Текст книги "Ориан, или Пятый цвет"

Автор книги: Поль-Лу Сулицер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

10

Следователь Ален Натански был известен в судебных кругах своим постоянным хорошим настроением и густыми черными, закрученными кверху усами, придававшими ему наигранно-строгий вид, который сразу разоблачался смешливыми глазами. Ориан познакомилась с ним в начале восьмидесятых – когда они вместе учились на юридическом факультете. Он был внуком польского эмигранта, разбогатевшего, но потом разорившегося во время одного неудачного предприятия. Его отец Стефан был блестящим инженером-атомщиком, но попал в какое-то темное шпионское дело во времена «холодной войны» эпохи Брежнева. Его подозревали в передаче сверхсекретных документов на другую сторону железного занавеса, и однажды утром его тело нашли в лаборатории. Вдове не разрешили попрощаться с умершим под предлогом государственной тайны, и ей пришлось пережить двойную трагедию: потерять мужа и не иметь возможности поплакать над его останками.

За шутками и каламбурами Алена Натански, несомненно, скрывалась боль, связанная с потерей отца и слухами о предательстве. Он знал, что его отец любил Францию, а коммунистов считал преступниками.

Тремя днями раньше, когда Ориан Казанов вызвала Алена, чтобы поручить ему специальное задание, не связанное с «законной судебной процедурой», как она выразилась, он спросил себя, что задумала эта молодая женщина. Он считал ее неподкупной, неспособной кривить душой, никогда не вмешивающейся в различные махинации. Вот о чем размышлял Ален Натански на борту самолета, следовавшего по маршруту Париж – Либревиль. «Боинг» приземлился, звук его реактивных двигателей рассек горячий воздух Африки.

Дверь самолета открылась, следователь Натански полной грудью вдохнул влажный воздух, насыщенный йодом и легким запахом кофе. Официально он прибыл на симпозиум, организованный государствами со свободными зонами для приведения в соответствие установлений и прав между странами – членами союза. Речь шла о выработке всеобщего торгового кодекса. Армада французских юристов прибыла в Габон для участия в этом историческом событии, однако в действительности они имели вполне понятные интересы – те, что пахнут нефтью. Ориан еще раньше просила информировать ее обо всех мероприятиях между Парижем и Габоном, связанных с вмешательством французского правосудия. Узнав о симпозиуме, она с удовлетворением увидела в списке участников имя Натански.

Ориан предполагала, как Ален отреагирует, узнав о подозрительной смерти супругов Леклерк, Во время встречи в кафе она рассказала ему о судье-идеалисте с обостренным чувством справедливости, о его любящей жене и о сыне, которому не могла ни дать объяснения по поводу смерти родителей, ни вселить надежду на раскрытие преступления. Натански слушал молча, веселая маска сползла с его лица. Ориан глубоко вздохнула, выложив ему все, и пошла, сняв с души тяжесть, в «Галерею». Она знала, что на Натански можно положиться, он постарается открыть тайну смерти Леклерка.

Французский следователь присоединился к делегатам, собравшимся во Дворце конгрессов Либревиля. Ему вручили повестку дня, толстую папку с документацией, пригласительный билет на вечерний банкет и план столицы. Основная работа начиналась лишь завтра. Он остановился в заказанном ему номере отеля, фасадом смотревшего на море, привел себя в порядок и попросил предоставленного к нему на время симпозиума шофера показать город.

Покатавшись по центру среди современник зданий, банков и базаров, он велел остановиться у дверей судебно-медицинского института. Бейджа участника симпозиума оказалось достаточно, чтобы дверь перед ним открылась. Президент Габона издал указ, обязывая население и административные органы облегчать работу зарубежных гостей, дабы их пребывание в «черном эмирате» было приятным и плодотворным. Алена Натански принял сам директор Жан-Пьер Лубунго, член президентской семьи, большой знаток Франции и даже имен и фамилий членов французской сборной по футболу.

– И чего вас принесло в этот институт? – поинтересовался директор после долгих сетований о неудачах сборной Габона в отборочных турах на кубок Африки.

– Выполнить дружеское поручение, – ответил Натански, довольный тем, что наконец-то приближается к цели.

Искусно играя комедию, он поведал о дружбе, с детства связывавшей его с беднягой Деклерком, о внезапной смерти которого он узнал недавно. Ему хотелось бы попрощаться с усопшим другом и помолиться над его останками.

– Я понимаю вас. Как мусульманин я преклоняюсь перед вашим благородным поступком. Я велю провести вас в морг.

Он набрал номер внутренней линии, положил трубку. Вентилятор усердно гонял воздух. Мужчины молча смотрели друг на друга.

– Да… печальное событие, – наконец сдержанно произнес директор.

Постучав в дверь два раза, в кабинет вошел молодой африканец в белом халате. Лубунго обратился к нему на непонятном следователю языке. Тот на таком же языке что-то ответил директору, потом обратился на французском к Натански:

– Соизвольте пройти со мной, месье.

Они спустились по прямой длинной лестнице, слабо освещенной голыми лампочками. Мужчина в белом открыл камеру и толкнул толстую дверь в просторное холодное помещение. Одна стена была занята стеллажом с большими выдвижными ящиками.

– Меня зовут доктор Диало, – представился африканец. – Я не осматривал вашего друга, но знаю, что он умер от многочисленных ожогов.

Натански не ответил, Диало взялся за ручку одного ящика и быстрым движением выкатил его из ячейки. На лице мертвеца не было следов ожогов. Будто невзначай наклонившись к голове, следователь заметил четкий кровоподтек, похожий на след от удара по затылку. Кровь запеклась, даже волосы не могли скрыть следа от удара. Но особенно поразило Натански наличие черной пеньковой веревки вокруг шеи покойника. Доктора Диало это тоже, кажется, удивило, но он не подал вида. Когда следователь потребовал объяснений, его собеседник недоуменно раскрыл глаза, взял в руки веревку и озадаченно осмотрел ее.

Натански воспользовался этим моментом и небрежно спросил, нельзя ли увидеться с судмедэкспертом. Доктор Диало, секунду поколебавшись, пригласил последовать его за собой. Они поднялись этажом выше и оказались в секретариате института.

– Присаживайтесь, – пригласил африканец.

Натански устроился на небольшом кожаном канапе, а доктор Диало в это время вынимал и вставлял обратно каталожные ящички. Подошел он к нему с огорченным видом.

– Теперь я вспомнил: досье было передано вашим властям. У нас ничего не осталось, кроме регистрационной карточки. Но в ней нет ничего особенного.

– А в ней говорится о той черной веревке?

– Ни слова, месье. Это просто какая-то загадка, – ответил доктор Диало; глаза его бегали, словно он столкнулся с какой-то магией, доступной лишь белым, в которую не желал вмешиваться.

Следователь Натански велел шоферу ехать в отель. Там он немного передохнул, одновременно размышляя об увиденном. Вспомнив о словах Ориан, он решил не обращаться в посольство Франции. Там могли работать люди, готовые на все, чтобы помешать раскрыть правду. Он вытянулся на кровати, жара погрузила его в полусон, и сквозь дрему он услышал скользящий звук со стороны двери. Он не встал – полет в самолете и малоприятное посещение морга измотали его. Спал он недолго: образы, занимающие его мозг, были ужасны: деформированное лицо Леклерка перемежалось с лицом собственного отца, и Ален бессознательно боролся с глубоким сном, который полностью отдал бы его во власть демонического кошмара.

Ален Натански встал, зажег лампу у изголовья кровати, направился к мини-бару, открыл бутылку минеральной воды, опустошил ее маленькими глотками. И увидел конверт, подсунутый под дверь. Всномнился скользящий звук, слышанный в полусне. «Встретьтесь со мной в шесть часов вечера около бассейна отеля, рядом с трамплином», – было написано в письме почти детским почерком, очень прилежным, во всяком случае. Подписи не было. Натански несколько раз перечел записку, спросил себя: а не вляпался ли он, случайно, в какую-нибудь авантюру в духе Джеймса Бонда?

Как и все, уже не раз побывавшие в Африке, он взял с собой плавки и крем, защищающий кожу от солнца. В шесть часов солнце еще могло обжечь. Следователь намазал кремом шею и плечи, спустился к бассейну и легко обнаружил автора короткого послания – за столиком позади вышки для прыжков в воду перед стаканом ананасового сока его ждал доктор Диало. Он был одет в чудесное небесно-голубое бубу, окаймленное красно-золотой полоской, на голове – повязка из светлого шелка. Представительный вид мужчины плохо скрывал некоторую нервозность, хотя он старался говорить медленно, тщательно выговаривая каждый слог.

– Спасибо, что пришли, месье Натански. После вашего посещения института мне стало не по себе. Веревка на шее несчастного Леклерка – это и вправду никуда не годится, в этом есть какой-то дурной знак, У нас в Африке говорят: «Кто встретил черную змейку, вечера уже не увидит».

– И вы верите этим пословицам, вы, образованный и разумный врач? – удивился следователь.

– Не забывайте, что африканец всегда остается африканцем и он никогда не забудет мрака, из которого вышел. Вся наша жизнь отмечена знаками и символами.

Натански улыбнулся.

– Так что вы хотите мне сказать, доктор Диало?

– Следующее, месье следователь: я не знаю, правда ли, что дружба с покойным и ваше желание попрощаться с ним – причина вашего посещения. Но я, Диало, не хотел бы, чтобы меня преследовали чары, обычно сопровождающие ложь.

– А кто солгал?

– Я, месье, – тем, что умолчал. Я не сказал вам, что досье и в самом деле пропало. На следующий же день исчезло все: рентгеновские снимки и заключения наших экспертов. Приходил какой-то белый, думаю, он забрал документы.

– Вам знаком этот человек?

Диало молчал.

– Ну же, Диало, – настаивал Натански. – Раз уж начали – договаривайте.

Врач оглядел бассейн и, казалось, осмелел.

– Человек был из посольства, не начальник, а простой чиновник. Он захотел встретиться с моим патроном. Думаю, ему нужно было что-то передать от имени посла. Меня в тот день не было на месте. Но один из моих коллег сказан, что европейцу отдали досье. Однако я просмотрел его днем раньше и обнаружил в нем довольно странную вещь. Она касается той черной веревки…

Он прищелкнул языком, будто у него пересохло нёбо.

– Какую странную вещь?

– Говорят, что бедняга Леклерк облил себя бензином и поджег зажигалкой. Один из наших врачей стажировался в пульмонологии в одной из больших клиник вашей страны. Он-то и занимался осмотром трупа месье Леклерка. По его словам, если бы Леклерк поджег себя, как утверждают, его легкие были бы черны, как каминные трубы.

– То есть?

– Внутри была бы сажа, следы горючего.

– И ничего этого не было?

Диало медленно покачал головой. Теперь, когда он выговорился, ему, казалось, вдруг полегчало, с его совести будто свалилась тяжесть.

– Скажите, месье следователь, вы и вправду друг Александра Леклерка?

Натански впился взглядом в глаза Диало. Он давно научился судить о людях по, глазам и редко обманывался. Глаза Диало казались ему честными, они принадлежали неподкупному человеку. Вот разве страх перед страшной карой мог заставить его, несмотря ни на что, сказать правду.

– Нет, – поколебавшись, сказал Натански, – нет, он не был моим другом, но, думаю, он уже становится им.

11

С большой неохотой согласилась Ориан участвовать во встрече прокуроров, следователей, полицейских и легионеров. Скажи ей кто-нибудь однажды, что ей предстоит выступать перед собранием мужчин в белых кепи, тесно связанных с уголовщиной, и говорить им о новых методах борьбы с терроризмом, она лишилась бы голоса. И тем не менее именно она, дочь Реймонда Казанов, антимилитариста, пацифиста и члена Движения за мир, почти полчаса втолковывала ареопагу молодых людей с бритыми затылками их право применять оружие. Разрешение было дано после терактов исламистов по всему миру.

Гайяр был причиной того, что молодая женщина на рассвете села в самолет, специально зафрахтованный министерством юстиции для полета в Обань. Название вызвало в памяти запах травы, стрекот кузнечиков и сверчков. Она и не представляла себе, что Обань была тренировочной базой Иностранного легиона. Находясь в воздухе, она вместе с представителями судебной власти и чиновниками министерства внутренних дел любовалась странным зрелищем. В стороне от взлетно-посадочной полосы, на берегу небольшого озера, загорали десятки мужчин. Лежали они на животах, ровно, словно по линеечке, их голые задницы, видимые сверху, образовывали светлую и непрерывную полосу. Эту картину Ориан вспомнила, когда несколько часов спустя очутилась за одним столом с этими молчаливыми солдатами, крепкими как на подбор. Все они смотрели на нее.

Полковник Лежон представил Ориан своих солдат как мужское, сдержанное сообщество безымянных воинов, малоэкспансивных, отвечающих на вопрос, почему они вступили в Иностранный легион, твердо и просто: «Так надо». Полковник, который просил называть его Жильбер, с ностальгией и гордостью рассказывал о своем участии в боях, об истинном лице настоящего легионера, вспомнил имена прославивших Легион: Блэз Сендрар, художник Никола де Сталь, Петр I Сербский, Коль Портер. Процитировал фразу Эрнеста Юнгера, бывшего когда-то одним из героев братства: «Вы можете спокойно выбрать себе новое имя, если старое вам не нравится».

В тот вечер в святыне Прованса, где свежеподстриженные молодые люди вспоминали о битвах в Мексике, Чаде и Индонезии, Ориан Казанов вдруг почувствовала себя свободной и непринужденной, она как бы уверилась в своей женской безопасности среди этих военных в форме с золотыми нашивками, которые пели печальные песни о землях, потерянных в Сиди-Бель-Аббесе, о братьях по оружию, сгоревших в огне, о чести, славе и отваге. В глазах у каждого из них таилось болезненное прошлое: семейные драмы, любовные трагедии и постыдные поступки, которые Лешон призван был стереть из их памяти. Здесь, перед лицом опасности, все чувствовали себя равными.

– А знаете, мадам следователь, чем мы особенно гордимся? – спросил полковник.

Ориан, конечно же, не знала.

– В день парада, четырнадцатого июля, полки выстраиваются на площади Согласия и все воины разделяются на две колонны, окружая трибуну президента. Все, кроме нас, потому что, да будет вам известно, Легион – это монолит, он никогда не раскалывается.

– Воображаю себе, – проговорила Ориан.

– А теперь, мадам следователь, если вы не возражаете, я предлагаю вам отдохнуть. Завтра с восходом солнца вас ожидает маленький сюрприз. Вашим рыцарем будет Имре, он постучится в вашу дверь без четверти шесть.

– Какой же сюрприз? – обеспокоенно спросила Ориан.

Она посмотрела на Имре, великолепного венгра двадцати четырех лет, завербовавшегося в Легион полгода тому назад. Он улыбнулся ей, и два ряда белоснежных зубов сразу засияли на прокаленном солнцем лице.

– Он хорошо понимает по-французски, – уточнил полковник. – Мы обучали его в нашем центре в Кастельнодаре. Ему хватает четырехсот основных слов, чтобы сносно разговаривать. К тому же он хорошо соображает и умеет обращаться с дамами. Это настоящий профессионал: он может разобрать и собрать оружие в полной темноте. Итак, завтра утром мы устраиваем вашей делегации праздник. Вы рассказали нам о терроризме, темных дельцах и наших правах. Надо бы и вас научить кое-чему, а?

– А что это будет? – недоверчиво настаивала Ориан.

– Крестины, – ответил офицер, подмигнув своим солдатам.

– Крестины?

– Ну, скажем, в небе, с огромной раскрывающейся простыней, не понимаете?

– Да это же парашют! – прыснул Имре.

– Вам нечего бояться, – заверил полковник. – Вы спрыгнете привязанной к этому парню, который летает как птица… Ступайте скорее спать.

Ориан попрощалась и вышла из столовой, разрываясь между тревогой и возбуждением от мысли прыгнуть с парашютом, соединившись с этим мужчиной, чье загорелое тело напоминало о юности. Она прошла в свою комнату, находившуюся в новом строении, примыкавшем к склону холма. Комнатка была маленькой, с побеленными известью стенами, с узкой железной кроватью и небольшим прямоугольным столиком, на котором чья-то заботливая рука поставила вазу с горными цветами. Одеяло пахло лавандой, а на ночном столике она нашла книгу «История Легиона», которую она полистала, прежде чем уснуть. Она была взволнована этим сообществом людей, прибывших из разных стран, спасаясь от репрессий на родине. Офицер напомнил ей еще один принцип Легиона: французская национальность приобретается здесь не кровью, текущей в жилах, а кровью пролитой.

При воспоминании о пролитой крови Ориан не могла удержаться, чтобы не подумать об Александре и Изабелле Леклерк. Уезжая в короткую командировку, она знала, что мертвецы не оставят ее в покое, пока не будут отомщены. Для Ориан правосудие было ее боем, ее испытанием огнем. Выпустив из рук книгу, она уснула и проспала крепко, без сновидений до самого рассвета. Ни один кошмар, ни одно кровавое видение не нарушили ее сна.

Как и было уговорено, Имре постучал в ее дверь в 5.45 утра. Молодой легионер дал ей четверть часа на сборы, поставил на стол горячий завтрак: чашку крепкого кофе, горшочек парного молока, тосты, мармелад на блюдечке, положил рядом серебряные ложечку и нож. У легионеров не было ничего своего, кроме их личного мужества да редких приступов тоски по вечерам. Но Легион, и она это знала, умел принимать гостей, делиться с ними тем немногим, что у него было.

Рано утром новички уже собрались на взлетном поле. Их проинструктировали по поведению в полете и прыжкам. Они отрепетировали несколько элементарных движений: висение на ремнях, выпуск купола. Офицер-инструктор подчеркнул, что в любом случае прыжок каждого будет подстраховываться отдельным легионером.

– Вы будете сцеплены вот так, – сказал он. Он обвязал их широким кожаным ремнем с пряжкой таким образом, что грудь Имре оказалась прижатой к спине Ориан; к тому же он придерживал ее под мышки. Она почувствовала, как к ней прижалось крепкое горячее тело; он был выше ее сантиметров на двадцать. Но она не шевелилась, позволив себе закрыть глаза. К своему большому удивлению, Ориан совсем не боялась прыжка. Предстоящее скорее возбуждало ее. Для тренировки они в паре прыгнули с небольшого трамплина на мягкий поролоновый ковер. Приземлившись, подогнули колени, мягко перевернулись на бок.

– Прекрасно, – одобрил инструктор. – А теперь – «зонтик».

– Что за зонтик? – забеспокоилась Ориан.

– Парашют, – объяснил ей Имре. – Нагрудный, наспинный, лямки.

Легионер надел на нее амуницию, проверил, все ли сидит как надо. Пора. Они сели в большой «Трансаль», каждый новичок – в паре с легионером. Имре явно знал больше четырехсот французских слов. Когда самолет взлетел, Ориан с удивлением увидела, как он достал из нагрудного кармана томик Сент-Экзюпери издания «Плеяды» и погрузился в чтение. «Прыгаем через сорок минут, – объявил солдат, – можете еще поспать». Но Ориан было не до сна, она уже окончательно проснулась. Ей ничего не хотелось упускать из необычных мгновений, когда она поднималась в небо вместе с легионером, за которым вскоре ринется в пустоту с уверенностью женщины, которая сильна своей слабостью. Она попыталась вспомнить слова инструктора: прыжок продлится шесть-семь минут, но в свободном падении – около пяти секунд – они будут нестись к земле со скоростью двести километров в час…

Один из членов экипажа открыл наружную дверь. Воздух со свистом ворвался в кабину. Имре встал, протянул руку Ориан. Он встал за ее спиной, обвязал широкий кожаный ремень вокруг ее талии, как делал это на земле во время репетиции. Они уселись на краю дверного проема, ноги их относило вбок встречным потоком. Она ощущала его тело сильнее, чем во время пробы на земле, – возможно, из-за высоты и скорости самолета. Из-за ветра слова, которые они пытались произносить, получались вибрирующими, обрывистыми.

И вот они прыгнули. Щеки Ориан раздулись, как маленькие шарики. Она вдруг ощутила неслыханную легкость. Кружась в воздухе, она видела, как быстро приближается земля, расцвеченная красочными квадратиками полей.

– Внимание, тормозим! – вдруг завопил Имре.

Ориан неожиданно сильно тряхнуло, будто купол парашюта был прикреплен к невидимой небесной ветви.

Они медленно опускались, похожие на сиамских близнецов. Скорость упала до двадцати километров в час. Уверенными движениями длинных рук Имре манипулировал стропами, ориентируя сказочный купол на приземление в указанной точке. И вскоре они повалились на лужок с зеленой мягкой травой. Ориан казалось, что она очутилась в ином измерении – она пребывала в эйфории, впитывая в себя новые, точные и сильные ощущения. Долго она будет помнить о красивом мужчине, прыгнувшем вместе с ней, его спокойной силе. Когда они были еще очень высоко, она подумала: «Интересно, томик „Плеяд“ летит вместе с нами, в кармане Имре?» Она вспомнила слова Сент-Экзюпери: «Любить <…> – это значит смотреть в одном направлении»… Связанные накрепко, они катались по траве, купол то накрывал их, то тащил по ветру. Но наконец, встав на ноги, они посмотрели в одном направлении – в небо. Они спрыгнули первыми. Остальные постепенно опускались, размахивая руками и издавая восторженные крики. У Ориан подкашивались ноги, немного кружилась голова, и все вокруг плыло, плыло… Когда Имре расстегнул ремень, который связывал их семь минут, показавшихся вечным блаженством, у нее кольнуло сердце, будто от нее оторвали кусочек того, без чего она не могла жить. Возникло желание разрыдаться, но усилием воли и улыбкой она прогнала его. Имре тоже улыбался. Все забрались в крытый брезентом грузовичок, доставивший их в штаб-квартиру. Едва их ноги коснулись земли, как звонко прозвучали фанфары. Грузовик встречала сотня музыкантов с ослепительно сверкающими инструментами в руках. На большинстве были надеты знаменитые красные кепи с назатыльниками, прикрывавшими шею. Многие в профиль походили на Гари Купера в «Красавчике Жесте». Колонну замыкали саперы, узнаваемые по их бородам – веером, кожаным передникам и топорам с длинными ручками. Впервые в жизни Ориан взволновало дефиле солдат. Покидая Обань несколькими часами позже, она постаралась сесть в самолете подальше от других: ей хотелось сохранить для себя незабываемые образы высоты и свободного падения и ощущение присутствия Имре. В конце концов она задремала, и в обрывках снов до самого пробуждения лицо Ладзано коварно подменялось лицом красивого легионера…