укреплении основ нации. На этот раз текст писал не Чжэн Сяосюй (он умер два года назад), а один японский синолог, по имени Сато Томоясу, который действовал по поручению канцелярии по общим делам при Государственном совете. Вот текст манифеста:

"Принимая во внимание, что мы с почтением создали Храм укрепления основ нации, с тем чтобы укреплять основу нации вечности и распространять принципы нации в безграничности, мы обращаемся к вам, нашим подданным, с этим манифестом.

С момента возникновения нашего государства основа его стала прочной и судьба великолепной. Оно обладает надежным правлением, которое совершенствуется с каждым днем. Когда мы стали размышлять об этом великом достижении и искать его источники, то увидели, что все это достигнуто благодаря дивным благодеяниям божества Небесного Сияния и покровительству его величества императора Японии. Поэтому, лично посетив японский императорский дом и выражая нашу сердечную и глубокую благодарность, мы издаем манифест, указывая нашим подданным на их долг – быть едиными с Японией в мыслях и добродетели. Глубок смысл этого.

Целью нашей поездки на Восток было отметить 2600-ю годовщину императора Цзимму и лично поклониться августейшему божеству. По случаю счастливого возвращения в нашу страну мы почтительно воздвигли Храм укрепления основ нации, чтобы в нем приносить свои подношения божеству Небесного Сияния. Мы будем возносить молитвы за процветание нации и покажем пример, которому будут следовать наши сыновья и внуки в течение десяти тысяч поколений. Именно так может быть укреплена основа нации – благодаря почитанию пути богов, и ее принципы основываются на воспитании преданности и сыновнего благочестия. Умиротворенная почитанием и любовью, развивающаяся в согласии, земля эта будет чистой и прославленной и получит божественное благословение.

Пусть все подданные внемлют нашему обращению. Укрепим нашу основу и распространим наши принципы; приложим все наши усилия, чтобы сделать нашу страну сильной.

По повелению императора".

Фраза "Благодаря деяниям божества Небесного Сияния и покровительству его величества императора Японии" в дальнейшем обязательно входила в текст любого моего манифеста.

Квантунская армия приложила немало усилий, стремясь подготовить меня и марионеточных министров к восприятию японской Религии пути богов (синто), приставив к нам для этого известного специалиста по синтоизму. Учебные материалы, которыми он пользовался, казались поистине странными. На одном из свитков было изображено дерево. Он объяснил, что корни этого дерева и есть синто, а ветви – другие религии земного шара; другими словами все религии восходят к синто. Мне и многим другим трудно было удержаться от смеха, некоторые же на этих лекциях просто спали. Когда 8 декабря 1941 года Япония начала войну против США и Великобритании, по указанию командования Квантунской армии правительство Маньчжоу-Го издало Манифест о современном положении, в котором я объявил о моей поддержке Японии и призвал своих подданных всеми усилиями помогать ей в этой войне. Предыдущие манифесты издавались Государственным советом, однако на этот раз вечером 8 декабря был созван специальный Императорский совет, на котором Ёсиока попросил меня самого прочитать манифест. Текст манифеста был следующий:

"Император великой империи Маньчжоу-Го объявляет свой манифест народу.

Его величество император союзной нам великой Японии сегодня объявил войну Великобритании и Америке. Его источающий свет манифест, как яркое светило, озаряет небо и землю. Мы и его величество император Японии едины по духу. Добродетели и желания нашего народа полностью совпадают с желаниями японского народа.

Между нами существует нерушимая кровная связь. Мы непреклонно будем соблюдать свой союзнический долг по совместной защите страны, будем вместе стоять не на жизнь, а на смерть! Нас нельзя разделить! Китайский народ должен хорошо понять наше намерение: чиновники и народ должны быть едины в своих стремлениях и иметь единую волю. Народ всей страны должен до конка выполнить свой долг по отношению к обществу. Наша страна должна всеми силами поддержать войну союзной державы, помочь сбором вещей и пожертвований во имя мира во всем мире.

По повелению императора".

Слова этих льстивых, угоднических указов с тех пор превратились для меня в устную молитву, как и фраза: "Благодаря деяниям божества Небесного Сияния и покровительству его величества императора Японии".

Когда бы меня ни посещал командующий Квантунской армией, я раскрывал рот и начинал:

– Япония и Маньчжоу-Го едины и неразделимы; они живут и умрут вместе. Я мобилизую все силы нации и буду бороться до конца во имя окончательной победы в священной войне в великой Восточной Азии, во имя процветания великой Восточной Азии во главе с Японией.

В 1942 году Маньчжоу-Го с кратковременным визитом посетил Тодзио Хидэмити – премьер-министр Японии и бывший начальник штаба Квантунской армии. Встретив его, я сразу начал:

– Ваше превосходительство может не беспокоиться. Я мобилизую все силы Маньчжоу-Го, чтобы помочь в священной войне нашей родительской стране Японии.

К моменту визита Тодзио Япония уже превратилась из "союзницы" в "страну-родителя". Это новое унижение было отражено в Манифесте по случаю 10-й годовщины образования государства. В канун годовщины (в марте 1942 года) Ёсиока сказал мне:

– Без Японии не было бы и Маньчжоу-Го, а потому Японию можно считать отцом Маньчжоу-Го. Хм… Маньчжоу-Го поэтому не может, как другие страны [57]57
  В 1939 году марионеточное государство Маньчжоу-Го участвовало в так называемом союзном договоре против коммунизма, подписанном совместно Японией, Италией и Германией в 1931 году. После того как началась война на Тихом океане, к этому договору присоединились и другие марионеточные государства Малайского архипелага, установившие дипломатические отношения с Маньчжоу-Го.


[Закрыть], называть Японию союзником или другом, а должна называть ее «страной-родителем».

В то же время последний начальник канцелярии при Государственном совете японец Такэбе собрал у себя в кабинете Чжан Цзинхуэя и марионеточных министров и сделал для них в связи с этим разъяснение. Отныне слова "страна-родитель" стали синонимом "Японии".

Затем, в 10-ю годовщину Маньчжоу-Го, вышел следующий манифест:

"Прошло 10 лет с момента возрождения нашей страны. Благодаря деяниям божества Небесного Сияния и покровительству его величества императора Японии основы нашей государственности зиждутся на священных устоях. Мы проводим политическое просвещение всего нашего народа, учим его, как от начала до конца свято соблюдать государственные основы и сохранять их* в полной неприкосновенности.

Велением Неба и дарованной нам Небом прекрасной судьбой поколение за поколением не оскудевает. Япония относится к Маньчжоу-Го как к самому близкому союзнику, любит, как своего родного сына. Ни днем, ни ночью мы не забываем благодарить за это, это постоянно вдохновляет нас, предостерегает от праздности и лени.

Наш народ полностью разделяет наши взгляды, преданно трудится и выполняет свой долг. Высшие и низшие слои общества взаимно помогают друг другу и живут в мире и согласии. С момента создания нашего государства вплоть до настоящего времени они неуклонно выполняют свой долг перед обществом, что заслуживает всяческого поощрения. Сейчас нужно напрячь всю волю, отдать свои жизни во имя священной войны в великой Восточной Азии.

Поддержать великое дело родительской державы, чтобы как можно полнее отблагодарить ее за искреннее расположение к нашей стране, упорно воспитывать преданность по отношению к государству, приложить все старания для воспитания чувства государственности, развивать принцип единства Всевышнего и людей и тем самым отблагодарить за указ о создании государства (Маньчжоу-Го).

По повелению императора".

В 1944 году становилось все более очевидным, что Япония проигрывает войну, и даже я понимал, что она скоро потерпит крах. Однажды ко мне прибежал Ёсиока и стал просить подать пример другим и сдать металл государству.

На этот раз Ёсиока обходился без своих излюбленных "э" и "хм": видимо, он был очень обеспокоен. А у меня не было ни малейшего самолюбия, и я сразу же отдал распоряжение собрать всю медную и железную утварь во дворце, в том числе даже медные дверные и оконные ручки, крючки и т. д., и передать все это Ёсиоке в поддержку священной войны союзной державы. Через несколько дней по своей собственной инициативе я передал через Ёсиоку в дар Квантунской армии множество украшений из платины и бриллиантов, изделий из серебра и т. д. Вскоре Ёсиока вернулся из штаба Квантунской армии и сказал, что там отдали в фонд помощи даже ковры. Я немедленно отдал распоряжение передать Ёсиоке все дворцовые ковры. Однако, приехав через некоторое время в штаб Квантунской армии, я увидел, что пол там по-прежнему устлан коврами. Не знаю, зачем понадобились Ёсиоке мои ковры. Разумеется, я не решился спросить его об этом. Затем по своей инициативе я отобрал несколько сотен комплектов одежды и передал через Ёсиоку Такаде – последнему командующему штаба Квантунской армии.

Мои поступки, широко разрекламированные газетами, давали удобную лазейку для японских чиновников, и они чинили разнузданные грабежи. Я слышал, что под нажимом со всех сторон школьники в своих домах собирали все, что только можно было пожертвовать в фонд помощи.

Позднее Ёсиока говорил Пу Цзе и мужьям моих сестер:

– Его величество император – самый высокий образец кровной родственной связи между японским и маньчжоугоским народами.

Однако "самый высокий образец" тоже кое в чем обманывал его. Например, мне было жалко отдавать всю платину в фонд помощи, и я сделал следующее: спрятал свои платиновые часы, купил дешевые и надел их на руку. Однажды умышленно при Ёсиоке я посмотрел на них и воскликнул:

– Опять отстали на минуту! Ёсиока удивленно спросил:

– Вы поменяли часы, ваше императорское величество? Это плохие часы…

– Да, поменял, – ответил я, – потому что те, которые я носил раньше, были платиновые и я их передал в дар.

В 1945 году, когда в результате продолжавшихся в течение 14 лет грабежей народ страдал от нищеты и голода, добавились еще новые поборы в виде налога на зерно и продовольствие, пожертвования в ответ за оказанные благодеяния и т. д., доведшие крестьян до того, что они молили о смерти. В это же время в целях оказания помощи японскому империализму объявили один грабительский сбор пожертвований, в результате которого было собрано и отправлено в Японию 180 тонн соли и 300 тонн риса.