Текст книги "Последний император"

Автор книги: Пу И

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 42 страниц)

Испытание

Моя самооценка снова оказалась завышенной. Наступило испытание.

По всей стране на производственном фронте возникло движение "большого скачка". Тюремное начальство предложило сделать наш учебный процесс более интенсивным, с тем чтобы мы поспевали за реальной ситуацией в стране. Было принято решение провести проверку нашей сознательности и устранить препятствия, которые могут возникнуть на этом пути. На общем собрании каждый должен был рассказать, какие изменения произошли в его сознании и в чем он еще плохо разбирается. В этом случае другие смогут помочь ему проанализировать ситуацию и разобраться в непонятных вопросах. Когда очередь дошла до меня, возникли проблемы.

Я рассказал о своих прошлых взглядах, рассказал, какие изменения в них произошли. Когда стали высказываться, кто-то меня спросил:

– Твои отношения с японцами были не менее тесными, чем у нас, почему ты о них ничего не сказал? Какие ты испытываешь к ним чувства?

– Я к японцам испытываю лишь ненависть, ни о каких других чувствах говорить не приходится. У меня совсем другая ситуация.

Мои слова вызвали у многих негодование. Кто-то сказал: "Почему ты ведешь себя так нескромно? Продолжаешь думать, что ты на голову выше всех?" Другой заметил: "Ты что, теперь стал лучше всех?" Стали приводить разные примеры: в Японии я писал стихи, помогал императрице подниматься по ступенькам и т. п. Все это якобы свидетельствует о том, что я более всех был благодарен японцам, а сейчас не хочу этого признавать. Я ответил, что в прошлом никаких чувств к японцам я не испытывал, это был голый расчет. Никакого пренебрежения к присутствующим у меня нет, я просто говорю, что думаю. Такое объяснение людей не устроило. Позднее, когда я стал рассказывать о страхе при побеге из Далицзыгоу, меня спросили:

– Японцы, провожая тебя в Токио, выделили на это триста миллионов иен. Разве ты не благодарен за это японцам?

– Триста миллионов? – переспросил я с удивлением. – Ни о каких трехстах миллионах я не знаю!

На самом деле из данной ситуации не стоило делать проблемы. Японская Квантунская армия извлекла последний резерв из казны Маньчжоу-Го и объявила о том, что эти деньги отправляются в Японию вместе с "императором Маньчжоу-Го". Я этих денег вообще не видел, люди об этом знали и не относили данный факт к моим преступлениям. Просто присутствующие хотели знать, что я тогда при этом испытывал. Если бы я стал спокойно вспоминать или расспрашивать кого-нибудь, я, возможно, мог бы и вспомнить, но я поступил иначе. Я весьма самоуверенно и твердо заявил, что вообще про это ничего не знаю!

– Не знаешь? – послышалось из зала от тех, кто был в курсе дела. – Это провернули Чжан Цзинхуэй и Такэбэ Рокуцзо. Чжан Цзинхуэй недавно умер, так теперь с тебя и взятки гладки?

Кто-то спросил:

– Ты разве не упомянул об этом, когда писал признание?

Я ответил, что нет. Они удивились еще больше:

– Кто же об этом не знает! Это же не триста или три тысячи, это триста миллионов!

Вечером, возвращаясь к мысли о деньгах, я вспомнил, что действительно в Тайлицзыгоу Си Ся мне говорил, что Квантунские войска забрали из банка Маньчжоу-Го все золото под предлогом того, что оно понадобится для моего проживания в Японии. Наверняка это те самые триста миллионов иен и есть. Я в то время боялся за свою жизнь и потому не обратил особого внимания на то, что он сказал. На следующий день я стал расспрашивать людей, и выяснилось, что такой факт в самом деле имел место. Теперь на собрании группы я обо всем рассказал.

– Зачем же ты раньше скрывал? – одновременно спросили меня несколько человек.

– Кто скрывал? Я просто забыл!

– И сейчас не помнишь?

– А теперь вспомнил.

– А почему раньше не мог вспомнить?

– Забыл и забыл! Бывает ведь, что что-то забываешь?

Эта фраза вызвала бурную дискуссию, с которой было трудно справиться: "То, что было давно, помнишь, а то, что произошло недавно, забыл. Очень странно"; "Явно трусил, вот и не посмел написать"; "Боишься признать свои ошибки, какое же тут перевоспитание?"; "Никто тебе не верит. Правительство больше на твою удочку не попадется"; "Любишь хитрить, врунишка!"

Чем больше я спорил, тем меньше мне верили. Все думали, что я настаиваю на своих ошибках и продолжаю врать. Если это дойдет до руководства тюрьмы и люди все подтвердят, разве будет мне впредь верить начальство? При этой мысли голова у меня пошла кругом. Возник страх. Как говорится, "мать верит в мудрость сына, но если у троих есть в этом сомнения, то и любящая мать перестанет верить". Поразмыслив над всем, я понял, что повторяется моя застарелая болезнь – лишь бы пронесло сейчас, а для этого можно поступиться любыми принципами. Вот признаю свои ошибки, и пронесет, верно? Ладно, признаюсь: я не признавался в этом раньше, потому что опасался санкций правительства. Дело про триста миллионов я и в самом деле забыл, но оно заставило меня вспомнить многое.

Больше никто в нашей группе не проявлял интереса к моему вопросу. Но я сам никак не мог выкинуть его из головы. Чем больше я об этом думал, тем тревожнее мне становилось. Совершенно очевидно, что забыл, а получилось, что скрывал. Я боялся, что правительство посчитает меня нечестным человеком. И эта мысль стала меня угнетать.

Прежде я страдал подозрительностью. Каждый поступок работника тюрьмы рассматривался как подвох. Меня все время пугала смертная казнь. Сейчас я понимал, что власти не только не хотят моей смерти, а, наоборот, всячески стремятся мне помочь стать достойным человеком, и я в это было поверил. А тут опять страдай. И чем больше ко мне проявлялась забота, тем больше я терзался.

Как-то надзиратель сказал мне, что начальник тюрьмы хочет со мной поговорить. Поначалу я подумал, что это наверняка про дело о миллионах. Я предполагал, что начальник будет рассержен тем, что при таком со мной добром обращении я продолжаю что-то там скрывать. Как себя вести в такой ситуации? Вместе с тем было и другое предположение: начальник выскажет удовлетворение по поводу того, что я покаялся, признал свою ошибку. Может, еще и похвалит. Уж лучше бы он меня отругал. Теряясь в догадках, я вошел в кабинет и тогда только понял, что разговор пойдет совсем о другом.

Старый начальник тюрьмы уже много дней не появлялся. На этот раз его сопровождал еще какой-то чин. Расспросив меня об учебе и работе, они стали интересоваться тем, как у меня обстоят дела с борьбой против "четырех зол".

Начальник сказал, что, как он слышал, у меня наметился прогресс в уничтожении мух, и я выполнил задание. А каковы успехи в уничтожении крыс? Я сказал, что пока еще плана нет, но что в группе каждый из нас уничтожит по крайней мере по одной крысе.

– Маловато! Сейчас даже младшие школьники и те обязуются убить по одной.

– Будем стараться убить по две, – сказал я серьезно.

Тут в разговор вступил начальник, сказав, что нормы он определять не будет, но чтобы я старался. Потом сказали, что я могу возвращаться.

От этой встречи у меня на душе остался некий осадок. Не потому, что нужно было ловить крыс и заняться незнакомым мне делом. Просто этот разговор навел меня на множество мыслей. Я вспомнил, как недавно после кампании по уничтожению мух начальство специально проверяло мои намерения. Вспомнил я и поддержку со стороны руководства, когда я научился стирать. Каждый раз в таких случаях ко мне проявлялось внимание, не иначе как желая помочь мне "стать человеком". А я снова обманул людей. Поймай я хоть сто крыс, вряд ли это могло бы уменьшить цену моих ошибок.

Только что сменившийся надзиратель Цзян, заметив, что я слоняюсь по клубу без дела, поинтересовался, не придумал ли я способа, как ловить крыс. Он еще сказал, что может мне помочь смастерить мышеловку. Откровенно говоря, я не только не знал, как их ловить, я даже не знал, где расположены их норы. Пока я учился у него сооружать ловушки для крыс, на меня снова что-то нашло.

В процессе работы мы разговорились. Надзиратель Цзян стал вспоминать свои детские годы, и я случайно узнал о трагической судьбе его семьи. Кто мог подумать, что этот спокойный и выдержанный молодой человек так сильно пострадал во времена маньчжурского правления. Это была типичная жертва политики "укрупнения деревень". После трех таких кампаний все, что у них осталось, это единственное одеяло, под которым вся семья укрывалась от холода. В конце концов все заболели тифом. Из восьми братьев в живых остался он один. Одежды не было, хоронить их пришлось голыми.

Рассказ его оборвался, так как крысоловка была готова. Пошли искать нору. Я шел молча и думал, как человек, испытавший столько на своем коротком веку, может спокойно искать со мной крысиную нору? Таких надзирателей и прочих работников здесь было много. А как у них сложилась судьба? Потом я не вытерпел и спросил:

– А надсмотрщики Ван и Лю тоже пострадали во времена Маньчжоу-Го?

– А кто не пострадал? Вана трижды хватали и отправляли на тяжелые работы, а Лю, поняв, что деваться некуда, ушел в Объединенную армию сопротивления японцам.

Все было понятно. Практически все жители северо-восточных районов Китая так или иначе пострадали во времена правления марионеточного правительства.

Следуя указаниям надзирателя, я и впрямь выполнил задание, даже перевыполнил его в два раза. Оба надзирателя, прослышав, что я поймал крысу, прибежали посмотреть на мой "трофей", будто случилось чудо. Они всячески меня расхваливали, а мне было не по себе.

Я как всегда ежедневно приходил на работу в амбулаторию. Как всегда подметал пол, измерял пациентам давление, делал процедуры, изучал народную медицину. А тот небольшого роста японец каждый день все благодарил меня и кланялся. Но я перестал слышать его слова, "Введение в народную медицину" стало даваться мне с трудом, давление нередко приходилось перемеривать. В письмах сестра и ее муж рассказывали о своих успехах, желали мне скорее стать на путь истинный, чтобы оказаться вместе и радоваться жизни. Все эти слова я теперь воспринимал как осуждение.

Наступила осень. Мы, как и в прежние времена, ударно изготавливали угольные брикеты. Заместитель начальника тюрьмы и другие кадровые работники готовили для теплиц топливо к зиме. Я изо всех сил таскал уголь и старался, чтобы начальство меня не заметило и не стало хвалить. Уж лучше бы распекали.

Однажды, когда нужно было кому-то сделать процедуру, я немного опоздал. Меня уже ждали двое пациентов, и среди них тот японец, который вечно кланялся. Он всегда приходил первым, поэтому я предложил пройти процедуру сначала ему, но неожиданно он сделал жест рукой и сказал:

– Прошу вас, я не спешу.

– В порядке очереди, идите вы сначала, – сказал бывший преступник из клики Чан Кайши.

– Не церемоньтесь, я не спешу, я могу и посидеть. – И он добавил в качестве объяснения: – Меня отпускают по амнистии.

Я не впервые слышал, как он так хорошо говорит по-китайски. Прилаживая больному аппаратуру, я несколько раз бросил взгляд на японца. Он как-то очень серьезно смотрел на стену напротив себя. Затем он перевел взгляд на потолок.

– В этой комнате раньше проводились допросы, – сказал он тихо, непонятно к кому обращаясь. – Сколько китайских патриотов было здесь казнено!

Спустя некоторое время он показал на потолок и сказал:

– Тогда здесь висели железные цепи. На стенках кровь. – Он обвел глазами стены, и взгляд его остановился на стеклянном шкафу. Помолчав, он сказал: – Когда китайские господа ремонтировали эту комнату, мы думали, что тут снова будет комната пыток, и теперь нам самим придется держать ответ. А потом появились доктора в белых халатах, и мы снова подумали, что над нами будут проводиться опыты. А получилось так, что нас здесь лечат…

К его горлу подступил комок.

Первый больной ушел. Я предложил японцу сделать процедуру.

– Не нужно. Я пришел посмотреть на эту комнату. Я не встретил доктора Вэня, передайте, пожалуйста, что я лично не имею никакого морального права выражать ему благодарность, но хочу это сделать от имени моей матери. Спасибо вам, доктор.

– Я не доктор, я – Пу И.

Не знаю, расслышал ли он, что я сказал. Он поклонился и вышел из комнаты.

Я чувствовал, что больше не смогу сдержаться. Как бы трудно ни было моему начальству понять меня, но я должен был выложить все начистоту.

Именно в это время прибыл начальник тюрьмы и захотел со мной поговорить.

Я открыл дверь в приемную. За столом сидел знакомый мне седой человек. Он рассматривал какие-то документы. Через некоторое время он захлопнул папку и поднял голову:

– Я полистал записи вашей бригады. Что? Есть какие-либо проблемы, мысли какие?

В самый критический момент я снова заколебался. Увидев папку с материалами, я вспомнил все, что говорили на собрании группы. Я все думал: вот скажу я ему все, а он все равно не поверит. Какой смысл тогда говорить правду? С другой стороны, снова обманывать?

– Расскажи, как прошло собрание группы.

– Очень хорошо, – сказал я. – Были подведены итоги по идеологическому перевоспитанию и сделаны правильные выводы.

– Да? – начальник поднял брови. – Расскажи поподробнее, хорошо?

Мне показалось, что я даже перестал нормально дышать.

– Это действительно так, – сказал я. – Говорили, что я в прошлом чего-то боялся, это совершенно верно. Вот только отдельные примеры…

– Прочему не продолжаешь? Ты знаешь, я бы хотел побольше узнать, о чем ты думаешь.

Я почувствовал, что молчать больше не могу. И я на одном дыхании рассказал обо всем, что было. Сердце нещадно билось. Начальник внимательно слушал меня. Когда я закончил, он сказал:

– Что тут было скрывать? А о чем ты думал?

– Я боялся, что все скажут…

– Что бояться, если ты говоришь правду? – Лицо начальника было серьезным. – Разве правительство не может провести расследование, не сможет разобраться, что к чему? Ты еще не совсем понимаешь, что для того, чтобы стать настоящим человеком, нужно мужество. Мужество говорить правду.

Я заплакал. Я не предполагал, что для него все обстояло так просто и ясно. Что мне еще оставалось сказать?

Амнистия

Рекомендация Центрального комитета

Коммунистической партии Китая

Постоянному комитету Всекитайского

Собрания Народных Представителей:

В связи с празднованием 10-й годовщины образования КНР Центральный комитет КПК предлагает Постоянному комитету ВСНП провести амнистию группы ставших на путь исправления и действительно перевоспитавшихся военных преступников, контрреволюционеров и рядовых преступников.

Социалистическая революция и социалистическое строительство в нашей стране добились великих побед. Наша Родина хорошеет с каждым днем, производство развивается бурными темпами, жизнь людей становится день ото дня все лучше. Политическое сознание и степень организованности людей повышаются. Политико-экономическая ситуация в стране хорошая. Политика партии и народного правительства, основанная на совмещении наказания и снисхождения, трудовом и идеологическом воспитании контрреволюционеров и других преступников, добилась великих успехов. Большинство из арестованных преступников уже в той или иной степени перевоспиталось, немало людей сменили озлобленность на порядочность. В связи со сказанным ЦК КПК считает возможным в дни празднования 10-й годовщины образования КНР объявить амнистию группе действительно перевоспитавшихся военных преступников, контрреволюционных преступников и рядовых уголовных преступников. Использование этой меры будет способствовать превращению пассивных факторов в активные факторы и сыграет важную роль в дальнейшем перевоспитании этих и других преступников. Это даст им возможность почувствовать, что в условиях великой социалистической системы достаточно сменить зло на добро, и тогда перед человеком открываются собственные перспективы.

ЦК КПК просит постоянный комитет ВСНП изучить вышеизложенное предложение и принять соответствующее решение.

Председатель ЦК КПК

Мао Цзэдун

14 сентября 1959 г.

Я даже сегодня помню восторг, который вызвали предложение Мао Цзэдуна и приказ председателя Лю Шаоци об амнистии.

С последними словами диктора по радио поначалу возникла небольшая пауза, а затем взрыв восторга, бурная овация и выкрики, будто подожгли одновременно десять тысяч связок оглушительных хлопушек. Ликованию не было конца.

Начиная с утра 18 сентября никто в тюрьме не мог успокоиться. Все обменивались впечатлениями. Одни говорили, что у партии и правительства слово не расходится с делом. Другие говорили, что теперь есть на что рассчитывать. Кто-то высказал предположение, что амнистировать будут по партиям, в определенном порядке. Кто-то сказал, что выпустят всех сразу. Стали обсуждать всех пофамильно… Однако еще больше людей понимало, что амнистия будет зависеть от того, насколько тот или иной человек перевоспитался. Поэтому многих одолевало сомнение в своем освобождении. Некоторые на словах хоть и заявляли "из скромности", что еще не достигли нужного уровня сознательности, тем не менее потихоньку начинали складывать свои вещи, сжигать ненужные записи, выбрасывать рваные носки.

Во время отдыха во дворе было шумно. Я слышал, как Лао Юань сказал Лао Сяню:

– А кто будет в первой партии?

– Вопросов, наверно, не будет у тех, у кого хорошие успехи и имеются грамоты? Очень возможно, что ты.

– Я вряд ли, а ты – пожалуй.

– Я? Если я выйду, то обязательно пришлю вам из Пекина что-нибудь из местных сладостей. Мечтаю поесть медовых фиников.

С другой стороны двора донесся зычный голос:

– Всех так всех, или тогда никого!

– Просто ты боишься, что тебя оставят. Нужно верить.

– Меня оставят? Разве что Пу И. Если его не оставят, то уж меня точно выпустят.

Я и сам думал точно так же. Где-то на следующий день заместитель начальника тюрьмы спросил меня, что я думаю по поводу амнистии. Я сказал:

– Я думаю, что я буду последним, если, конечно, я смогу стать лучше. Но я буду стараться.

Амнистия для многих преступников означала воссоединение родителей с детьми. Но ко мне это никак не относилось. Моя мать давно умерла, а отец скончался в 1951 году. Последняя жена оформила со мной развод в 1956 году. Даже если бы все эти люди были живы, кто из них смог бы понять меня так, как здесь? Даже если можно было бы собрать всех, кого я знал прежде, то кто из них смог бы растолковать мне, как это сделали здесь, что нужно, чтобы стать настоящим человеком? Если амнистия – это свобода и "солнечный свет", то я хочу сказать, что именно я получил здесь понимание того, что такое истина.

Амнистия для меня означала право стать настоящим человеком и начать новую по-настоящему интересную жизнь.

До этого я получил письмо от Лао Ваня, в нем он писал про своего сына, который учится на геолога. Во главе студенческого альпинистского отряда он покорил снежную вершину в Тибете. Как раз в это время в тех местах возник мятеж местных помещиков. Ребята встали на сторону крепостных крестьян и подавили мятеж, после чего двинулись дальше в горы. Лао Вань был горд за своего сына. В каждом его письме звучала мысль, что он счастлив, что его дети живут в новом обществе. Сам Лао Вань устроился переводчиком при одном издательстве и стал, как и каждый китаец, строителем социалистического общества. Он желал мне как можно раньше присоединиться к нему и испытать истинное счастье. Он верил, что именно об этом я мечтаю и дни, и ночи.

Спустя месяц после объявления амнистии некоторые из нас снова отправились на экскурсию… И снова на водохранилище. В 1957 году мы видели там огромное море людей. Тогда на столе стоял макет, и нам сказали, что водоизмещение водохранилища составит более двух миллиардов кубометров. Это поможет избежать наводнений и оросить в то же время 80 тысяч гектаров земли. Уже год как стройка завершилась, и перед нами простиралось море и огромная плотина высотой в 48 метров и длиной в 1367 метров.

Десять с лишним лет жизни и учебы позволили мне понять, где истина, а где ложь. В течение этих лет была достигнута победа в сопротивлении Америке и помощи Корее, произошло признание японскими военными преступниками своей вины, отмечены успехи Китая на международной арене, повышение его авторитета, изменения в государстве, обществе, в китайской нации, включая мой род и меня самого. Все это успехи коммунистической партии, которой я первое время страшился и был настроен к ней враждебно и предвзято. Факты этих десяти лет и многовековая история говорят, что судьбы истории решает народ, который я раньше презирал. Я понял, что такое судьба, понял то, чего не могли мне объяснить ни Чэнь Баошэнь, ни Чжэн Сяосюй, ни Ёсиока, ни боддисатва. Судьба заключается в том, чтобы честно трудиться и быть полезным людям, быть с народом вместе. Вот что значит самая хорошая судьба.

– Нужно стать на ту сторону, которая верна.

Для этого нужно мужество. Амнистия дала мне это мужество. И каждому человеку тоже.

Прошел еще один месяц. Однажды вечером заместитель начальника вызвал меня к себе. Заговорив об амнистии, он спросил, о чем я думал эти два месяца.

Я ему рассказал о том, о чем размышлял, и назвал нескольких человек из группы животноводов, пищеблока, а также тех, кто хорошо учился и награжден грамотами.

– Ты теперь больше думаешь о положительных качествах других, – засмеялся он. – А если амнистируют тебя, что скажешь?

– Этого не может быть, – сказал я, смеясь.

Это невозможно. Я продолжал так думать, возвратившись к себе. А если да? Я заволновался. Потом подумал, что все это будет, но для этого потребуется достаточно продолжительное время. В общем, надежды возрастали. Я невольно размечтался. Представил себе, что окажусь среди людей так же, как и Лао Вань и Сяо Жуй. Буду работать, как все. Может, меня распределят работать в какое-нибудь медицинское учреждение, буду помощником по медицинской части, т. е. так, как об этом обычно пишут в газетах… но для этого потребуется время. Нужно дождаться, чтобы народ одобрил и признал меня своим. Раздумывая о будущем, я почти потерял сон.

На следующий день, получив извещение о собрании, мы отправились в клуб. Над сценой висел огромный транспарант. Мое дыхание участилось. На красном фоне виднелась надпись: "Собрание по поводу амнистии военных преступников фушуньского управления".

На сцене сидели представитель Верховного народного суда, двое начальников тюрем и еще кто-то. В зале стояла тишина, слышно было, как стучит сердце.

Начальство сказало несколько вступительных слов, после чего к трибуне подошел представитель Верховного суда. Он вынул лист бумаги и произнес:

– Айсинь Гиоро Пу И!

Сердце мое готово было выпрыгнуть. Я подошел к сцене и услышал следующее:

– Извещение Верховного народного суда Китайской Народной Республики об амнистии.

В соответствии с приказом председателя Китайской Народной Республики от 17 сентября 1959 года Верховный суд провел расследование в отношении военного преступника Маньчжоу-Го Айсинь Гиоро Пу И.

Преступник Айсинь Гиоро Пу И, 54-х лет, маньчжур, пекинец. Упомянутый преступник находится под арестом уже 10 лет. За это время в результате трудового и идеологического воспитания показал, что он действительно исправился, и в соответствии с первой статьей приказа об амнистии подлежит освобождению.

Верховный народный суд Китайской Народной Республики.

4 декабря 1959 года.

Не дослушав его слов, я разрыдался. Родина, моя Родина, ты помогла мне стать человеком!..