Текст книги "Дорога яви (СИ)"
Автор книги: Полина Громова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Дорога яви
Полина Громова
Часть 1. Неудачницы, или Чего на дороге только не валяется
Горы... Место, где земля вышла из себя, пытаясь преодолеть навязанную ей мирозданием форму. Горы, вздымающие свои хребты к самым облакам и даже выше них, царапающие небосвод острыми, как гребень на спине дракона, вершинами. По ночам полная луна перекатывается по их склонам, замирая над пропастями, покачиваясь на краях обрывов, заливая все вокруг золотисто-зеленым сиянием. А днем крошечное и ослепительно-яркое солнце прорезает в их отвесных стенах линии тоньше человеческого волоса. Ни зверя, ни птицы здесь нет, лишь облака проплывают над ними, огибая вершины. Это горы! Горы – огромные, непреступные, вызывающие щемящее ощущение своей ничтожности перед величием Бога, положившего ладонь на землю и сжавшего пальцы... Горы.
Девушка пела о горах. Невысокая и черноволосая, как все жители Равнинных земель, она была миловидной, обаятельной. На округлом личике выделялись крупные насыщенно-синие глаза с пушистыми ресницами и курносый носик. Одета девушка была в белую блузку и простой синий сарафан с широким поясом, шею кокетливо прикрывала косынка. Прохаживаясь между простых, грубо сбитых столов придорожной харчевни, девушка пела, подыгрывая себе на старенькой лютне.
Девушка пела не очень умело, но старательно. И все же простая песня про горы вряд ли могла бы дать ей хоть какой-то заработок этим вечером. Поэтому менестрелька, обрисовав жителям плоской, как блин, равнины невероятную красоту далеких краев, принялась распевать о темных пещерах, уходящих к самому центру земли, – о дырах, просверленных взглядом разгневанного демона, заточенного в самой ее сердцевине. В тех пещерах живет чудесный народец – гномы. Целыми днями они только и делают, что добывают руду и куют прекрасное оружие. Гномы почти не выходят на поверхность, но им и не нужно солнце: в их подземельях хранятся несметные сокровища, которые сияют ярче солнца, опаляя лица гномов так же сильно, как огонь в горнилах кузней. А иногда разные гномьи кланы сходятся под сводами огромных пещер – нет, не для того чтобы проложить новые границы между подземными владениями, а чтобы потешиться. Но бьются всерьез, не жалея ни себя, ни своего великолепного оружия, и от этих битв вздрагивает земля...
Заметив, что слушатели заскучали, девушка взяла другой ритм на лютне и запела о хитром и отважном Роске Рыжем, пробравшимся в гномьи подземелья, чтобы выкрасть сокровища, и попутно не упустившим возможность поразвлечься с гостеприимными гномихами. Слушатели, большинство которых не выбиралось дальше околицы своей деревни, но порой изменяло своим женушкам, одобрительно улыбались и притопывали ногами в такт песни. Девушка тоже улыбалась – песня была беспроигрышная, нравилась всем, и ее берет, забранный за пояс так, чтобы в него можно было кидать монеты, после нее обычно заметно тяжелел. А если не только петь, но и покачивать бедрами...
Девушка неторопливо прогуливалась между столами, одаривая улыбкой посетителей харчевни во время недлинных проигрышей. Пальцы знали свое дело, слова песни она помнила так хорошо, что могла бы повторить их и посреди ночи, причем будить ее для этого было бы совсем не обязательно. Поэтому, старательно выводя голосом красивый пассаж, девушка размышляла о том, хватит ли набранной мелочи на ужин и комнату на эту ночь или придется еще поработать. Впрочем, ужин можно стребовать и с харчевника – ведь у него сегодня прибыль будет больше, чем в обычный вечер. Надо только быть понастойчивее. А комнату...
В этот момент песня кончилась – пришлось эффектно взмахнуть грифом и тряхнуть челкой. Раздались аплодисменты, кто-то заулюлюкал, требуя продолжения, в берет просочилось несколько медных монеток. Менестрелька решила, что на сегодня достаточно, и поклонилась, намереваясь на этом окончить свое выступление. Но не тут-то было.
Разгуливая по харчевне, девушка давно заметила нескольких мужчин, судя по одежде, заезжих и при деньгах. Заметила она и то, что они ее подманивали, особенно один из них – грузный, лет сорока, с густой черной бородой: то достанет и покрутит в пальцах монетку, да не медяк, а серебряник, то похлопает в свои огромные ладошки так, что воздух вокруг сотрясается. Не менестрелями так хлопают – девок харчевных так подзывают, чтобы те пива принесли. Или еще как уважили гостя.
Девушка знала, что близко к этой компании подходить нельзя. Но не хотелось и упустить возможность подцепить беретом заветную монетку – дела-то шли неважно. Ну, вот и оказалась она слишком, слишком близко.
– А ну-ка, дай! – молодчик в ладно сшитом камзоле, сидевший по правую руку от бородатого, вскочил и сноровисто выхватил из рук девушки лютню. – Теперь я сыграю. А ты, красавица, попляши!
Парень с размаху ударил по струнам, одну под общий хохот порвал сразу, остальные взвизгнули, но выдержали.
– Попляши, попляши! – захлопал в ладоши доброй шутке бородач. – Ну, давай, не стесняйся!
Парень снова ударил по струнам, в харчевне задребезжала простенькая танцевальная мелодия. Девушка стояла растерянная. Оглянулась, посмотрела на харчевника – нет, ему не было до происходящего никакого дела. Ровным счетом никакого.
Гостям тем временем надоело ждать, пока девушка на что-то решиться. Бородач выхватил лютню из рук молодчика, стиснул гриф – менестрелька была готова поклясться, что дерево хрустнуло под его пальцами, – и потребовал:
– Пляши!
В харчевне вдруг стало очень тихо. Девушка в упор смотрела на бородача, и видела, что ухмылка еще не сошла с его губ, но глаза уже наливались кровью. Это значило, что она ошиблась: нет, как девушка она их не интересует. Поначалу, может, когда были потрезвее, – да. Но не сейчас. Сейчас хочется только посмеяться. Обидеть. Унизить. Что ж...
Сама виновата. Впредь будет умнее.
Выдавив из себя глуповатую улыбку, менестрелька робко вильнула бедрами. Тут же раздались нестройные хлопки в ладоши, одобрительные крики... и голос, перекрывший это все:
– Прекратите!
Гомон не сразу, но замолк. Посетители харчевни уставились на того, кто осмелился прервать веселье. Менестрелька тоже поискала его глазами, нашла... И едва не закусила губы от досады.
О таком моменте она мечтала всю сознательную часть своей пока еще не длинной, семнадцатилетней жизни. Вот чтобы так, не важно где и при каких обстоятельствах, но именно так: ее обижают, а в самый последний момент появляется хорошенький благородный юноша и... Но нет же! За менестрельку вступилась единственная девушка среди посетителей харчевни.
Невысокая сухопарая блондинка (стрижка короткая, неровная, волосы выгоревшие) стояла у дальней стены и потягивала пиво из глиняной кружки. Одета девушка была как наемница: в тунику неопределенно-линялого цвета, удлиненный приталенный кожаный жилет со шнуровкой, коричневые узкие штаны и выношенные замшевые полусапожки. Лицо у девушки было узкое, невыразительное, с острым носом и длинным ртом. Серые, немного раскосые глаза уже давно и внимательно наблюдали за менестрелькой с каким-то странным выражением. Должного боевого впечатления, несмотря на притороченные к поясу ножны с мечом, девушка не производила.
– Да ты, видимо, танцуешь лучше! – грянул бородач. – Ну, иди сюда! Станцуете вместе, красавицы!
И гнусно так захохотал. Наемница насупилась.
– Верни ей лютню, – потребовала она.
– А ты забери!
Девушка оставила кружку на ближайшем столе, неторопливо прошла через зал, положила ладонь на гриф... и хорошим, сильным движением вывернула лютню из руки бородача. Тот помрачнел, качнулся, поднимаясь... Наемница, не глядя, сунула лютню в руки менестрельки, та схватила инструмент и обеими руками прижала его к себе. Струны испуганно цвеньнули. Затем в харчевне повисла напряженная тишина.
– Что, танцевать не будете? – с наигранным, еще шутливым тоном спросил бородач.
– Не будем.
– Не будете... – бородач с шумом выдохнул, затем медленно набрал воздуха в грудь и рявкнул, словно пытаясь одним только голосом обрушить потолок: – Ну так пошли отсюда, курвы драные!
Наемница не дрогнула – стала только бледнее мела.
– Пускай сначала расплатится, а потом убирается на все четыре стороны! – лениво бросил в их сторону помощник харчевника, рослый дебелый парень, протиравший столы.
Наемница пошарила рукой у талии, вытащила прибранную за пояс монетку, бросила ее на стол и, повернувшись, направилась к выходу. Раздался гогот и улюлюканье. Монетка, прокатившись по столешнице, провалилась в шелку между двумя досками...
Менестрелька, выскочившая из харчевни, не поспешила удрать, хотя именно так и надо было поступить. Вместо этого она остановилась, все еще обеими руками прижимая лютню к себе, с тревогой взглянула в дверной проем, увидела, что наемница тоже уходит, и от сердца отлегло. Она повернулась, чтобы пойти дальше...
Наемница шагнула через порог. Только краем глаза она заметила, что бородач жестом подозвал харчевника, и тот мгновенно оказался рядом с ним, словно только и ждал его знака. А потом позади раздался тяжелый и скорый топот, и поравнявшихся друг с другом девушек щедро окатило помоями. Под оглушающий хохот посетителей харчевни стряпуха плаксиво запричитала:
– Ой, простите, не заметила вас, уж темно на дворе-то!
Менестрелька обернулась, стиснув крохотные кулачки, и хотела прокричать что-то в ответ, но наемница крепко схватила ее за локоть.
– Идем, – только и сказала она.
Идем, конечно. На ночь глядя, вдвоем, неизвестно куда... Не очень похоже на хорошую идею. Но выбирать не приходилось.
Харчевня стояла на обочине, и свет ее окон быстро скрылся за зарослями калины и ирги, но хохот еще долго раздавался в ночи, волнами докатываясь до двух уходящих по дороге девушек.
– Тебя как хоть зовут? – спросила наемница.
– Кеолинн. Можешь называть меня Кела.
– Из благородных? Да ладно...
Менестрелька насупилась, отвернулась.
– Ладно, меня зовут просто Кела. Не из благородных.
Наемница улыбнулась невидимой в темноте улыбкой.
– Меня зовут Кира. Тоже не из благородных.
Помолчали. Потом любопытство менестрельки все-таки взяло верх:
– Откуда ты, Кира?
– Я?.. – наемница будто очнулась от сна – а может, и в самом деле успела задремать на ходу. Как лошадь. – Из этих мест, – ответила она неопределенно, кивнув куда-то в сторону. – Я возвращаюсь домой. А ты, Кела?
– А я ушла из дома, – гордо заявила менестрелька.
Наемница с недоверием скосила глаза.
– И давно?
– Что давно?
– Из дома давно ушла?
Менестрелька позагибала пальцы на руках, шевеля губами, а потом ответила:
– Четыре недели назад.
Кира с шумом выдохнула.
– Это плохо.
– Почему?
– Это значит, что ты живешь где-то далеко отсюда. Ты не сможешь быстро вернуться домой.
– Но я не хочу возвращаться домой! – возмутилась Кела. – Я свой выбор уже сделала, и не смей меня отговаривать!
Наемница остановилась, менестрелька остановилась тоже. Кела уперлась кулаками в бока; одной рукой, правда, приходилось держать лютню, это было неудобно, но оно того стоило. В темноте глаза наемницы блеснули сухо и ясно.
– Это лучшее, что ты можешь сделать, поверь мне. Но вообще-то я не собираюсь тебя уговаривать. Какая разница, куда идти, правда? Можно и в ту сторону. Пошли...
Она повернулась и сделала несколько шагов вперед. Потом остановилась, обернулась, посмотрела на менестрельку, не двинувшуюся с места. Кела смотрела себе под ноги, в темную пыль дороги.
– Знаешь, я могу тебя проводить, – миролюбиво и как-то устало сказала Кира. – Я не настаиваю, просто предлагаю...
Кела вдруг высоко вскинула голову и с какой-то злой бодростью зашагала вперед.
– Нет у меня родителей. И дома собственного тоже нет. А туда, где я жила, я не вернусь, хотя это и не правильно.
Обогнав наемницу, она пошла вперед одна. Кира пошла следом. Вскоре порыв Келы иссяк, и она зашагала медленнее. Кира сделала усилие и догнала девушку. Теперь они снова шли рядом.
Стрекотали цикады, из ближайшей лощины доносились трели соревнующихся соловьев. Воздух, прогретый за день, остывал. С луга тянуло сыростью.
– Тут где-то озеро, – вслух подумала Кела.
– Зачем тебе озеро?
– Помыться хочу. Воняет же, как от помойной ямы.
– С ума сошла? – Беззлобно отругала ее наемница. – Ночи холодные. Одежда не высохнет. Ты простудишься, заболеешь и умрешь. Ты этого хочешь?
Менестрелька повернулась и посмотрела на спутницу расширившимися вдруг глазами.
– Иногда, – призналась она. Но, отвернувшись, бодро добавила: – Все высохнет, мы костер разведем. Найдем каких-нибудь дровишек и разведем.
– Ты умеешь?
– Ну... так, средне. Ты же умеешь?
– Допустим. А дрова искать как ты будешь?
Менестрелька снова остановилась и в упор посмотрела на наемницу.
– Ты зануда.
Та только покачала головой и опять пошла вперед.
– Я просто не четыре недели по дорогам брожу.
– А сколько? – догнала ее менестрелька.
– Два года.
– Ух ты... Наверное, ты здорово дерешься!
Кира покачала головой – нет, мол. И, кажется, заметно погрустнела.
– Но ты же вступилась за меня!
– Но я не стала драться.
– А стала бы, если бы пришлось?
Наемница не ответила. Но Кела не отставала:
– А почему ты вступилась за меня?
– Мне песня понравилась. Та, которую ты пела.
– Тебе нравятся горы?
– Я никогда их не видела.
– А хотела бы?
– Да, – наемница ответила твердо. И, помолчав немного, добавила: – Я мечтаю увидеть их.
Кела растроганно вздохнула.
– А я мечтаю... – начала она и вдруг осеклась.
Несколько шагов было сделано в молчании.
– И о чем же ты мечтаешь? – спросила Кира.
– Ты не поймешь... Ты же хочешь вернуть меня домой.
– Не знаю. Может, у тебя и в самом деле была веская причина для того, чтобы уйти. Расскажи, а я подумаю.
– Ну... – Келла замялась, почувствовав, что стесняется. В то же время внимание наемницы льстило ей. – Я ничего не знаю о своих настоящих родителях, – начала она. – Но меня вырастила очень хорошая семья. Они много для меня сделали, я им благодарна, я люблю их, и... Я хочу, чтобы они были счастливы. Но я не могла больше жить с ними. Понимаешь?
– Пока не очень, – честно ответила Кира.
Кела смутилась.
– Я подкидыш. Я ничего не знаю о своей настоящей семье.
– Но это же не проблема. Родители – это не те, что, может, разок-то и встретились, а потом ты появилась. Родители – это те, что воспитали.
– Да знаю я! – воскликнула Кела. Выяснялось, что ее случайная спутница не просто зануда – она еще и мудрствовать любит. Это немного раздражало...
– А раз знаешь – чего из дома ушла?
Хм. Не немного.
– Я не могла с ними больше оставаться, – повторила Кела. – Слушай, я тебе расскажу. Меня оставил при нашем деревенском храме какой-то странный человек. Он ничего не сказал, даже не заплатил настоятелю. Просто дождался, пока попадется кому-нибудь на глаза, положил меня прямо на землю, потом вскочил на лошадь и умчался. Никто его больше никогда не видел, – Кела вздохнула. – Мне даже не рассказывали, как он выглядел.
– Почему?
– Он никак не выглядел. Был закутан с ног до головы, одни глаза, говорят, сверкали. И это притом, что было лето!
– Ну, может, он не хотел, чтобы его узнали.
– Да, наверное...
– А что было дальше?
– А дальше настоятель храма и деревенский староста определили меня в семью. У моих родителей – ну, тех людей, что вырастили меня, – своих детей не было.
– Такое редко бывает, – заметила Кира.
– Ага. Ну... Не получалось у них что-то, не знаю. В общем, они меня приняли и заботились обо мне. Они... – голос Келы дрогнул, – Они хорошо обо мне заботились. Они меня очень любили... И я очень люблю их, понимаешь? Но так не могло продолжаться.
– Почему? – осторожно спросила наемница.
Менестрелька покачала головой:
– Ты не поймешь, Кира... То есть, наверное, не поймешь. Я сама не могу толком объяснить, не знаю... Расскажи лучше, почему ты ушла из дома.
Наемница усмехнулась.
– Мне тоже было семнадцать лет.
– И это единственная причина? – удивилась Кела.
– Почти.
– Расскажи! – почти потребовала менестрелька.
Ее спутница было загадочно улыбнулась, но тут же погрустнела, причем, кажется, уже окончательно.
– Я тоже единственный ребенок в семье. И мои родители меня очень любят. Они думают, что я в городе – в Заречном Большеградье, это к северу отсюда. Я там должна была в одном храме прислуживать, – наемница вдруг усмехнулась. – Знаешь, я ведь им письма пишу. Не часто, пару раз в месяц. Рассказываю, как я живу при храме, как меня там все любят и хвалят... Даже не знаю, как им на глаза покажусь, как расскажу правду. Но другого варианта у меня, к сожалению, нет.
– А что с тобой случилось на самом деле?
– Ну... Мне было семнадцать.
– Это я уже поняла!
– По дороге в Большеградье... Сосед на своей телеге довез меня почти до самого города, но дальше ему было не нужно, да я и сама могла дойти... Но не дошла. То есть, до храма не дошла. Встретился мне по дороге в город красивый парень. Знаешь, невысокий такой, но плечистый, вихрастый, а улыбка – как рябь от солнца на реке...Ну, слово за слово, рука за руку... Так я до храма и не дошла.
Наемница замолчала. На этот раз Кела не приставала к ней с расспросами. Дождалась, пока та продолжит сама.
– Мы поселились в крохотной угловой комнатке на одном постоялом дворе в Большеградье. Юрк стал работать там вышибалой, меня взяли помощницей на кухню. Он открыто называл меня своей женой, мы были счастливы. То есть, я думаю, что мы были счастливы... Кела, я любила его до безумия.
Кела растроганно вздохнула.
– Мы прожили вместе год. За это время я научилась зашивать раны, правильно складывать сломанные кости, вправлять суставы – не только Юрку, но и его приятелям, они часто ввязывались в какие-то темные делишки и попадали в неприятности. Он, кстати, и научил меня обращаться с мечом. По утрам, когда на дворе не было народу, он учил меня. Правда, больше чтобы самому размяться и от нечего делать, но все же... А потом он как-то охладел ко мне. Я не знала, что будет дальше, просто каждую ночь вздрагивала и просыпалась, когда он поворачивался во сне: мне казалось, что он тихо встанет и уйдет посреди ночи, и я больше никогда его не увижу... Но он так не поступил. Он честно сказал мне, что ему надоело сидеть на одном месте, он к этому не привык, ему скучно, он уходит, и он не хочет, чтобы я пошла с ним, потому что так для меня якобы будет лучше... Он оставил мне немного денег и свой старый меч, он не избавился от него только потому что я тренировалась с ним... Вот так. – Наемница вздохнула. Чувствовалось, что она не стала бы всего этого говорить, если бы уже давно не хотела поделиться своей историей хоть с кем-нибудь. – После того, как Юрк ушел, я тоже не смогла остаться в Большеградье. Подалась в наемницы. Только заработать мне не очень-то удается: сама понимаешь, как относятся к девушкам этой профессии.
– Но ты же можешь выбрать что-нибудь другое! – воскликнула Кела.
– Что, например? Чтобы устроиться в храм, нужно заплатить, а денег у меня нет. В лавку помощницей без протекции не возьмут, работать на каком-нибудь постоялом дворе, даже временно, я не хочу, я знаю, как быстро одинокие посудомойки и разносчицы превращаются в... ну, ты понимаешь. А петь я, как ты, не умею. Вот и иду домой. Правда, не знаю, как в глаза родителям посмотрю... Наверное, я могла бы что-нибудь придумать, устроиться как-нибудь, но... Я не хочу, чтобы все стало еще хуже, чем сейчас. Поэтому я решила вернуться домой... чего и тебе, Кела, советую. А ты где, кстати, так петь научилась?
– Да нигде я не училась, – ответила польщенная Кела. – Мне просто нравилось слушать – когда к нам в деревню заходил какой-нибудь менестрель, меня от него оттащить невозможно было. Я сидела до самой поздней ночи и слушала, слушала... Сама даже не замечала, что песни запоминаю. А когда на чердаке нашла это чудо... – девушка с улыбкой погладила старенькую лютню.
– Что, решила, что в менестрели пойдешь?
– Нет, – вдруг серьезно ответила Кела. – Это... Ну, это просто так, потому что мне нравится, да и денег можно заработать на еду и ночлег. На самом деле я... Кира, только ты не смейся, пожалуйста, ладно? На самом деле я хочу стать магом.
Кира с трудом подавила смешок.
– Чтобы стать магом, нужно родиться с магическим даром, а потом еще долго учиться, – заметила она.
– Я знаю!
– У тебя есть дар?
– Да... То есть, нет... Пока нет... Я не знаю! – воскликнула вдруг Кела и заговорила быстро-быстро: – Я все понимаю, я чувствую не так, как все, я это знаю! Меня в деревне даже дурочкой из-за этого считали, только родители меня утешали, говорили, что я умная и славная. Но они тоже – понимаешь, Кира? – они тоже понимали, что со мной что-то не так! Они жалели меня! А знаешь, что может быть хуже жалости людей, которых ты любишь? НИЧЕГО! Ничего не может быть хуже жалости людей, которых ты любишь... – Голос Келы дрогнул, девушка выразитель всхлипнула. – Мне бы только одним словом, ну хоть полсловечком перемолвится с кем-нибудь знающим... Но за четыре недели я никого так и не встретила.
– Ну конечно, как ты могла кого-то такого встретить? Настоящие маги на проселочных дорогах не валяются, – попыталась утешить свою случайную спутницу Кира. – Да и четыре недели – это же почти ничего для настоящего странника.
Кела снова всхлипнула, потерла нос рукавом.
– И потом, тебе и вправду не стоило уходить из дома, – продолжила Кира. – Рано или поздно какой-нибудь маг сам явился бы за тобой... Если ты и в самом деле особенная.
Слово «особенная» получилось с усмешкой.
– Я не сразу поняла, что я особенная, – не заметив этого, ответила Кела. – Сначала я не понимала... Просто удивлялась, когда деревенские мальчишки ломали прутья и ради шутки гоняли ими гусей. Это же неправильно... Нет, дереву не больно, деревья не чувствуют боли, но это не правильно, и все! Когда коза траву щиплет или когда люди хлеб жнут – это правильно. А когда просто так, походя травину какую обрывают или лист дерева... Я помню, как меня мама ругала: мне надо грядку полоть, а я стою над сорняком и не могу его выдернуть. И понимаю, что надо, а не могу. Что-то в нем такое... То же, что и во мне. С животными я не очень лажу, но мне нравится разговаривать с ними. Если постараюсь, они меня понимают... Мне так кажется. Знаешь, Кира, я, когда маленькая была, со всем разговаривала: с животными, с травой, с деревьями, с водой в колодце, с солнцем... Я слышала, как солнце пело. Особенно на рассвете: знаешь, такой протяжный, глубокий гул... Я и сейчас слышу все это. Солнце, землю, речку... Лягу на луг, раскину руки – и лежу, слушаю, как растет трава, как протискиваются между комьев земли корешки, как мелочь всякая копошится... Лежу я так – час, два – и чувствую, что не надо никуда идти, можно просто вот так вот лежать, и все будет хорошо, потому что... Потому что нет меня как будто бы в этот момент. Земля – такая большая, тяжелая, есть. Трава есть, насекомые... А меня нет. И вот когда я дохожу до этого состояния... – Кела запнулась снова и вдруг разревелась окончательно. – Я понимаю, это глупо звучит, но я вдруг начинаю чувствовать, как меня переполняет окружающий мир! Какая-то нечеловеческая сила из ниоткуда! Она накатывает на меня изнутри, на меня и как будто бы и не на меня, а на весь мир. Но когда я пытаюсь сделать что-то – что-то совсем незначительное! – у меня ничего не получается! – Сквозь слезы она говорила. – Кира, я просто не могла там больше оставаться! Мне казалось, стоит мне только уйти – у меня начнет получаться выпускать эту силу, творить что-то! Но у меня... У меня ничего не получается... Я даже толком не знаю, что должно получаться-то... Может быть... Может быть, Кира, они все правы... Может, я просто деревенская дурочка и все выдумала...
Кира положила ладонь на плечо менестрельки.
– Пошли, дурочка, – сказала она. Слово «дурочка» получилось ласковым. – Вон твой пруд виднеется, умоешься. И вообще, ночь на дворе давно. Давай-ка устраиваться на отдых. Завтра на свежую голову решим, что будем делать дальше.
Кела понятливо закивала. Разглядев в темноте пруд, сбегала к нему, торопливо умылась – опасалась, что наемница передумает и куда-нибудь денется. Но Кира никуда не делась: она даже не прошла вперед, стояла на дороге и ждала спутницу. Провести остаток ночи она собиралась где-нибудь неподалеку, только не в низине у озера. Когда же Кела вернулась, наемница указала на крохотную рощицу на обочине дороги. Дальше дорога пересекала большак и, втискиваясь между могучих рослых деревьев, уходила в лес. Место было подходящее: по утру можно будет идти в любую сторону, что бы они ни решили.
– Переночуем там! – сказала Кира.
Кела была согласна со спутницей: действительно, место было неплохое. Но как только девушки приблизились к роще, послышался негромкий шум и конское ржание. Потом из зарослей – словно из самого мрака – показалась необычно узкая, продолговатая лошадиная голова, затем шея со знатной гривой и грудь. Лошадь была светлой масти, ее было хорошо видно. Кира покрутила головой в поисках огонька – они ведь могли быть не единственными, кто решил заночевать в роще сегодня. Было бы неплохо пристроиться к чьему-нибудь костерку: добрые люди не погонят...
Ни малейшего огонька видно не было. Кира прислушалась: нет, роща была тиха, насколько может быть тиха роща ночью. То есть, ничего, кроме звуков природы, наемница не услышала.
– Какая странная лошадь, – сказала подошедшая Кела. Она протянула руку, чтобы погладить морду с блестящими глазами, оказавшуюся неожиданно высоко – Кела не достала бы до холки, даже если встала бы на цыпочки. Но и до морды она не достала – пальцы наткнулись на уздечку. Ее не было видно в темноте.
– Ой... – только и успела произнести Кела.
Лошадь встала на дыбы и рванула уздечку на себя. Кела на секунду повисла в воздухе, потом оказалась сидящей на земле. Под левое бедро попал какой-то острый сучок, крапива знатно, со знанием дела обожгла правую руку. Кела – даром, что пару минут назад плакала – всерьез рассердилась. А лошадь виновато заржала, переступила на месте и наклонила голову, опуская уздечку к рукам девушки. Та повторять свою ошибку не спешила.
– Возьми, – попросила за лошадь Кира. – Кажется, эта скотинка хочет нам что-то сказать.
Лошадь снова заржала, покачала головой – словно возмутилась таким наименованием. Кела встала, протянула руку. Пальцы нащупали невидимую узду. На этот раз лошадь повела себя иначе: просто стала отступать назад, потянула девушку в глубину рощи. Кела сделала шаг, еще один. Кира пошла следом. Лошадь уверенно пересекла рощу и вывела девушек на большак. Там, посеребренный дорожной пылью, неподвижно лежал какой-то громоздкий кулек.
Кира опомнилась первой. Обогнув лошадь и опасливо покосившись на нее – вдруг вздумает защищать хозяина? – она подошла к кульку, встала на колени рядом. Аккуратно перевернув человека с боку на спину, она приложила ухо к груди.
– Он жив? – спросила Кела, подводя ставшую неожиданно послушной лошадь.
– Да... Вроде жив, – ответила Кира, выпрямляясь. – Кажется, не ранен, просто свалился с седла. Может, от усталости. Давай перенесем его с дороги.
– А если это плохой человек?
– Не знаю, может, он и плохой. Но если мы ему не поможем, точно будем еще хуже.
Вдвоем девушки не без труда перетащили не приходящего в себя путника на окраину леса. Она оказалась будто бы обглодана гигантскими козами: ясное дело, люди останавливались здесь часто и часто рубили ветви для лежаков, жгли костры... Пока Кела, углубившись в заросли, искала и подбирала сухие ветви, Кира нашла ель, до которой еще никто не добрался, и наломала лапника. Дорогу назад обе девушки нашли без труда: лошадь будто бы светилась в темноте. Оставленная со своим хозяином, она больше ни на шаг не отходила от него.
Вскоре на опушке разгорелся крохотный костерок. Путник, уложенный на лапник, дышал тихо, но ровно. Кира еще раз осмотрела его, но никаких травм так и не обнаружила. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это парень лет двадцати... очень красивый парень. Это было видно даже в полумраке. Вот только...
– Никогда таких не видела, – сказала Кела. Она рассматривала путника, словно зачарованная. – А ты?
– Я тоже нет, – неохотно призналась Кира.
Парень был стройным, очень высоким, с длинными руками и ногами. С его пальцами было что-то не так – что на ногах, что на руках: парень был босиком и без перчаток, это было заметно. Но что именно не так, Кира, например, так и не поняла. Кожа у путника была смуглая, а волосы белые – да-да, белые, ну или очень светлые, и длинные, ниже плеч. Они были заплетены в десятки косичек, которые сначала плотно обнимали голову, а потом распадались какая куда. Форма головы, кстати, тоже была странная: под плотно заплетенными косичками угадывались два нешироких продолговатых нароста, идущих рядом ото лба к затылку. Бросалась в глаза и необычная форма ушей: заостренные, они были словно вытянуты вверх и назад. Черты лица юноши были утонченными, выразительными, разрез еще ни разу не открывшихся глаз был длинным, подбородок узким, хищным. Одет юноша был в короткую куртку и узкие штаны. На поясе прочно крепились ножны с небольшим кинжалом; Кира не стала их снимать, хотя подумала, что надо бы. Горло парня плотно стягивал воротник с застежками. Стремясь облегчить путнику дыхание, Кира попыталась расстегнуть их, а когда они не поддались, срезать – но и ткань не вспарывалась. Кире пришлось отступить.
– И что мы теперь будем делать? – спросила Кела.
– Ничего. Если, конечно, у тебя нет других предложений.
– Я думаю... – начала Кела, но тут до слуха обеих девушек донесся стук копыт. Скакало несколько лошадей, и они быстро приближались.
Повинуясь предчувствию, Кира бросилась тушить костерок, но было поздно. Меньше, чем через минуту три всадника на ходу вломились в жидкий подлесок.
...Встать... Встать, встать... Хотя бы встать...
Тот, что скакал впереди, натянул поводья – лошадь едва не разметала передними копытами угли.
...Ночь... Здесь уже ночь... Как быстро...
– Отойдите от него! – потребовал всадник.
Кира и Кела переглянулись – не сразу поняли, о ком идет речь. Потом сообразили, что это преследователи странного красавчика... А сам красавчик лежит как раз за их спинами.
...Встать... Ночь... Я смогу... Земля... Здесь есть земля и ночь... Ну же... Они могут убить этих двоих... Меня... Нет, меня они не убьют... Но...
Лошади нетерпеливо перебирали копытами, трясли тяжелыми головами.
– Ну же, в сторону!
На всадниках были темные плащи, но под ними странно поблескивали доспехи и кольчуги. Странно – так, как если бы они были черного цвета. Но таких в этих землях не изготавливают... Интересно, где вообще изготавливают такие... Лиц всадников было не разглядеть под капюшонами, на руках, сжимавших поводья, были надеты перчатки с металлическими накладками. «Надо же, как маскируются, бедные – отстраненно подумала Кела. – А на дворе-то лето...» И тут она вспомнила рассказ родителей о том, как она оказалась в их деревне... И вообще на какое-то время потеряла способность думать.
