Текст книги "Богорождённый"

Автор книги: Пол Кемп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Отдай его мне.

Бреннус плюнул в лицо брата, в лицо бога, слюна потекла по щеке Ривалена.

– Сначала тебе придётся убить меня.

Глаза Ривалена вспыхнули. Он вгляделся в лицо Бреннуса, вероятно, оценивая его решимость, затем швырнул его через всё помещение.

Бреннус ударился о дальнюю стену с достаточной силой, чтобы треснули рёбра, а из лёгких вышибило весь воздух. Его тело немедленно начало заживлять повреждения, и он заморгал, когда эссенция тени срастила сломавшиеся рёбра. Он поморщился, поднимаясь на ноги, закричал на брата.

– Дыра, Ривален! С тех пор, как ты убил нашу мать ради своей суки–богини, в тебе дыра! Теперь дыра – это всё, что у тебя есть! Как тебе это? Как тебе?

– Мать погибла тысячи лет назад, Бреннус.

Равнодушие в голосе Ривалена отвлекло Бреннуса. Тени забурлили, и он указал пальцем на брата.

– Ты не можешь называть её матерью. Зови её Алашар или вообще не говори о ней. И она не просто погибла. Ты убил её.

Ривален ничего не отрицал, не извинялся, вообще ничего не сказал. С задумчивым выражением на лице он шагнул к прорицательному кубу и положил ладонь на его поверхность. Весь куб стал чёрным, как оникс. В один миг темнота посветлела, и на поверхности куба стало проступать изображение.

У Бреннуса резко перехватило дыхание.

– Это? Этого не может быть.

– Да.

– Не делай этого.

– Это уже сделано.

В кубе возникло лицо матери. Она лежала на спине на лугу, поросшему фиолетовыми цветами. Длинные чёрные волосы нимбом окружали голову. Ветер развевал её одежды, заставлял качаться цветы.

Бреннус узнал место. Это был тот самый луг, на котором он нашёл её ожерелье, тот самый луг, откуда исчезла возлюбленная Эревиса Кейла, беременная его ребёнком, Варра.

Бледное лицо его матери исказилось от боли, но Бреннус не думал, что от физической боли. Её дыхание было частым, слишком частым.

Бреннус обнаружил, что медленно идёт к кубу.

Его мать вытянула заметно дрожавшую руку.

Бреннусу показалось, что он может потянуться и коснуться её. Его рука поднялась, чтобы сделать это.

– Мать, – тихо сказал он, но она смотрела не на него. События, которые он видел сейчас, произошли несколько тысяч лет назад.

– Возьми мою руку, Ривален, – прошёптала она. Бреннус увидел, что в другой руке она сжимает ожерелье, которое сейчас держал он сам.

Ей ответил голос Ривалена, его голос из тех времён, когда брат был юношей, ещё не стал шейдом, ещё не стал богом.

– Мы все умираем в одиночестве, мать.

Она закрыла глаза и заплакала. В ответ слёзы потекли по щекам Бреннуса. Он встал рядом с Риваленом, его ненависть стеной возвышалась между ними.

– Твой отец узнает об этом, – сказала мать.

– Нет. Об этом будем знать только мы. И Шар.

– И я, – процедил сквозь сжатые зубы Бреннус, глядя на картину в кубе.

Мать посмотрела туда, где, должно быть, стоял Ривален, затем закрыла глаза и глубоко вздохнула.

– Что ты загадала, мать? – спросил Ривален.

Когда она открыла глаза, Бреннус был рад увидеть, что боль в её взгляде исчезла, сменившись гневом.

– Стать инструментом твоего падения.

– Доброй ночи, мать. Теперь я подчиняюсь иной госпоже.

Ривален убрал руку с прорицательного куба, и изображение угасло.

– Нет, – воскликнул Бреннус. – Нет.

Он положил ладони на куб, пытаясь оживить его собственной силой, но куб остался тёмным – пустота, дыра. Слёзы потекли по лицу Бреннуса, но ему было всё равно.

– Покажи мне остальное.

– Остальное ты знаешь.

Бреннус глядел на куб, и в глазах стояло лицо матери.

– Ублюдок. Трижды проклятый ублюдок. Зачем ты мне это показал?

Ривален, на голову выше Бреннуса, посмотрел на него сверху вниз.

– Решил, что тебе пришло время увидеть, на что я способен.

– Я всегда знал, на что ты способен.

– Ещё я решил, что пришло время напомнить тебе – моё терпение не безгранично.

– Я собираюсь убить тебя, – сказал Бреннус, глупо размазывая по лицу слёзы. – Я найду способ.

Ривален положил ладонь ему на плечо.

– Твоя горечь – сладкий нектар для госпожи, Бреннус.

Бреннус сбросил руку брата.

– Убирайся.

Ривален отвернулся.

– Ты ничего не видишь, Бреннус. Ты понимаешь так мало. Здесь на первичном плане никто не сравнится со мной по силе, но какой от этого толк?

Бреннус не понимал. Лорды шейдов всегда свободно странствовали по планам бытия.

– Ты заперт здесь?

Ривален покачал головой. Его левый кулак сжался в слабом жесте раздражения.

– Не заперт, нет. Загнан. Моя сила защищает меня здесь. Но в других местах… есть желающие заполучить то, чем я обладаю.

Разум Бреннуса уцепился за это заявление. Его брат боялся чего–то или кого–то. Может быть, Бреннус сможет этим воспользоваться.

– Украденную тобой божественность?

Ривален резко обернулся к нему, тени вскипели.

– Полученную мной божественность.

– Тобой, и Эревисом Кейлом, и Дразеком Ривеном.

– Кейла нет. Сейчас его силой владеет Мефистофель.

Бреннуса озарило.

– Мефистофель хочет твою силу. Он охотится за тобой. Она нужна ему для войны с Асмодеем.

Ривален пожал плечами.

– Не важно. Я не могу спокойно покинуть этот мир, даже пока он катится к неизбежному концу. Я стану последним живым существом на этой планете, Бреннус, кричащим в пустоту, пока всё будет умирать.

– Ты погибнешь раньше, – сказал Бреннус.

Ривален улыбнулся.

– Я легко могу тебя прикончить.

Он щёлкнул пальцами.

– Вот так. Но не стану. По крайней мере, пока. Знаешь, почему?

Бреннус не стал отвечать, но Ривален всё равно продолжил.

– Потому что мы все уже мертвы. И моя горечь – тоже сладкий нектар для госпожи.

– Тогда купайся в ней, – сплюнул Бреннус. – Страдай.

Тени собрались вокруг Ривалена.

– Я страдаю. И поэтому будут страдать и все остальные.

Тьма забрала его, и Бреннус оказался один в палате прорицаний. Пот и тени текли с его кожи. Сердце колотилось о рёбра. Гомункулы осторожно высунулись из складок его капюшона, громко вздохнули с облегчением, увидев, что Ривалена нет.

– Госпожа была красивая, – сказал один из них.

– Да, – ответил Бреннус, снова поворачиваясь к тёмному прорицательному кубу, где видел образ матери. Он положил ладонь на серебряную поверхность куба, прокручивая в голове изображение, её слова. Они заставили его улыбнуться

– Вы бы её рассмешили, – сказал он гомункулам.

Его мать поощряла увлечение Бреннуса конструктами и созидательной магией. Она всегда любила маленькие создания и движущиеся предметы, которые он делал для неё. Отец, его всевышество, принудил его вместо «фривольностей» магии творения обратиться к серьёзному искусству прорицания.

Что–то в показанных им Риваленом событиях беспокоило его, что–то странное.

– Что ты загадала, мать? – спросил её Ривален.

Бреннус вдруг понял. Луг был магическим местом, возможно, достаточно мощным, чтобы исполнять желания. В древнем Фаэруне существовали такие места. Именно с этого луга пропала Варра, когда её преследовали живые тени. Бреннус видел, как она свернулась клубком в цветах, видел вспышку, посещал луг и обнаружил, что цветы оттуда пропали без следа.

– Боги, – выдохнул он, и тени злым вихрем вскружились вокруг него.

Варра пожелала оказаться подальше оттуда.

И луг исполнил её желание.

– Куда она могла отправиться? – подумал он вслух. И затем его осенило. – В когда она могла отправиться?

Надежда появилась в нём, протиповоложность отчаяния Шар. Он поспешил в свою библиотеку, чтобы возобновить поиски.

* * *

Тьма переместила Ривалена обратно в Ордулин, обратно на его место среди потрескавшихся камней на площади. По прибытию его обширное сознание вобрало в себя каждую тень в вихре. Тьма была продолжением его разума и воли. В пустоте развалин он слышал голос своей богини, которая нашёптывала ему о злом роке.

Выл ветер, цеплялся за его плащ и волосы. В чернильном куполе неба снова и снова сверкали зубцы зелёных молний, разделяясь на движущуюся матрицу неровных углов, вспышки бросали глубокие тени на разрушенный пейзаж.

Дыра в оке Шар висела перед ним, медленно вращаясь, незаметно расширяясь год за годом – пустота, которая сожрёт весь мир. Даже Ривален не мог долго смотреть на неё без тошноты и головокружения. Дыра занимала пространство, но казалась, она существует отдельно от пространства, вещь, которая существует, но при этом является отсутствием существования.

Её глубина казалась бездонной, дырой, что тянется сквозь всю Мультивселенную, дырой, которая затянет его, всех и вся в свою пустоту и протянет по всей своей длине, пока всё сущее не станет настолько тонким, что просто перестанет быть.

Ривален чувствовал там её, Шар, по крайней мере, чувствовал её эссенцию. Её внимание сочилось из дыры, как ядовитое смертоносное облако. Буря Теней запустила Цикл Ночи и провозгласила о её приходе на Фаэрун, и «Листья одной ночи», единственная священная книга Шар, держала её здесь. Ривален нашёл книгу в оставленных Бурей руинах. Но сейчас Шар была заперта, поймана на середине своего воплощения.

Небольшие кусочки «Листьев одной ночи», клочки пергамента, ранеными птицами кружились на ветру вокруг дыры, как Слёзы на орбитах вокруг Селун, погружаясь в пустоту и выныривая обратно, как будто Шар читала их страницу за страницей.

Но Шар не читала их. Шар их писала, писала их для Ривалена, чтобы он мог прочесть их и завершить Цикл Ночи.

– Напиши историю, – прошептал он сам себе.

Однажды, давным–давно, он обладал «Листьями одной ночи». Когда он попытался прочесть книгу, страницы оказались пусты. Он решил, что эта пустота сама по себе обладает смыслом. Как же он ошибался. Книга просто была недописана. Она просто ждала.

Он смотрел, как порхают страницы вокруг ока Шар, мотыльки вокруг её пламени. Он видел чёрные чернила на бумаге, символы, слова, но этого языка никогда прежде не встречал. Ему потребуется смертный фильтр, чтобы расшифровать его, отчаявшаяся душа, которая станет линзой. И этот смертный фильтр в процессе будет страдать.

Он намеревался воспользоваться Бреннусом. Он солгал, когда сказал, что не собирается убивать брата, поскольку все они уже мертвы. Он не убил Бреннуса потому, что брат был ему нужен, и потому что Бреннус пока ещё не созрел для своей роли. В его брате с каждым годом копилась горечь, желчь в душе Бреннуса. Ривален усилил её, показав Бреннусу убийство их матери.

Ривален прочитает слова книги сквозь линзу отчаяния и боли своего брата.

Эта мысль заставила его улыбнуться. Тени закружились вокруг.

Считалось, что «Листья одной ночи» описывают момент величайшего триумфа Шар – ритуал, который уничтожит мир – но также упоминают о мгновении её величайшей слабости.

В последнем Ривален сомневался.

Он жаждал прочитать книгу. Он страстно желал конца. Он устал; он существовал лишь для того, чтобы закончить Цикл Ночи, чтобы закончить Торил. И когда с этим будет покончено, либо богиня наградит его после смерти, либо он превратится в ничто. Оба варианта привлекали его куда больше текущего существования.

И Шар, и Ривален знали, что на Ториле пришли в движение могущественные силы. Они знали о замыслах богов и их Избранных, о том, что что–то происходит с пересёкшимися мирами Абейра и Торила. Войны гремели по всему Фаэруну, в Серебряных пустошах, в Долинах. Ривален понимал эти события не лучше прочих, но ему это было не нужно, потому что он знал – всё это было напрасно. Когда он добьётся своей цели, боги, их Избранные и все остальные последуют перед ним в пустоту, а он пойдёт следом за ними к собственному концу.

Отстранённо он восхищался тем, как Шар превратила его желание сохранить себя в желание покончить с собой. Когда он впервые обратился к вере Шар, когда он убил свою мать, чтобы скрепить клятву Шар, он, как ни странно, сделал это с надеждой. Даже тогда он понимал, что однажды всё заканчивается, что в конце концов Шар добьётся победы, но думал, что подчинение ей позволит ему намного оттянуть этот день, и что тем временем у него будет достаточно власти, чтобы переделать мир по своему вкусу.

Как, должно быть, смеялась она над его наивностью. Как, наверное, хохотала сотни раз, тысячи раз на других мирах, с другими ночными провидцами, чьё поклонение начиналось с надеждой, а заканчивалось с нигилизмом и уничтожением.

– Моя горечь – сладкий нектар для госпожи, – прошептал он.

Молния расколола небо. Царствовала тьма. Око Шар голодным взглядом смотрело на мир.

Глава пятая

Васен стоял в тыльной части северного двора аббатства, рядом с воротами, скрестив на груди руки. Под плащом его защищали кольчуга и нагрудник. На поясе висели меч и книжал. Рюкзак, набитый припасами, которые потребуются в путешествии, и добавкой для нуждающихся паломников, лежал на земле у его ног. Самая ценная собственность Васена, священный символ розы, подаренный ему Оракулом и принадлежавший святому Абеляру, свисал со шнурка у него на шее.

Воздух пах сыростью, был пронизан обещанием грядущей осени. В чёрном, беззвёздном небе раздался далёкий гром, сотряс землю под его ногами, угрожая открытому двору дождём. Собравшиеся паломники, похоже, не обратили на гром внимания. Сейчас они не видели тьмы. Вместо этого они ожидали света. Они стояли спиной к Васену – молодые и старые, худые и толстые, высокие и низкие – глядя на высокий балкон, ведущий в святилище аббатства, где скоро должен был появиться оракул.

Двор был вымощен старой, потрескавшейся от времени плиткой, которую десятками лет оббивали ноги паломников, таких же, как стоявшие сейчас перед Васеном. Камни в центре двора были инкрустированы цветным кварцем, который складывался в узор солнечной вспышки, неподвластный вечному мраку символ амонаторова света. Ни один из паломников не наступил на этот узор. Вместо этого они окружили его, будто встав на орбиту вокруг своей веры.

С трёх сторон двор окружали розы, сто лет назад превращённые в камень синим огонём Волшебной чумы. Когда–то они были красными и жёлтыми – по крайней мере, так Васену говорили – но сейчас навсегда стали серыми, как небо, застыли навеки, запертые в долине.

Как Васен.

Васен почувствовал чей–то взгляд и обернулся. Рядом стоял Орсин, ранец на плечах которго был даже больше, чем у Васена. Васен не слышал, как он подошёл. Молчание мужчины заставляло почувствовать себя неуютно, как и взгляд похожих на опалы глаз – так, словно это был вовсе не человек и даже не дэва, а какой–то конструкт.

– Ты ходишь тише полевой мыши, – прошептал ему Васен.

Уголки губ Орсина слегка приподнялись.

– Старые привычки, – он прочистил горло. – Позволено ли мне остаться?

– О чём ты?

– Я ведь не принадлежу к вашей вере, – объяснил Орсин. – Я пойму, если ты хочешь, чтобы я подождал за пределами двора и…

Васен покачал головой.

– Нет–нет, останься. Свет Оракула не поблекнет в присутствии затенённой Маском души.

Орсин усмехнулся и опустил свою поклажу на землю.

– Как и в присутствии твоей затенённой плоти.

– В самом деле, – улыбнулся Васен. – В прошлых жизнях ты тоже стоял здесь?

Он хотел пошутить, но Орсин, похоже, воспринял его вопрос серьёзно и огляделся вокруг.

– Не в точности здесь, нет. Но я стоял когда–то в месте чуть правее тебя.

Тени потекли с рук Васена.

– Ты шутишь, да?

Орсин улыбнулся и кивнул.

– Шучу.

– Ты не просто «немного странный». Ты очень странный.

Орсин сложил руки за спину.

– Что ж, в таком случае мы прекрасная пара.

Васен хмыкнул.

– Прекрасная.

Какое–то время они молчали. Васену казалось правильным, что рядом стоит Орсин, и это чувство удивило его. За всю жизнь он никого никогда не звал другом. Товарищем – да. Доверенных союзников, братьев по вере ему хватало. Но друга? Друзей у него не было. Его кровь, липнущие к нему тени, казалось, отделяли его от всех остальных.

Кроме Орсина. И хотя они не были именно друзьями, он определённо чувствовал себя… правильно рядом с дэвой.

Где–то в недрах аббатства раздался звон, и его звук заглушил шёпот пилигримов. Паломники смолкли, звон прозвучал десять раз – по удару колокола за каждый солнечный час в это время года.

– Рассвет следует за ночью и отгоняет мрак, – прошептал Васен.

Звон прекратился, и паломники одновременно расступились. Раздался громкий вздох, когда из арки появился Оракул, рука которого лежала на его собаке, Брауни, и вышел на нависающий над двором балкон второго этажа.

– Оракул, – прошептал один из паломников.

– Посмотрите на его глаза, – сказал другой.

Глаза Оракула, пылавшие от прикосновения Амонатора, в блеклом свете дня сияли оранжевым. Его яркая мантия словно светилась изнутри, ярко контрастируя с унылой серостью вокруг. Он казался более настоящим, чем окружающий мир, слишком ярким для грязного воздуха Сембии, частичкой солнца, сошедшей на землю. Морщины трещинами на теле избороздили его чисто выбритое лицо. На шее висел платиновый священный символ – роза в солнечной вспышке.

Рука Васена потянулась к символу, который носил он сам, к розе, к символу Амонатора в его утреннем обличье Латандера. Роза была тёплой на ощупь, поцелованной солнцем.

Оракул погладил Брауни, и магический пёс улёгся рядом с хозяином на балконе. Положив руки на балюстраду, Оракул посмотрел вниз, на собравшихся пилигримов. Васен представил, что Оракул видит не мир, но вероятности мира. Улыбка раздвинула губы Оракула, обнажая гнилые зубы, и он поднял руки. В ответ склонились головы, включая голову Васена и голову Орсина, и наступила благоговейная тишина.

– Да сохранит вас его свет, – сказал Оракул пророческим, полным силы голосом.

Паломники и Васен, все как один, подняли взгляды и произнесли ритуальный ответ.

– И согреет вас, Оракул.

Присутствие такого количества верующих, как всегда, грело Васену сердце. Его радовало, что его тени хотя бы на мгновение пропали.

– Вы преодолели тяжкий путь к этому аббатству, чтобы увидеть свет, который живёт во тьме.

– Да, Оракул, – отозвались паломники.

– Вам не стоило приходить. Свет живет не здесь, он живёт в каждом из вас. Мы все – лишь скромные слуги отца рассвета.

Улыбки, слова благодарности, кивки.

– Надеюсь, что проведённое здесь время, каким бы кратким оно ни было, раздуло пламя в ваших сердцах.

Снова кивки и слова согласия.

– Всегда носите его в себе, как бы не менялся окружающий мир. Всему Торилу предстоит трудный путь. Будьте светом для других, факелом в глубине, что указывает путь. Вы обещаете?

– Обещаем! – громкий ответ.

Оракул кивнул.

– Я встречался с каждым из вас, заглядывал в судьбу каждого.

Орсин перемнулся с ноги на ногу, и Васен это заметил. Оракул продолжал:

– Я знаю, что вы все хотели бы побыть здесь подольше. Но сейчас вам необходимо вернуться в земли солнца, прежде чем война в Долинах, война, которая многим из вас уже обошлась так дорого, сделает обратный путь невозможным. Идите с его светом и теплом. Будьте светом в мире, которому угрожают война и мрак.

– Будьте благословенны, Оракул, – сказали многие.

– Спасибо, Оракул, – сказали другие.

– Свет в нём, – сказали третьи.

И на этом Оракул отступил от балюстрады. Брауни встал и подошёл к нему. Оракул положил ладонь на плечо крупного пса, и они вдвоём ушли обратно в аббатство.

Когда Оракул исчез из виду, паломники повернулись друг к другу – улыбаясь, смеясь, обнимаясь, озарённые благословением Оракула. Васен повернулся к Орсину.

– Ты как–то странно отреагировал на слова Оракула, когда он упомянул о том, что заглядывал в судьбы. Он смотрел в твою?

– Смотрел, – сказал Орсин. – В первый день моего пребывания здесь.

Васен испытал сомнение.

– В первый день? Но ты же не…

– Не один из верующих? Прекрасно. Он знал об этом.

Васен никогда не слышал, чтобы Оракул делал пророчество для кого–либо не из верующих.

– Тогда что он… – Васен прервал себя на середине вопроса. – Прости меня. Его слова предназначены лишь для твоих ушей. Я просто… удивился, услышав это.

У Орсина было странное выражение лица, может быть, полуулыбка.

– Как и я. И если хочешь, я расскажу тебе о том, что он сказал мне.

Васен поглядел на Орсина, но ничего не сказал.

– В тот день он сказал мне пойти в леса долины, именно туда, где мы встретились.

Тени оплели кожу Васена. Его взгляд обратился к пустому балкону.

– Это он сказал тебе? Орсин кивнул.

– Думаю, он хотел, чтобы мы встретились.

Васен отсутствующе кивнул, задумавшись.

– Когда мы отправляемся? – спросил Орсин.

– Прямо сейчас, – ответил Васен. Он шагнул вперёд и возгласом привлёк внимание паломников.

Лица повернулись к нему, и он увидел, как радость исчезает с них. После того, как они увидели лицо Оракула, озарённое амонаторовым светом, им пришлось смотреть на лицо Васена, со смуглой кожей и жёлтыми глазами.

– Оракул сказал своё слово. Сегодня – самый благоприятный день, чтобы покинуть аббатство.

Помрачневшие лица, кивки.

– Я поведу отряд рассветных мечей, который доставит вас домой.

Тени струились с его кожи клочками ночи, растворяющимися в сумрачном воздухе. Новые кивки.

– Не я привёл вас сюда, но я отведу вас обратно. Я много раз проделывал этот путь. Правила такие же, как по дороге сюда. Держитесь вместе. Вы видели путь сюда и знаете, как просто там заблудиться. Не слушайте голоса духов. Они не причинят вам вреда. Как только мы спустимся с гор, не шумите. Чудовища на равнинах реагируют на звук. Оказавшись ближе к Долинам, нам придётся беречься сембийских солдат. Мы знаем, как пересечь границу. Не бойтесь.

Его слова заставили пилигримов помрачнеть. Васен увидел, как в них проступает страх, смотрел, как страх заполняет пустующие места в их душе, которые не тронула храбрость. В теории паломники всегда знали, что им придётся повторно преодолеть тьму сембийских равнин и вызовы бушующей войны, но то, что это должно было произойти прямо сейчас, спустя всего лишь десять дней в долине, подкосило их дух.

Васен продолжал ровным голосом.

– Внимательно глядите по сторонам. Пока не увидим солнце, будьте очень внимательны. Просигнальте мне или другому мечу, если заметите что–нибудь настораживающее. Что угодно. И если я или другой воин отряда даёт вам указание, следуйте ему без вопросов и без задержек. Ваши и наши жизни могут зависеть от этого. Всё понятно?

Кругом кивки, согласные голоса.

Самый юный из паломников, мальчик десяти–одиннадцати лет, держался за руку матери. В его широко раскрытых глазах виднелся страх. Мать отсутствующе взъерошила его волосы – её собственный взгляд был далёким, загнанным. Пожилая седовласая женщина, такая худая, что казалась мешком сухих веток, улыбнулась Васену беззубым ртом.

Он подмигнул ей, улыбнулся.

– Я отдам жизнь, чтобы защитить вас. Таков мой обет. А теперь собирайтесь. Ваша поклажа уже готова и ждёт вас в ваших комнатах. Мы уходим через час.

– Всего лишь час? – спросил кто–то.

– Так сказал Оракул, – ответил Васен, и никто больше не стал спорить.

Пилигримы прошли мимо него, возвращаясь в комнаты, чтобы забрать свою поклажу. Несколько человек коснулись его плеча или одарили благодарным взглядом. В ответ он улыбался и кивал.

Когда все ушли, Орсин ухмыльнулся и сказал:

– Твои слова не обрадовали их так, как слова Оракула.

– Моя работа – не радовать их, а беречь их – и твою – жизни.

Орсин надел свой ранец.

– Прекрасно. Думаю, скоро мы узнаем, как хорошо ты делаешь свою работу.

* * *

Герак приближался к лагерю пригнувшись, наложив стрелу и целиком превратившись в слух и зрение. Земля вокруг была усеяна глубокими отпечатками массивных ног чудовища. Тварь растоптала его навес, разодрала брезент, расшвыряла дрова в костре. С разбросанных углей поднимались тонкие струйки дыма. Герак практически в полной темноте обыскал этот беспорядок, пытаясь найти свой плащ. Он нашёл кусок от плаща, втоптанный в грязь, ещё один кусок чуть в стороне, и пал духом. Чудовище разорвало плащ и втоптало клочья в грязь. Он нашёл ещё несколько лоскутов, но среди них не было куска с карманом, и не оберега Элли тоже не было.

Он сел на землю у остатков костра, положил руки на колени, и попытался придумать, как рассказать Элли, что потерял её талисман.

– Вот тебе и приносит удачу, – пробормотал он.

Он провёл ночь голодным и замёрзшим. Ему не стоило уходить на охоту. Надо было собрать вещи, покинуть проклятую деревню и отправиться в Долины.

Он почувствовал, как дрожит земля, в тот самый миг, когда рёв чудовища расколол ночь. Адреналин в мгновение ока заставил его оказаться на ногах с наложенной стрелой и натянутой тетивой. Из мрака возникло чудовище – толстые складки, в прокисшая вонь, раздирающий уши рёв. Он выстрелил, и в ответ на свист стрелы раздался удовлетворительный «тунк!» и возглас боли, когда снаряд по оперение вошёл в тело твари.

Но громадина продолжала наступать. Герак попятился, бросил лук и попытался выхвать меч, оскальзываясь на неровной, грязной земле. Его сапог застрял в грязи. Он упал на спину, выхыватывая меч.

Существо бросилось на него, фыркая, хрюкая, вытянув лапы, когтистые пальцы тянулись к нему. Закричав от страха, Герак ударил мечом в туловище твари. Одна из лап обрушилась на его голову сбоку.

Боль. В глазах вспыхнули искры. В голове пронеслось воспоминание о том, как чудовище поедало фазанов, с костями и перьями, и Герак представил, как оно целиком пожирает его – одежду, кости, мясо.

Инстинкт и адреналин не позволили ему разжать ладонь с мечом, даже когда тело онемело, а туша существа рухнула на него, на ладонь вбив в мягкую почву – готовая могила. Воздух со свистом вылетел из лёгких. Существо скорчилось на нём, гора зловонной плоти, его вес давил на Герака. Крупная рука сжалась на его лице и вжала голову в мокрую землю. Вода попала в глаза, в нос, в рот. Когда Герак вдохнул воду, его охватила паника. Отчаявшись, испуганный, он бил и бил своим мечом. Смутно он чувствовал тепло, всхрипы боли чудовища, его движущийся вес на своём теле. Он не мог дышать. Вспыхнули новые искры, в глазах потемнело. Он терял сознание, умирал. Он отключился на мгновение; не знал, на сколько, но когда чувства вернулись, он понял, что существо больше не двигается.

Он убил его?

Герак был слишком истощён, ему было слишком больно, чтобы чувствовать облегчение. Вонь чудовища забивала нозри; от веса было тяжело дышать. Он лежал лицом к раздутому лицу твари. Её глаза были открыты, толстый чёрный язык вывалился из пасти. От взгляда карих глаз Герак вздрогнул.

Они казались полностью человеческими, почти детскими.

Скорчившись, он выбрался из–под существа и встал, покрытый грязью, кровью и вонью. Он посмотрел на раздутую тушу, на складки плоти, на паутину толстых вен на поверхности кожи. Из спины чудовища торчал кончик его меча.

Закряхтев, он перевернул тушу, чтобы выдернуть клинок. Лохмотья на монстре были грязыми, рваными останками домотканной одежды. Он выдернул меч, заморгав от вони. Он вспомнил, что видел у чудовища шнурок, и воспользовался мечом, чтобы приподнять складку кожи на шее существа.

На шнурке висел оберег – грязный кубик из янтаря.

Поначалу его разум отказался понимать, что это значит. Он стоял абсолютно неподвижно, разглядывая оберег, одежду, пытаясь убедить себя, что всё не так, как ему кажется.

Но всё было именно так. Он знал этот оберег. Янтарный кубик принадлежал девочке из Фэйрелма, Лани Рабб.

Но её семья покинула Фейрелм много дней назад. Чудовище убило её и забрало амулет? Или..?

Он посмотрел на существо. На его волосы. На детские карие глаза. На разодранную одежду.

Реальность потрясла его, и Герака вывернуло в траву и выворчивало до тех пор, пока его желудок полностью не опустел. Он рухнул на землю.

– Лани, – сказал он. Казалось ужасным называть этим именем раздутое, искажённое тело перед ним, но это была она. Герак был уверен. И он убил её. Какая–то магия или проклятье превратили девочку в нечто ужасное, а потом он убил её.

– Боги, боги, боги, – прошептал он.

Герак попытался не думать о том, что произошло с остальной её семьёй.

С отвращением он отбросил свой меч и опустился рядом с ней на колени – с крохотной, худенькой девчушкой, которую до сих пор мог представить бегающей и смеющейся в окрестностя деревни. Он протянул руку, но не коснулся её.

– Мне так жаль, Лани.

Как с ней могло случиться такое?

Ударил гром. Заморосил дождь.

Он долго сидел так, окутанный ночью, охваченный грустью не только за Лани и её семью, но и за себя, Элли и их ребёнка, за всю Сембию. Сама земля была испорчена тьмой. Он должен был уходить, увезти отсюда Элли, но просто не мог вот так оставить Лани здесь. Он должен был что–то сделать с её телом, сжечь его. Это было самое малое, что он мог.

Он разыскал свой топор для дерева среди разбросанных останков лагеря, порубил найденные неподалёку мёртвые ветви широколиста, и начал сооружать погребальный костёр вокруг тела Лани. Он взял её за запястья, чтобы немного сдвинуть и подложить под неё дрова. И тогда заметил, что она что–то сжимает в руке.

Герак разогнул уже закоченевшие раздутые, уродливые пальцы, чтобы обнаружить бронзовое солнце – медальон Элли. Из всех вещей в лагере она взяла медальон Элли. Он вспомнил, что когда–то, давным–давно, Лани сказала Элли, какой у неё красивый медальон. Элли погладила девочку по волосам, поблагодарила её, и Лани побежала дальше.

Эмоции закипели в Гераке, грубые, горькие, и он не сумел их проглотить. Он заплакал, продолжая работать, и вскоре соорудил более–менее приличный погребальный костёр. Костёр для девочки–подростка, которую Сембия превратила в чудовище. Он аккуратно поместил оберег Элли обратно в её ладонь.

– Мне жаль, – снова повторил он, и начал разжигать костёр. Когда дерево загорелось, он ворошил дрова, пока огонь не охватил их полностью. Он подумал, что должен сказать что–нибудь, молитву, но не смог себя заставить.

– Будь оно проклято, – тихо сказал он, пока раздутое тело Лани чернело в огне. – Будь оно всё проклято.

Какое–то время он смотрел на костёр, пока не убедился, что тот не угаснет, затем собрал всё, что сумел найти из своих вещей, и направился обратно. Он должен был вернуться в Фейрелм и увезти отсюда Элли.

Он шагал с луком в одной руке и с мечом – в другой. Он не собирался останавливаться, и прошёл несколько лиг, прежде чем зрение затуманилось от усталости, и Герак начал спотыкаться. Но он всё равно продолжал идти. Поставленная цель поглотила его, рыболовный крючок страха глубоко вошёл в его кишки и тянул обратно в Фейрелм, к Элли.

Через два часа он так часто моргал от усталости, что почти ничего не видел. Казалось, его ноги сделаны из свинца – куски металла, приделанные к его коленям. Он споткнулся, упал, пополз, и наконец рухнул. Он попытался встать, но не смог. Его лицо ударилось в мокрую землю. Силы покинули его, утекли в почву. Дрожа от холода и истощения, он решил минутку отдохнуть. Всего минутку…

* * *

Шёл дождь, когда паломники собрались на возвышенности, с которой открывался вид на аббатство. Они сбились в ссутулившуюся, мрачную, грустную кучку, натянув на головы капюшоны. Все, кроме Орсина. Он стоял поодаль от остальных, одетый лишь в свою рубаху, штаны, сапоги и татуировки. Казалось, дождь совсем его не беспокоит. Паломники старались к нему не приближаться. Он не был одним из них, и пилигримы, должно быть, чувствовали это.