Текст книги "Несостоявшийся шантаж"

Автор книги: Платон Обухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава III. Столкновение характеров

США (Вашингтон)

Миловидная девушка расставила перед членами Совета национальной безопасности кофе и чай – всем по желанию – и бронированная дверь, неслышно опустившись, отрезала их от внешнего мира.

Бункер в подвале Белого дома, в котором происходило заседание СНБ, был спроектирован так, что, даже если бы на резиденцию президента США упало несколько ядерных боеголовок, работа Совета не прервалась бы ни на минуту. Лишь зазвенели бы кофейные и чайные чашечки на столах зала заседаний.

Обсудив спектр американо-германских отношений, члены СНБ сосредоточили свое внимание на проблемах Центральной Америки. Левые повстанцы все более вызывающе вели себя в Гондурасе. По мнению госсекретаря Говарда Тайсона, если Соединенные Штаты не возьмут ситуацию под контроль, там начнется кровопролитная гражданская война.

Президент посмотрел на Джима Коэна.

– Мы уже обратились к Кубе и Никарагуа, – сообщил собравшимся помощник по вопросам национальной безопасности. – Мы хотим знать, могут ли они отстаивать в Гондурасе интересы США. Все-таки нам самим прямо вмешиваться в дела региона не слишком удобно. К следующему заседанию у меня будет список мер, которые Куба и Никарагуа сочтут возможным проводить в Гондурасе. Тогда, думаю, можно будет выработать конкретный план действий.

Предложение Джима не вызвало возражений. Оно было вполне разумным. К тому же каждый член СНБ понимал, что вариант, высказанный Коэном, был предварительно одобрен президентом.

Много времени ушло на обсуждение проблем модернизации порядком устаревшего десантного флота Соединенных Штатов, американских военных баз в Корее, отношений с Тайванем.

Наконец пришла пора решать текущие вопросы.

Джон Пенн зачитал проект распоряжения о выделении высокопоставленным сотрудникам аппарата Белого дома специального особняка, в котором они могли бы в конфиденциальной обстановке встречаться с нужными людьми – как иностранцами, так и американскими гражданами.

При обсуждении предыдущих вопросов повестки дня члены Совета национальной безопасности словно разыгрывали благопристойную светскую пьесу, много раз ставившуюся на сцене, причем каждый знал свою роль назубок. Но тут их словно подменили.

Первым встал на дыбы директор ЦРУ Ричард Скаукрофт.

– Конгресс и так упрекает администрацию в том, что мы живем не по средствам. Члены комитетов Сената и Палаты представителей по разведке знают, что у ЦРУ, ФБР, Агентства национальной безопасности, разведок всех видов Вооруженных сил имеются соответствующие помещения для конспиративных встреч. Нас не поймут, если решим потратить деньги налогоплательщиков на еще один такой же дом свиданий!

– Но ведь мы не станем обнародовать это решение, – деловито заметил глава аппарата сотрудников Белого дома Джон Сигрэм. – Мы проведем его точно так же, как любое другое секретное решение СНБ. А финансироваться проект будет из специальных президентских фондов, которые неподотчетны людям с Капитолийского холма.

– Чушь, – пренебрежительно заметил директор ЦРУ. – Вашингтон – большая деревня. Да что там деревня – просто улица, на которой все прекрасно знают, что творится у соседей. Мы сядем в лужу, только и всего.

Директор Федерального бюро расследований Эдвард Маски поднял вверх руку, привлекая к себе внимание.

– Мистер Скаукрофт правильно заметил, что Вашингтон – большая деревня. Действительно, нравы у нас в столице просты и патриархальны. Даже чересчур. Никто не считает зазорным играть в карты, встречаться с девчонками в служебных офисах, распивать там же виски.

Директор ФБР многозначительно прокашлялся.

Члены СНБ с усмешкой переглянулись. У всех на памяти был недавний скандал, в котором оказался замешан спикер Палаты представителей республиканец Тим О’Брайен. Случайно задержавшаяся в его офисе на Капитолии уборщица стала невольной свидетельницей оргии, в которой главными действующими лицами были сам О’Брайен, две его секретарши и друг О’Брайена со времен учебы в колледже, крупный торговец недвижимостью из Техаса. Расшалившиеся спикер и его друг попытались сорвать одежду с уборщицы, однако она вырвалась и убежала. Это происшествие стоило уборщице разорванных чулок и свитера, а О’Брайену – его поста.

Директор продолжал:

– Поэтому меня беспокоит вопрос: а не смогут ли использоваться запрашиваемые помещения для аморальных мероприятий сотрудников аппарата президента и их секретарш, любовниц и подруг?

Маски внимательно смотрел на Коэна, но по лицу помощника по национальной безопасности, невозмутимому и равнодушному, нельзя было угадать, как он смотрит на все это.

Остальные члены СНБ недоуменно переглядывались между собой. Намеки Маски были слишком дерзкими. Если он действительно что-то пронюхал, снова будет скандал и крупные разоблачения. Ну, а если его подозрения лишены основания? Тогда ему придется поплатиться своим постом. Джон Пенн не из тех, кто забывает о выпадах в свой адрес. Его аппаратчики должны быть безупречны, как жена Цезаря.

Председатель Комитета начальников штабов генерал Джим Глэвин постучал по столу остро заточенным карандашом:

– Я считаю, что выделение сотрудникам аппарата администрации специального помещения вызовет трения между всеми разведывательными органами США. Не спорю, – многозначительно поднял вверх указательный палец правой руки генерал, – может быть, распоряжение президента и оправдано, но… пользы от его принятия будет куда меньше, нежели вреда.

Все взоры устремились на президента. За ним было решающее слово.

Джон Пенн всю жизнь исповедовал правило: «Твердый тон – самый верный». Он считал, что во многом благодаря неуклонному следованию этому принципу стал президентом США. Все попытки давления он смело отметал.

– Я утверждаю данное распоряжение, – проговорил он.

Каждое слово Пенн произносил энергично, словно вбивая гвозди в полированную поверхность тяжелого дубового стола. Стол этот был вывезен из замка наследственного пэра Англии Вильяма Суффлока. «Дубовый период», времена короля Якова.

Ливан (Бейрут)

Словно очнувшись, Олег кинулся к дивану, на котором был убит Аун, и начал резать его обивку на длинные ленты.

Всего у него вышло восемь лент. Он связал их. Получился достаточно длинный прочный жгут.

Взяв его в руки, Смирнов подбежал к окну. Он хотел выбить его ударом ноги, но сообразил, что, услышав звон вылетающего стекла, боевики «Аль-Джихада» догадаются, каким образом он решил спасти свою жизнь, и осторожно раскрыл окно.

Под подоконником Олег обнаружил небольшой металлический кронштейн, на котором крепилась мраморная плита. Он быстро просунул конец жгута под кронштейн и обвязал его двойным узлом.

После этого Смирнов выкинул жгут в окно и перекинул ногу через подоконник.

В ту же секунду в дверь неистово заколотили. Телохранители Ауна били в нее прикладами автоматов. Дверь трещала, но пока не поддавалась.

Свободный конец жгута доставал до подоконника окна в номер, находившийся этажом ниже. Энергично работая руками, Олег спустился на два с половиной метра и начал раскачиваться на жгуте.

Оттолкнувшись от стены, он выставил вперед обе ноги и, пробив стекло, влетел в окно. Запутавшись ногами в задернутых занавесках, Олег не смог удержать равновесия и упал на пол, рассыпая вокруг блестящие осколки.

В номере царил полумрак. Когда глаза Смирнова привыкли к нему, он рассмотрел сидевшего на кровати мужчину. По лицу его вполне можно было принять за араба. К нему приникла обнаженная девушка, почти девочка, с маленькими грудями и чрезвычайно изящным овальным лицом. При виде непрошеного гостя, она с испугом отпрянула от своего партнера.

В правой руке мужчины переливался вороненой сталью американский «кольт». Олег замер, сидя на полу. Он не шевелился, зная, что одного выстрела «кольта» достаточно, чтобы голова его разлетелась, как арбуз при падении на асфальт с высоты десятиэтажного дома.

США (Вашингтон)

После заседания Совета национальной безопасности Джон Пенн попросил остаться Коэна и Сигрэма.

Поднявшись, чтобы выпустить членов СНБ, тяжеленные бронированные двери снова надежно отрезали помещение от внешнего мира.

– Я хотел бы обсудить с вами те кадровые перемещения в составе аппарата Совета национальной безопасности, которые должны произойти в ближайшее время, – сказал президент.

Джон Сигрэм с готовностью положил перед ним тонкую папку. Речь шла о замене стареющих сотрудников аппарата и тех, кто не прошел очередной квалификационный экзамен, более молодыми и талантливыми.

– Хорошо, что среди кандидатов на эти должности много выпускников Принстона, Йельского университета и Калифорнийского института технологии, – одобрил выбор Сигрэма президент. – Их приход должен встряхнуть аппарат Совета, заставить остальных работать с двойной отдачей.

Сигрэм почтительно наклонил голову. Директива президента отпечаталась в его мозгу. Он немедленно начнет добиваться ее претворения в жизнь.

Достав длинную сигарету и аккуратно размяв ее, президент отклонил попытку Коэна поднести огонь и сам прикурил от зажигалки, подаренной лидером компартии Китая. На черной лаковой поверхности прилежный художник золотом изобразил сценки из средневековой истории Китая. Выписанные тончайшими кисточками из куньих и рысьих волосков, рисунки получились на диво четкими и изящными.

– А что вы думаете по поводу… – президент помедлил, подыскивая слово, – по поводу выходки Маски?

Коэн пожал плечами. Стоит ли обращать внимание на эту чепуху? Характер работы директора ФБР таков, что он рано или поздно начинает видеть вокруг преступников, мошенников и убийц. Ему кажется, что именно они, а не честные и законопослушные граждане составляют большинство населения страны.

– Вы знаете, господин президент, я с самого начала был против назначения Маски на пост директора ФБР, – заявил Сигрэм. Он смотрел прямо в глаза Пенну. – Разумеется, луизианского сенатора Говарда Мосбакера, обеспечившего вам голоса южных штатов во время выборов, следовало щедро отблагодарить. Но мне кажется, что мы все же просчитались, назначив на пост директора ФБР его земляка и закадычного друга.

– Меня интересует ваше отношение к сегодняшним выпадам и намекам Маски, – с ноткой нетерпения отозвался Пенн.

– Я не удивлюсь, если узнаю, что Маски сам выпивает и забавляется с женщинами у себя в кабинете. Но убедиться в этом практически невозможно. А наличие бдительных помощников и охраны исключает любую возможность вынести сор из избы.

Сигрэм доверительно наклонился к самому уху Пенна и зашептал:

– Помню, увидев Маски впервые, я сразу заметил в его лице что-то предательское, хитрое. Согласитесь, мошенник смеется не так, как честный человек, лицемер плачет не теми слезами, какими плачет человек искренний. Всякая фальшь – это маска, и как бы хорошо она ни была сделана, ее всегда можно отличить от истинного лица. Если присмотреться внимательно.

Джон Пенн поморщился:

– Ты всегда любил нагнетать страсти. Этот грешок водился за тобой еще в те годы, когда мы были студентами Йельского университета.

– Да, меня даже дразнили, называя «Увеличительным стеклом», подразумевая мою склонность к преувеличениям, – с готовностью согласился Сигрэм. – Дай Бог, чтобы мои опасения в отношении Маски не оправдались. Я сам мечтаю об этом!

Президент посмотрел на Коэна.

– А что думаешь ты?

– Маски повел себя не лояльно по отношению к вам, – нахмурился помощник. – Разумеется, он совсем не обязан смотреть вам в рот. Но зачем предложение, исходящее от президента, встречать сразу в штыки! Мне кажется, вам следует при случае обратить внимание директора ФБР на необходимость вести себя более сдержанно.

* * *

Патрульный «кадиллак» не спеша ехал по вашингтонскому Джорджтауну. Солнце уже село, в ярком свете уличных фонарей были хорошо видны белые виллы в викторианском стиле, ровные газоны, площадки для гольфа.

– Я уже несколько тысяч долларов вложил в то, чтобы лужайка перед моим домом выглядела так же, как здесь, но что толку! – завистливо вздохнул сержант Мерфи. – Как ни бились планировщики и озеленители, она ни в какое сравнение не идет со здешними!

– Чего же ты хочешь! – с видом человека, знающего, где зарыта собака, усмехнулся сидевший за рулем сержант Соренсен. – Для того, чтобы получился отличный газон, в него не требуется вкладывать денег. Его нужно лишь регулярно подстригать – как минимум две сотни лет подряд.

Полицейские замолчали. В их задачу входило обеспечивать спокойствие и безопасность жителей Джорджтауна. Дело это было очень ответственное, потому что жили здесь сплошь богачи и влиятельные политики. Случись ограбление, драка, поджог или другой инцидент – и обоим сержантам придется навсегда распрощаться со службой в полиции.

Соренсен в основном поглядывал по сторонам, а Мерфи время от времени бросал взгляд на экран специального радара. После того как большинство тюрем в Америке было ликвидировано и заключенные стали отбывать свои сроки по месту жительства, приходилось особенно пристально следить, чтобы ни один из них не забрел в район богатых вилл. У каждого такого заключенного на щиколотку надевался особый магнитный браслет. Если человек с таким браслетом попадает в поле зрения радара, установленного на патрульном «кадиллаке», на экране замигает зеленый сигнал.

…Повернув направо у большого особняка, принадлежавшего наследникам Малькольма Форбса, полицейские покатили по длинной аллее, обсаженной буками.

Слева проплыл величественный силуэт средневекового замка. Круглые башенки с островерхими крышами торчали над зубцами красноватых стен. Через ров, окружающий замок, был перекинут дубовый подъемный мост. Казалось, вот-вот затрубят трубы, и из замка выступит кавалькада рыцарей в боевом облачении. Или выйдет герольд в мантии, подбитой соболями, и, подбоченясь, зачитает окрестным поселянам указ владельца замка.

– Ничего себе домишко отгрохал Майкл Робсон, – покачал головой сержант Мерфи. – Да копи я всю жизнь, денег и на одну башенку его замка не хватит.

– Робсон талант в своем роде, – ухмыльнулся Соренсен.

– Все догадываются, что свое богатство он нажил не совсем чистыми руками, но поди докажи. А этот замок он закупил во Франции. Его разобрали по кирпичику, погрузили на корабль, привезли сюда и снова собрали.

– У него там, наверное, целый гарем, – мечтательно вздохнул Мерфи.

– Зря так считаешь, – передернул плечами сержант. – Робсон однолюб. Его женщина – тоже из Доминиканской Республики. Ослепительная красавица. По уму, говорят, переплюнет любой компьютер. Но лично меня на такую ЭВМ не тянет.

Соренсен прибавил газу, и вскоре французский замок Майкла Робсона пропал из виду.

* * *

Майкл Робсон удобно расположился в венецианском кресле эпохи Возрождения и поднес к пухлым губам бокал с ромом. Сначала он поднял его до уровня глаз, посмотрел, как отражается в нем свет роскошной люстры, сработанной итальянцем Месонье, придворным мастером Людовика XV. Эта люстра стоила Майклу больше, чем несколько «роллс-ройсов». Понюхал, пригубил, медленно смакуя терпкую ароматную влагу, и спросил секретаря:

– Почему задерживается Дик?

Секретарь медлил с ответом. Робсон поднял на него тяжелый взгляд. Тот вздохнул:

– Этого идиота задержала полиция. Превышение скорости.

Робсон раздраженно поставил бокал с ромом на мраморный столик шестнадцатого века, расплескав напиток:

– Это будет последнее задание Дика. Больше я никогда не стану прибегать к его услугам.

– Он начал пить, – пожал плечами секретарь. – Теряет контроль над собой.

– С чего бы это? – удивился Робсон. – Сотрудничая со мной, Дик стал богатым человеком. Чего ему не хватает?

– Именно потому и стал пить, что разбогател, – усмехнулся секретарь. – Волнуется, боится разоблачения. Не дай Бог, у него сдадут нервы, – многозначительно закончил он.

Робсон потянулся к бутылке, плеснул в бокал немного рома. Это был специальный сорт, не имеющий названия. Сахарный тростник для него выращивали на принадлежащей Робсону небольшой плантации на склонах горы Дуарте в Доминиканской Республике. Высокогорье, близость к солнцу, особый микроклимат и роза ветров делали ром потрясающим. В год его выпускалось не больше ста бутылок. Этого вполне хватало как для самого Робсона, так и для тех его гостей, которых он принимал на высшем уровне.

Пригубив из бокала, Робсон мрачно проговорил:

– Пусть с Диком поговорит Джо! Нет, убивать его не надо, – пробурчал он, заметив, как секретарь выразительно провел ребром ладони по горлу. – Достаточно будет устного внушения!

Робсон кивнул, и секретарь исчез, словно провалившись под персидский ковер. Несмотря на потертости и в целом непрезентабельный вид, ковру на самом деле не было цены. Это был так называемый «охотничий ковер» из Ирана. Мастера, работавшие по заказам членов правившей тогда династии Тимуридов, изобразили на нем охоту на льва.

Известно, что Коран запрещает мусульманину изображать живые существа. Нарушив это вето, древние художники достигли поразительного правдоподобия. Робсон нисколько не жалел, что выкинул за ковер несколько миллионов. Когда он ступал по нему, ему иногда казалось, что львы и нападающие на них всадники шевелятся, словно живые. Современным художникам недоступно подобное мастерство. Поэтому они предпочитают абстрактное искусство.

* * *

Джим уже убирал со стола в сейф бумаги, когда зазвонил телефон. Прежде чем взять трубку, он взглянул на дисплей аппарата. На нем горело: «Межправительственная связь. Звонок из-за рубежа».

Коэн снял трубку и услышал знакомый голос телефонистки Белого дома:

– Звонит премьер-министр Польши Тадеуш Пясецкий, сэр!

– Помощник президента США по вопросам национальной безопасности Джим Коэн слушает.

Джим знал, что польский премьер-министр получил экономическое образование в Гарварде, и не замедлял темп речи, стараясь лишь сделать ее более отчетливой.

С первых же слов польского премьера Джим понял: речь пойдет о западных землях Польши. Отторгнутые в свое время Германией, они были присоединены к Польше в результате второй мировой войны по требованию Сталина. После того как к власти в Польше пришла «Солидарность», Западная Германия была объединена с Восточной, а коммунистическая система распалась, вопрос о западных землях стал преследовать польских лидеров неотвязным кошмаром. Кое-кто в руководстве Германии не скрывал, что собирается добиваться реконструкции довоенных границ. Поляки всеми силами противились этому. При этом и те, и другие искали поддержки у Соединенных Штатов. Правда, поляки делали это куда более настырно, чем немцы. В частности, минимум раз в неделю премьер-министр или президент Польши звонили в Вашингтон и беседовали с Джимом, вице-президентом или даже самим Пенном. Звонок сегодня был из этой серии.

Джим Коэн несколько опешил от такого предложения. Неужели положение стало настолько критическим, что поляки готовы поступиться частью суверенитета над западными землями в пользу США, лишь бы они не достались Германии. Будь на месте Джима другой человек, он тут же сообщил бы о предложении Пясецкого президенту США, потребовал бы созыва Совета национальной безопасности, и Вашингтон превратился бы во взбудораженный улей.

Но у Джима Коэна был свой собственный взгляд на польскую проблему. Поэтому он ограничился лишь тем, что пожелал Пясецкому приятно провести остаток ночи (польский премьер позвонил в Вашингтон в два часа ночи по варшавскому времени) и пообещал немедленно сообщить о его предложении руководству Соединенных Штатов.

Положив трубку, Джим пересчитал папки с секретными документами, положил их в сейф и захлопнул бронированную дверцу. После этого торопливо накинул пиджак и быстрым шагом направился к служебному выходу.

Пока Коэн шел, охранники успели предупредить его личного шофера. В этот момент над Вашингтоном разразилась короткая, но яростная летняя гроза. Стоявший у входа агент секретной службы раскрыл большой черно-белый зонтик и довел Коэна до его черного «кадиллака».

Шофер вопросительно посмотрел на Джима. Тот молча кивнул. Это означало: ехать домой.

Миновав контрольно-пропускной пункт Белого дома, шофер резко увеличил скорость.

Джим рассеянно наблюдал за тем, как на мгновение появился справа и тут же исчез «Карандаш» – памятник Вашингтону, проплыли массивное здание Национального музея естественной истории, белый купол Капитолия.

В этот момент зазвонил телефон.

– Коэн, – произнес Джим в прохладную трубку радиотелефона.

– Хелло, Джим! – услышал он голос президента. – Что там происходит в Польше?

«Все понятно, – подумал Коэн. – Агентство национальной безопасности, как обычно, записало мой разговор с Пясецким на магнитофон, а генерал Смит не преминул отослать эту ленту президенту».

Между Джимом и главой АНБ генералом Смитом с самого начала сложились крайне напряженные отношения. Помощник президента откровенно третировал генерала, добиваясь, чтобы все его функции сводились лишь к прослушиванию и записи телефонных и телеграфных переговоров, и не более того. «Политику, – любил подчеркнуть Коэн в присутствии Смита, – должны делать политики». Генерал бесился и мстил помощнику президента тем, что время от времени пытался выставить его перед главой Белого дома в невыгодном свете. Возможности для этого у Смита были большие, недаром его ведомство могло подслушать любой разговор на территории Соединенных Штатов и за ее пределами.

Коэн кратко изложил Пенну суть предложения Пясецкого, при этом добавил:

– Считаю, не стоит тратить время для обсуждения этой проблемы.

– Почему? – спросил президент.

Черный «кадиллак» помощника по вопросам национальной безопасности вырвался из застроенного правительственными зданиями Даунтауна – «Нижнего Города» – на просторы авеню Джорджия.

– Потому что по конституции вы не можете решить этот вопрос. Его все равно придется ставить на обсуждение в Конгрессе. И как бы вы ни давили на конгрессменов, большинство из них все равно выскажутся против принятия польского предложения. Изоляционизм силен сейчас в Америке, как никогда. У Соединенных Штатов хватает своих проблем, чтобы взваливать на плечи еще и часть польских. Рано иди поздно западные земли Польши все равно отойдут к Германии. На войну же с немцами не согласится в Америке никто!

Некоторое время президент молчал. Коэну даже показалось, что он попросту прервал связь.

– Нам надо в любом случае встретиться и обсудить эту проблему, – заявил, наконец, Джон Пенн.

– Вы только что услышали мою точку зрения на польский вопрос, – довольно сухо отозвался Джим. – Она полностью совпадает с мнением большинства Конгресса. В течение года или даже раньше западная Польша будет воссоединена с Германией. Помешать этому может только война. К тому же, – сердито передернул плечами Коэн, – когда вы брали меня на работу, я поставил одно-единственное условие: вечера я должен проводить дома, в кругу семьи. Сейчас я как раз еду домой, к детям. У вас есть ко мне еще вопросы, господин президент?!