Текст книги "Богорождённый"
Автор книги: Пол Кемп
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Ноги сами собой принесли его к восточным воротам. За тёмной базальтовой стеной небо затянуло саваном сембийской ночи. Мерцали полосы зелёных молний, вены сембийского неба. Он почувствовал, как его сознания осторожно касается разум Источника.
Саккорс был там, парил во мраке. Как и сын Кейла. И Магадон знал, что он должен делать.
Ворота были закрыты, и стражники при его приближении напряглись. Но их сознание было простым и легко поддалось магии его разума.
– У меня приказ старшего бергуна, – сказал он, принуждая их поверить в это заявление. – Мне нужно немедленно покинуть город. Приношу извинения за поздний час.
– Конечно, конечно, – отозвался массивный и бородатый сержант стражи, дыхание которого пахло луком и табачным дымом.
Через несколько секунд Магадон уже стоял за воротами, и базальтовая стена оказалась у него за спиной. Он взглянул через равнину на закрывшую Сембию далёкую стену сумрачного воздуха. Он уже путешествовал по погружённой во мрак Сембии вместе с Эревисом Кейлом. Они вошли в Бурю Теней, направляясь в Ордулин. Воспоминания заставили Магадона улыбнуться.
– Иду по нашим следам, старый друг, – сказал он и отправился в путь. Используя ментальные эманации Источника, он оценил направление и расстояние до Саккорса. Тот парил в вечной сембийской ночи к югу от Грозовых вершин, примерно на полдороги между Дэрлуном и Ордулином. И Ривен сказал, что всё должно произойти в Ордулине.
Ривен сказал, что ему требуется помощь Магадона. Но как Магадон мог помочь богу? Так же, как он помог убийству бога сто лет тому назад. Он воспользуется Источником, чтобы увеличить собственную силу. Он чувствовал ментальное излучение Источника и ответил ему собственным. Скоро увидимся, передал он.
Он избегал трактов – опасаясь встретить сембийских солдат – и вместо этого быстро двигался по равнине. Лук и мастерство следопыта помогали ему добыть пропитание, а магия разума и навыки скрытности берегли от посторонних глаз. Даже путешествуя в стороне от дорог, время от времени он встречал патрули Шадовар, однажды – вместе конвоем, который, похоже, перевозил пленников. Магадон держался южнее Грозовых вершин и Мантикорова тракта, но всё равно замечал там признаки собирающегося сембийского войска. Даже вечный мрак не мог скрыть свет тысяч лагерных костров вдалеке, похожий на слабое мерцание звёзд.
Сембийцы перекрыли дорогу между Дэрлуном и Кормиром с одной стороны и Долинами – с другой. Какую бы армию не пришлось встретить жителям Долин, им придётся сражаться с ней в одиночку.
Магадон не тратил время на то, чтобы собрать больше информации. Ривен просил его быть наготове, так что он продолжал двигаться на восток, прямиком к Саккорсу, к Источнику.
Его огорчали скрюченные, изуродованные деревья и кнут–трава сембийской глубинки. Он шагал по этим равнинам, когда здесь полно было старых деревьев и засеяных ячменем полей. Теперь под порывами ветра трещали ветвями голые скелеты старых дубов и вязов. Он прикладывал ладонь к стволу каждого встреченного вяза, момент родства двух живых существ, которые однажды видели Сембию под светом солнца.
Он держался вдалеке от дорог и обходил деревни по крутой дуге, хотя многие казались покинутыми, их поля засохли и поросли сорняками. Возможно, жители сбежали от марширующих на юг сембийских солдат, а может быть, с ними случилось что похуже.
По равнинам рыскали монстры. Время от времени Магадон слышал вой и рычание вдалеке, иногда замечал краем глаза движение. Часто он накладывал заряженную стрелу на тетиву лука, но стрелять ни разу не пришлось. Существа, что бродили во тьме, не трогали его. По мере того, как он преодолевал лиги, зов Источника становился сильнее. Приближаясь, Магадон чувствовал скрытую нотку в его притяжении, потаённую грусть. Разум Источника казалася сонным и подавленным. Магадон не понимал этого. Приближаясь к Источнику, ощущая его силу во всей её полноте, Магадон начинал нервничать. Он боялся, что снова потеряет себя в этой силе. Но к тому времени, как он на самом деле заметил вдалеке Саккорс, тёмную звезду в освещённом молниями небе Сембии, он уже знал наверняка, что сможет сопротивляться притяжению. Он сможет использовать Источник, по–прежнему оставаясь собой. Однажды использование Источника сломало его, разбило на части, но заново собранная личность была сильнее оригинала.
Вокруг летающей горы, на которой стоял Саккорс, сновали мелкие тёмные фигуры. Издалека они казались крошечными, но Магадон знал, что это – шадоварская кавалерия на чешуйчатокрылых везерабах. Похоже, Источник наконец полностью почувствовал его, и зов стал почти жалобным. Источник хотел, чтобы Магадон приблизился, хотел усилить их связь.
Магадон осмотрел сосновую рощицу прямо под летающей горой и обратился к резервам своей силы. Блеклый оранжевый свет охватил его голову, и в избранной точке прямо под Саккорсом заблестело мерцающее зеркало. Он активировал магию разума, и она мгновенно переместила его в рощу под Саккорсом. Гора парила над ним, большая и зловещая. Где–то в её центре находился Источник.
Магадон открыл разум и позволил притяжению Источника омыть себя, позволил частице его силы, его древнего сознания, стать частью своего собственного разума. Он сразу же ощутил, что мощь Источника не уменьшилась, но потеряла остроту, и мгновенно всё понял.
Источник звал его всё это время, сотню лет посылал ментальную энергию в мир в отчаянной попытке дотянуться до него. Он скучал по Магадону. Он хотел, чтобы Магадон был рядом.
Почему? спросил маг разума, но уже знал ответ. Источник погибал, его сознание медленно угасало. Что хуже, оно знало о своей неотвратимой гибели, о медленном распаде разума. Оно боялось. И оно было одиноко, его окружали существа, не понимавшие и не способные соединиться с ним.
Мне так жаль, сказал Магадон.
Страх и печаль Источника кулаком сжали его грудь, завертели в своём вихре, окатили его волной. Он сел на ложе из сосновых иголок, обхватил руками колени и зарыдал.
Сотню лет Источник хотел, чтобы он пришёл к нему, а Магадон не отвечал.
Магадон подвёл его.
Прости меня, сказал он.
Источник простил. Всё, что Источник чувствовал – это привязанность к нему, соединявшую их связь, и сочувствие Магадона смягчило его печаль и приглушило страх. Угасая, Источник радовался другому разуму, который мог составить ему компанию, как страдающий от жажды радуется глотку воды. Источник просто не хотел умирать в одиночестве.
Я всё время буду с тобой, пообещал Магадон. Когда город начнёт двигаться, я отправлюсь следом. Я не брошу тебя.
Он почувствовал благодарность. Он обустроил себе место на земле под летающим городом, скрытый своей магией и соснами, и составил общество древнейшему разуму, который когда–либо встречал.
Патрули Шадовар появлялись и исчезали, иногда – кавалерия на везерабах, иногда – пешие солдаты, но никто его не замечал. На протяжении дней и ночей Источник многое показывал ему – события из прошлого, возможные версии будущего, потоки несвязных бессмысленных видений, которых Магадон не понимал.
Пока он блуждал по предсмертным мыслям Источника, время текло для него странно. Сознание Источника приобретало странные формы, устанавливало странные связи, переходило от экстраординарного к обыденному. Магадон начал понимать, что в первый раз потерял себя в Источнике не из–за злобы самого Источника, а из–за его одиночества. Это был голый разум без тела, и он так сильно хотел ментальной и эмоциональной близости, что его обширное сознание просто подавило сознание Магадона. Тогда он был не готов. Но с тех пор прошёл целый век, и сейчас он был способен с этми справиться. За мгновения Магадон проживал целые месяцы и годы, за часы – целые жизни, смеялся, плакал и гневался. Но всегда сохранял свой рассудок, свою личность, и не забывал о своей цели.
Настанет время, когда мне потребуется твоя помощь, сказал он. Ты мне поможешь? Источник ответил, что поможет, если будет ещё на это способен. Магадон оборвал связь с Источником лишь однажды, чтобы послать сообщение Ривену по их ментальной связи. Он не знал, получит ли его Ривен, но хотел попытаться.
Я готов, единственное, что сообщил он.
Потом он стал ждать, ждать у смертного ложа Источника, и его мысли часто возвращались к словам Ривена.
Кейл жив. У него есть сын. И его сын – ключ ко всему.
* * *
Васен никогда не знал отца, кровь которого текла у него в жилах, но Эревис Кейл каким–то образом всё равно жил в нём, преследовал его в снах. Васен всегда видел отца как тёмного человека с тёмным мечом, тёмной душой. В снах он никогда не видел лица Эревиса и редко слышал его голос. Каким–то образом они общались, не видя друг друга, вслепую, в молчании, и за годы через лишённую чувств сновидческую связь Васен решил, что понимает, что Эревис хочет ему передать – глубину потери, боль сожаления. Всё, что он узнал об отце, казалось, вращается вокруг сожаления.
Сейчас Васен видел сон и знал об этом. Перед собой он видел лишь тьму, глубокую и непроницаемую. Холодный ветер ерошил его волосы, будто ножом, колол кожу.
Эревис заговорил с ним, каждое слово – сокровище, его глубокий голос нарушил тишину сновидения.
– Мне холодно, Васен. Здесь темно. Я один.
Васен хорошо знал одиночество. Он провёл жизнь среди других, но всегда в стороне. Васен пытался пошевелиться, но не смог. Что–то удерживало его на месте. Холод становился сильнее. Он дрожал, немел, не мог двигаться.
– Где ты? – позвал он.
– Васен, ты не должен потерпеть поражение.
Слова повисли в воздухе, тяжёлые, пророческие, заполняя мрак.
– Не должен потерпеть поражение в чём?
– Найди меня. Напиши историю.
– Как? Как мне найти тебя? Ты мёртв!
Васен замерзал. Он хотел задать больше вопросов, хотел наконец увидеть лицо отца, но тьма отступила.
– Подожди! Подожди!
Краем глаза Васен заметил мерцающее красное небо, реки огня. Он услышал крики миллионов мучеников.
Он проснулся на своей койке, содрогаясь, с колотящимся сердцем. Он смотрел в потрескавшийся сводчатый потолок своей кельи в аббатстве. Сквозь единственное окно сочилась прозрачная блеклая серость новорождённого утра. Хватило бы пальцев одной руки, чтобы сосчитать число дней, в которые он видел больше пары часов солнечного света за последний год. Он давно уже привык к постоянному савану мрака Сембии – точно так же, как привык ко всему остальному.
Позволив сну ускользнуть из мыслей, он сел – тело всё ещё было покрыто гусиной кожей – и прочитал Приветствие Рассвета, слова которого в вечных сумерках казались немного вызывающими.
– Рассвет – это дар Амонатора. Его свет разгоняет тьму и обновляет мир.
Какое–то время он сидел на краю своего соломенного тюфяка, опустив голову и обхватив её руками, думая об Эревисе, от наследия которого не мог сбежать даже во сне. В последние месяцы отец снился ему всё чаще и чаще. Он посмотрел на свои мозолистые руки, на кожу цвета потемневшего серебра, на тёмно–фиолетовые вены. Между пальцев плели паутину тени, вились вокруг его запястий, как рукавицы ночи. Долгое время он рассматривал их, изгибы, вихри и спирали, летопись его крови. Когда он потряс руками, мрак рассеялся, как туман.
Свет твоей веры сильнее мрака в твоей крови, часто говорил ему Деррег, и чаще всего Васен верил этим словам. Но иногда, пробуждаясь от очередного сна об Эревисе и сидя в одиночестве, в компании собственной тени, проводя время с тьмой, которая, как он чувствовал, таилась у краёв его жизни, он начинал в этом сомневаться. Жизнь Эревиса преследовала Васена; наследие Васена разрушало его надежды. Иногда он чувствовал, что обречён жить в истории, написанной кем–то иным, что неспособен перевернуть страницу, чтобы перейти к своей собственной жизни. Окружавшие его тени, от которых не было спасения, и были историей его жизни.
Напиши историю.
Что это вообще значило?
Деррег часто говорил ему, что Васен должен готовить себя, и тренировал его с таким пристрастием, что детство Васена вовсе не было детством. Это была сплошная тренировка ума, тела и духа с тех самых пор, как он был мальчишкой.
– Готовить себя к чему? – постоянно спрашивал за эти годы Васен.
– К тому, что грядет, чем бы оно ни было, – мягко отвечал Деррег, и беспокойство в его глазах говорило громче слов. – И ты не должен потерпеть поражение.
А теперь Эревис повторял слова Деррега во сне Васена. Голоса двух отцов, одного – по крови, второго – по зову сердца, слились в едином требовании.
Ты не должен потерпеть поражение.
Он посмотрел на символ на стене над очагом, пылающее солнце над расцветающей красной розой.
– Не потерплю, – сказал он. Что бы ни случилось, он справится с этим. И не потерпит неудачи.
Громкий стук в дверь испугал его. Как всегда, когда Васен испытывал острые эмоции, тени потекли с его кожи.
– Одну секунду, – крикнул он.
Он встал, и от утреннего мороза кожа снова покрылась пупырышками. Огонь в очаге сгорел, оставив лишь угли да золу. Он натянул рубаху, надел свой священный символ, плеснул водой из умывального таза на лицо, и преодолел несколько шагов к двери своей маленькой кельи. Он открыл дверь и заморгал от удивления.
Там стоял Оракул, его красные, оранжевые и жёлтые одежды мягко сияли. Глаза Оракула затянула сплошная оранжевая пелена транса. Сияющее платиновое солнце с вырастающей в цетре розой висело на цепочке вокруг тонкой шеи. Оракул смотрел не на Васена, а в точку слева от него.
Поводырь оракула, крупный, рыжевато–коричневый пёс–фея с глазами разумного существа, неподвижно стоял рядом с пожилым провидцем, высунув язык и выпрямив хвост.
Васен вдруг осознал, что никогда не слышал, чтобы пёс лаял.
– О-оракул, – сказал Васен. От потрясения он стал заикаться, а с кожи потекли тени. Он никогда не слышал, чтобы Оракул входил в транс за пределами святилища.
Оракул улыбнулся, продемонстрировав беззубые дёсна и углубив паутину морщин, избороздившую его ястребиное лицо. Его голову покрывали виднеющиеся под редкими седыми волосами старческие пятна. Кожа была тонкой, как пергамент, и сияла мягким внутренним светом.
– Да хранят тебя его свет и тепло, Васен, – сказал Оракул. Несмотря на возраст, его голос был ровным, спокойным, похожим на водопады в долине, и сильно отличался от голоса, которым Оракул разговаривал, когда не был в трансе.
– И вас, Оракул.
– Можешь идти, Брауни, – сказал Оракул псу. Существо лизнуло хозяину руку, взглянуло на Васена и исчезло во вспышке бледного света. Васена всегда поражала способность пса к магическому перемещению. Стоя лицом к лицу с Оракулом, Васен остро чувствовал различия между ними. Бледная кожа Оракула, на протяжении века лишённая контакта с солнечным светом, но освещаемая внутренним сиянием его транса, остро контрастировала со смуглой кожей Васена, потемневшей из–за наследия его отца. Оракула освещал свет Амонатора. Васена затемняла тень Эревиса Кейла.
– Оракул… желаете войти? – спросил Васен. Он знал, что слова прозвучат глупо, но не смог придумать ничего лучше.
Снова беззубая улыбка.
– Васен, ты знаешь, что моим отцом был Абеляр Корринталь?
Этот неожиданный вопрос застал Васена врасплох, но он сумел кивнуть.
– Отец рассказал мне.
– Который отец?
Вспоминая сон, который разбудил его, Васен с трудом сформулировал ответ.
– Деррег. Приёмный отец. Другого я никогда не знал. Вы же знаете, Оракул.
– Но ты видишь Эревиса. Иногда. В сновидениях.
Васен не мог этого отрицать.
– Да. Но это просто сны, а он давно мёртв.
– Так говорят.
Тени стекали с кожи Васена. Он уже в который раз покрылся гусиной кожей.
– Что вы имеете в виду?
– Я тоже вижу его, Васен, сын Варры.
Васен сглотнул возникший в горле комок.
– И что вы видите, когда видите его?
– Я вижу тебя, – сказал Оракул.
– Я… я не понимаю.
– Я тоже. Я встречал Эревиса Кейла. Ты знал об этом?
– Не знал, но иногда задумывался.
– Почему ты никогда не спрашивал?
– Казалось, что это будет предательством Деррега, – правдиво ответил Васен. – И я боялся. Я не хотел… знать его.
– Думаю, его было тяжело узнать. Я встречал его дважды, когда был мальчишкой. В первый раз он казался человеком, которого преследуют. Во второй раз он уже совсем не был человеком, но по–прежнему оставался преследуемым.
– Преследуемым? Чем?
– Сомнением, думаю, – сказал Оракул и переменил тему. – Твой отец, твой приёмный отец, был сыном Регга, который был товарищем моего отца. Об этом ты знал?
– Да, конечно.
Васен не мог избавиться от впечатления, что они просто повторяют написанные кем–то другим слова. Он по–прежнему не понимал цели нанесённого Оракулом визита.
– Ты, как и твой отец, как и его отец, принесли клятву остаться здесь и защищать это аббатство, защищать меня. И вы исполнили её.
Васен не отвечал. Он был польщён признанием Оракула.
– Ты был со мной дольше всех и почтил память Деррега и Регга. Ты даже стал первым клинком. Но всё меняется.
– Воистину. Но что именно изменилось? – сбивчиво спросил Васен.
– Мир. Я вижу вихрь событий, Васен, но не могу в них разобраться. Боги, их Избранные, боги, что стоят за богами, правила всего сущего, таблицы судьбы. Войны, Васен. Они уже начались в Долинах. Война поглощает Торил. Что–то меняется. И в середине всего этого я вижу тени и растущую тьму, что угрожает всем нам.
У Васена закружилась голова. Он не мог понять слов Оракула.
– Мне сто шесть лет, Васен, – продолжал Оракул. – Куда ты отправишься, когда я умру?
Вопрос напугал Васена.
– Что?
– Пилигримы уже стали посещать нас намного реже. Слишком опасно странствовать по королевству Шадовар. По равнинам бродят чудовища, а когда их там нет, маршируют сембийские войска. Когда я умру, паломников станет ещё меньше.
– Они будут приходить, чтобы увидеть гробницу вашего отца.
– Некоторые, может быть.
– Они придут, чтобы посмотреть и на вашу гробницу, почтить вашу память, работу, которую вы здесь проделали. Свет во тьме, Оракул.
Оракул улыбнулся, и Васен заметил, что улыбка была вымученной. Морщинистое лицо исказилось от воспоминаний о боли.
– Боюсь, этого не станет.
– Вы… умираете?
– Все мы умираем, – ответил Оракул. – Спрошу ещё раз: куда ты отправишься, когда я уйду к отцу рассвета?
Васен покачал головой. Он посвятил себя служению и даже не помышлял о жизни вне долины. У него больше не было семьи, не было настоящих друзей. Паломники и товарищи по оружию уважали его, но не были истинными друзьями. Его кровь и внешность делали его другим. Он проводил жизнь в одиночестве.
– Не знаю. Возможно, останусь здесь. Здесь мой дом.
Оракул улыбнулся, как будто знал, что этого не произойдёт.
– В самом деле. Вот, это должно быть у тебя.
Из кармана своей мантии он извлёк толстую серебряную цепь, на которой висел амулет с розой. Серебро потемнело от возраста.
– Это принадлежало моему отцу…
Васен поднял руки.
– Оракул, я не могу…
– Абеляр Корринталь, повелитель рассвета, мой отец, хотел бы, чтобы это было у тебя. Я об этом знаю.
Васен почувствовал, что краснеет. Он не мог отказать Оракулу. Он наклонил голову, позволяя надеть на себя амулет. От прикосновения символа, который однажды носил повелитель рассвета Абеляр, волоски на его шее встали дыбом.
– Оно поблекло, – сказал Оракул, – но соскреби черноту, и под ней будет свет и серебро. Таковы многие вещи.
– Я понимаю.
– Тьма в тебе рождена не Эревисом Кейлом.
Васен напрягся.
– Кем тогда?
– Ты отделяешь себя от всех остальных, от всего, кроме своего долга, потому что считаешь, что прошлое привязывает тебя к будущему, которое ты не можешь изменить. И ты намерен встретить это будущее в одиночку.
В огне правды зажёгся гнев Васена. Тени хлынули с его кожи.
– Разве это не так? Разве не это вы видите обо мне?
Оракул покачал головой.
– Нет, я вижу, что тебе предстоит трудный выбор, но не вижу, что именно ты выберешь. Это будет твой выбор. Помни об этом. Ничто не предрешено. Ничто не записано.
Напиши мне историю.
– Послушай меня внимательно, – продолжал Оракул. – Тебе не нужно встречать свой выбор в одиночестве. Ты не должен встречать его в одиночестве.
От обеспокоенного тона Оракула гнев Васена растворился. Он снова склонил голову.
– Извините за мою вспышку. Спасибо за ваши слова, Оракул.
Оракул мягко улыбнулся.
– Это пустяки. И однажды ты можешь пожалеть о своей благодарности.
– Никогда.
– Послушай меня, Васен. Свет в тебе, и он пылает ярче, чем в остальных, потому что сражается с тьмой в твоей в крови. Ты запомнишь это?
– Запомню.
Улыбаясь, Оракул сказал:
– Очень хорошо. Тогда береги себя, Васен, сын Деррега, сын Эревиса и сын Варры.
– Погодите! Разве это… всё?
Но было уже слишком поздно. Лицо Оракула поплыло, и сияние покинуло его кожу.
Оранжевый свет Амонатора исчез из его глаз, и они снова стали мутными, слезящимися глазами старика. Он покачнулся, дряхлое тело вдруг оказалось неспособно нести собственный вес. Васен подхватил его, не позволив упасть. Под мантией Оракул был похож на сноп сухих веток.
– Это Васен, Оракул.
– Васн, – медленно и невнятно, как обычно, произнёс Оракул. – Где Бавни?
– Вы отослали его, – ответил Васен. – Но я уверен, что он неподалёку.
– Бавни! – встревоженно позвал Оракул. – Бавни!
Васена поражало, насколько уверенный, властный голос Оракула в трансе отличался от детского голоса душевнобольного, когда Оракул покидал транс.
С тихим хлопком и вспышкой света Брауни возник рядом. Пёс потёрся о руку Оракула.
– Бавни пришёл! – улыбнувшись, сказал Оракул.
– Я провожу вас в святилище, – сказал ему Васен.
Оракул покачал головой.
– Нет, Васн. Когда прозвонит колокол, пускай паломники пошлют за мной. Я сделаю предсказание и поговорю с ними, а потом все уйдут. Все. Сегодня. Ты их отведёшь.
Последняя группа паломников – первая за много месяцев – прибыла меньше десяти дней назад, уклоняясь по пути от встречи с сембийскими солдатами. Они не обрадуются необходимости так скоро уходить.
– Они только прибыли, Оракул. А Долины опустошены войной. Придётся отвести их на север, в предгорья у Высокой луны. Даже этот путь скоро могут перекрыть. Войска Сембии собираются у границ Долин.
– Я знаю. Но они уйдут, Васн.
Васен не стал спорить с Оракулом.
– Очень хорошо.
Оракул улыбнулся.
– До свиданья, Васн.
– Пусть вас согреет и сохранит свет, Оракул.
Он смотрел, как Оракул, положив руку на Брауни, ковыляет по коридору.
Васен закрыл дверь. Сначала сон, потом личный визит и видение от Оракула. Что всё это означало?
Он снял с шеи священный символ розы. Тонкие ниточки тени кружились вокруг его пальцев, вокруг розы. Он представил, как Святой Абеляр использует этот символ, направляя силу Амонатора при встрече с ночным ходуном в битве у Саккорса.
Он рассмотрел её лепестки, стебель, два шипа. Талисман так искусно сработали, что это могла быть настоящая роза, магией превращённая в металл. Медальон походил на розовые сады вокруг аббатства, которые Волшебная Чума превратила в камень. Он пошкрёб ногтем черноту на одном лепестке, обнажив полосу сверкающего серебра – свет подо тьмой.
Улыбаясь, он снова повесил символ себе на шею. Он постарается быть достойным его. Взгляд Васена упал на пыльный запертый сундук, стоявший в углу комнаты, и улыбка исчезла. В сундуке хранился тёмный магический клинок, некогда принадлежавший Эревису Кейлу: Клинок Пряжи. Васен лишь однажды держал его холодную, скользкую рукоять, когда Деррег впервые дал ему меч – тогда он был ещё мальчишкой. Тени с клинка слились с тенями его тела. Оружие казалось его продолжением, но это чувство родства напугало его, и Васен никогда больше не прикасался к мечу. И на станет касаться его сегодня. Сегодня был день для света и надежды, не для тени и грустных воспоминаний.
Помня о словах Оракула, он натянул свою стёганую рубаху и кольчугу, нагрудник, повесил на спину щит, застегнул на поясе ремень с обычным мечом, и вышел из комнаты.
Как обычно, он помолится Амонатору в полдень, погуляет по долине, посетит могилу матери, а потом поведёт паломников обратно во мрак.
* * *
С тёмного сембийского неба прямыми линиями сыпался дождь, превратив кнут–траву в плоское, неровное одеяло. Небо прокашлялось громом. Вонь разложения пронизывала воздух, как будто весь мир медленно гнил.
– Быстрее! – сказал Зиад, его голос был похож на скрежет лезвия по кремню. – Быстрее! Уже скоро, Сэйид.
Сэйид сглотнул, кивнул и догнал брата. Он бы подбодрил Зиада дружеским прикосновением, но Сэйиду не нравилось, как тело брата извивается под его ладонью.
Они шли – шли, потому что лошади не стали бы их нести – под блеклым небом, по сырой, промокшей земле. Они двигались вдалеке от дорог, потому что там слишком часто стали встречаться сембийские солдаты и караваны.
Промокший плащ Сэйида оттягивал его плечи грузом всех четырнадцати прожитых десятилетий. Рядом с ним Зиад качался под весом собственной ноши. Он тяжело дышал, заглушая шум дождя, и горб на его спине проступал сильнее обычного. Мокрая одежда Зиада свисала с тела, облегая формы искажённого тела, испорченную дикой магией Волшебной Чумы плоть.
Рядом с ними бежала стая диких котов, собравшаяся вокруг его брата, когда они пересекли укрытые тенью границы Сембии.
– Дикие коты? – спросил Сэйид.
– Дикие, да, – ответил брат, глядя на животных стеклянными глазами. – Но не коты.
Сэйид насчитал тринадцать кошачьих, хотя их число, казалось, время от времени изменялось. Они держали хвосты опущенными, их косматая шерсть от дождя прилипла к телу, демонстируя с каждым шагом работу костей и мускулов. Звериные головы казались чересчур крупными на тонких шеях, ноги – непропорционально длинными. Казалось, они целиком состоят из чёрных глаз, толстых жил и острых зубов.
По небу тянулись тёмные тучи, заслоняя солнце. Был полдень, но темно было, как зимним вечером. Сэйид и Зиад несколько десятков дней шагали в вечной ночи по разрушенным землям Сембии. Ходили слухи об ожесточённых боях в Долинах, поскольку Сембия напала на северных соседей.
Сэйид и Зиад не хотели иметь ничего общего с войной. Они пришли сюда в поисках аббатства Розы и тамошнего Оракула.
– Что, если аббатство и оракул просто миф? Что будем делать тогда? Они оба могут быть просто историями, которые сембийцы рассказывают друг другу, чтобы сохранить надежду.
– Нет, – отозвался Зиад, решительно покачав головой. – Они существуют.
– Откуда ты знаешь?
Зиад остановился и повернулся к нему.
– Потому что должны! Потому что он сказал мне! Потому что это, – он беспомощно указал на своё тело, – это должно прекратиться! Должно!
Сэйид знал, кого Зиад называет «он» – Мефистофеля, архидьявола, который правил Канией, восьмым кругом Ада. Одна лишь мысль об имени изверга заставила Сэйида услышать в шорохе дождя зловещий шепот. Он остановился на миг, чтобы глотнуть из бурдюка; привычка, ничего больше, призрак человеческих потребностей. Сэйид не нуждался в воде, в пище, во сне, больше не нуждался, с тех пор, как пережил изменение. Если тело его брата Чума испортила, тело Сэйида она сделала совершенным, хотя цена этого совершенства превратила его в автоматон.
– Почему ты останавливаешься? – позвал Зиад. – Я же сказал, мы должны спешить!
От напряжения больные лёгкие Зиада заставили его зайтись мокрым кашлем. Коты замяукали и придвинулись ближе к нему, их звериные, понимающие глаза с пугающим вниманием смотрели на него. В промежутках между приступами кашля Зиад попытался отогнать животных своим сапогом, а Сэйид попытался не обращать внимание на то, как неествественно сгибается нога его брата в колене. Кашель прекратился, и разочарованные коты вернулись на свои орбиты, мотая хвостами от огорчения.
– Отвратительные кошки, – сказал Сэйид.
– Они не кошки, и они – это дар, – пробормотал Зиад, вытирая рот частично покрытой чешуей ладонью. Тёмные глаза брата посмотрели на Сэйида из глубоких, сумрачных ям его глазниц. Его острое лицо было покрыто оспинами, результатом детской болезни.
Сэйид посмотрел брату через плечо, на равнину, и его мысли обратились к старым воспоминаниям.
– Не могу вспомнить лицо матери. А ты? Кажется, у неё были длинные коричневые волосы.
Зиад глотнул из собственного бурдюка, прополоскал рот и сплюнул. Коты бросились к нему, увидели, что это просто вода, и отошли.
– Они были чёрными, – сказал Зиад.
– Она мне снилась, раньше, когда я ещё спал.
– Ты будешь спать снова, Сэйид. И видеть сны. Когда мы найдём Оракула, мы заставим его рассказать нам…
Его голос надломился, перешёл в кашель. Сэйид подошёл, чтобы помочь, но Зиад отмахнулся от него.
Коты снова придвинулись к ним, замяукали, принялись описывать круги, сражаясь друг с другом за место, пока Зиад боролся с ядом, который поместила в него Волшебная Чума. Он согнулся под дождём, кашляя, сражаясь с отравой в своих внутренностях.
Сэйид мог только с омерзением наблюдать. Он отвёл взгляд и попытался вспомнить их мать. Это упражнение помогало ему отвлечься от колышущихся наростов и нарывов, бугрившихся под одеждой брата, от влажного дыхания и мокротного кашля.
Сэйид не мог вспомнить глаз матери и даже её имени. Его память угасала. Казалось, каждый день он становится кем–то новым, кем–то, кого он всей душой ненавидел. Сэйид отчётливо помнил только один день из далёкого прошлого, один момент, соединивший того, кем он был сейчас, и того, кем стал после Чумы – момент, когда люди Абеляра Корринталя топором отрубили большой палец на его правой руке.
Он помнил, как кричал, помнил, как извинялся рыцарь, отрубивший палец.
Кашель Заида усилился, превратился в протяжный хрип, и этот звук вернул Сэйида в настоящее. Кошки замяукали от волнения, описывая круги, задрав хвосты, их глаза сияли, пока Зиад задыхался. И наконец кошачьи получили то, чего так ждали.
Живот Зиада заметно раздулся под одеждой, и его вырвало длинной, толстой лентой зловонной чёрной мокроты. Трава, на которую попала рвота, задымилась, скрючилась, пожухла. Коты набросились на рвоту, шипя и царапая друг друга в яростной схватке, каждый пытался урвать себе побольше.
Зиад выругался и вытер рот.
– Трижды проклятые кошки, – сказал Сэйид, ударив сапогом о землю рядом с животными, забрызгав их грязью. Кошки выгнулись, зашипели, обнажая клыки, но не отступили от своей трапезы. Сэйид никогда не видел, чтобы они ели что–нибудь кроме чёрной рвоты его брата.
– Они не коты, но действительно прокляты, – согласился Зиад. Он снова прочистил горло, и кошки, сожравшие первую порцию рвоты, повернулись к нему, надеясь на новый обед. Когда обеда не появилось, звери сели и принялись вылизвать свои усы и лапы.
Зиад сбросил свой капюшон, запрокинул голову, чтобы подставить лицо дождю. Он провёл рукой по своим тонким чёрным волосам. Туго натянутая кожа обнажала запавшие глаза и глубокие щеки, и он походил на скелет, живого мертвеца.