Текст книги "Ориан, или Пятый цвет"

Автор книги: Поль-Лу Сулицер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

54

Ангел был не из тех, кто задает лишние вопросы. Кого, когда, где, в крайнем случае – как, вот что интересовало Ангела, когда Октав Орсони вызвал его в Париж. Он уже давно подметил, что чаще всего нужен был в столице. В последний раз его пригласили из-за Ладзано, и приказ исходил непосредственно от месье Артюра. Ангел не старался узнать, почему и что об этом думал Орсони. Ему были близки только эти два человека, но в подобных делах, как и при семейных дрязгах, лучше всего сохранять дистанцию. Он делал свою работу, ему платили за это. Как говорили в одном фильме: у каждого свои причины.

Орсони назначил встречу в апартаментах на улице Помп. Октав очень устал, на лице его все еще лежал отпечаток от утомительного перелета. Он накануне прибыл из Бирмы в компании с обеими сестрами. Он казался раздраженным. Ангелу строго приказал: никакой выпивки. Предстоит поразить мишень с пятидесяти метров – пожилого мужчину, элегантного в темном костюме в тонкую полоску. И он протянул Ангелу фотографию.

– Кто это? – спросил убийца.

– Не твое дело. Послезавтра ты его уложишь и забудешь об этом. Для сведения: ты найдешь его к концу дня на поле для гольфа в Пуасси. Ходит он медленно. Успеешь добраться до лунки номер семь, неподалеку от нее находятся заросли кустов. Оружие можешь выбрать сам, пожалуй, подойдет винтовка с оптическим прицелом.

– Прекрасно. Все лучше, чем рыбный нож.

Орсони не сразу понял намек.

– Ты пользуешься ножом?

– Никогда. Но его выбрал для Ладзано месье Артюр, и я не знаю почему.

Выражение отвращения промелькнуло на лице Орсони. И надо было иметь профессиональный глаз, чтобы его заметить. Такой, как у Ангела. Оно от него не укрылось.

– Что-нибудь не так? – спросил он.

– Нормально, – произнес Орсони тоном, исключающим всякую дискуссию. – Устал чертовски. Эти проклятые самолеты дьявольски шумные. Семь часов лету… А мне не двадцать лет, ты понимаешь, да еще эти пристали…

Убийца не знал, кого это вдруг обвинил Орсони.

Ангел ушел также незаметно, как и пришел, засунув во внутренний карман пиджака фото будущей жертвы. Орсони все сидел на бархатном гранатовом канапе парадного салона. Из душа вышла голенькая Сюи и стала ластиться к нему, словно кошечка, но у него не было настроения. Он безжалостно оттолкнул ее и вернулся к своим мыслям. Почему Артюр заставил убрать Ладзано, пока он сам был в Рангуне? Конечно, Ладзано тоже запачкался в этом дерьме, но из-за этого убивать его… Все сети, созданные после войны, будут рваться, как только начнут возникать внутренние ссоры. Октав знал это по опыту. Казнь одного из своих, даже оправданная, не предвещала ничего хорошего, и он пообещал себе поговорить с Артюром. Известно, что беда не приходит одна. Рано утром Орсони разбудил телефонный звонок из парижского филиала Европейского банка. Некий Жан-Гюг Лекёр, уполномоченный, сбивчиво информировал его, что помещение для сейфов немного пострадало от затопления и он сожалеет, что вынужден звонить Орсони домой, но ему хочется все-таки получить ответ на вопрос, заданный в телефонном разговоре, состоявшемся тремя днями раньше. Орсони ничего не понял. Напрасно он повторял, что в то время находился в Бирме. Банкир настаивал, что у них был разговор, касающийся перевода денег на счет мадемуазель Одиль де Сент-Анжель.

– Кто сказал вам, что вы говорили со мной? – крикнул в трубку Орсони.

– Да вы сами, – не вытерпел Лекёр, словно принимая его за чокнутого.

– Но я вам говорю, что меня даже не было во Франции!

После непродолжительного молчания банкир выдвинул предположение, что кто-то выдал себя за него, а это, настаивал он, просто неприлично, так как разговор был конфиденциальным. До Орсони стало доходить, что кому-то из «Франс-Атом» стало известно о переводах на счет молодой женщины, племянницы Артюра. «Да, – подумал он, – лишние волнения в семьдесят два года мне совсем ни к чему…»

Беспокоило его и другое. Орсони получил довольно сухую записку от Шарля Бютена, патрона «Западной цементной промышленности». Этот молодчик уже два раза избежал тюрьмы, внеся залог в кругленькую сумму – один миллион франков в первый раз и три с половиной во второй. Чеки поступили в административную службу «Финансовой галереи», были обналичены, деньги поступили в доход государства. Орсони тогда успокоил своего друга Бютена: «Агев», дескать, возместит ему эти деньги при условии, что тот будет молчать о махинациях с фальшивой валютой и липовыми счетами. Но на этот раз Бютен всерьез требовал денег. «В противном случае, – пригрозил он, – я все расскажу малышке Казанов к найду способ вернуть свои денежки». Шантаж, да еще в такой момент, – это уж слишком. Деньги, разумеется, были, чтобы утихомирить Бютена, да вот только разыгрался аппетит у Артюра: уже несколько недель он мечтал лишь о президентстве я не скупился, обеспечивая себе политическую поддержку парламентского большинства и покупая голоса избирателей. В довершение всего он завел себе любовницу – девицу двадцати трех лет – и снял ей роскошный верхний этаж в одном из престижных домов на набережной Сены. Он осыпал ее драгоценностями, оплачивая дорогие платья от лучших модельеров. Короче, цементник шел ко дну, потому что денди-поэт развлекался, в то время как его жена томилась в клинике за пятьдесят тысяч франков в неделю.

Дав задание Ангелу, Орсони решил серьезно поговорить с Артюром. Но прежде он попытался немного расслабиться с помощью виски. Когда появилась обнаженная Сюи, Октав знаком подозвал ее. Он моментально позабыл о том идиоте из Европейского банка, о счете барышни де Сент-Анжель и угрозах Шарля Бютена, которого он охотно утопил бы в бетоне. Ласкать шелковистую молодую кожу, думал он, это верх наслаждения.

А в это время Ангел успокаивал нервы в одном из домов квартала Нёйи, где его хорошо знали из-за щедрых чаевых. Ангелу смерти нужна была свежая плоть. Двумя часами позже на зеленом поле Пуасеи, у седьмой лунки, был сражен наповал мужчина. Выстрел наделал столько шума, что государственный советник Урсул дю Морье обессмертил свое имя на первых цветных страницах всех журналов. Когда Ориан Казанов пришла на встречу в кафе «Флоран», к ней никто не подошел. Но этому было оправдание. Ликвидатор сделал свое дело.

55

Для следователя Казанов этот день начался довольно необычно. Утром ей показалось, что она вернулась в детство. Была среда. По Люксембургскому саду носились детишки, играя в салочки под присмотром своих матерей или нянек, сидящих на скамейках или железных стульях на аллеях. Переехав в Париж, Ориан часто приходила сюда с подружками, которые не спеша толкали перед собой коляски со своими детьми по дубовой аллее. Дети выросли, и Ориан иногда посещала сад с тоскою в сердце и усиливавшимся чувством одиночества. Причина таилась в пустоте, которую она так остро ощущала: она не была женщиной, потому что не была матерью. Крики малышей вокруг нее каждый раз болью отзывались в душе.

Ориан ясно помнила прогулки в Люксембургском саду с Изабеллой Леклерк во времена, когда супруги еще жили во Франции. Давиду тогда было всего три года. Несколько раз она ходила с ним на представления кукольного театра и от всей души смеялась, вместе со зрителями в коротких штанишках над глупым жандармом, которого лупил Гиньоль ^{8}. Если Изабелла оставляла ей Давида на вторую половину дня, она чувствовала себя счастливой среди шумной поросли, с удовольствием играла роль мамаши, легко заговаривала с другими родителями, которые не осмеливались читать газеты, пока их чада осваивали горки или лошадок на пружинах.

Ориан шла по саду со странным ощущением, что время застыло и ей все еще двадцать лет. Так преподаватели не замечают подкрадывающейся старости, из года в год видя перед собой юные лица. Она ненадолго задержалась у гигантской экспозиции фотографий Земли, сделанных с высоты птичьего полета Яном Артюр-Бертраном. Там были восхитительные кадры лесов и озер, морских беретов, хлопковых полей и разложенных на песке ковров, которые оживляли строгий вид здания сената невероятными пейзажами, сотворенными человеческой рукой. Ориан подумала, что тоже хотела бы взлететь высоко-высоко, посмотреть на жизнь сверху, чтобы получше разглядеть опасность, чтобы лучше понять человеческие слабости и смириться с ними. Она была тверда и непреклонна, когда речь шла о праве, и, возможно, эта жесткость захлестнула и ее личную жизнь. Вынужденная предвосхищать окончательное решение суда, она сама оказалась в положении судьи в отношении собственных поступков, и результат был не из лестных. Она направилась к большому круглому водоему, задев босой ногой большую карту мира, собранную на земле из кусочков дерева. Белокурая девчушка спала на Лабрадорском море, а две американки искали пальцами ног город Сан-Антонио. Ориан пообещала себе, что, распутав дело, она уедет – далеко и надолго – и будет искать себя. Ведь вернуть человека, которого любила, невозможно.

Она не знала точно, что ищет. Чтобы найти, нужно было пустить в плавание все кораблики Люксембургского сада. В водоеме плавали несколько крохотных утят, глотая кусочки размокшего хлеба. Часы на здании сената показывали 10.45. С наступлением погожих дней из оранжереи вынесли пальмы в бочках, и четыре из них были поставлены вокруг пруда. В тени одной из пальм Ориан обнаружила маленькую будку с объявлением о прокате корабликов. На двери висело объявление, гласившее, что выдача начинается с 11 часов. Ждать оставалось недолго. Она вытащила железный стул и устроилась под майским солнцем. Сторож резко свистнул в свой свисток с горошинкой. Из кустов выскочили два сорванца. Это тоже напомнило Ориан детство. Вскоре подошла девушка и открыла висячий замок, запиравший дверь сокровищницы. Привычным жестом она выкатила из нее стеллаж, на полках которого гордо красовались парусники с номерами на парусах. И тотчас же сбежались дети, щебеча и чирикая, как воробьиная стая. Торговка приключениями – так ее назвал какой-то папаша – раздала суденышки и самшитовые палки. Первые кандидаты в плавание рассеялись вокруг пруда, подтолкнули свои ялики и, надувая щеки, дули в паруса. Девушка освободилась. Она села на стул у двери и раскрыла какой-то медицинский справочник. Ориан приблизилась к ней. Скорее всего это была студентка, подрабатывающая по утрам. Со скрытым удивлением та встала, окинула взглядом Ориан, одновременно высматривая ребенка, который должен был быть где-то рядом. Но не увидела поблизости ни одной детской головки. Ориан, убедившись, что никто им не помешает, прямо приступила к делу.

– Я Ориан Казанов, судебный следователь «Финансовой галереи». А еще я была другом Эдди Ладзано.

Услышав это имя, молодая женщина с явной тревогой и интересом переспросила:

– Вы были…

– Эдди умер, – коротко ответила Ориан.

Произнося это, она увидела Эдди, рухнувшего на тротуар у ее ног. Однако она справилась с собой и, прогнав видение, собралась было продолжить. Но девушка побледнела и бессильно опустилась на стул.

– Ну и ну, – пробормотала она бесцветным голосом. – И вправду, я не видела его в последние дни.

– Он часто приходил? – удивилась Ориан.

– Да, часто. Дети были всегда ему рады. У него был чудесный парусник уменьшенная модель настоящего, его, я полагаю. Истинное чудо… Кстати…

От прервалась на полуслове.

_ Следователь? В таком случае… Как это случилось? Его убили?

– Да, – мрачно выговорила Ориан. – Послушайте меня мадемуазель, я…

– Меня зовут Камилла. Я учусь на фармаколога. Мы дружили с месье Ладзано. Он говорил, что тоже очень хотел бы учиться, но он бросил школу в четырнадцатъ лет, чтобы работать со своим отцом, на рыболовном судне, кажется…

Ориан почувствовала вспышку ревности от того, что Эдди мог говорить о своей жизни с другой, но тут же погасила ее. Ладзано, как все южане, любил поговорить, ради того чтобы просто поговорить, без какой-либо задней мысли. Он, очевидно, доверял этой Камилле, любимице детей, с восторгом слушавшей его истории.

– Скажите, – тревожно спросила Камилла, глядя прямо в глаза Ориан, – ведь Ладзано не какой-нибудь подонок, правда? Я спрашиваю потому, что… Я никогда не знала, чем он занимается… Он так хорошо одевался…. А просто… Мне всегда казалось, что деньги для него не проблема. Один раз, помню он поинтересовался, сколько я здесь зарабатываю. Я назвала ему сумму, и он нашел ее смехотворной. Он предложил мне работать у него, но я отказалась. Уверена, он просто хотел помочь мне оплатить последние годы учебы.

– Он рассказывал вам о своей жене? – спросила Ориан.

– Нет. Но насколько я поняла из наших бесед, он был вдовцом. Только не подумайте, что он какой-нибудь волокита. Он никогда не предлагал мне поужинать с ним или еще что-нибудь другое. Он был экспансивным и одновременно сдержанным. И с детьми он вел себя хорошо. Он и сам-то был как ребенок, большой ребенок.

Ориан почувствовала, как слезы подступают к глазам. Она подумала, что Камилла, возможно, выбрала не ту дорогу, собираясь провести всю жизнь в аптеке. Она показала себя тонким психологом и, сама того не зная, проникла в сущность Эдди Ладзано.

– Я ничего не могу вам сказать о моем расследовании, – продолжила Ориан как можно более профессиональным тоном. – Это может быть опасным для вас, если кое-кто узнает, что вы, хотя и косвенно, причастны к следствию. Знайте только, что Эдди, то есть месье Ладзано, был неплохим человеком. У него были свои секреты, достоинства и недостатки, как и у каждого из нас. И я не стану очернять тот хороший образ, который он оставил вам.

Она замолчала и машинально пробежала глазами вокруг пруда до скамей и стульев, стоящих перед клумбами. Ничто не нарушало декорации. Никто не скрывал свое лицо за газетой; ничто не выдавало присутствие убийцы или человека, следящего за ними. Позднее она будет упрекать себя за то, что мало знает об искусстве слежки или маскировки. Она достала из сумочки солнцезащитные очки и водрузила их на свой нос.

– У меня есть к вам более конкретный вопрос, – сказала она, закончив осмотр. – Вам показать удостоверение?

– Нет, теперь я вас узнала. Вы были без очков – я еще колебалась. Но теперь – это точно вы, я видела вас в «Эль», недавно, читала статью, писали, что вы стерва, а вы вполне симпатичная, для следователя.

Ориан сделала вид, что не слышала оговорки.

– Однажды, – начала она, – Эдди Ладзано говорил мне о своем корабле в Люксембурге. Вначале я приняла это за шутку, потом подумала, что в Люксембургском саду действительно есть кораблики.

Камилла была в нерешительности. Когда она в последний раз видела Ладзано, тот доверил ей свой великолепный миниатюрный парусник, попросив беречь его и никому не давать. Только она, она одна, могла запускать его в водоем, если возникнет желание, но бережно и без зрителей. Он заставил ее дать слово, что хранить парусник она будет в его специальном деревянном футляре подальше от игрушек, даваемых напрокат. И в самом деле, эта «белая птица» стала как бы амулетом Камиллы. Немного эгоистично она подумала, что, отдав следователю этот ценный и редкий предмет, похоже, вызывающий зависть, она навсегда расстанется с ним.

– Он… я хочу сказать, месье Ладзано… вы уверены, что он не в отъезде или…

– Он был убит на моих глазах, – поспешно ответила Ориан.

– О Боже… Извините, я должна была понять, простите… – повторяла Камилла.

– Ничего. Мне нужно осмотреть его кораблик. Я убеждена, что он у вас, здесь или дома. Я ошибаюсь?

– Нет. Он здесь. Проходите. Вот сюда, под стойкой… Внутри нам будет спокойнее.

Как в маленьких кукольных театрах, стенд для моделей был чудом изобретательности, В этом усовершенствованном сооружении с его убирающимися внутрь полками, ящичками и тайниками могли уместиться все игрушки. Одна часть предназначалась для разноцветных парусов, другая – для корпусов. Длинные самшитовые палочки для управления суденышками стояли справа в гнездах, подобно бильярдным киям. С потолка свисали тонкие тросики и небольшие запасные части: мачты, металлические кольца, что-то еще… Камилла включила бра – осветился темный угол. Ориан увидела белый корпус, на котором золотом блестели медные буковки названия судна: «Массилия». Длиной кораблик был около метра, но в руках почти ничего не весил: перышко, да и только.

– Месье Ладзано объяснил мне, что заказал уменьшенный оригинал, с точным соблюдением всех пропорций, разумеется.

Ориан не слушала. Она вновь погрузилась в задумчивость, которая овладела ею в первый раз, когда Эдди, спокойно сидя в ее кабинете, описывал ей это чудо. Все в нем было миниатюрным: салон, танцевальный зал, бюро, винтовая лестница, ванные комнаты с позолоченными кранами… Придерживаясь правил игры, он заставил изобразить и себя в костюме яхтсмена, в бело-голубой тенниске и с биноклем в руке; другая рука – в кармане брюк. Да и стоял он в такой расслабленной, характерной для него позе, что Ориан невольно подумала: кто же этот волшебник, воссоздавший его с такой точностью и правдоподобностью?

– Трогательно, не правда ли? – спросила Камилла.

Ориан лишь тихо кивнула. У нее подкашивались ноги, ей тоже нужно было присесть.

– Открою-ка дверь, предложила девушка. – Воздуха здесь маловато.

Придя в себя, Ориан осмотрела модель.

– Даже такие размеры впечатляют, – проговорила она.

– Он и вправду как настоящий! – подтвердила Камилла, удержавшись от вопроса, поднималась ли Ориан на его борт.

Ориан подняла модель, вглядываясь в днище, в борта корпуса. Деревянные пластинки были пригнаны идеально, вероятно, положены на клей. Не было видно ни одного шурупчика. Создавший это маленькое чудо наверняка был опытным краснодеревщиком и несравненным корабельным плотником. Сборка была удивительной. В другой ситуации Ориан не мелочилась бы. Она унесла бы яхту и безжалостно разобрала бы ее, как это делают таможенники с красивой вещью, подозревая, что в ней спрятаны наркотики.

– Могу я спросить, что именно вы ищете?

– Пока нет. – Ориан улыбалась, но в ее голосе чувствовалась твердость.

Камилла не стала настаивать. Она уже смирилась с тем, что «Массилия» будет унесена.

– Но зато я попрошу вас помочь мне упаковать ее. Не хотелось бы, чтобы дети видели, как я ее уношу.

Ладзано все предусмотрел. Камилла достала футляр от его яхты. Она умело нагнула мачты, не повредив их, и суденышко приняло форму удлиненного снаряда. Потом ловко вынула форштевень и объяснила Ориан, как все вернуть в прежнее положение.

– Когда-нибудь вы все узнаете, – выходя, пообещала следователь.

Камилла печально смотрела ей вслед. Прибежали два мальчика и потребовали номера шестой и семнадцатый, последние оставшиеся. Камилла испытывала сильное чувство утраты и, сама не зная почему, подумала, что не хотела бы быть на месте Ориан Казанов.

56

Полицейский Ле Бальк жил в одной из гигантских башен на площади Италии; из окон начиная с двадцатого этажа открывалась величественная панорама Парижа. В солнечные дни он обычно отдыхал на террасах и плескался в бассейне на двадцать восьмом этаже. Ему предоставили два дня отдыха, и он использовал их, чтобы подзагореть до наступления лета. От нечего делать он смотрел по телевизору все фильмы подряд: от последних голливудских до широкомасштабных, международных зрелищных эпопей. Но сегодня во второй половине дня небо над Парижем вдруг затянулось тучами, и он решил, что фильмы не стоят того, чтобы ради их просмотра выходить из дома. Среди кучи видеокассет он нашел одну, про которую совсем забыл. Название было интригующим: «Сделай мне все». Действительно он вел себя как мальчишка оо время обыска на улице Помп, унеся эту добычу в кармане своего плаща. Да, стащил, как обыкновенный жулик. Это оказалось сильнее его: он ни на миг не задумался о последствиях своего поступка. Ни разу в жизни он не видел порнографических фильмов. Знал по слухам, что ничего в них нет особенного. Но почему бы и не посмотреть, что это такое. В Бретани – нравы строгие. Ле Бальк не видел девушки с выражением экстаза на лице. Конечно же, сексуальный опыту него был – с дальней родственницей, обосновавшейся в Париже. Но все происходило в темноте, и вспоминались лишь слова, шепот, стоны, вздохи и завершающий вскрик. Не запечатлелось ни одного образа… Он вставил кассету в видеомагнитофон. «Лучше поздно, чем никогда», – сказал он себе, растягиваясь на диване перед экраном. Каково же было его удивление, когда вместо титров на экране появилось искаженное лицо мужчины, одетого в серый пиджак и белую рубашку, с небрежно завязанным галстуком, небритого, изможденного, с растрепанными волосами и мрачным взглядом. Довольно необычное начало для «Сделай мне все». Изображение к тому же было отвратительным, часто прыгало или искажалось, звук становился то громче, то тише, варьируя от низких нот до самых пронзительных.

«Я, судья Александр Леклерк, занимающий этот пост в Габоне с осени 1988 года. Документы, прилагаемые к этой записи, сделанной в моем доме в Либревиле, уличают некоторых членов правительства Франции в причастности к различным махинациям с использованием служебного положения. Вся имеющаяся у меня документация зашифрована. Эта запись – ключ к шифру, который должен быть использован, если со мной что-нибудь случится».

Затем судья взял со стола пачку листов и пустился в детали, отмечая главные моменты. Лента была чрезвычайно длинной, на двести сорок минут, и Ле Бальк силился вникнуть в объяснения, пытаясь точно понять, о чем шла речь. Однако вынужден был признать очевидное: без документов этот комментарий был непроницаем. Говорилось там об «Агев», об Орсони, о каком-то «проклятом поэте», о нелегальных банковских операциях, о выплате компенсаций бизнесменам фирмами прикрытия – все они связаны с «Агев», – исчисляющихся значительными суммами. Часто встречалось выражение «бирманская хунта». Приводились примеры «треугольных» финансовых сделок, мастером на которые был тот же Орсони, душой и телом преданный тому, кого Леклерк называл просто «проклятый».

– Решительно мне достался крупный выигрыш, – вздохнул Ле Бальк. – Как же я буду выглядеть, когда передам это Ориан? Бледным, трясущимся, оправдывающимся тем, что это случайно затерялось в моем кармане?.. Да она рассмеется мне в лицо, это в лучшем случае. Скорее всего даст мне нагоняй и спросит, за каким чертом я унес домой важнейшую улику. Естественно, я скажу, что по недосмотру, да вряд ли она мне поверит. Я ее знаю, она примет меня за извращенца или сексуально озабоченного, которому нужны подобные мерзости, чтобы скрасить холостяцкую жизнь молодого самца…

Ле Бальк перемотал пленку и стал думать. «Если не отдать кассету Ориан, будет еще хуже», – сказал он себе. Это досье началось со смерти и смертям не видно конца. Может быть, ему представлялся уникальный случай заставить выплыть истину при условии, что следователю удастся завладеть документами, о которых идет речь.

Он включил начало, где Леклерк представлял себя. Впечатление такое, будто жизнь его кончалась, чувствовалось, что он нездоров, руки его находились в постоянном движении. Он казался очень встревоженным, говорил почти неслышным голосом, словно боялся, что снимающая его камера была в руках врагов.

Было ровно шесть часов вечера. Ле Бальк набрал номер телефона следователя. На месте ее не оказалось, а ее мобильник был переключен на прием посланий. Ле Бальк оставил сообщение, что вечером зайдет к ней в кабинет, причину он не стал уточнять, указал только дату и время во избежание путаницы. Потом он снова просмотрел начало записи. Ему впервые довелось увидеть лицо человека, приговоренного к смерти.