Текст книги "Парижская жена"
Автор книги: Пола Маклейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Спустя час или немногим больше Эрнест и я усаживали Скотта в такси.
– Не люблю мужчин, которые не умеют пить, – сказал Эрнест, когда машина отъехала. – Боялся, что он отключится прямо за столом.
– Он был очень бледный. И задавал такие личные вопросы, что становилось неловко. Ты слышал, он спросил, была ли я влюблена в отца.
– И меня об этом спрашивал, а еще: боюсь ли я воды и была ли у нас с тобой близость до свадьбы. Странный он, правда?
Он действительно был странный, и, возможно, мы бы больше его не увидели, если б он не разузнал наш адрес и не послал нам в подарок экземпляр романа «Великий Гэтсби». Распечатав бандероль, Эрнест поставил книгу на полку, и, наверное, она так и пылилась бы там, если б меня не разобрало любопытство и я ее не прочла. Поначалу она не казалась трагичной, но вскоре ситуация стала обретать жесткий характер, и история полностью захватила меня. Буквально проглотив роман, я была под сильным впечатлением и рекомендовала Эрнесту его прочесть. Он прочел роман за день, назвал его дьявольски талантливым и написал об этом Фитцджеральду. Мы договорились встретиться в «Тулузском негре» через несколько дней. Войдя в кафе, мы увидели, что Фитцджеральд и Зельда уже там – они допивали вторую бутылку шампанского. Когда Зельда встала, чтобы обменяться с нами рукопожатием, она была уже навеселе; все выглядело так, будто она специально культивирует свойственное только ей особое, изящное опьянение. Обтягивающее фигуру платье было отделано тончайшими оборками, находившими одна на другую; и, когда она села, они загадочно зашуршали. У нее были светлая кожа и светлые вьющиеся волосы, и все в ней, казалось, было того же светлого оттенка за исключением жесткой, прямой линии губ, накрашенных ярко-красной помадой.
Когда мы подошли к их столику, Скотт встал, а Зельда улыбнулась, странно сузив глаза. Ее нельзя было назвать красивой, но голос завораживал – низкий, какой-то утонченный.
– Здравствуйте, – приветствовала она нас и сразу же обратилась к Эрнесту: – Скотт считает вас настоящим.
– Вот как? А вас – необыкновенно эффектной.
– Какой ты милый, дорогой. Ведь ты мой дорогой? – И она провела рукой по скульптурной голове Скотта. Этот жест, сам по себе незначительный, надолго увел супругов за невидимый занавес в их маленький мир. Их глаза сомкнулись в долгом, тайном, пьяном взгляде: они теперь не были с нами – только наедине друг с другом.
Позже мы видели, как они танцевали чарльстон, и впечатление было то же самое. Они не прыгали озорно, как другие пары, а двигались осторожно, будто стеклянные, их руки описывали дуги, словно их вели на ниточках. Платье Зельды надувалось при движении, и она каждый раз поправляла его, выставляя напоказ подвязки. Со стороны это выглядело шокирующе, но нельзя сказать, что она сознательно добивалась такого эффекта. Она танцевала только для себя и Скотта. Они двигались по одной орбите, поглощенные собой, и не отрывали глаз друг от друга.
– Как она тебе? – спросила я Эрнеста.
– Не красавица.
– Нет, но в ней есть изюминка, правда?
– Думаю, она сумасшедшая.
– Ты шутишь?
– Нет, – ответил он. – Ты видела ее глаза?
Под конец вечера они пригласили нас к себе – их квартира располагалась в фешенебельном районе на Правом берегу, недалеко от площади Этуаль. Сразу бросался в глаза богатый вид дома, но в самой квартире царил беспорядок – повсюду валялись книги, одежда, бумаги и детские вещи. Чтобы сесть на диван, нам пришлось отодвинуть в сторону кучу разного добра, но Скотт и Зельда не испытывали по этому поводу никакого смущения. Как и раньше в кафе, они продолжали развлекать друг друга, только теперь делали это гораздо громче. Шум стоял такой, что в глубине квартиры заплакал ребенок, и английская няня вынесла к нам Скотти, их пухленькую дочурку. На ней была хорошенькая пижама, большой бант схватывал сбоку белокурые шелковистые волосы, от подушки личико примялось, но это только красило малышку.
– Мое сокровище. – Зельда потянулась к ней, чтобы взять на руки. – Ну разве ты не конфетка? – Девочка улыбнулась сонной, умиротворенной улыбкой, но тут Зельда, сидевшая с ней в позолоченном, но потертом кресле с высокими ручками, вдруг ушла в свои мысли – ребенок соскользнул с ее колен и шлепнулся на пол. Зельда этого даже не заметила. Няня бросилась к девочке и поскорее унесла ее, ревущую во весь голос, а Зельда обратилась ко мне со словами: – Так что вы говорили? – Она смотрела на меня рассеянным, странным взглядом, как будто ее мысли витали где-то в другом месте. – Я мечтаю, чтобы Скотти была взбалмошной сумасбродкой. Эффектной, непостижимой и богатой.
– Она прелестна, – сказала я.
– Правда? Она никогда не будет беззащитной, ведь так? – Ее неожиданный напор пугал.
– Да, – поддержала ее я и подумала, что, возможно, Эрнест прав. Но кто смог бы понять, где подлинное безумие, а где опьянение шампанским, которое постоянно текло рекой?
Насколько я понимала, для этих двух праздник никогда не кончался. Не прошло и недели, как они заявились к нам на лесопилку в шесть часов утра, еще не протрезвевшие после ночной гульбы. Мы спали, но супруги стали колотить в дверь и выкрикивать нараспев наши имена. Их нисколько не беспокоило, что мы вышли в пижамах. Приготовленный нами кофе они не пили, а вместо этого смеялись и клялись в любви к неизвестному нам артисту балета, которого встретили предыдущим вечером в кафе.
– На Зельду очень действует искусство, – сказал Скотт. – Моя девочка витает в облаках.
Лицо Зельды театрально передернулось болью.
– Ты ведь не собираешься все рассказывать?
– Думаю, стоит, дорогая. Они все равно узнают.
– Ну, хорошо. – Ее глаза расширились. – Не так давно я по уши влюбилась в другого мужчину. Это чуть не убило меня и Скотта тоже.
Стоя над ней, Скотт сделал движение, как будто гладит ее по голове, но на самом деле и не прикасался к волосам.
– Нас это чуть не убило, но того мужчину убило на самом деле. Ужасно. Все газеты об этом писали. Вы наверняка что-нибудь слышали.
Я отрицательно покачала головой и сказала:
– Мне очень жаль, что вы прошли через такое испытание. Действительно, жуткая история.
– Да, – согласилась Зельда и неожиданно сменила тональность, словно невидимый режиссер крикнул: «Мотор!» – Этот человек хотел умереть из-за меня. И это еще больше сблизило меня и Скотта.
Эрнеста передернуло; он уставился в чашку с кофе и молчал. Могу сказать, что он никак не мог окончательно определиться относительно этой пары. Они не принадлежали к людям нашего склада, – впрочем, я уже не была уверена, что знаю наш «склад». Правила постоянно менялись.
– Я чувствовал, что Зельда чокнутая, – сказал Эрнест после их ухода, – но теперь я и в муже не уверен. Она высасывает из него силы. Как вампир.
– Зельда держит Скотта на коротком поводке, – добавила я.
– Я бы такого не стерпел.
– А тебе и не надо, – вспыхнула я.
– Успокойся, Тэти. Я ничего не имел в виду. Ты совсем не похожа на Зельду. Она ревнует Скотта к его работе. Мне кажется, брось он писать, она бы только обрадовалась.
– На что бы они тогда жили?
– Скотт сказал, что в прошлом году они потратили тридцать тысяч долларов – деньги просто уплыли сквозь пальцы.
– Тридцать тысяч – а мы живем на три. Какой абсурд!
– Думаю, мы живем лучше, разве не так?
– Да, – с жаром согласилась я.
В соседней комнате завозился Бамби. Я поставила на стол кофейную чашку и пошла за ним, и тут Эрнест сказал:
– Не хотел бы я жить, как они, но тяжело видеть, как бездарно люди тратят деньги, когда сам сидишь без цента. А что, если занять у Скотта некоторую сумму на нашу июльскую поездку в Памплону?
– Думаешь, мы достаточно хорошо знакомы для этого?
– Наверное, нет. Но нужно где-то достать деньги. Может, у Дона Стюарта?
– Он славный парень.
– Да, – согласился Эрнест. – Я вот что тебе скажу. Похоже, все собираются туда ехать. Это усложняет дело.
– Время еще есть. А что может быть такого сложного?
– Никогда не знаешь.
31
На сортировочной станции охваченные паникой быки с ревом выбирались из тесных вагонов; они закатывали глаза и не понимали, куда им идти. Смотреть на них было тяжело: ведь мы знали, что к концу дня ни один не останется в живых. Утро было довольно прохладным для июля. От топота быков в воздух летела пыль, от нее щипало глаза. Эрнест показал на мышцу между лопатками, куда по правилам следует вонзить шпагу.
– Ясно, сэр, – сказал Гарольд Лоуб. – Настал момент истины.
Эрнест помрачнел.
– Что ты об этом знаешь?
– Полагаю, достаточно, – ответил Гарольд.
Тут подошла Дафф и взяла Эрнеста под руку:
– Все чудесно, правда? – Она смотрела на него, как ребенок, который желает, чтобы все было, как он хочет, – щурилась и широко улыбалась. – Но девочка, однако, хочет есть. Кто меня накормит?
– Да, конечно, – сказал все еще мрачный Эрнест, и они вдвоем пошли в сторону кафе. На Эрнесте были берет, темно-синий свитер, белые брюки, на шее – темный платок. Дафф, как всегда, хорошо выглядела; на ней был длинный хлопчатобумажный свитер с выпущенным наружу широким отложным воротничком нежно-зеленого цвета. Волосы она зачесала назад и шла рядом с моим мужем, стройная и высокая. Эрнест, гордо запрокинув подбородок, старался идти с ней в ногу. Возможно, он еще дулся на Гарольда, хотя и пытался проглотить обиду. Со спины казалось, что оба сошли с картинки модного журнала, и я видела, что Пэт Гютри, жених Дафф, тоже это заметил. Все это заметили, и бедняга Пэт несколько дней выглядел удрученным.
Мне было жаль Пэта, хотя жить с таким человеком я бы не хотела. Он слишком много пил и в пьяном виде был невыносимым. С утра он пребывал в прекрасном настроении, всем довольный. С удовольствием говорил о популярной музыке, сам мог петь и танцевать с большим азартом, но после трех или четырех коктейлей что-то менялось, и в нем нарастали злоба и высокомерие. Если Дафф не прогоняла его, в нем вновь происходила перемена, и тогда он становился замкнутым и угрюмым. Мне было интересно, как Дафф выносит смену его настроений и как он сам с этим справляется? Проснувшись, чувствует ли отвращение к своим прежним обликам? Помнит ли их?
– Как смотришь на то, чтобы пить дотемна? – спросил Гарольд, подходя ко мне.
Я улыбнулась и взяла его под руку; мне хотелось подбодрить его хоть ненадолго. Возможно, если мы будем держаться вместе, я с его помощью тоже почувствую себя лучше. А мне это просто необходимо.
Наше путешествие потерпело неудачу неделю назад, в Бургете, куда мы приехали, чтобы порыбачить в Ирати, одной из самых любимых рек Эрнеста, и там узнали, что реку сгубили. Хозяйка гостиницы пробовала предупредить нас, что с хорошей рыбалкой покончено, но Эрнест принял ее слова за шутку. Оказывается, там поработали лесорубы, они заготавливали бук и сосну, и когда мы добрались до реки, то увидели, что в ней плавает много строительного мусора. Плотины были прорваны. Дохлая рыба валялась на берегах и в близлежащих лужицах. Все это должно было нас вразумить, но мы не сдавались еще несколько дней, пытаясь разведать мелкие притоки. В результате никто из нас не поймал ни рыбешки.
С нами был Билл Смит, старый друг из Чикаго, которого Эрнест соблазнил рассказами о первоклассной рыбалке и последующей корриде. Мы не видели его еще со времен «Домицилия». Когда дружба Кенли и Эрнеста дала трещину, отношения ухудшились со многими знакомыми из окружения Смита, но с тех пор мы установили постоянную переписку с Кейт, которая работала журналисткой в Чикаго. Когда приехал Билл, мы с радостью увидели, что он все тот же, полный увлекательных историй и живого интереса ко всему. Он захватил с собой самых надежных мух, заготовленных для путешествия в Испанию, – тех, на которые так хорошо клевала рыба в Хортон-Бей, – и я думаю, Эрнест чуть не расплакался, когда Билл открыл заветную коробочку с мухами, ведь они не пригодились.
В Памплоне тоже все шло не так, как надо. Нас окружали друзья, много друзей – веселье должно бы бить ключом, но все было по-другому. В Париже Дафф и Эрнест флиртовали друг с другом, но далеко это не заходило. Что-то изменилось с тех пор, и перемены принес Гарольд. Он по уши влюбился в Дафф и увез ее на неделю в Сен-Жан-де-Лус. Рассказывая об этом, Китти упомянула, что последнее время Гарольд вел себя странно, и она подозревала нечто подобное. Сейчас у них снова натянутые отношения. Я никогда не понимала смысла договора между Гарольдом и Китти, а теперь была сбита с толку бурной реакцией Эрнеста на эти события. Ему вообще не следовало придавать им значения – у него нет никакого права ревновать Дафф, но он ревновал, и все вдруг об этом узнали.
Утром того дня, когда начались бои, мы все проснулись чуть свет, чтобы не проспать бег быков по улицам. Первый раз я видела это зрелище в то лето, когда ждала Бамби, но все случилось так быстро, что я ничего не запомнила. Сейчас Бамби остался в Париже под присмотром Мари Кокотт, и хотя я хотела отдохнуть от круглогодичного ухода за ребенком и нуждалась в передышке, но с трудом представляла себя свободным человеком.
Тем утром улицы были мокрые и скользкие. Перед рассветом прошел небольшой дождь, и было видно, как быки пытаются не упасть на булыжной мостовой. Один все-таки упал и силился подняться, вытягивая могучую шею и вращая глазами – эта сцена казалась растянутой во времени.
Мы стояли за низкой стеной – так близко, что вдыхали запах бычьего пота и ощущали возбуждение зевак. Впрочем, некоторые не смотрели или не могли смотреть.
– Быки – древние животные, – рассказывал Эрнест Биллу предыдущим вечером в кафе. – В течение шести столетий их учили делать то, что они делают сейчас, – бежать на арену и на пути к смерти пронзать рогами все, что смогут. Все это чертовски прекрасно. Подожди, сам поймешь.
– Я готов, – сказал Билл, но теперь на улице, когда все было хорошо видно, его готовность пошатнулась. Пока мы стояли, один молодой человек слишком близко подбежал к крупному быку и был откинут к стене футах в двадцати от того места, где находились мы. Мы слышали, как хрустнуло его вывернутое плечо. Юноша кричал и пытался вскарабкаться на стену, лицо его исказил страх.
– Для тебя это слишком, старик? – спросил Эрнест, увидев, что Билл отводит глаза.
– Возможно, – ответил Билл.
Эрнест стоял рядом с Дафф, раскрасневшийся от возбуждения.
– Ты только посмотри! – Он указывал туда, где бык с низко склоненной квадратной мордой шел на молодого человека. – Зрение у быка плохое, но он чует добычу, ему только нужно время. Взгляни на него сейчас. Господи, да он подходит.
– Не верю, что для тебя это спорт, – тихо сказал Билл Эрнесту.
– А что еще? Это жизнь и смерть, братишка, – то, что происходит каждый день.
Бык выступил вперед, нацелившись левым рогом, крупная голова склонилась набок – поистине само исчадье ада, и кинулся на карабкающегося по стене кабальеро. Но тут тому из-за стены протянули руку. Мы не видели, кто предложил помощь, но юноша был спасен. Ему хватило силы перемахнуть через стену и оказаться на свободе. Когда стало ясно, что с ним все в порядке, по толпе пробежал смешок.
– Думаю, ты разочарован, – сказал Билл, многозначительно глядя на Эрнеста.
– Вовсе нет.
– Он ранен? – спросила Дафф.
– Возможно. Такое случается. Я сам видел.
– Захватывающее зрелище, правда? – сказала она.
– Дьявольски захватывающее.
Мимо нас пробежал последний бык, позади торопились pastores,[11] а потом взлетела ракета, говорившая, что все быки в загоне.
– Какие красавцы, – сказала Дафф.
Я пыталась вспомнить, казались ли мне быки красавцами в тот первый раз, когда Эрнест наставлял меня, как сейчас наставлял Дафф. За последние два таких коротких года моя жизнь сильно изменилась, но, помнится, тогда, захваченная зрелищем, я оставалась спокойной: ведь я ждала ребенка и чувствовала себя в безопасности, защищенная от всего плохого. Тело мое жило своей жизнью, а животные тоже следовали своей судьбе. Я следила за происходящим, не чувствуя боли или страха, – просто сидела рядом с Эрнестом и обметывала одежду и одеяльца для нашего малыша, который должен был появиться на свет через три месяца вне зависимости от того, что происходит в этот день. Я помнила также, что мне нравилось все происходившее ночью – танцы и фейерверки, хотя спать под этот шум было невозможно.
Казалось, тогда мы были единственными американцами в Памплоне. Эрнест называл город Райским садом, но за прошедшее время он заметно изменился. Лимузины привозили богатеев из Биаррица. Шоферы в униформах всю ночь открывали дверцы, а потом ждали у автомобилей, когда пирующие хозяева устанут и вновь заберутся в кожаные коконы, распространяя вокруг запах шампанского. Но хотя богатые и обладают способностью все портить, это место было испорчено еще раньше.
Гарольд по-прежнему сходил с ума по Дафф. Это было заметно за обедом, когда он то бледнел и вел себя как последний викторианец, то суетился и подзывал официанта, чтобы убедиться, что ей принесут нужный напиток.
– О, не беспокойся, дорогой, – говорила она. – Я пока еще жива.
Мы все собрались за одним столом, стоящим на свежем воздухе: Дафф, Эрнест и Гарольд – по одну сторону, Пэт, Билл и я – по другую. Пэт надел великолепный летний костюм и синюю полотняную куртку. Он купил в городе такой же берет, как у Эрнеста, и носил его слегка набекрень. И все же, несмотря на цивилизованность своего облика, Пэт, заметив подозрительную предупредительность Гарольда по отношению к Дафф, не выдержал и перешел в открытое наступление.
– Передохни, Гарольд, – рявкнул он. – Пойди лучше погуляй.
– Да заткнись ты, – отозвался Гарольд. – Или вот что – выпей еще рюмочку. – Повернувшись, он громко крикнул в никуда: – Принесите этому мужчине чего-нибудь выпить!
Как раз в это время к нам подошел Дон Стюарт, спокойный и подтянутый, в серых фланелевых брюках и белоснежной рубашке. Он оглядел наш стол, мгновенно уловив напряжение.
– Кто умер, друзья?
– Никто, о ком стоило бы говорить, – ответил Эрнест.
– Вдруг ужасно разболелась голова, – сказала я. – Надеюсь, вы извините меня. – Обогнув свою сторону стола, я остановилась рядом с Доном.
– Почему бы тебе, Дональд, не проводить малышку? – попросил Эрнест.
– Все хорошо, – сказала я. – Сейчас все пройдет.
– Неправда, – возразил Дон. – Ты белая, как бумага.
Не успели мы сделать и несколько шагов, как сидящие за столом сдвинулись, и теперь никто бы не сказал, что раньше там кто-то был. Эрнест придвинулся ближе к Дафф, Пэт тоже постарался сесть неподалеку. Дафф восседала в середине стола, как плавучий остров из безе. Похоже, она ничего не заметила.
Я была благодарна Дону за его согласие проводить меня, так как действительно чувствовала себя одинокой, а с Доном было легко. Со времени нашего знакомства прошлым летом он всегда тянулся ко мне в компаниях. Я видела в нем родственную душу: он тоже не совсем пришелся в Париже ко двору. Дон был умным, интеллектуальным писателем, окончившим Йельский университет, и в то же время оставался мальчишкой, выросшим на ферме в окрестностях Колумбуса в штате Огайо. А в Париже все были такие радикальные, вызывающе-яркие, совершавшие из-за других необдуманные поступки.
– Странно, почему никто не помнит о нормальных жизненных правилах, – сказал он мне однажды. – Ведь я тоже был на войне. Теперь же все стало по-другому, в чем же дело? – Он стал серьезным. – Я тоскую по хорошим, старомодным, честным людям, которые пытаются что-то сделать в своей жизни. Просто сделать, не принося вреда другим. Я понимаю, что выгляжу дураком.
– Уверена, ты хотел бы найти девушку, похожую на твою мать.
– Может быть. Мне хочется, чтобы все снова обрело смысл. Давно этого уже нет.
Я и раньше понимала его, но когда он провожал меня в гостиницу, я особенно остро чувствовала нашу схожесть. Мне тоже хотелось, чтобы все обрело смысл. Больше всего на свете.
– Как ты, дружок? – спросил он.
– Лучше некоторых. Вот Гарольд действительно бедный.
– Бедный Гарольд? А как же Пэт? У него больше прав на Дафф.
– Мне кажется, у него с Дафф довольно свободное соглашение, – сказала я. – Дафф потащила Гарольда на Ривьеру, провела с ним две недели, а теперь удивляется, что он тоскует по ней, как молочный теленок, и совсем потерял голову – больше, чем Пэт. Это жестоко.
– Не думаю, что Дафф намеренно жестока. Мне она показалась грустной.
Мы вышли на угол, где уже закрывался Mercado.[12] Одна женщина складывала корзины, другая горстями ссыпала кроваво-красный чилийский перец в холщовый мешок. Рядом в пыли сидела маленькая девочка с цыпленком в руках и что-то ему напевала. Я замедлила шаг, чтобы подольше посмотреть на нее. Красивые черные волосы обрамляли ее сердцевидное личико. Распевая песенку, она гладила цыпленка и, похоже, ввела его в гипнотическое состояние.
– Ты смотришь на нее так, словно хочешь съесть. Наверное, скучаешь по Бамби?
– Ужасно. Легче, когда не думаю о нем. Иногда я внушаю себе, что во мне два человека. С ним я – мама, а здесь – кто-то совсем другой.
– Хэдли Хема.
– Возможно. А может, своя собственная Хэдли. – С этого места уже были видны разрисованная арка гостиницы «Ла Перла» и оплетенная бугенвиллией ограда. Я остановилась и повернулась к Дону. – А почему ты не волочишься за Дафф, как все?
– Не стану отрицать, Дафф – лакомый кусочек, и поддаться соблазну не трудно. Она уже попросила меня позаботиться о ее счете в гостинице, ведь теперь ей неловко просить об этом Гарольда. Может, она и к Хему обращалась.
– Не удивлюсь.
– У тебя с Хемом все хорошо? Ведь не такой же он дурак, чтобы оставить тебя ради титулованной особы в облегающем свитере, разве не так?
Я вздрогнула.
– Может, выпьем чего-нибудь?
– Прости, мне не следовало так говорить. Я очень высокого мнения о тебе и Хеме. Если уж у вас не сложится, что говорить о нас, грешных?
– Ты чудо, Дон, – сказала я и, приблизившись, поцеловала его в щеку. Его кожа была чисто выбрита – гладкая, как у ребенка, и от него пахло приятной свежестью.
– Ты самая лучшая, – произнес Дон с чувством, возвращая поцелуй. Он легко и целомудренно прикоснулся к моей щеке, но потом придвинулся ближе и поцеловал в губы. Оторвавшись, он вопросительно посмотрел на меня увлажненными глазами: – Не думаю, что ты тоже любишь меня, даже немного.
– Хотела бы я, чтоб так было. Ситуация обрела бы равновесие. – Я обняла и прижала Дона на миг к себе, ощущая его разочарование и смущение. – Мы здесь все сходим с ума.
– Ты не сердишься на меня?
– Нет. Думаю, теперь мы стали еще ближе друг другу.
– Как хорошо ты сказала! Я знал, что не ошибся в тебе. – Он отстранился и откинул волосы, падавшие мне на глаза. – Надеюсь, Хем понимает, каким сокровищем обладает.
– И я тоже, – с этими словами я вошла в гостиницу. В холле хозяйка покрывала платком клетку с птицей.
– Он не любит фейерверк, – объяснила она, заматывая плотнее решетку. – Сразу начинает выщипывать себе перья. Видели такое?
– Да, сеньора, – ответила я, направляясь к лестнице. – Пришлите мне наверх, пожалуйста, бренди.
Она оглянулась посмотреть, кто за мной идет, и я прибавила:
– Только один стакан.
– Сеньора хорошо себя чувствует?
– Не очень, – сказала я. – Но бренди мне поможет.
32
На следующее утро, когда я проснулась, Эрнеста уже не было в номере. Я слышала, как он вернулся поздно ночью, но не пошевелилась и не заговорила с ним. К семи я умылась, оделась и спустилась в кафе при ресторане, где Эрнест допивал кофе.
– Я заказал тебе яичницу с ветчиной, – сказал он. – Есть хочешь?
– Ужасно, – ответила я. – Чем закончился вчерашний вечер?
– Дружным весельем и пьянкой.
– Весельем и пьянкой или просто пьянкой?
– К чему ты ведешь?
– Ни к чему.
– Какого черта! Почему прямо не скажешь?
– Я даже кофе еще не пила, – сказала я. – Нам что, нужно обязательно ссориться?
– Ничего нам не нужно. Да и время поджимает.
Вниз спустился Билл и придвинул к нам стул.
– Жутко хочется есть, – признался он.
– Ну, пошли по кругу, – сказал Эрнест и, подозвав официанта, заказал ему еще одну яичницу, кофе с молоком и подписал чек. – Пойду распоряжусь насчет билетов. Увидимся на месте.
Он ушел, а Билл остался сидеть. Держался он очень застенчиво.
– Что же все-таки было вчера вечером?
– Ничего, что хотелось бы вспоминать, – ответил он.
– Тогда не вспоминай.
– На самом деле всего я не знаю. Гарольд что-то сказал Пэту, а потом вспыхнул Хем и ужасно обругал Гарольда. Было неприятно.
– Догадываюсь.
– Подошедший Дон пытался утихомирить страсти, но было слишком поздно. Гарольд позвал Эрнеста на улицу, чтобы разобраться.
– Гарольд? Может, позвал другой?
– Нет. Но атмосфера накалилась.
– С Гарольдом все в порядке?
– Абсолютно. Они даже не прикоснулись друг к другу.
– Слава Богу.
– Говорят, Хем предложил подержать очки Гарольда и это ослабило напряженность. Они рассмеялись, почувствовав себя круглыми дураками за то, что затеяли эту склоку.
– Что с нами происходит, Билл? Можешь мне объяснить?
– Если б я знал! – сказал он. – Для начала – мы слишком лихо пьем. И многого хотим, не так ли?
– А чего мы, собственно, хотим? – спросила я, ощущая прилив уныния и душевную смуту. Я не знала, заметил ли Билл, что Эрнест явно домогается Дафф. Но что он мог думать? Что мог сказать?
– Всего, конечно. Всего и еще немного. – Билл почесал подбородок и попытался пошутить: – Головная боль тому доказательство.
Некоторое время я внимательно вглядывалась в его лицо.
– Если это праздник, тогда почему нам не весело?
Он откашлялся и отвел глаза в сторону.
– Нам ведь не стоит пропускать выступление любителей? Хем говорит, это самое интересное – надо обязательно посмотреть.
Я вздохнула.
– Да не надо ничего ему доказывать. Тебе ведь не очень понравилась пробежка быков.
– Не понравилась, – признался Билл слегка смущенно. – Но я согласен на вторую попытку. Еще не сдался.
– Почему все так говорят?
– Не знаю, – сказал он. – Просто говорят.
Выступление любителей давно уже стало для Эрнеста любимым зрелищем в фиесте. Все эти годы он репетировал вероники, используя, что придется, – шторы, мое старое пальто, – и довольно в этом преуспел. Теперь он мог дразнить быков, отскакивая в последний момент. После этого у него всегда было приподнятое настроение, и он, счастливый, продолжал тренировку в гостиничном номере с плащом, купленным в отдаленном от площади магазине, куда не заглядывают туристы. Плащ был из тяжелой красной саржи, окаймленный простой черной тесьмой. Эрнест стал собирать пробки для подола плаща: ведь именно пробки дают возможность матадору управлять плащом – размахивать им широко и точно.
Когда этим утром наступило время любителей, Эрнест взял с собой этот плащ и вместе с десятками таких же смельчаков, желавших проверить свою ловкость, перелез на арену. Билл отправился за ним, но Гарольд остался на месте; его с Дафф разделяло несколько сидений.
– У Пэта сегодня лицо синюшного цвета, – сказала Дафф, когда я села рядом. – Долгая была ночка.
– Уже наслышана.
– Нам тебя не хватало. С тобой всегда веселее.
Я внимательно на нее посмотрела, решив, что меня разыгрывают, но выражение ее лица было открытое и приветливое. В этом вся Дафф, гибель для мужчин, а в остальном – своя в доску, и играла она по своим правилам. Не думаю, что она стала бы спать с Эрнестом, даже если б хотела этого, потому что я ей нравилась, и еще – она знала, что быть женой нелегкое дело. Она уже дважды была замужем и теперь собиралась связать жизнь с Пэтом, если у них будет достаточно денег. Однажды она пожаловалась мне, что ей никогда не везло в браке, но у нее не хватало мужества прекратить попытки.
Пикадоры хорошо контролировали ситуацию с любителями, и то, что происходило на арене, казалось безопасной забавой. На поле находился только один светло-коричневый медлительный бык. Приблизившись к Биллу, он пнул его передним копытом в ягодицы, и тот упал на бок, как персонаж из мультфильма. Все рассмеялись. До Эрнеста еще не дошел смысл происходящего, а Гарольд уже миновал нас и тоже полез на арену.
– О, Гарольд, – только и сказала Дафф, ни к кому, в сущности, не обращаясь, а тот в бледно-желтом свитере в стиле фер-айл с пестрым рисунком и белоснежных спортивных туфлях выглядел как узнаваемая карикатура на богатого и беспомощного американца. Мы обе следили за ним. – Я сказала ему, что между нами ничего не может быть.
– Не уверена, что он это услышал, – сказала я, стараясь по возможности быть деликатной.
– Мужчины слышат, что им хочется, а остальное додумывают.
Оказавшись на арене, Гарольд посмотрел туда, где мы сидели, и широко улыбнулся. Светло-коричневый бык находился близко от него и неуклонно приближался; Гарольд увернулся от рогов, как делали остальные. Бык пробежал вперед, но потом развернулся и затрусил назад, и вот тут Гарольд ухватился за рога и дал быку протащить его несколько шагов. Со стороны казалось, что это хорошо отрепетированный цирковой номер. Гарольд не меньше других был изумлен своим успехом, и когда бык опустил его на землю, словно перышко, он опять повернулся в нашу сторону с ликующим видом.
– Хему это не понравилось, – сказала Дафф.
Я проследила за ее взглядом: Эрнест стоял на арене, мрачно наблюдая за Гарольдом. Пикадор находился в футе от него, но он, похоже, этого даже не заметил.
– Эрнест не выносит, когда другой мужчина делает что-то лучше, чем он, – сказала я, но мы обе знали, что Эрнест злится на Гарольда всю неделю – с тех пор как ему стало известно о любовном свидании в Сен-Жан-де-Лус. Плохо было уже то, что Гарольд обладал Дафф, а Эрнеста связывали жена и ребенок, но теперь тот, причем каждый день, таскался по Памплоне за Дафф, как несчастный кастрированный бычок, ставя себя в глупейшее положение. Это было уже слишком.
Следующий бык был стройнее и проворней. Его движения напоминали кошачьи, он кидался от одной стены к другой, постоянно меняя направление. Один местный житель в темной рубашке подошел к нему слишком близко и был повержен на колени. Бык поддал его головой, и тот упал под копыта животного. Все пытались отвлечь внимание быка. На какое-то мгновение это удалось Эрнесту, который широко распахнул перед ним плащ. Другие махали руками и кричали, но бык вернулся к лежащему ничком мужчине и снова сильно поддал его. От удара ноги мужчины запрокинулись за голову, и тут бык, склонившись на одну сторону, вонзил правый рог в бедро несчастного, прямо под ягодицей, и прошил его до колена. Сверкнула, открывшись, бедренная кость, мужчина истошно закричал, кровь хлынула из раны прежде, чем пикадоры бросились к быку и оттеснили его – сначала к стене, а потом погнали в загон, где ему предстояло ждать девять часов, а потом быть убитым.
На этом представление любителей закончилось. Арена быстро опустела; Дафф и я спустились вниз, чтобы встретить молодых людей. С момента трагедии мы не обменялись ни единым словом. Наши друзья тоже молчали.
