Текст книги "Ориан, или Пятый цвет"

Автор книги: Поль-Лу Сулицер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

45

Из-за осторожности Ориан никого не предупредила о предстоящем вечере в Елисейском дворце. И лишь за несколько часов до грядущего события Эдгар Пенсон объяснил смысл этого приглашения.

– Только не принуждайте меня кататься на роликах раньше этого вечера, – заявила следователь. – Если я сломаю ногу, это будет на вашей совести.

Пенсон улыбнулся.

– Мы потихонечку, мне ни за что на свете не хочется быть причиной вашего комплекса неудовлетворенности, от которого вы станете еще суровее с человечеством и с важными господами, в частности.

– Кто вам сказал, что я строга с важными господами?

– Наслышан, «жертвы» не очень радостно вспоминают о допросах в вашем кабинете.

Ориан пожала плечами.

– Эти людишки разговорчивы со всеми, кроме меня. Можно подумать, что я оказываю честь, задавая им неудобные вопросы. Хорошо еще, что они у вас не изображаются жертвами изверга-следователя, который их допрашивал. Куда вы меня тащите? – добавила она.

– На беговую дорожку, – ответил Пенсон. – Но мы где-нибудь присядем. Что вы скажете о цветочном рынке на набережной Орфевр?

– Если от этого вы станете болтливей…

Они остановились у скамьи напротив продавцов разноцветных птиц, карликовых кроликов и белых горностаев.

– Я так и вижу вас с горностаем на плечах, – сказал Пенсон.

Он показался Ориан возбужденным. Энергия Пенсона удвоилась – он был убежден в скорой разгадке тайны гибели супругов Леклерк с вытекающими отсюда политико-финансовыми последствиями. Отдышавшись, журналист, не называя имени своего осведомителя (правило номер один гласило, что нельзя доверять никому, даже тем, кто заслуживает доверия), рассказал о том, что услышал от Абеля, Там было все: прием в Министерстве энергетики, таинственная «манна небесная», упавшая на политическое движение Дюбюиссона, присутствие бирманцев и, не исключено, влиятельных лиц из Габона. Под конец он достал из кармана пиджака две фотографии, на которых были запечатлены Орсони и министр.

– Советую присмотреться вот к этому, – указал он на Дюбюиссона.

– По-вашему, это и есть звено, которое должно скреплять вершины нашего треугольника?

– Возможно, – без особой уверенности согласился Пенсон. – Потому-то я и попросил прислать вам приглашение. У меня есть хорошие друзья в пресс-службе дворца.

– Значит, это ваша работа? – воскликнула Ориан, удивленная и немного разочарованная.

В глубине души она надеялась, что это забота Ладзано. Зная всех, он легко мог устроить ей пригласительный билет в Елисейский дворец. Журналист не посчитал нужным говорить правду – главное заключалось в том, что Ориан будет на приеме, а он сможет внимательно наблюдать за всем, включая реакцию на ее присутствие. «Новое» лицо Ориан очень понравилось Пенсону, похвалил он и очки и выразил шутливое опасение – ее могут не узнать. Фотографии следователя Казанов часто появлялись в прессе, но сейчас Ориан была не похожа на саму себя. Он предположил, что она удивит многих.

– Пожимайте руки и представляйтесь: я следователь Казанов из «Финансовой галереи» – выкладывайте все начистоту! – посоветовал Пенсон. – В противном случае вас одолеет скука. Попровоцируйте наших политиков, они это любят.

Ориан внутренне согласилась, но подумала, что неспособна вылезать вперед на подобных сборищах. И тем не менее совет журналиста она приняла к сведению. Это может оказаться полезным, – решила она. Совершенно очевидно, что, несмотря на «чистку фа

После обмена любезностями они покатили к острову Сите, расставшись у Дворца правосудия. Ориан подумала, что могла бы отказаться от расследования, продолжать вылавливать мошенников, уклоняющихся от налогов, и сделать вид, будто Александр и Изабелла Леклерк стали жертвами несчастного случая. Но ей нужно было идти до конца, вытащить на свет тайну их смерти, даже если пострадают ее идеалы.

Вернувшись домой, Ориан погрузилась в пенную ванну. Она долго лежала, закрыв глаза, с наслаждением вдыхая запах душистой мази, которую она щедро разбавила зеленым чаем. Чатем она тщательно промыла волосы специальным шампунем, ополоснулась, вышла, закуталась в пеньюар. Перед зеркалом она старалась держаться прямо, выставив грудь – безупречно округлую, молочной белизны. Надушилась «Шалимаром» и надела белье. В этот вечер она будет проходить тест на соблазнительность. Она увидит, попадут ли мужчины в сети охотницы, которая хочет доказать себе, что она желанна, что ее внешность очаровывает раньше, чем ум. Она купила в бутике на бульварах легкое шикарное платье – классическое, не дерзкое, из оранжевой ткани с хлопковой подкладкой. Отказалась она и от своих «кавалерийских» сапог – надела элегантные туфельки. Ансамбль дополнил черный кожаный поясок – единственная уступка неистребимого пристрастия к черному. Она была великолепна.

Ориан присела на канапе в ожидании, сама не зная чего. Она слегка подкрасилась, проверила содержимое сумочки. Ей вдруг захотелось, чтобы появился улыбающийся мотоциклист в шлеме и нарушил все планы, увезя ее в гнездышко, известное только ему одному. Но она быстро прогнала эту мысль и заказала такси. Не годится заставлять ждать главу государства, даже государства загнивающего.

46

Ориан никогда раньше не присутствовала на таких пышных празднествах, где все – до мельчайшей детали – источает невесомое богатство, где прекрасное кажется таким же естественным, каким оно было в незапамятные времена, и бесполезно критиковать это захватывающее дух совершенство.

Ей помнились некоторые приемы в префектуре Лимузена, куда отец брал ее с собой. Но в Лиможе признаком богатства считалось обилие фарфора и импозантные гобелены, на которых были изображены сцены охоты и подвигов греческих богов. В Елисейский дворец она вошла вместе с тремя республиканскими гвардейцами в парадной форме, вместе они обогнули покрытый гравием двор и вышли на асфальтовую полукруглую дорожку; каждая открывающаяся перспектива была находкой архитектора и декоратора, специально задуманная, чтобы поразить взор.

Гостей принимали в зимнем саду дворца, окна были распахнуты настежь, в зал заглядывало уходящее солнце и вливался весенний воздух. Стояли десятки круглых столов, покрытых белыми камчатыми скатертями; в центре каждого возвышался букет пахучих цветов, принесших сюда ароматы юга Франции.

Ожидалось две сотни персон, в основном приглашенных президентом и премьер-министром, а также несколько счастливчиков, внесенных в список канцелярией: заслуженные спортсмены, академики, придворные журналисты.

Ориан казалась в этом ареопаге редким цветком. Она не имела манер завсегдатаев подобных приемов – не смотрела на приглашенных искоса, пытаясь узнать, кто они, не ознакомилась с меню, лежащим под салфеткой… Ежегодно из дворца пропадали сотни серебряных приборов – кое-кто из весьма почтенных гостей не мог сдержаться – эти слабые умом и распущенные люди приходили в ярость от того, что не могли унести с собой по окончании застолья хотя бы эхо этой республиканской феерии.

Люстры из богемского хрусталя ярко сияли и обрушивали на гостей беспощадный свет, превращая их в театральных актеров, появляющихся на залитой светом сцене после поднятия занавеса. Оркестр, расположившийся у открытых теплиц, исполнял пьесы Моцарта, официанты разносили охлажденное шампанское. Внезапно хорошо поставленный голос произнес:

– Господин президент Республики, – и воцарилась мертвая тишина. Он вошел улыбающийся, в кремовом костюме, сопровождаемый четырьмя телохранителями в черном. Ориан припомнила слова отца: после того как отрубили головы аристократам, все мечты устремились к королям и дворянским фамилиям. Под вышитыми золотом знаменами Республики она ощутила священный трепет, наблюдая, как республиканский монарх горячо пожимает руки, а подданные его делают шаг назад и склоняются, словно перед Людовиком XIV в зеркальном зале Версаля.

Глава государства произнес краткую речь в микрофон. Он поблагодарил Францию за то, что она есть, то есть способна сражаться без фатализма и смириться с поражением, когда конкуренция преступает все законы. К спортивным формулировкам он добавил несколько восточных метафор, смысл которых был известен, очевидно, лишь некоторым. В частности, он отметил благородство мудрецов, чьи искусство молчания и величие чувств соизмеримы с мощью мускулов, которые они обрушивают на врага, лицом к лицу встречая противника. Ориан не поняла всех тонкостей речи. Однако на лицах министров читалось, что слова эти обладали неистребимым шармом, называемым иногда политическим талантом. Армия официантов и мажордомов бесшумно суетилась вокруг столов. Потом настало время первого тоста в честь правительства, успешно закончившего трудные переговоры с компанией «Пан-Американ». «Аэробус» был витриной Франции, наиценнейшей после «конкорда», падение которого близ Руасси потрясло некоторые идеи голлизма, претворявшиеся в жизнь с начала шестидесятых.

– Самолет этот – настоящее чудо, – услышала Ориан голос своего соседа.

Оркестр заиграл тихую музыку, в зимний сад струился свежий воздух. Согласно протоколу прежде всего обслужили президента, потом главу правительства и министров. Гости вскоре увидели на своих тарелках розово-бежевую феерию – фуа-гра с салатом из лангустов. Соммелье объявил о подаче шассань-монраше 1982 года. Приглашенные, сидевшие за столом Ориан, принадлежали к кругам, незнакомым ей: советники кабинета министров – молодые выпускники Национальной школы управления – с бледными и невыразительными, словно сделанными из папье-маше лицами. Говорили они намеками и обменивались понимающими улыбками. Влиятельных лиц они называли по фамилиям, критиковали температуру вина, которое было гораздо лучше на приеме, устроенном на прошлой неделе в честь эмира Кувейта, с развязностью знатоков сравнивали преимущества отсутствия пошлин в Дубае, Каракасе и Майами. К счастью для Ориан, ее сосед оказался сдержанным и учтивым молодым советником, от которого она узнала, что он всего лишь три месяца работает в Министерстве энергетики. Он показал ей «своего» министра, похвально отозвался о нем. Иногда министр Дюбюиссон оказывался в поле зрения Ориан. И было понятно, почему молодой советник почитал его, как школьник чемпиона мира по футболу или кинозвезду. Он был породистым, очень элегантным мужчиной, держался без напряжения и обладал магнетической улыбкой, перед шторой невозможно было устоять. За его столом сидели две очень красивые женщины и дородный мужчина, увлеченно жевавший лангустов.

– А кто сидит слева от «вашего» министра? – спросила Ориан.

Советник оторвался от тарелки.

– Это Октав Орсони, своеобразный нефтяной король. Он давно сотрудничает с министерством: Африка, Азия… Бывший протеже Байяра. Мы перед ним в неоплатном долгу.

– За контракт «Аэробус» – «Пан-Американ»? – с простодушным видом спросила Ориан.

– Не думаю, хотя от этого господина можно всего ожидать. У него знакомства во всех странах мира, и он большой ловкач. К примеру, у нас возникли трудности с оппозицией по поводу ядерной программы Бирмы. Так что вы думаете?.. Он сейчас улаживает все с мастерством, которое заставило бы покраснеть говорунов с набережной Орсе.

Подали седло барашка с петрушкой и соусом. Сомелье, переходя от стола к столу, предлагал шато-розан-гасси 1979 года. Рюмки, бокалы и серебро сверкали, подобно хрустальным подвескам люстр над головой. Ориан очень надеялась увидеть среди гостей Эдди Ладзано. Если уж Орсони был здесь, почему бы не быть и Эдди? Может быть, ему что-то помешало? Со времени похищения документов у этого Артюра Ориан все время задавалась вопросом, где скрывается мужчина ее сердца. Во всяком случае, не в Елисейском дворце.

Она изучала Дюбюиссона, всматриваясь в его лицо, осанку, пыталась составить о нем мнение. Возможно ли, что человек с таким чистосердечным, обезоруживающим взглядом способен ради власти убирать с дороги ненужных людей? Следователь не забыла слов Эдгара Пенсона. Она видела фотографии министра в компании с Орсони. Все сходилось, все вроде бы было ясно… Пенсон считал, что заслуга ее в том, что она с уважением относится к идее – несмотря на разочарования 80—90-х годов – о существовании разделительной линии между правыми и левыми. Она была уверена, что лишь правые могли сотрудничать с режимом, попирающим права человека. А ведь именно Дюбюиссон, перебежавший из партии умеренных, занимался бирманским делом, погоняемый пройдохой Орсони, который без малейшего зазрения совести вырвал у соперника контракт во имя политики и божественного доллара. Если уж Пенсон придерживается этого тезиса, значит, у него есть на это причины, подумала Ориан, которая не спускала глаз с министра.

Никто за ее столом, похоже, не узнал Ориан. Никто не спрашивал, кто она, с каким министром или промышленником работала. Вопрос отпадал сам собой, поскольку она была в числе приглашенных. Ориан решила, что отсутствие любопытства объясняется их равнодушием к женщинам, и была рада, что не пришлось говорить этим вальяжным господам, что она занимается расследованием финансовых правонарушений и законности их действий.

– Правительство здесь в полном составе? – спросила Ориан молодого советника.

– Вы не знаете в лицо министров? Они все там, за президентским столом.

И он стал давать им короткие характеристики, не лишенные остроумия и беззлобной насмешки, достойные войти в «Кто есть кто» или в популярную рубрику в «Гана».

– Я показал вам своего министра. Справа от президента находится хозяин набережной Орсе Луи де Маржери. Если бы вы видели его три года назад! Он был лысый как колено. Имплантация прошла успешно, и, по-моему, президент посадил его рядом с собой, чтобы выкачать из него рецепт.

Он сделал паузу, чтобы посмотреть, оценила ли Ориан его юмор. Улыбка молодой женщины вдохновила его на продолжение.

– Далее – министр экономики и финансов Марк Пено с супругой. Ее прозйали «великой среброносицей», так как она велела окантовать серебром все дверные и оконные рамы в своих личных апартаментах в Берси. Пено, он попроще. Посмотрите на его поношенный костюм, у него не нашлось ничего лучше. А вот жена его, я уверен, продолжала бы сверкать, даже если бы погасли все люстры.

Ориан искренне смеялась. Она не дотронулась до сыров, но почувствовала, как у нее просыпается аппетит при виде пралине с засахаренными персиками в вине. Бокалы снова были наполнены шампанским, но она лишь пригубила. Советник последовал ее примеру, потом продолжил представление.

– Слева от президента – почетный гость этого вечера, Жером Бертийяк, министр транспорта. В переговорах он новичок, хотя и имеет диплом Национальной школы управления. В молодости увлекался театром, что научило его говорить убедительно. Рядом с ним – военный министр Робер Менар. Я вот все думаю – не будет ли у него такого ошеломленного вида в случае войны? Подальше – несколько заместителей министров: торговли, культуры, по делам молодежи. Главная честь для них – быть замеченными президентом. Но президента окружает и так слишком много лиц, и он точно не знает, кто есть кто из этих гидов, которые никогда не присутствуют на заседаниях Совета министров. Отсюда и различные недоразумения, трения, обидчивость…

При малейшей возможности эти неименитые силятся блеснуть, рассказывая занимательные истории и анекдоты. Цель одна: рассмешить президента и заставить его вслух произнести фамилию остроумного незнакомца.

– А кто там, на краю президентского стола, его лицо плохо различимо?

– Рядом с красавицей Перванш Перье?

– Тот, кто курит длинную сигару, поглядывая в потолок.

– Ах, этого я упустил. Это министр промышленности, Пьер Дандьё. У него такой вид потому, что он смертельно скучает и ждет только одного: чтобы президент положил свою салфетку на стол, что служит знаком окончания приема.

– Он не любит празднества?

– Только те, которые устраивают другие. Его приемы да улице Гренель пользуются большим успехом. Они роскошны. На них приглашается множество красивых женщин… вроде вас, – рискнул добавить советник.

Ориан порозовела и поблагодарила его, подняв свой бокал с шампанским.

Когда глава государства дал сигнал к окончанию приема, гости встали и не спеша направились в холл, где разобрали свои плащи, заканчивая беседу на ступенях Елисейского дворца. Двор был ярко освещен. На часах стояли республиканские гвардейцы. Шел второй час ночи. Ориан, приехавшая на такси, пошла к выходу, на какое-то время остановилась, разглядывая расходившихся гостей. Она почти последней сошла с крыльца, уже установили стальной прут – это означало, что проезд машин отныне запрещен. Ориан шла по улице Фобур-Сент-Оноре, в голове шумело от этого удивительного вечера. Не потому, что она была очень впечатлительной. Просто в последние годы ей не так часто удавалось хотя бы на несколько часов забыть о своих изнурительных досье. В ее жизни было мало событий. В голове Ориан вертелись слова песенки Джонни: «Я забыл жить…» И вдруг она почувствовала, что что-то в ней зашевелилось, задышало, она ощущала внутри себя любовь, она чувствовала, что начинает жить.

Когда Ориан садилась в такси, со стороны площади Согласия показался мотоцикл. Ее сердце едва не разорвалось. На этот раз это был он – ее рыцарь. Как узнал он, что она ужинала в Елисейском дворце? Позже он ей, конечно, скажет, а пока попросил лишь покрепче держаться за его талию.

47

Свет просочился в спальню, выходившую окнами во двор. Ориан открыла один глаз и перевернулась на бок: еще не было восьми. Она задвинула двойную штору, чтобы в спальне стало темнее. Эдди спал в нескольких сантиметрах от нее, лежа на животе и засунув руки под подушку. Она обратила внимание, что во сне лицо его было моложе. Они страстно предавались любви и заснули умиротворенными и счастливыми. Эдди вздохнул. Ориан покрыла его спину поцелуями, легкими прикосновениями влажных губ, и Ладзано, широко открыв глаза, смотрел на нее и улыбался. Никогда еще Ориан не испытывала такого полного наслаждения. Тело этого крепкого и чувственного мужчины, вытянувшееся под ней, было неисчерпаемым источником эмоций, которые наэлектризовывал и ее, заставляя дрожать. Они вновь погрузились в сон.

Колокола на православной церкви звонили к полуденной воскресной службе. Они встали. С улицы доносились редкие звуки, приглушенные двойными стеклами. Ладзано первым занял ванную комнату. Готовя фруктовые соки, кофе и тосты, Ориан слышала, как льется вода. Она подумала об ощущении, испытанном ею в день, когда Давид, сын Александра и Изабеллы Леклерк, оставался у нее на сутки. Вспоминала она и о невообразимом смятении, охватившем ее при мысли об одиночестве женщины, обреченной каждый день просыпаться в одиночестве, о повседневных, ничего не значащих движениях, о тоскливых и молчаливых завтраках, оживляемых лишь радио или телевизором. Когда Ладзано вышел из ванной комнаты с криком: «Я голоден, как волк!» – у Ориан на глазах выступили слезы счастья.

Они устроились в кухне, лицом к лицу; она улыбалась, а он смотрел на нее с нежной серьезностью.

– Надо бы рассказать тебе о документах, найденных у Артюра, – начал он, словно желая избавиться от непосильной тяжести, прежде чем погрузиться в прекрасный уик-энд, который он запланировал провести с ней. – Лучше уж поговорить сейчас, потому что потом ты быстро соберешь сумку и мы уедем в мой дом на острове Ре.

– Остров Ре! – воскликнула Ориан. – Ты мне никогда не говорил о нем! Я считала тебя средиземноморцем.

Ладзано кивнул:

– Да, по отцу. А матушка родилась близ маяка Бален, со стороны Арс-ан-Ре. Я сохранил семейный дом, простенький домик, какие бывают в Шаранте: два этажа, белые стены, нежно-голубые ставни, штокрозы в саду и море рядом. Уверен, тебе понравится. Но все же покончим с этими бумагами.

– Ты прав, – одобрила Ориан, которая уже мысленно мчалась к солнцу и этому острову в Атлантике, о котором она часто слышала.

– Не надейся, что найдешь в документах имена убийц твоих друзсй. Речь в них об очень важных деталях, несомненно, доказывающих коррупцию некоторых ответственных французских экономистов и политиков, связавшихся с бирманскими властями и президентской канцелярией Габона, плюс несколько посредников, фамилии которых пока не ясны. Все ясно, но при этом зашифровано. Деловые взаимоотношения ясно просматриваются в движениях капиталов, траекторию точно определил Леклерк, вплоть до номерных счетов главных действующих лиц высокого полета. Ты не удивишься, узнав, что наш друг Орсони по уши увяз в этих незаконных операциях. Остается узнать назначение многочисленных фирм-прикрытий, извлекающих прибыль от переводов огромных денежных сумм с одного счета на другой, идущих либо из Рангуна, либо из Либревиля. Пока я уверен в одном: «Агев», хозяином которого является Орсони, – это пустышка, пустая яичная скорлупа. Суммы, поступающие на его счета, оседают в налоговом рае от Науру до Панамы, проходя через Люксембург, Монако и остров Мэн. Потом эти деньги распыляются по счетам частных лиц и фирм. Их следы – на предвыборных подписных листах.

– А ты в курсе, как это делается? – беспокойно спросила Ориан.

Лицо Ладзано помрачнело.

– Это мне известно давно, уже лет двадцать. Мне просто не хватало доказательств. А сейчас они у меня есть, правда не все. Но я не в состоянии все расшифровать. Однако даже с тем, что у нас есть, можно упечь Орсони пожизненно. И тем не менее не он меня интересует.

Ориан пристально посмотрела на него:

– Кто же тогда? Политик, стоящий за ним и дергающий его за ниточки?

Ладзано промолчал.

– Ты можешь довериться мне, – нежно настаивала Ориан, – И нашей бригаде есть возможности установить некоторое число фирм-прикрытий. Тебе просто необходимо передать мне эти бумаги, Я проведу тайное расследование.

Ладзано отрицательно покачал годовой:

– Это слишком опасно. Я отдам их, не бойся, но прежде кое-что проверю, Если это то, что я думаю, работы у тебя будет но горло, чтобы насадить на булавки виновных. И главного – того, кто, как ты говоришь, дергает за ниточки.

На всякий случай Ориан упомянула в разговоре фамилию Дюбюиссона. Ладзано не принял вызов, и она усмотрела в этом знак того, что Эдгар Пенсон угадал. Если бы гипотеза оказалась неправдоподобной, Ладзано с ходу отмел бы ее раздраженным жестом. Вновь они неожиданно замолчали. Эдди спустился в киоск за газетами, принес «Экип» и толстый воскресный выпуск «Фигаро», от которого отделил «Мадам Фигаро», предназначавшуюся для женщин. За это время Ориан сложила в дорожную сумку джинсы, свитер и шорты, смену белья, подарочный флакончик «Шалимар» и очечник. Из необъяснимого кокетства она не собиралась постоянно носить очки в присутствии Эдди, несмотря на то что знала – ее ждут головные боли, которые придется заглушать двойными дозами аспирина.

– Этот Артюр… у которого мы побывали в прошлый раз, ты что-нибудь можешь о нем сказать? – задала последний вопрос Ориан, когда они уже отъезжали.

И вновь лицо Ладзано замкнулось.

– Пока нет. Я хочу развязать тебе руки. Это очень злобный человек, ужасно хитрый и ловкий. У него тысячи покровителей как во Франции, так и за границей. Он – неприкасаемый.

– Однако мы коснулись его, украв его документы.

– Верно. Но видишь ли, раненое животное становится необычайно яростным. Надо бояться его. Те, кто когда-то перешел ему дорогу, сегодня уже ничего не могут сказать.

Ориан смирилась, но такой ответ ее не удовлетворил. Уик-энд только начинался, Она сумеет подобрать слова, найти жесты, чтобы открыть эту потайную дверь, запертую Ладзано. Дверь эта казалась ей менее опасной, чем сжигавшее ее любопытство.