Текст книги "Ориан, или Пятый цвет"

Автор книги: Поль-Лу Сулицер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

8

Кого принесло в такую рань? Ориан засветила ночник. Не было и семи. Она на секунду влезла в шкуру тех, кого несколько раз допрашивала на рассвете, и решила, что лучше быть охотником, чем дичью. Не шевелясь в постели, она ждала. Раздался новый звонок, на этот раз длиннее. Она встала, накинула пеньюар кораллового цвета, подпоясалась махровым полотенцем.

– Кто там? – недоверчиво спросила она, подойдя к двери.

– Я Давид, мадам.

– Давид? Не знаю никакого Давида.

Она посмотрела в глазок, стараясь разглядеть своего собеседника. Но на площадке не было света, и она видела только темную тень. Голос, казалось, принадлежит человеку молодому.

– Да нет, вы меня знаете. Я Давид, сын Изабеллы.

Кровь стремительно пробежала по венам. Конечно же, сын Изабеллы и Александра Леклерк, родившийся в год получения диплома в Бордо, через месяц после экзаменов. Они хорошо все рассчитали. Ориан помнила день, когда ее подруга пришла из женской консультации. «Я беременна, я беременна!» – кричала она радостно. Было 14 февраля, День святого Валентина. Вчетвером они пообедали в одном из ресторанов в квартале Шартрон, на берегу Гаронны. Александр и Изабелла сияли-от счастья, говорили только о будущем. Александр планировал отказаться от судебной карьеры, чтобы устроиться в офисе какой-либо фирмы и заняться бизнесом.

– Давид? – заинтригован но переспросила Ориан.

Она приоткрыла дверь, оставив предохранительную цепочку. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – это ребенок Леклерков, так он был похож на отца. У него была очаровательная улыбка, которая не сочеталась с беспокойством в его глазах.

– Входи скорей, – сказала она.

Ориан обняла Давида. Он не сопротивлялся. Позднее он признался, что ему никак не удавалось заплакать. Ориан поставила кипятить воду и провела юношу в гостиную.

– Как же ты изменился! В последний раз я видела тебя в шесть или семь лет, в лето накануне отъезда в Чад.

Произнеся последние слова, Ориан прикусила язык. Нужно ли было вот так сразу напоминать Давиду годы, которые он счастливо и спокойно провел с любящими родителями?

– Сколько тебе лет, Давид?

– Скоро шестнадцать, Ориан. Спасибо, что открыла мне. Я боялся, что ты меня не впустишь.

Обращение на ты чрезвычайно тронуло ее.

– Где ты сейчас живешь? – спросила Ориан.

– У дедушки с бабушкой в районе Аркашона.

– Ты сообщил им, что собираешься ко мне?

– Да. А впрочем, и да и нет. Я сказал им, что проведу пару дней у друзей моего отца, с которыми мы познакомились в Либревиле.

Ориан вышла на кухню и вернулась с двумя чашками кофе на маленьком перламутровом подносе. Она не могла оторвать глаз от волевого кщошеского лица, на которое перенесенные страдания словно надели маску. Давид разговаривал без видимого волнения, но чувствовалось, как он напряжен. Но момент еще не настал: что-то в нем говорило, что нужно оставаться сильным, владеть своими эмоциями, что еще рано позволять себе открывать шлюзы, сдерживающие его горе. Все это произойдет позже, когда он будет один и немножко окрепнет для того, чтобы погрузиться в траур. Молодой человек сделал несколько глотков горячего кофе. Не заставив себя просить, сам начал рассказывать Ориан все, что знал. В следователе сыграл профессионализм, и она, попросив его остановиться на минутку, принесла блокнот и ручку.

– Не хотелось бы, чтобы ты записывала, – заметил Давид.

Ориан почудилось, что она слышит голос его отца, интонации Александра, и от этой преемственности, выразившейся в голосе сына, у нее защемило сердце.

– Как хочешь, Давид. Я слушаю тебя.

Он глубоко вздохнул и начал с самого тяжелого, камнем лежавшего на его сердце.

– О моем отце говорили ужасные вещи. Что он был педерастом, обманывал маму, впадал в депрессию, много пил. Все это ложь. Уж мне-то известно, каким он был. Его что-то заботило – это правда.

– А что именно, ты знаешь?

– Думаю, все началось с Бирмы. Но мне тогда было только двенадцать лет и я увлекался лишь филателией. Там чудесные марки с изображением слонов, ступ и будд. Меня почему-то интересовали ступы. Помню, он пришел домой бледный, осунувшийся, расстроенный. Таким я его никогда раньше не видел. Кажется, я впервые ощутил, что от него исходит чувство страха. Мама попросила меня уйти в детскую. Я попытался подслушать у замочной скважины, но родители ушли в сад. За ужином я понял, что папа немного отошел, чувствовалось, что с него свалилась какая-то тяжесть. Он улыбался мне, потом мы все вместе играли в домино. Ночью я долго не мог уснуть: мне все виделось его непривычное лицо. Я слышал его шаги на веранде. Встав с постели, я на цыпочках спустился вниз. Папа разжег свою трубку и спокойно курил. Заметив меня, он что-то быстро убрал в карман халата. Я ничего не сказал. Он погладил меня по голове и объяснил, что иногда жизнь взрослых очень осложняется и сейчас он жалеет, что ушло то время, когда он коллекционировал марки. Особенно нравились ему колониальные с сенегальскими стрелками и изображениями футболистов. Дня два-три спустя мама сказала мне, ч-то мы уезжаем из Рангуна. Это меня удивило, потому что был февраль и до сих пор мои родители всегда совмещали свои переезды с окончанием занятий в школе. Однако я промолчал. Через месяц мы уже были в Либревиле. Папа казался спокойным, но после случая в Бирме, мне кажется, тревога уже не оставляла его.

– Пей-ка кофе, пока не остыл, – сказала Ориан. – И не говори так быстро. Время у меня есть.

Давид поблагодарил. Она услышала, как он с трудом сглотнул. В горле у него на мгновение пересохло от воспоминаний о недавних событиях.

– Через несколько недель отец пришел с работы в середине дня. Мама в это время уехала в джунгли – она занималась там диспансеризацией вместе с членами ЮНИСЕФ. Только я был дома. Папа вошел в мою комнату. Чувствовалось – он хочет мне что-то сказать. Он тихо подошел и улыбнулся, сказал, что горд иметь такого сына, как я. Не знаю, почему он мне это сказал, так как мок школьные успехи в последнее время были не блестящи, да еще из-за меня проиграла чемпионат моя футбольная команда. Я был вратарем и пропустил очень легкий мяч. Но мне кажется, отец думал не об этом. Он, должно быть, считал, что может говорить со мной, как со взрослым, и я знаю, что в этом он был прав. Я не все понял, но запомнил главное. Он сообщил, что узнал о государственной тайне, и мог сильно помешать людям, стоящим у власти во Франции и, может быть, в других странах. По его словам, между Бирмой и Францией происходит что-то очень серьезное. Габон тоже вмешался в это дело. Он передал мне запечатанный конверт и сказал, что если с ним что-нибудь случится, мама и я должны отдать конверт его начальству в Министерстве юстиции, но ни в коем случае не отдавать должностным лицам Министерства иностранных дел, потому что он им не доверяет. Ты думаешь, это они его убили?

Ориан отрицательно качнула головой:

– Не знаю, Давид. А ты не считаешь, что он… ну…

– Покончил с собой? Да никогда в жизни! – протестующе воскликнул юноша. – Мама воспротивилась его захоронению. Подробностей она мне не сообщила, но когда на прошлой неделе она звонила моей бабушке, то сказала, что на его голове были странные раны, а в больнице потерялись рентгеновские снимки, сделанные сразу после смерти.

– Мать знала, что письмо у тебя?

– Нет, я сказал ей потом. Она взяла его. Мы вместе вскрыли конверт. Мы надеялись найти какую-нибудь зацепку, что-то такое, способное все прояснить. Но не смогли разобраться в документах – там были какие-то таблицы с цифрами, возможно, денежными суммами, фамилиями людей, названиями фирм. Мама, может быть, и догадалась, о чем шла речь. Меня она попросила забыть обо всем этом. Насколько я понял, она не хотела передавать документы французским властям…

– Даже правосудию? – прервала его Ориан.

– Нет, не думаю. Она сказала, что только кампания в прессе может нас спасти, И возможно, когда ее сбили, она должна была встретиться с журналистом, очень известным.

– Я знаю, – сказала Орлан, – я ее видела. К сожалению, документов при ней не оказалось.

– Все это из-за меня, – удрученно произнес Давид. – Не отдай я их ей, она была бы жива. В конце концов, плевать мне на всякие тайны. Главное – родители…

Ориан наклонилась к Давиду, взяла его руку.

– А теперь послушай меня… Отец гордился тобой, потому что знал – ты пойдешь до конца… Этим утром мы говорим о них. Если бы они нас видели, я уверена, что они были бы счастливы и успокоились. Я обещаю – кто-то дорого заплатит за их смерть. Все, что ты мне рассказал, очень пригодится для следствия. Я дам задание проверить в Либревиле факт исчезновения рентгеновских снимков из медицинского досье Александра. Что касается документов, украденных у Изабеллы, тут сложнее… Во всем прочитанном ты не запомнил ни одной фамилии, ни одной поразившей тебя детали?

Давид сдвинул брови.

– Мне кажется, что многие из перечисленных фамилий были итальянскими, они оканчивались на «и» или «о», но имена были французскими. Запомнилось одно, странное, кого-то звали Анж…

Из рассказанного Давидом Ориан сделала предварительный вывод – возможно, в Африке орудует корсиканская мафия, цель – неясна.

Юноша замолчал, будто иссяк, подавленный горем. Мать говорила ему, что в трудные моменты он всегда может рассчитывать на Ориан, доверять ей все. Поэтому-то он старался как можно быстрее выговориться.

– В нашем доме в Рангуне была твоя фотография, – продолжил он, немного успокоившись. Голос его звучал совсем по-другому, стал почти детским.

– Правда? – заинтересовалась Ориан.

– Да, вообще-то вы были сняты вчетвером, на фото вам лет по двадцать. Помнишь сад с озером и лебедями? Вы сидели за столом, перед вами стояли стаканы с соломинками. Отец, мама, какой-то мужчина и ты. Фотография черно-белая. Ты почти не изменилась.

– Надо же, – улыбнулась Ориан, – прошло уже пятнадцать лет… А что стало с этой фотографией?

Мальчик порылся в своем рюкзачке, раскрыл блокнот, и фото упало к ногам Ориан.

Она вздрогнула, узнав эту веселую сцену: четверо молодых людей, у которых вся жизнь впереди, «обессмертились» бродячим фотографом в городском саду Бордо. А Ориан и вправду не очень изменилась: по крайней мере строптивое выражение лица все то же. Она прекрасно помнила тот весенний день 1984 года.

Изабелла сияла, так как ждала Давида. Александр, будто витая в облаках, говорил только об Африке. Он планировал провести там следующим летом отпуск, а Изабелла отвечала ему: «Опомнись, с младенцем!» «Ну и что? – возражал он ей со своей обезоруживающей улыбкой. – Младенцев там полно. Мы проедем на Нигер к туарегам, будем пить козье молоко и чай с ментолом». Изабелла надулась было, но быстро сообразила, что он шутил. Она всегда верила ему. Пожениться они решили после рождения ребенка.

Что касается Ориан, то в то время она пребывала под чарами Пьер-Алена. А сейчас ее неприятно поразило его лицо, выплывшее из забвения. Просто он стал другим человеком, с которым Ориан встречалась иногда в залах судебных заседаний: она в качестве обвинителя, он – защитника финансовых акул. Лицо его сейчас отяжелело, на него словно легло клеймо коррупции, в которой она его подозревала. Но как же она тогда верила в него, как покорило ее это чистое лицо двадцатилетнего молодого человека, его прямой взгляд, мягкий голос, который мог стать непреклонным, стоило ему захотеть… Ему прочили большое будущее в адвокатуре. Состоятельные родители воспитывали его как маленького божка – у него не было ни брата, ни сестры – и привили ему чувство самоуверенности и исключительности. Однако в двадцать лет женщины вызывали в нем робость, он боялся их, поэтому у Ориан были все преимущества и она была спокойна за него и за себя.

В Лимузене все любили добряка месье Казанов, ее отца, унаследовавшего адвокатскую контору от своего родителя. Любили и уважали за красноречие и скромные гонорары. Мать приохотила маленькую Ориан к романам Пруста. Ориан росла как нежный, но жизнестойкий цветочек, любящий тень, но страстно тянущийся к свету. И свет появился в образе Пьер-Алена.

Ориан вернула фотографию юноше и резко встала. Слишком много нежданных волнений вызвал в ней этот кусочек картона. Она предложила Давиду позавтракать на кухне.

– Хозяйничай тут, ты все найдешь на столе.

Оставив его, она побежала в ванную, закрылась там и расплакалась, заглушая рыдания толстым махровым полотенцем. До этого она боролась с собой, чтобы не разрыдаться при Давиде, который мужественно встретил удручавшее его горе, проявил истинно мужскую выдержку. Кого оплакивала Ориан? Молодость, свою ушедшую любовь, эту чудесную пару, несправедливо сраженную смертью? Ориан поняла, как поступит. Любовь ее обманула, на это она не сердилась. Но оставалась справедливость и можно было рассчитывать на несокрушимую энергию следователя. Ее друзья стали жертвами, и преступим кам придется туго.

Она быстро приняла душ, подкрасилась тщательнее обычного, оделась. Открыв записную книжку, вспомнила, что сегодня предстоит допрос Эдди Ладзано. Решила, что сегодня должна быть красивой. Ей смешно и грустно было слышать возню на кухне; такое впечатление, что с ней живет мужчина и завтракает перед уходом на работу. Закружилась голова, неожиданно обострилось чувство одиночества, нарушаемого позвякиванием ложечки в маленькой фарфоровой чашке.

9

Едва выйдя из такси, Ориан увидела бежавшего к ней Газля Ле Балька.

– Я ждал вас, – с нескрываемой радостью окликнул ее молодой человек.

– Вчера я помешала вам смотреть футбол, верно? – бросила деланно-смущенным тоном Ориан.

– Пустяки, – ответил полицейский. – Не в обиду вам будь сказано, у вас хороший нюх.

Ориан улыбнулась. Они пошли к зданию «Финансовой галереи». Было прохладно. Ориан пожалела, что не оделась потеплее. «Будешь знать, как строить из себя кокетку», – пожурила она себя.

– Ну, рассказывайте об этой таинственной бирманке.

– О ней – ничего. Но гости ее довольно интересны, можете мне поверить. Господа годятся ей в отцы, а то и в дедушки. Первым я безошибочно узнал Октава Орсони.

– Воротилу французской нефтяной компании?

– Его лично, с прической пацана и видом бывалого солдата. Довольно отвратный тип, пройдоха.

– Да, – согласилась Ориан, – но он ас своего дела. А знаете ли, Гаэль, может быть, я скажу ужасную вещь, но не будь подобных типов, Франция могла бы везде проигрывать: я говорю не о футболе, но о мировых рынках. Сам Орсони торгует нефтью, но, имея связи, он выступает в роли посредника в сделках во всех областях промышленности – аэробусы, новые технологии, оружие и черт знает что еще…

– Вы им восхищаетесь? – широко раскрыл глаза Ле Бальк.

– Нет. Но я реалист. Такие типы завоевывают мировые рынки и косвенно обеспечивают десятки тысяч рабочих мест. Тут я могу снять перед ними шляпу. Совсем другое дело знать: коррупционеры они или преступники.

– Я предпочитаю последнее, – облегченно вздохнул полицейский.

– Ну а другой клиент? – спросила Ориан.

– Того же рода! В первый раз я увидел его в вашем кабинете.

Ориан вдернула брови.

– Генеральный директор, которого я посадила в тюрьму?

– Горячо… Попробуйте угадать!

– Нет, мне сейчас не до разгадок. Через пятнадцать минут у меня встреча с Эдди Ладзано.

– Тип из «Масеилии»?

– Верно, вижу вы иногда почитываете «Гала».

– Нет, но это кумир моего отца – бывший чемпион по мотогонкам, шикарный парень, точно говорю. Не знаю, в чем он провинился, но никто еще не побил его рекорда в скорости на мотоциклах класса 300 см3 в Кастеле.

Ориан тронуло восхищение полицейского Ладзано.

– Ну что же, давай вторую фамилию? – не отставала она.

– Шарль Бютен, мадам следователь.

Ле Бальк произнес слова «мадам следователь» с большой нежностью, словно, увидел в лице Ориан какую-то уязвимость, детскую беззащитность, узрел за панцирем судебного следователя нечто хрупкое, что она постоянно старалась спрятать.

«Если бы я знала это раньше, – подумала она, – я бы вытянула из него, что он делает на улице Помп. Он должен явиться ко мне на следующей неделе по вопросу бухгалтерии своих цементных заводов. Вот тогда-то я и выпытаю у него, что он делает вечерами у красавицы бирманки».

До прихода Ладзано в кабинет просунул голову Гайяр.

– Я только хотел вам сказать: все сходится, напечатано в «Журналь оффисьель». Советник Маршан посетит нас в начале месяца. Посмотрим вместе, на какое досье можно его нацелить… Предстоит работенка…

Он исчез. У Ориан появилось предчувствие, что в «Галерее» готова перевернуться страница, которая может оказаться не из лучших. Впрочем, это не очень беспокоило ее, для Ориан было главным другое – она хотела, чтобы ее по достоинству ценили. Она бы сделала все для того, чтобы сохранить свое место в сердце Гайяра. Когда помощница объявила о приходе Эдди Ладзано, Ориан скрыла свою тревогу за непроницаемой строгой маской педантичного судебного следователя.

Ладзано пришел без адвоката.

– Зачем мне адвокат? – начал он, глядя ей прямо в глаза. – Я не какой-нибудь злоумышленник. Случилось простое недоразумение, сказал я себе, поговорю со следователем как мужчина с мужчиной и… – Он улыбнулся. – Простите, это выражение такое, вы, конечно, понимаете…

При разговоре он слегка присюсюкивал, и это играло в его пользу. Он не был похож ни на плейбоя, ни на одного из тех богатых владельцев яхт, пришвартованных в Антибах у причала миллиардеров, на которого как мухи на мед слетались всякого пошиба девушки. Лицо Ладзано было матового оттенка, волосы – черные с седыми прядками, глаза излучали нежность, но могли мгновенно и неуловимо стать жесткими. Фигура гибкая, стройная, запястья рук тонкие, а кисти длинные и изящные, как у художника. В отличие от многих южан он не носил ни золотых браслетов, ни черных очков, сдвинутых на волосы. Он ворочал делами, организовывал контракты, распоряжался имуществом состоятельных владельцев, которых раздражала возня с бумагами. Благодаря связям, которые Ладзано завязал., когда профессионально занимался спортом, в коммерческих кругах, он смог проявить талант посредника. Эдди Ладзано, казалось, знал всех, и все знали его. Зато, и Ориан это было известно, он не был привязан ни к одной женщине, жены у него не было, подружки тоже. Он сам охранял свой райский сад. Ориан спрашивала себя, а не прячет ли он в нем свое одиночество?

– Я буду говорить с вами о любви, – бросил Ладзано.

Ориан заметно вздрогнула от неожиданности.

– Я влюбился, влюбился в чудесное судно, – продолжил он мило-озорным тоном. – Это прелесть. Морская борзая. Как-то, сопровождая своего друга Жанвье, куриного короля, на Маркизы, я увидел это судно, потерпевшее кораблекрушение, клянусь, это были просто обломки. Шесть месяцев ее раздевали все, кому не лень. Четыре мачты по семьдесят метров утащили! В этом краю просто страсть уничтожать все, что когда-то любили. Не буду приводить вам пример «Франции»… «Массилия» была обречена на гибель. Я купил ее за гроши у одного морского волка, которому она принадлежала, но который пальцем не шевельнул, чтобы поддерживать ее в божеском виде. Бутылку он предпочитал всему плавающему на воде. Потом я стал искать мецената, поскольку у меня не было миллионов франков, чтобы провести работы, достойные этого прекрасного парусника.

– И нашли?

– Да, но об этом позже, Представьте себе изумление служащих порта, когда мне удалось привести корабль в Марсель. Целый год он стоял на стапелях. Переделали все. Теперь это судно с изумительными ходовыми качествами. Если бы я мог пригласить вас лишь на денечек – вы бы отдохнули в каютах, устланных персидскими коврами, и босиком походили бы по тиковой палубе.

– Тик, красное дерево, каррарский мрамор – не слишком ли?.. – заметила Ориан, делая над собой усилие, чтобы не сорваться.

Мысли ее уже были там, в Средиземном море, в небольшой бухте, и слушала она чудесного рассказчика. Но, однако, она скрупулезно все записывала и не вьдавала эмоций. Ладзано, несомненно, заметил, что иногда она мечтательно смотрит куда-то вдаль, и от него не укрылась легкая краска, проступившая на ее лице, когда он заявил: «Я буду говорить вам о любви». Ладзано понял, что она разглядывает его, оценивает его манеру держаться, двигаться, что на следователя произвел впечатление его красивый музыкальный голос. Но в действительности Ладзано преследовал одну цель: отвести от себя обвинения в уклонении от налогов и злоупотреблении общественным благосостоянием. Соблазнять – была его манера убеждения.

– Я покажу вам фотографии, – сказал он, доставая папку из рыжего кожаного портфеля.

Нацепив очки, он протянул ей одно из изображений своей пассии.

– Вот Маркизы, вам видно в каком «Массилия» была состоянии, я вам не лгал. А здесь – прибытие в Марсель. А это начало работ в сухом доке. Видны все ребра: ее срочно надо было обшить, оперить, нет?

Ориан отметила, что он говорил о яхте как о несчастном бездомном ребенке. Она подумала: есть ли у него дети? И, сама не зная почему, решила, что из него вышел бы хороший отец, веселый и строгий, как ее собственный.

– Самую лучшую я приберег на конец, – произнес он, протягивая следователю самый большой снимок, сделанный модным фотографом.

На снимке был общий вид зала для приемов на корме парусника. По обе стороны винтовой лестницы расположены деревянные манекены, одетые в роскошные вечерние платья от Диора, Сен-Лорана, Бальмена и Готье.

Ориан внимательно всматривалась в фото, а Ладзано продолжал говорить. До ее слуха доносились слова: «бал», «ренессанс», «счастье», – но она больше ничего не слышала. Ее внимание привлекло выделявшееся справа на переднем плане строгое, очень простое шелковое платье – ей очень бы пошло. Ориан подчеркнуто небрежным жестом вернула фотографию. Платье произвело впечатление. Если бы Изабелла была жива, она тотчас бы позвала ее, чтобы сказать: «Знаешь, Иза, когда я смотрю на это платье, мне ужасно хочется выйти замуж».

Стараясь привести в равновесие свои мысли, следователь сделала то, что она умела лучше всего: говорить прямо и четко.

– 'Месье Ладзано, хотя ваши сентиментальные аргументы могли бы меня тронуть, остается тем не менее вопрос налогов, и, после того как налоговая комиссия министерства финансов наложит арест на имущество, прокуратура Парижа проведет следствие, касающееся принадлежности «Массилии». Действуя на основании постановления, моя бригада провела обыск в вашей фирме. В результате были найдены некоторые документы, доказывающие несоответствие назначения этого судна, которое приписано к торговому флоту и должно выполнять положенные инструкции. Однако, числясь коммерческим, судно не совершило ни одного принесшего доход рейса в течение трех последних отчетных лет.

– Но я должен сказать, что…

– Позвольте мне закончить, пожалуйста… Вашему судну соответствующими органами не был присвоен статус прогулочного. Добавлю, что вы извлекаете прибыль, прикрываясь стоимостью работ, необходимых для приведения судна в надлежащее состояние, то есть вы потратили около ста миллионов франков. Иначе говоря, эти работы явились некой волшебной палочкой, избавившей вас от налогов на прибыль и на другие тарифы, связанные с навигацией.

Ладзано принял удар, но не показал этого, напротив, удвоил шарм и любезность.

– Видите ли, мне было бы легко зарегистрировать «Массилию» как прогулочную яхту и не иметь никаких трений с французскими властями. И если я не сделал этого, то здесь виновато мое чувство ответственности по отношению к моей стране. Ведь именно на французской верфи эта развалина превратилась в превосходное судно, и я не просил никаких государственных субсидий. Крайне редкий случай, можете мне поверить! Я подчинился национальным законам, содержу постоянный экипаж из четырнадцати матросов. А что касается торгового статуса, то вы не хуже меня знаете, что закон предусматривает судам длиной более пятидесяти метров оказывать любые услуги. Вы хотите, чтобы я рассказал вам о бесстыдной эксплуатации судов, плавающих под прогулочными флагами?

Оставаясь внешне спокойным, контролируя свои слова и жесты, Ладзано заговорил несколько тверже, что устроило Ориан. У нее вновь проснулись рефлексы судебного следователя, сидящего напротив изворотливого мужчины, который пытается заговорить ей зубы.

– Все это понятно, месье, но, представьте себе, я иногда читаю иллюстрированные журналы. Скажите на милость, какая необходимость в мраморной облицовке, в ванных комнатах с шелковыми занавесями и позолоченными кранами, в парикмахерском салоне на борту? А огромный ресторан… для чего он служит, раз «Массилия» не имеет применения в ваших делах? Я уж не говорю о роскошных каютах с пейзажами Дуфи, ни о комоде Булль в салоне.

– Изобилие мрамора? Вы преувеличиваете, мадам следователь. Толщина плиток всего пять миллиметров, больше судно не выдержит. Что до остального, то я выполнил пожелание моего мецената.

– Кстати, поговорим об этом меценате. Хотелось бы знать, кто он такой. Его фамилия не упоминается ни в одном из найденных нами документов.

По причинам, о которых Ориан догадалась чуть позже, Ладзано ждал этого вопроса. Более того, он надеялся услышать его. Однако по нему этого нельзя было сказать. Наоборот, он принял озабоченный вид, словно ему неприятна была мысль вмешивать кого-то другого в то, что представлялось ему любовным романом между ним и судном. Меценат если и вложил кучу денег, никоим образом не мог встать между ним и «Массилией».

– Вы не хотите назвать его? – произнесла Ориан с неуловимой угрозой в голосе.

– Да нет, дело не в этом, – ответил Ладзано. – Видите ли, не всегда контактируешь с определенным лицом. В данном случае работы на судне финансировала одна люксембургская фирма… но все было по-честному, – быстро добавил он.

– Ее название? – вцепилась в него следователь.

– Она называется «Агев», но фирма эта анонимная, вы не найдете в ней набоба с огромной сигарой и пачками долларов в кармане на мелкие расходы.

– Я найду все, что есть, – неожиданно для себя высокомерным тоном произнесла Ориан.

Услышанное явилось для нее шоком. «Агев»… не эта ли фирма содержит бирманку в апартаментах на улице Помп? Волна вопросов. Кто был автором той записки, наведшей на след красавицы бирманки? Кто убил Александра и Изабеллу? А может, у Ладзано, сидящего напротив нее, руки по локти в крови?

Она вздрогнула при этой мысли. Подумать только, несколько, минут тому назад она вообразила, что прогуливается по роскошной яхте и слушает его забавные истории.

Он быстро встал, протянул ей сухощавую руку, которую она пожала с долей отвращения, упрекнув себя за первоначальную расположенность к этому мужчине. «Решительно уроки жизни мне необходимы», – подумала она, глядя ему в спину. Она не назначила ему повторной встречи, но знала, была уверена, что видится они не в посдедний раз.