Текст книги "Ориан, или Пятый цвет"

Автор книги: Поль-Лу Сулицер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

36

Толкнув дверь своего кабинета, Ориан Казанов не могла сдержать возгласа возмущения. Она тщетно пыталась вызвать свою помощницу: той не было на месте. Стол в кабинете, полка для газет, кресла – все было завалено большими черными папками, пронумерованными от 1 до 40. Она сразу узнала дела о злоупотреблениях в коммунальной сфере, уклонениях от уплаты налогов и в первую очередь досье, официально переданное ею в прокуратуру, заключение по которому ожидалось в начале лета. По прибытии в бригаду советника Маршана следователь Гайяр передал ему часть дел, и тот развил бурную деятельность по наведению порядка. Однако политические и финансовые причастности были таковы, что Маршан очень быстро почувствовал, как его захлестнул этот поток. Так что ему пришлось разделить проблему на два аспекта: с одной стороны – простые спорные вопросы с государством; с другой – превышение власти и черная касса. Маршан оставил себе этот последний аспект, менее насыщенный техническими вопросами и способный упрочить его реноме, если он с ним справится. А Ориан Казанов он оставил самую сложную и неблагодарную работу, которую рассортировал по сорока папкам, сложив их в ее кабинете, так что негде было присесть.

– Анни! – закричала Ориан, заметив свою помощницу в конце коридора.

– Бегу, – крикнула та, запыхавшись. – От всей этой суматохи, экспертов, полицейских я совсем потеряла голову.

– Откуда все это? – зло бросила Ориан.

Помощница взглянула на хаотическое нагромождение.

– Это… это здесь уже было, когда я пришла утром. Думаю, месье Маршан…

Следователь, не дослушав, вылетела из кабинета и решительным шагом направилась к кабинету Маршана, в который ворвалась, не постучавшись. Тот в это время, вставив в ухо наушник, слушал классическую музыку и жег ароматические бумажки, чтобы перебить запах гари, наполнявший здание.

– Вы считаете, что пожара было мало? – холодно бросила ему Ориан.

Советник окинул ее взглядом – сначала раздраженным, потом – восхищенным. И хотя Маршану были неприятны жесткость и агрессивность по отношению к нему, сейчас он не мог отвести от нее глаз. Его восхитили перемены в ее внешности: подстриженные волосы, короткая яркая юбка и духи, которые, казалось, перенеслись на дымящиеся восточные ароматические бумажки.

– Во что вы играете, Маршан? – пролаяла Ориан. – Вы заваливаете мой кабинет до потолка без объяснений и ждете, как я поступлю? Подобные методы недостойны и недопустимы. Даю вам час, чтобы убрать все из моего кабинета.

Она удержалась от намека на пачку презервативов, которую она видела на его кресле в воскресенье. Какое-то шестое чувство подсказывало ей, что этой темы лучше избежать. Ориан решила оставить этот козырь у себя, использовать его в нужное время, как компрометирующую деталь.

Когда ее кабинет был наконец очищен Маршаном, повиновавшимся беспрекословно, следователь обнаружила на столе конверт на свое имя. Она сразу узнала почерк автора посланий, приносимых из Пале-Рояль. Вскрыла конверт. Так и есть.

«Политические деятели находятся в лучших условиях, чем ваши службы, мадам. Если верить некоторой информации, основные партии парламентского большинства охвачены горячкой приобретения недвижимости в преддверии президентских выборов. Либералы, центристы, социал-либералы и социал-демократы занимаются приобретением престижных зданий с роскошными кабинетами. Даже рядовым членам партий предоставлено право выбора. Кого благодарить за это? Бирму и Габон, разумеется! Если вы найдете хорошее местечко, в кратчайшие сроки переезжайте в новое здание. Вечно преданный вам…»

Ориан несколько раз перечитала письмо. Головоломка начала складываться, но не хватало главных деталей, а в частности, руководителей всех этих скрытых операций, цель которых – личное обогащение и стремление к власти. Орсони, без всякого сомнения, был центральной фигурой, но единственной ли?

Листая дневной выпуск «Фигаро», она наткнулась на фотографию нового штаба либералов, открытого с большой помпой на авеню Бретей. Там же были изображены и все лидеры правого центра. Узнавались лица Луи Дюамеля, Пьераде Броссака и бывшего министра юстиции Этьенна Белоржи. Левый центр не остался в долгу, поскольку значительное увеличение его территории в квартале на Университетской улице было отмечено небольшим торжеством в честь сторонников партии ее главными лидерами, среди которых виднелись лица генерального секретаря Жака Мазерга, а также двух министров: финансов – Марка Пено и промышленности – Пьера Дандьё.

Ориан на расстоянии чувствовала присутствие таинственного благожелателя. Ведь это он навел ее на Ладзано… И она тут же подумала о нем, как только увидела на столе конверт. Написано ли там о Ладзано, сообщаются ли новости? Сердце ее мгновенно среагировало, будто она получила письмо от возлюбленного или наперсника… На какой-то миг она спросила себя: может быть, автор – капитан «Массилии»? Предположение было до абсурда дерзким: чего ради Ладзано выставлять себя подозреваемым в глазах следователя? Она нашла документ, собственноручно написанный Ладзано и подписанный им, сравнила почерки и с досадой отбросила. Даже если предположить, что Ладзано превосходно умел подделываться под стиль автора, людьми они были совершенно разными.

В дверь постучали. Это был Маршан. Выражение его лица изменилось: у него был вид провинившегося мальчишки, когда Ориан заставила его забрать свои папки, но сейчас он был серьезным, уверенным.

– Мои действия были, конечно, неумелыми и грубыми, – начал он, – Но проблема существует. Три недели назад мне поручили вести дела, которыми вы пренебрегаете. Вы лучше меня знаете, что «Финансовая галерея» перегружена работой, еле справляется. При знакомстве следователь Гайяр сказал слова, которые я не забыл: «Нам нужна вторая следователь Казанов». Этим он оказал мне честь, и я согласился. Но сегодня я замечаю, что, несмотря на часы, проводимые вами на работе, ни одно досье не сдвинулось с места. Вы находите время, чтобы сделать стрижку – очень удачную, кстати, – но меня интересует, чем вы занимаетесь помимо этого темного дела Леклерка, на которое все махнули рукой…

Ориан прервала его:

– Не знаю, подслушиваете ли вы под дверью, чтобы дать оценку моим занятиям. Знайте, что до вашего прибытия я обработала за два года столько дел, сколько обрабатывает целый отдел. И делала я это за счет выходных и за зарплату, от которой надорвут животики коррупционеры всех мастей, прошедшие через мой кабинет. Вы еще новичок и, наверное, долго ошивались в раздевалках футболистов, но это не дает вам право разговаривать со мной в духе капитана футбольной команды перед матчем. Приказы и советы я получаю только от моего начальника следователя Гайяра.

– Да будет вам известно, что следователь Гайяр обеспокоен. Он не скрыл от меня, что в последнее время находит вас странной и озабоченной.

– А вас не обеспокоила бы потеря двух лучших друзей при более чем странных обстоятельствах?

На вопрос Маршан не ответил. Он лишь сказал, что рассчитывал на более тесное сотрудничество по делу о компаниях, распределяющих воду. Он топчется на месте, и ничего не сдвинется с мертвой точки, пока не начнет работать следователь Казанов.

Вышел Маршан тихо: он никогда не хлопал дверью.

Ориан пожала плечами. Оставшийся после него слишком крепкий запах туалетной воды заставил ее поморщиться. Почти полдень. Она настежь открыла окно, чтобы подышать свежим воздухом и идруг увидела ЕГО. Он сидел на большом мотоцикле перед зданием; на нем был черный шлем и куртка из мягкой кожи. Он поставил мотоцикл на подножки и снял шлем. Эдди Ладзано, казалось, был в хорошей форме. Она увидела, как он улыбается ей и знаком приглашает спуститься. Ответив на его призыв, она подбежала к зеркалу, поправила прическу, слегка надушилась. Затем сбежала по лестнице и бросилась к выходу. Он протянул ей второй шлем.

– Наденьте, поговорим потом.

Она закрепила ремешок под подбородком и, взобравшись на заднее сиденье, обхватила широкий торс.

Маршану, сидевшему на подоконнике своего открытого окна, показалось, что он узнал мотоцикл Лукаса. Он одним прыжком соскочил на пол. Увидев, что к железному коню бежит следователь Казанов, он понял свою ошибку. Он смотрел, как мотоцикл лавирует между машинами, и спросил себя: кто же так ловко управляет им?

37

Сколько месяцев Ориан не была на море? Приехав в начале второй половины дня – Эдди Ладзано поставил мотоцикл в гараж «Гранд-отеля», – они, как дети, побежали к воде. Море было спокойным. Ориан сбросила мокасины. Песок под ногами был еще холодноватым, не прогретым майским солнцем. Запыхавшись, она пошла медленнее, полной грудью вдыхая морской воздух. Ладзано шел рядом. Во время гонки он, не говоря ни слова, взял ее руку. А сейчас держался в метре от нее. Пронзительно кричали чайки, колотя крыльями по ветру и описывая неравномерные душ, прежде чем упасть в море.

– Не присесть ли нам? – предложила Ориан.

Они сели на влажный песок. Молодой женщине вспомнилось детство. Она развлекалась, чертя пальцем на песке фигуры и буквы, потом выковыривала песчинки, застрявшие между пальцами ног. Она прилегла на спину, закрыла глаза. Время от времени приподнимала веки, чтобы полюбоваться прозрачной голубизной неба. Подумать только: два часа назад она боролась с огромными черными папками, похожими на гигантских пауков-птицеедов! Гуляющие вдоль берега смотрели под ноги – искали какую-нибудь замысловатую раковину для сувенира. Обернувшись, Ориан заметила мужчин в синих комбинезонах, суетящихся вокруг длинных шестов. Они устанавливали полосатые шатры, к удовольствию отдыхающих. Приближались солнечные дни. А на море сновали лодки под треугольными белыми парусами. Легкая зыбь рябила волны.

Сидя по-турецки, Ладзано спокойно рассматривал пейзаж. Ориан казалось, она знала, о чем он думал. Об эпизоде в «Санте»? Нет. Раз уж они вместе на этом пляже, лучше не говорить о прошлом. Да и вообще лучше ни о чем не говорить. Он тоже лег на спину, и Ориан по-настоящему заволновалась, словно переживаемый ею момент был кадром фантастического фильма. Режиссер скоро крикнет: «Стоп!» Однако игра не прекратится. Ладзано медленно повернулся к ней и улыбнулся со странным блеском в глазах. Не спрашивая разрешения, без малейшего объяснения – да и нужно ли было все объяснять? – подумала позже Ориан, – он поцеловал ее с горячностью, удивительной для бывшего кандидата в самоубийцы. Их поцелуй длился бы бесконечно, если бы это очарование не нарушили красный мяч, преследуемый пуделем, маленький мальчик и его папа.

Пришла помощь? Нет. Ориан приняла этот поцелуй как само собой разумеющееся, как порыв без продолжения – пока, во всяком случае. На обратном пути она в песке подвернула ногу и не запротестовала, когда Ладзано нежно массировал ее. Метод лечения был странным – доктору потребовалось продвинуть руки до бедер. Но лечение оказалось эффективным: она тотчас почувствовала себя лучше.

Устроились они на террасе «Гранд-отеля», выбрав столик у большого окна. Ориан чувствовала, как в ней поют стихи Марселя Пруста, которого ее мать ставила первым в умении найти связь прошлого с настоящим, за последовательность, связывающую людей друг с другом независимо от поколений и возраста. А она сама, Ориан, почему вдруг она оказалась связанной с Эдди Ладзано, о котором знала так мало? Сердце начинало громко стучать, как только она думала о нем.

Им подали чай с бисквитными пирожными, заставившими Ориан улыбнуться. Оба еще ничего не сказали, по крайней мере существенного. Все читалось в глазах и молчании, в его манере улыбаться ей. Они избегали слов, которые могли бы отдалить их даже на бесконечно малое расстояние. Ладзано мог быть беспощадным – это Ориан обнаружила во время второго допроса. Одновременно Ориан взволновали его хорошие слова об отце. У них появился общий исключительный отец. Мало-помалу столкновение общих интересов, незначащие, но волнующие детали привели молодую женщину в особое состояние духа, состояние всепрощения. Она не могла бы сказать, когда с ней случалось такое. Ладзано подошел к пианисту. Они обменялись несколькими словами, которые Ориан не слышала. Затем музыкант в черном костюме приблизился к своему инструменту, выпил глоток воды и склонился над клавиатурой. Вспорхнувшая музыка вошла в Ориан как послание доверия и любви. Пианист играл небольшие итальянские этюды Баха, исполняя их с легкостью, которую могло вдохновить только мощное чувство.

– Надеюсь, выбор вам понравился? – шепнул, присаживаясь, Ладзано.

– Лучшего нельзя и придумать…

Музыка наполнила стеклянную террасу мягкой гармонией. Проходящие мимо отдыхающие могли принять ее за музыкальный аквариум. Мать Ориан была права, когда разъяснила ей мысль ее дорогого Марселя: жизнь – это лес символов. Когда Ладзано теперь говорил ей о своем отце, причем с бесконечной нежностью, он вдруг произнес одно слово, скорее название: Обань. Молодая женщина вздрогнула.

– Мальчишкой, – говорил он, – мой отец пас овец в горах. Он знал названия всех птиц и ловко отлавливал певчих дроздов. Но его мечтой было море. Родители были слишком бедны, чтобы отправить его в Марсель, потому что поездка туда была настоящей экспедицией. Тогда, желая познакомиться со страной, он в двадцать лет вступил в Легион. Он провел в нем восемь лет, до встречи с моей матерью на рынке Прованса во время увольнительной. Море… Он избороздил его. Побывал в Индокитае, Африке, Алжире, во многих других странах. Он расстался с униформой, правильно рассудив, что нет необходимости воевать ради морей и океанов. На накопленные деньги он купил рыболовное судно. Вот так все и началось.

Ориан хранила молчание.

– Я навожу на вас скуку этими старыми историями…

– Вовсе нет, – убежденно произнесла она. – Ваш рассказ взволновал меня. Я побывала в Обани несколько дней назад, а сегодня вы говорите мне о ней. Мы будто прошли вместе до конца по дороге прошлого.

– А вот в «Санте» я вас не видел! – расхохотался Ладзано.

Ориан помрачнела.

– Простите меня, я пошутил. Я не сержусь на вас, честно. Но между нами: вы находите нормальным, что заключенные находятся в таких условиях? Сейчас мы здесь, в райском местечке, и я очень счастлив быть с вами. Но когда я думаю о тех типах, которые годами видят одни и те же тюремные стены, грязные, однообразные и наводящие тоску, я спрашиваю себя: в каком состоянии могут выйти они, заплатив долг обществу? Если хотите знать, меня совсем не удивляет, что они горят желанием взять свое и совершают новые преступления. Но поговорим о другом. Что вы делали в Обани?

– Вы не поверите, но я прыгала с парашютом. Вообще-то я приехала туда не для этого. Но к концу моего пребывания приехали трое членов магистрата из Парижа. Ну… для нас и устроили праздник: парные прыжки.

Ладзано посмотрел на нее с изумлением и восхищением.

– Вы прыгнули?

– Да, в паре с «газелью»… Я хочу сказать, с одним молодым и очень сильным голубоглазым легионером.

Эдди Ладзано покачал головой:

– Да, да, я понимаю. Когда мать познакомилась с моим отцом, ее родители говорили ей про голубые глаза: «В глазах легионера не видно ничего, не знаешь, о чем он думает, они подобны пустым глазницам статуи. Берегись, девочка, иди своей дорогой». Мать не послушалась, и хорошо сделала. Они были очень счастливы. В голубых глазах моего отца таилась только любовь. К своей жене и ко мне. – Голос Ладзано угас. Потом он глубоко вздохнул. – Не прогуляться ли нам по молу? Это три километра среди волн… Как вы считаете?

– Буду рада.

Они вышли. Как же хорошо чувствовала она себя в компании с этим мужчиной, бывшим на восемь лет старше ее. Его ободряющее и скромное присутствие переполняло ее радостью. Она вдруг ощутила в себе уверенность. По его взглядам она догадывалась, что небезразлична ему. Говорил он просто, взвешенно, но всегда спокойно, будто вскользь. Между ними установилась какая-то легкость. Она посмотрела, как на песок приземляется дельтапланерист. Его силуэт против солнца походил на силуэт огромной птицы.

– Это Икар! – восторженно воскликнул Ладзано.

Неожиданный порыв ветра. Он на секунду положил руку на плечо Ориан, потом снял ее.

– Я думаю о вашем приключении в Обани. Вы смелая. Я не уверен, что прыгнул бы.

– Не верю вам! – парировала Ориан.

– У вас прямо-таки какая-то мания не верить! Но вы не правы. На твердой земле, на мотоцикле или в автомобиле я не боюсь ничего, так же как и на воде. Но в воздухе я всегда чувствовал себя неуютно. По прогнозу я Рак под влиянием Рыбы, это вам о чем-нибудь говорит?

– Нет, я не разбираюсь в астрологии.

– О, лучше не увлекаться ею… И не верить никаким предсказаниям. Вот я, например… линия жизни у меня короткая, по идее я уже покойник. Однако я знаю, что доживу до старости… Иногда я чувствую себя бессмертным.

Ориан скептически улыбнулась. Ладзано был восторжен, как дитя, да и смеялся он, как ребенок. Благородство читалось на его гладком лице. Вопрос выскочил из нее, прежде чем она успела подумать. Может быть, и к лучшему. Если бы она хоть на секунду задумалась, она не задала бы его.

– Что связывает вас с таким типом, как Орсони? Это имеет отношение к смерти вашего отца?

Ладзано замолчал. Они прошли уже половину мола, когда начался прилив. Слышалось, как вдалеке зашумела зыбь, волны придвигались к городу и «Гранд-отелю».

– Кто меня спрашивает? – ответил Ладзано. – Следователь Казанов или молодая женщина, открывшая мне красоту Нормандии?

На этот раз на несколько секунд замолчала Ориан. В ответ она лишь сильно сжала руку Ладзано.

Потом тихо выговорила:

– Спросила влюбленная женщина…

Они продолжали идти, держась за руки. Ладзано заметил, что здесь не место говорить о таких серьезных вещах, и она согласилась, надеясь, что он в конце концов поговорит с ней и, может быть, скажет больше, чем она хочет знать. Смеркалось, и в ней зарождалось легкое тревожное чувство. Отвезет ли он ее сейчас на мотоцикле в Париж? Останутся ли они здесь на ночь, и в таком случае… Когда-то давно у Ориан, конечно, были временные любовники, про которых в песенке Барбары поется: «Едва увидела, а он уже исчез». Ее даже охватила паника, которую она постаралась скрыть. Но Ладзано все видел, все чувствовал, словно колдун. Он иногда говорил, что интуиция – превышение скорости ума. С этой точки зрения, этот мужчина, страстно влюбленный в сверхскоростные болиды, бесспорно, обладал большим умом. Когда они подходили к двери отеля, он спросил, помнит ли она фильм «Мужчина и женщина» Клода Лелуша.

– Разумеется, – ответила заинтригованная Ориан. Сердце ее заметалось. – К чему это вы? Я видела его несколько раз.

И она стала напевать «ша-ба-да-ба-да», но ветер не дал вырваться мотиву из горла. Они громко рассмеялись.

– Мне вспомнилась машина, сигналившая фарами. Помните? Когда Трентиньян после ночной гонки находит Анук Эме с детьми на пляже и они бегут навстречу друг другу. Чтобы предупредить о своем приезде, он сигналит им фарами. Это такой поэтический момент!

– Да, – подтвердила Ориан, – прекрасно помню. У вас мотоциклы, у него гоночные машины. Мужчины, которым я нравлюсь, обожают скорость.

Они вошли в холл.

– Ужин будет готов через десять минут, месье Ладзано, – объявил метрдотель. – Я приготовил вам столик около камина, рядом с пианино, – шепнул он ему.

Ладзано поблагодарил. Большая свеча освещала столик с цветами.

– Нам не дадут меню? – тихо спросила удивившаяся Ориан, посмотрев на цепочку официантов, снующих из кухни в зал и кружащих вокруг их стола.

– Дело в том, что я все заказал заранее, – пояснил Ладзано тоном заговорщика. – И если бы вы не утащили меня на такую длинную прогулку…

– О, да вы сами заставили меня столько прошагать…

Ориан улыбнулась, поняв, что он мило дурачит ее.

– Позвольте мне договорить, вы, всегда высказывающая последнее слово. Я хотел сказать, что без той эскапады на молу я лично выбрал бы омара, сам проследил бы, как он варится, позаботился бы о составе бульона, доставил бы себе удовольствие разбивать яйца для майонеза…

– О, я вам во всем доверяю…

Ладзано поведал о меню предстоящего вечера: омар, свежие овощи, «Турнедос» – традиционный и неизбежный нормандский напиток, дань южанина местным обычаям, на десерт – фирменное фруктовое мороженое из зеленых лимонов и мандаринов. Все это предполагалось запить шампанским. Ориан попросила добавить бутылку минеральной воды, но тотчас забыла о ней. Когда омар появился на столе, Ориан стала почти такой же красной.

– Я никогда не ела такого, с клешнями и панцирем, вы понимаете…

Ладзано улыбнулся:

– Тем больше удовольствие, для вас это премьера. Позвольте, я повоюю с омаром, а вы оцените вкус его мяса и аромат. Когда я был мальчишкой, отец научил меня распознавать омаров из наших бухт, из Атлантики и из других морей. Так что в конечном счете я стал знатоком.

Как же удивительно и трогательно говорил Ладзано о своем отце! Он будто во что бы то ни стало хотел сохранить его живым рядом с собой. А это выражение «в конечном счете», что бы это значило? Конец детства или смерть отца? Эти события, несомненно, совпали. Да. Неизбежно. Роковым образом.

– Только что, – сказал Ладзано, закончивший разделывать омара, – я говорил вам о фильме Лелуша…

– И что?

– И не только из-за мигания фарами, хотя я и подумал об этом.

– Что же, Эдди?

Он поерзал на своем стуле, и выражение его лица стало таким, как у ребенка, которому простили бы все, лишь бы не видеть его несчастным. Ориан подумала, что он вынуждает женские сердца плавиться своим нежным видом, побуждающим к снисходительности. Она понимала, что под самоуверенной внешностью Ладзано скрывается мужчина, верный в любви, – он почти двадцать лет любил одну и ту же женщину, отважно и застенчиво.

– Есть одна сцена в середине фильма или, может быть, в начале, не помню…

– Вы меня поражаете, никогда не думала, что вы такой любитель кино.

Она рассмеялась, чтобы скрыть свой страх. В чем он ей признается?

– Трентиньян и Анук Эме сидят в ресторане, в Нормандии, в Довиле, полагаю… Не важно. Они делают заказ и пожирают друг друга глазами. Потом вдруг Трентиньян говорит: «У гарсона печальное лицо» или «сердитое»… Плохо, когда подводит память на такие мелочи. Одним словом, он высказывает свое наблюдение. «Вы так считаете?» – спрашивает тогда Анук Эме. А Трентиньян настаивает: «Да, я считаю, что мы еще не все заказали». И тут, Ориан, происходит одна из замечательных сцен, которые можно увидеть только в кино. Он подзывает гарсона, вид у того совсем непечальный, как мне вспоминается. Тот наклоняется к нему, и Трентиньян, глядя в глаза Анук, спрашивает его…

– О чем же?

– Он спрашивает: «Гарсон, у вас есть комнаты?»

Оба замолчали.

– Так вот, – продолжил Ладзано. – Я не очарователен, как Трентиньян, и у меня нет нахальства Лелуша, который заставляет своих актеров говорить подобные вещи, стоя за камерой. Я просто заказал два соседних номера.

Это была чудесная ночь для мужчины и женщины, ночь в «Гранд-отеле» в Кабуре. Ориан чувствовала, что возрождается к жизни в объятиях Эдди, который любил ее, как и говорил, – ласково, нежно, уверенно: любил, и все тут.

Она с облегчением узнала, что он вовсе не хотел умирать, что в больнице ему хотелось видеть ее лицо, склоненное над ним. Никогда Ориан не чувствовала себя счастливой от того, что ее обманули. Они любили друг друга всю ночь, перемежая ласки с поцелуями и объятиями. Они превратились в единое тело, трепещущее, не знающее границ, переплетенное, связанное в узел, склеившееся так, что трудно было дышать. Ориан забылась сном к утру, а Ладзано – чуть позже.

Солнце высоко стояло в небе, когда она проснулась. Туман, пронизываемый лучами с самого рассвета, накрывал побережье. Но, нагревшись, он рассеялся, оставив вместо себя ослепительный свет, который и вырвал Ориан из ее сладкого сна. Она удивилась, не обнаружив рядом Эдци. А она ощущала его во сне, слышала его равномерное дыхание, касалась его горячего мускулистого тела. Обежав глазами комнату, она удостоверилась, что там его нет. Она встала и открыла дверь в ванную. На зеркале еще сохранились капельки пара – свидетельство того, что он недавно принимал душ. Она подумала, что он, наверное, спустился в холл, чтобы позвонить, не беспокоя ее, или выпить кофе, пока она не проснулась. Но на столике у изголовья она нашла конверт с именем ОРИАН, написанным большими буквами. Она вскрыла его. Внутри была очень короткая записка: «Я должен вернуться в Париж. Я вас люблю, или тебя люблю, это уж как тебе нравится. В конверте находится билет в купе первого класса на парижский поезд. В нем довольно комфортабельно, нет курильщиков. Поезда отходят каждые два часа. Машина с шофером в твоем распоряжении. Она оплачена. Ша-ба-да-до скорого. Эдди».

Сердце Ориан выскакивало из груди. Она не могла отвести глаз от клочка бумаги, наполненного легким духом ее новой любви. Она вынула из конверта билет на поезд и понюхала его, надеясь учуять аромат его туалетной воды. Потом она заплакала – то ли от печального быстрого отъезда Ладзано, то ли от невообразимой радости встречи с ним.