Текст книги "Ориан, или Пятый цвет"

Автор книги: Поль-Лу Сулицер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

38

В одно из воскресений, возвращаясь с прогулки в Люксембургском саду, Ориан увидела сотни молодых людей, мчавшихся на роликах по бульвару Сен-Жермен. Спешащие рассерженные пешеходы пытались перегородить дорогу наглецам, но, отступив, вынуждены были дожидаться окончания этого нескончаемого дефиле. За ними следовали велосипедисты. Пропустили и их, терпеливо переминаясь с ноги на ногу на обоих тротуарах. Ориан ^восхищением наблюдала за роликобежцами; некоторые из них катили парами, держась за руки. Казалось, зашевелился воздух свободного Парижа, предоставлявшего новый образ бытия, право жить и двигаться по-новому. Будь она помоложе – а при чем здесь возраст? – будь у нее куча сверстников или один возлюбленный, она охотно влилась бы в этот бег по Парижу. Она вспомнила, как часто, поздно вернувшись с работы, включала телевизор и попадала к началу «Полночного круга». В первых кадрах длинноногая девица описывала круги на роликовых коньках, а затем катила по ночному Парижу под захватывающие африканские мелодии «йе-йе-йе…». Вот о чем она думала, придя на неожиданное рандеву с Эдгаром Пенсоном.

– Это начинающие, – обратил внимание Эдгар Пенсон на группу людей, неуверенно начинающих бег. – Давно не катались на роликах?

В руках Пенсон держал две пары роликовых коньков.

Следователь надула губы. Нахлынули воспоминания о лицейских временах в Лиможе. Во дворе лицея они с подругами устанавливали кегли на расстоянии шага друг от друга и начинали слалом. Она была ловка, но частенько возвращалась с ободранными коленками. Это была игра не для девочек. Но Ориан никогда не испытывала интереса к игре в классики, не встрепала в сложные интриги, в центре которых всегда находился мальчик, красивый и, как правило, малопонятный, один из тех недоступных, что разбивают девичьи сердца. Именно та девчушка, подстриженная под мальчика и в брючках, вспомнилась Ориан, пока журналист помогал ей закрепить ролики.

– Покатим потихоньку, – сказал Пенсон.

– Если у вас есть что сказать, то так будет удобнее, – заметила Ориан, вообще-то довольная новым развлечением, которое на время разгрузит ее мысли.

Группа тронулась вдоль бульвара Капуцинов. Ориан поехала по стороне, где находился салон Клода. Проезжая мимо, она заглянула в витрину и послала приветствие наобум, словно маленькая продавщица могла ее видеть. Париж был почти пуст, как и Вандомская площадь, куда они попали, свернув налево. Они катились очень медленно, но Ориан начала потеть от усилий. Погода стояла прекрасная. Никогда бы Ориан не вообразила такого серьезного журналиста, как Пенсон, влившимся в беспечную толпу. Она убедилась, что решительно не стоит доверять внешности.

Улица Риволи. Колесо обозрения, украшенное гирляндами, походило на огромную светящуюся корону. Оно напомнило ей о свидании со следователем Натански.

– Ну вот, теперь я выжатый лимон. Что вы хотели мне сказать? – спросила Ориан Пенсона.

Журналист катился с легкостью, приобретенной благодаря регулярным тренировкам.

– Жаль, что так перемещаться по Парижу не всегда возможно, – начал он. – Я хотел вытащить вас из кабинета, чтобы поделиться небольшим сомнением, которое зародилось во мне. Пожар в «Галерее» укрепил его.

Две девушки, держась за руки, быстро промчались мимо них.

– Эй, вы, здесь вам не беговая дорожка! – смеясь, крикнул им вдогонку какой-то бритоголовый парень.

– Что за сомнение? – спросила Ориан.

– От одного высокопоставленного чиновника во «Франс-Атом» мне стало известно, что Орсони занимается крупными контрактами между Францией, Бирмой и Габоном и получает за это приличные комиссионные, которые попадают в казну одной из французских политический партий.

– Какой именно?

– По его словам, все партии запятнаны, за исключением, может быть, крайних правых и коммунистов, но это еще надо проверить. Атомные и нефтяные деньги объединены, одним словом.

– Все добытое мной сгорело, и я теперь как в тумане, – с сожалением произнесла Ориан. – Но думаю, что Орсони может быть причастен и к убийству супругов Леклерк.

– А я так не думаю, – возразил Пенсон. – Ему невыгодно ни убивать, ни подсылать убийц. Его интересуют деньги, а не кровь. Но в чем я уверен, так это в том, что вам не следует доверять вашему телефону и столам, там наверняка появились уши. Потому я и пригласил вас на эту оздоровительную прогулку. Вы не сожалеете, надеюсь?

Они спустились на авеню Георга V и теперь направлялись к Альма. Рокотание роликов на асфальте увеличивало опьяняющее впечатление скоростью. Справа показалась Эйфелева башня, словно одетая в сверкающую кольчугу. Галогеновые лампочки речных трамваев высвечивали здания вдоль Сены. Воздух казался таким чистым, будто город лишился всех автомобилей. Они покатили в сторону Лувра.

– Чтобы спокойно поговорить, надо бы смыться, – предложил Пенсон. – Боюсь, что у людей Орсони есть довольно длинные микропушки, которые достанут нас там, куда мы направляемся. Следуйте за мной.

Журналист поменял курс. Они докатили до бара у Центрального рынка, который был открыт с десяти вечера до рассвета.

– Охлажденного красного? – предложил Пенсон.

– Сначала просто воды, – попросила Ориан. – А вино – потом. Но обязательно бутерброд с чем-нибудь и сыр.

Ориан вспотела. Пенсон – тоже, и его череп блестел, как бильярдный шар. Он молча дождался своего стакана, опустошил его и заказал еще. Только тогда начал рассказывать.

– Орсони, – сказал он, – один представляет партию колониальной истории Франции. Но не ту, о которой читаешь в школьных учебниках… вы, конечно, понимаете, что я хочу сказать. В газетных архивах я раскопал о нем все, что можно. Слава Богу – постучу по дереву, – за полвека наши архивы никогда не горели и не пропадали, несмотря на все наши переезды. Буду краток, иначе мы проведем здесь всю ночь.

Ориан подумала, что это в конце концов лучше, чем сидеть дома одной и ждать известий от Ладзано… Этот журналист был ей симпатичен. И он умел говорить.

– В сорок четвертом «свободная Франция» находилась в Браззавиле. Именно там зародился дух Сопротивления. Не много нашлось таких, что последовали за генералом де Голлем в сороковом. Среди них был и юноша шестнадцати лет, вы представляете – шестнадцать лет. Он не уехал в Лондон, он отправился в Браззавиль. Там все говорят по-французски, там любят французов. Женщин не отпугнула бесстыдная развязность молодого человека с красивым лицом и статностью малийского колдуна. Это был первый контакт Орсони с Африкой. И с разведкой. Добываемая им информация составлена, как говорится, из свечных огарков, но довольно значительна. Это позволяет Главному штабу следить за перемещениями немецких войск в Камеруне и Бенине. Он приблизился к Африканскому корпусу Роммеля, нашел способ подсоединиться к средствам связи и перехватывать сообщения. Одновременно он собирал информацию об энергетических ресурсах Гвинейского залива. Она станет бесценной, когда в начале шестидесятых придется вести переговоры о предоставлении независимости бывшим колониям.

В это время де Голль вновь пришел к власти. Он хорошо помнит Орсони. Генерал содействует образованию крупного нефтяного консорциума во франкоязычной Африке и привлекает Орсони. Но не для руководящей работы. Орсони всегда остается в тени, он – человек-тень. Переговоры он ведет втихую и не любит огней рамп. Почести, речи, медали – все это он оставляет другим, финансовым инспекторам, белым воротничкам с нежной кожей, которая не выдерживает африканского солнца. Таких людей африканцы называют «поджаренными поросятами». Орсони занимается тайной дипломатией, устанавливает связи с повстанческими отрядами, которые захватывают нефтяные зоны, что позволяет Франции качать нефть в обмен на оружие. Орсони не видит разницы между марксистами или проамериканцами, кастристами или атлантистами – он любит всех при условии, что они поставляют ему сведения. И они работают на него. В Африке Орсони – у себя дома. Немало французских функционеров являются выходцами из Корсики, а некоторые – из его деревни близ Бонифацио. Помогает и родной брат Макс. Когда потребовалось переизбрать президента Габона, корсиканская команда, тщательно отобранная Орсони, срочно прибыла, чтобы подтасовать результаты. Их чуть было не засекли международные наблюдатели, присланные на выборы: канцелярия президента уже объявила результаты первого утра, тогда как урны самого большого района Габона еще и не вскрывали! Накладка, как говорится. Макс Орсони был отстранен от своих обязанностей за «упущения, допущенные им на должности посла». Он получил два года ссылки, став послом в Албании. Впоследствии его вернули, и сейчас он снова процветает в Либревиле как ни в чем не бывало.

Ориан внимательно слушала.

– А как по-вашему, другой Орсони, «наш», позднее стремился стать политическим деятелем?

– Да нет, пожалуй. Этот тип – игрок. Он терпеть не может проигрывать и всегда играет наверняка.

– Во что он играет?

– Вы хотите сказать: на кого? Этого я не знаю. Пока. Но я найду. Тот чиновник из «Франс-Атом», кажется, созрел для подробных признаний. Не спрашивайте у меня его имя, я его не знаю.

Ориан заказала второй стакан красного вина и бутерброд.

– Другое поле деятельности авантюриста Орсони – Дальний Восток, – продолжил Пенсон. – Именно там я обнаружил довольно пикантные детали…

– Рассказывайте быстрее! – воскликнула следователь Казанов, – Это становится захватывающим.

– Как вам наверняка известно, де Голль после своей победы прикрыл многие хорошие начинания. При нем начался долгий переход через пустыню, окончившийся только в 1958 году. Орсони влился в отряды тех обреченных солдат, которые отправлялись в Индокитай залечивать свою тоску по Африке. Величие Франции они защищали во Вьетнаме. Там-то он и стал тем, кем и должен был быть: «крестным отцом». Покровитель, обласканный красивыми женщинами, предпочтительно молодыми, любитель статуй, игрок, ставивший пари на что угодно. Я читал, что он организовал гонки черепах под солнцем. Занимался продажей фруктовых соков и пива…

– Остановитесь, вы говорите так, что он начал вызывать во мне симпатию.

– Но я еще не закончил. Его обвинили в смерти одного американского офицера, увивавшегося за его невестой, двадцатилетней девушкой, которую он встретил в Сайгоне. К счастью для него, барышня оказалась дочерью одного из сановников. Можно сказать, что вскоре он стал кем-то вроде набоба – открыл несколько ночных кафе, два казино с рулеткой и блэкджеком. Все ходили к французу, который со всеми был на ты, у которого было весело и господам, и проституткам. Ну и забавный тип, этот Орсони… Уверяю вас, он был всем сват и брат, мог помирить самых непримиримых.

Когда де Голль положил конец увеселениям, он с сожалением расстался с азиатами. Вернувшись в Африку, Орсони не довольствовался одной нефтью. Нефть – дело серьезное. Параллельно, из чувства ностальгии, я полагаю, он открыл несколько казино. Но на этот раз цель у него была совершенно определенная. Он все превратил в нефтедоллары. Казино дали ему возможность отмыть миллиарды. В международных финансовых кругах он стал известен как несравненный «отмывалыцик», превращающий деньги, заработанные на наркотиках или проституции, в честные – выигранные в рулетку. Не пойман – не вор, как вам известно. Он как мог поддерживал дружеские связи в Азии… Вьетнам, Таиланд, Лаос ну и, конечно, Бирма.

– Наконец-то приехали.

– Точно. Сначала ему помог президент Габона. Когда какой-нибудь французский политик собирал средства для претворения своих планов, он всегда мог рассчитывать на кредиты у казино. Взамен Орсони получал возможность расширять свою империю, открывая новые игорные дома, до которых так падки африканцы… Отвечая на ваш вопрос о его политических амбициях, я думаю, что в какой-то момент ему захотелось для забавы посмотреть, сможет ли он иметь вес в политических играх в метрополии. По моей информации, он был расположен к Роберу Огагнеру, радикал-социалисту, который хотел построить капитализм с человеческим лицом. IIпрочем, думаю, они были друзьями. Но когда Огагнер перед президентскими выборами 1981 года решил не выставлять свою кандидатуру и раскритиковал пустоту и скудость политического мира, Орсони весьма в нем разочаровался. Ведь он, не считаясь с расходами, вел предвыборную кампанию своего избранника. Он не только оплачивал листовки – кто-то видел, как он собственноручно приклеивал их в департаменте О-де-Сен; небольшой листок, в котором красочно описывалось, как однажды ночью кандидат вступил в драку с телохранителями Ле Пена.

Ориан не отрывалась от губ Пенсона.

– Какая жизнь! Теперь понятно, что Орсони совсем не волнуют мои действия. Обыск на улице Помп, похоже, оставил его равнодушным… Вот разве что я могла бы доказать, что по его инициативе случился пожар в «Финансовой галерее»…

– Вы не должны отказываться от такого предположения, – поддержал ее Пенсон. – Но я пользуюсь случаем, чтобы еще раз предостеречь вас. Никогда не забывайте, что этот тип страшно недоволен, если не знает, что творится за его игорным столом. А вы, проникнув на улицу Помп, стали участником игры, хозяином которой он считает только себя. Не стану утверждать, что вам будут угрожать физически. Но я почти уверен, что он прослушивает все ваши звонки, включая личные. Так что соблюдайте осторожность. А наши прогулки, если они не вызывают в вас отвращение, намного надежнее наших кодированных звонков.

Ориан согласилась.

– А как по-вашему, – спросила она, – Орсони проявляет какой-нибудь интерес к поэзии?

Вопрос, показалось, смутил журналиста.

– Поэзия? Нет, не думаю. Скажу даже, что это не его стихия. Вот Камасутра, когда он был молодым, – другое дело… А к чему этот вопрос?

Ориак рассказала о проведении вечеров поэзии в квартире на улице Помп. Пенсон улыбнулся, представив себе старого разбойника, декламирующим «Озарение».

– Минуточку, – вдруг спохватился Пенсон. – Я вспоминаю, что во времена дружбы с Огагнером Орсони увлекся филателией. Да и то потому, что его приятель выдвинул какую-то идею насчет почтовых сборов, которые принесли бы немалые дивиденды.

– А при чем здесь Рембо? – спросила Ориан..

– Просто предположение. Орсони старается для кого-то в политической элите. Подобно опытному браконьеру, он расставил множество силков и знает, что в один из них попадется большая добыча. Может быть, будущая «добыча» является почитателем Рембо? Есть у меня одна мыслишка: недавно в Национальной ассамблее депутаты организовали диспут по поводу Тентена, одни были против него, другие за, а были и такие, кто считал его правым или левым. Если вплотную заняться этим Рембо, то, может быть, и удастся приблизиться к цели.

Ориан с восторгом отнеслась к неожиданной идее журналиста.

– Коль уж эти люди так хитры, как вы говорите, и мне хочется в это верить, то история с Рембо разрастется. Подождем и пошире откроем глаза. Может быть, у меня скоро появится кое-что новенькое по этой теме.

– Тогда держите меня в курсе, чтобы я смог написать нечто более интересное, чем о пожаре.

Еще один вопрос не давал Ориан покоя. Раз уж она не решилась задать его своему начальнику Гайяру, почему бы не задать его Эдгару Пенсону.

– Эдди Ладзано… вам это о чем-нибудь говорит?

Он задумался, припоминая.

– Бывший чемпион в скоростных гонках, рекордсмен Кастеле? – спросил он с таким же восхищением, с каким молодые говорят о любимцах – игроках французской сборной по футболу.

– Да, это он, – произнесла Ориан, которая вдруг изменилась в лице при одном только упоминании его имени. – А вы не думаете, что он заодно с Орсони или с кем-нибудь из его своры?

– Все может быть, – медленно ответил Пенсон. – Знаю, что у него были какие-то осложнения с его яхтой «Массилией», но, кажется, все устроилось. Я ошибаюсь?

– Нет, так оно и есть.

Ориан внутренне облегченно вздохнула. Если уж Эдгар Пенсон, хорошо информированный, ничего не может сказать об Эдди, значит, Ладзано можно доверять.

– Да, совсем забыл… – проговорил Пенсон, когда они собрались уходить.

– Что? – выдохнула Ориан, забеспокоившись, что он вспомнил нечто уличающее Ладзано.

– Ваши очки. Вам следовало бы поменять оправу. Она «съедает» ваше лицо…

И Пенсон исчез. Ориан сняла свои ролики и остановила такси. Вытирая линзы очков носовым платком, она подумала, что журналист умеет смотреть на женщин.

39

Квартира на улице Помп светилась всеми огнями. Простые лампочки на люстрах заменили хрустальными. В широких каминах горели дубовые поленья. Атмосфера праздника царила в душе красивой бирманки, быстро вычеркнувшей из своей памяти посещение «Финансовой галереи». Она даже обеспокоилась судьбой следователя Казанов, узнав об опустошениях, причиненных пожаром. Орсони отсоветовал ей писать сочувственную записку Ориан. Этот вечер поэзии обещал быть самым лучшим. В числе первых гостей прибыл Эдди Ладзано с огромным букетом лилий для хозяйки дома.

– Три дня в Лондоне, и Париж вам кажется раем! – заявил он в сторону, пока Орсони наливал себе виски.

Старый корсиканец протянул один стакан Ладзано со спокойной улыбкой, словно встречая отпрыска в отчем доме. Оба мужчины не помнили, когда зародилась их дружба, но дружба эта была прочной и чистосердечной, покоящейся на прочной основе: любовь к солнцу и югу, склонность к риску, готовность всегда принять вызов, игра и, конечно, скорость. Орсони ценил в Ладзано его способность улаживать дела, не поднимая волн. Ему нравились его сдержанность и ранимая стыдливость; он никогда не расспрашивал его о личных делах, принимая его таким, какой он есть. Что касается Ладзано, то он искренне восхищался корсиканцем, но не очень доверял ему. Знал, что тот злопамятен: лучше числиться среди его друзей. Он всегда втягивал Орсони в интересные дела, не слишком честные, но не требующие применения оружия.

Шан и Сюи сновали между кухней и парадным салоном. В дверь позвонили. На пороге появился высокий африканец с тремя очаровательными негритянками, одетыми в традиционные, переливающиеся всеми цветами бубу. Ладзано поинтересовался у Шан насчет новоприбывших. Красавица бирманка недоуменно пожала плечами, сообщив, что пригласить их на вечер поэзии – идея Октава.

– Месье Артюр настоял, – шепнула она.

– Ну, уж раз месье Артюр так захотел… – с понимающим видом проговорил Ладзано.

Октав Орсони представил гостей. Девушки прибыли прямо из Дакара, где занимались моделированием одежды из набивной ткани и изготовлением эфирных масел.

– Артюр встретил их вчера в посольстве Сенегала. Ему захотелось познакомить их с нашими поэтическими обычаями, – уточнил Орсони. – Не так ли, барышни?

Барышни заулыбались, Шан предложила шампанское.

– Артюр просил начинать без него. Он приедет часам к одиннадцати. Так что у нас есть время поближе познакомиться.

Ладзано обратил внимание, что мужчина, сопровождавший девушек, исчез. Они по очереди выходили в туалетную комнату, и каждая возвращалась одетой по-западному – в прелестных, вызывающих нарядах с глубоким декольте.

Орсони чуть не задохнулся.

– Будет не вечер поэзии, – восхитился он, – а вечер магии!

Обе бирманки сдержанно воспринимали чувственные восклицания – особенно Сюи, она лишь недобро поглядывала на Орсони.

Церемония поэтических вечеров была отработана. Основной принцип – избегать спешки, вульгарных целевых действий, которые лишили бы очарования медленный путь к наслаждениям. Гости не спеша ели и пили, декламировали стихи. Хозяином здесь был Артюр. Так захотел Орсони. Это была одна из его фантазий. Приезжал Артюр всегда неожиданно, к ночи, в одежде провинциального поэта – в неизменной накидке, красном шарфе и широкополой шляпе. С его приходом темп вечера заметно ускорялся. Его поэтический слух со временем притупился, но тело жаждало новых чувственных развлечений. В этот вечер новенькое прибыло из Африки.

Орсони принялся рассказывать о своих давних приключениях, пережитых на реке Сенегал. И африканки развеселились. Они закурили и погрузились в глубокие кресла, приняв соблазнительные позы.

Чтобы доставить удовольствие гостям, Шан поставила диск с африканскими песнями. Из усилителей, расположенных в четырех углах салона полились звуки, доселе неслыханные в роскошных апартаментах 16-го округа Парижа. Их издавали балафоны, гармошки, приглушенные ударные инструменты. Сенегалки пустились в пляс под зажигательную и веселую мелодию Альфа Блонди. Они вынудили танцевать и Октава Орсони – вытащили его из кресла. С большой неохотой присоединился к ним и Ладзано. Он никогда не умел танцевать и находил смешной эту тряску с вымученной улыбкой. Артюру пришлось несколько раз звонить в дверь, прежде чем одна из бирманок услышала и открыла ему. Приход Артюра прошел незамеченным. Он расцеловал трех молодых негритянок, как старых знакомых, потом освободился от накидки и шляпы. Ладзано, всегда пользующийся случаем, чтобы разглядеть его, тотчас заметил, что у Артюра осунулось лицо, словно он силился дать себе отдых после какого-то напряжения. Через несколько минут, после двух бокалов шампанского, Артюр расслабился. Ладзано часто наблюдал, как этот несравненный соблазнитель отпускал комплименты и любезности, затем едва уловимо клал руку на плечо, касался груди, небрежно ласкал подставленное бедро. Это было большое искусство, утонченная завершенность, когда поэзия слов соединялась с поэзией рук. Иногда Орсони, смеясь, говорил: Артюр – человек, способный сочетать слово с делом.

Настала минута, когда бирманки притушили свет в люстрах. По заведенному обычаю «новая добыча» всегда доставалась Артюру, обладавшему ненасытным аппетитом. Шан не гнушалась присоединиться к этим играм, так как была очарована этим экспертом по ласкам. Орсони раньше тоже не пренебрегал новыми, телами, но с тех пор, как Сюи поселилась в его доме, он никого не хотел и к любви «втроем» допускал только Шан.

Ладзано удалился в игорный зал и стал слушать музыку: кантаты Баха. На улице Помп ему просто необходимо было показаться, чтобы не вызвать подозрений по поводу недавнего отсутствия, к тому же надо было сказать Орсони и Артюру, что на яхте все в порядке и они могут по своему усмотрению пользоваться ею следующим летом, не боясь досмотров береговой охраны.

Он отдыхал, когда вдруг открылась дверь игорного зала. Вошла Сюи. У нее был потерянный и печальный вид.

– Ты одна? А где Шан? – спросил он.

– Она с Артюром, – ответила бирманка.

– Почему ты не с ними?

– Сегодня вечером у меня нет желания. Октав занят с африканкой. А я не хочу вмешиваться, – с досадой ответила она.

Она принесла поднос с двумя чашечками чая. Они молча выпили. Сюи села на ковер у ног Ладзано, облокотилась на огромный пуф.

– Не печалься, он скоро к тебе вернется. Сегодня вечером он поразвлечется немного, а завтра все забудет. Ты ведь знаешь, что он любит играть.

Не очень убежденная, молодая женщина покачала головой.

– Он больше не берет меня часто, – внезапно проговорила она с обезоруживающей невинностью.

– Ты хочешь сказать, он не занимается с тобой любовью?

Она подумала.

– Да нет, но, мне кажется, у него пропало желание…

– А тебе известно, – прервал ее Ладзано, подавляя улыбку, – что красивая женщина вроде тебя и старый мужчина, как он… Ему уже нужно беречь себя.

Но у малышки не было настроения шутить. Ей явно было не по себе.

– Здесь все для Шан. Потому что она старше и красивее меня. Так думают мужчины, Я считала, что по-настоящему нравлюсь месье Октаву. А теперь я не уверена, И вообще я не понимаю их дела с Артюром. Иногда все спокойно, а потом вдруг надо уезжать.

Ладзано насторожился:

– Уезжать? Куда?

– Я вспоминаю, это было несколько недель назад. После обеда месье Октав любит ласкать меня на канапе. Моя сестра Шан вышла. Мы остались вдвоем, Нам было хорошо. Кто-то позвонил. Октав встал, а я оделась. Вошел какой-то мотоциклист, на голове у него был шлем. Он казался очень довольным. Я слышала, как он говорил: «Все прошло отлично. У женщины не было никаких шансов. Документы у меня». Я не знаю, о чем шла речь. Он отдал пакет Октаву и ушел. Я слышала, как он бегом спускался по лестнице.

– А ты видела, что было в пакете? – настороженно спросил Ладзано.

– Нет, нужно было немедленно уезжать. Октав сказал, что вечер будет у Артюра, в его загородном доме.

– Где?

– Думаю, у него не один дом, но тогда, чтобы испугать меня, Октав все время говорил: «Мы поедем в дом Ландрю». Это убийца женщин, полагаю?

Ладзано понял, что они уезжали в Гамбе, где у Артюра действительно был старинный особняк. Шутки ради Октав часто называл его домом Ландрю.

– И там состоялась вечеринка? – спросил Ладзано.

– Нет. Помню, Октав передал пакет Артюру, тот положил его на книжную полку в библиотеке. Все было готово для вечеринки. Ждали только девушек, я думаю. Но после телефонного звонку Артюр объявил, что, к сожалению, его вызывают в Париж. Ну и мы все уехали. В машине Октав включил радио. Рассказывали о новом правительстве. Я и подумала, что Артюр – журналист.

Ладзано не старался узнать больше. Он пытался восстановить ход событий. Если все происходило так, как он предполагал после неожиданного признания бирманки, значит, он напал на прочный след, способный заинтересовать следователя Казанов. Глядя на печальную девушку, он отметил, что ни за что бы не бросил красивую молодую женщину: эти цветы слишком нежны, их можно сломать походя. Не шевельнув мизинцем, он добился больше, чем за годы, проведенные в окружении загадочного Артюра.

Ладзано тихо вышел. В полумраке парадного салона колыхались тени, гибкие и томные, как лианы. Африка завладела домом.