Текст книги "Тишина"
Автор книги: Питер Хёг
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)
3
Для обычного слуха и сознания Копенгаген со всеми своими предместьями раскинулся в горизонтальной плоскости в разные стороны от центра города. Касперу же всегда казалось, что город расположен на внутренней стороне воронки.
Наверху, у края, там, где свет, и воздух, и морской бриз, шелестящий в кронах деревьев, находятся Клампенборг и Сёллерёд, ну и, может быть, Хольте и Вирум. Уже у Багсверда и Гладсаксе начинается спуск, а где-то в глубине находится Глоструп. Над пустынями его скромных одноэтажных коттеджей разносится клаустрофобическое эхо. Глоструп и Видовре – это преддверие Амагера, а там уж и вовсе начинается фановая труба.
Знаменитая польская монахиня Фаустина Ковальская как-то сказала, что если усердно молиться, то можно и в Аду устроиться со всеми удобствами. Раньше Каспер всегда считал, что эта святая так говорила, потому что никогда не бывала в Глострупе. Теперь он прожил здесь шесть месяцев. И полюбил эту жизнь.
Он любил гриль-бары. Танцевальные школы джиттербага. Юных последователей «Ангелов ада». Похоронные бюро. Колбасу для жарения в витринах мясных лавок. Дисконтные магазины. Необычно освещенные палисадники. Экзистенциальный голод на лицах, которые попадались ему на улицах, голод на смысл жизни – ему самому это было не чуждо. И иногда это узнавание совершенно противоестественным образом делало его счастливым. Даже сейчас, на краю пропасти. Он вышел из автобуса на главной улице Глострупа, невероятно счастливый, но ужасно голодный. Так больше продолжаться не может. Даже Будда и Иисус постились лишь тридцать – сорок дней. И потом говорили, что больше – это уже не смешно. Он остановился у китайского ресторана на углу Сиеставай и незаметно заглянул внутрь. Сегодня работала старшая дочь. Он вошел в ресторан.
– Я пришел попрощаться, – сказал он. – Получил приглашение. Из Бельгии. Цирк Карре. Варьете «Зебрюгге». Потом американское телевидение.
Она склонилась над барной стойкой.
– Следующей весной я приеду за тобой. Я куплю остров. Поблизости от Рюу Кюу. Построю для тебя пагоду. У журчащего источника. У поросших мхом скал. Хватит стоять у фритюрницы. Мы будем смотреть, как заходит солнце, а я буду импровизировать.
Он склонился к ней и запел:
Двое водителей грузовика перестали жевать. Девушка серьезно смотрела на него из-под мягких, изогнутых иссиня-черных ресниц.
– И что же, – спросила она, – ты хочешь получить взамен?
Он опустил голову, так что его губы почти коснулись ее уха. Белого-белого. Словно меловой утес. Изогнутого, словно раковина мидии с острова Гили Траванган.
– Порцию жареных овощей, – прошептал он. – С рисом и тамари. И мою почту.
Поставив еду на стол, она скользнула прочь, словно храмовая танцовщица при дворе в Джакарте. Потом вернулась назад с ножом для бумаги и положила перед ним стопку конвертов.
Частных писем не было. Он не стал открывать остальные конверты. Но некоторое время посидел, перебирая их, задерживая каждый из них на мгновение в руке, прежде чем уронить на стол. Он вслушивался в их свободу, подвижность, дух странствий.
Среди писем оказалась открытка с приглашением на выставку современной итальянской мебели, где даже бокал «спуманте» не смог бы скрыть от вас тот факт, что сидеть на этих креслах и диванах так неудобно, что без специалиста по мануальной терапии до дома вам будет не добраться. Конверты мрачного вида от коллекторских агентств с обратным адресом в районе Нордвест. Билеты на премьеру в новую оперу на острове Докёэн. Дисконтные проспекты от американских авиакомпаний. Письмо из английского издательства по поводу справочника «Великие имена в комедии XX века». Все это он оставил без внимания.
Где-то зазвонил телефон. Девушка возникла перед ним с телефонной трубкой на маленьком золотистом лакированном подносе.
Они с Каспером посмотрели друг на друга. В качестве почтового адреса он всегда указывал абонентский почтовый ящик на Гасверксвай. Оттуда ему два раза в неделю приносили письма и бандероли в этот ресторанчик. В Отделе регистрации населения был указан адрес «для передачи» цирку «Блафф» на Грёндальс Парквай. Там он раз в две недели забирал письма из государственных учреждений. Почтовая компания обязана была сохранять конфиденциальность. Соня с Грёндальс Парквай умерла бы на костре за него. Найти его было невозможно. Даже налоговая инспекция вынуждена была сдаться. Теперь кто-то все-таки до него добрался. Он снял трубку.
– Вы не возражаете, если мы приедем через четверть часа?
Это была светловолосая женщина.
– Не возражаю, – ответил он.
Она повесила трубку. Он сидел, слушая гудки.
В справочной он узнал телефон больницы Биспебьерг. Его соединили с детским психиатрическим отделением. Туда и в Центр школьной психологии направляли практически всех детей из Копенгагена и пригородов.
Дежурная отделения соединила его с Ван Хессен.
Она была профессором детской психиатрии, вместе с ней он занимался некоторыми из самых сложных детей. Процесс этот для детей был целительным. Для нее же он был весьма непростым.
– Это Каспер. Ко мне приходили мужчина, женщина и ребенок. Девочка десяти лет, зовут КлараМария. Они говорят, что это ты их направила ко мне.
Она была слишком удивлена, чтобы задавать какие-либо вопросы.
– У нас не было ребенка с таким именем. Во всяком случае, пока я здесь работаю. И мы никогда не дали бы направление. Без предварительной договоренности.
Она начала воспроизводить в памяти болезненные части прошлого.
– К тебе, – продолжила она, – мы при любых обстоятельствах постарались бы не направлять. Даже если бы у нас была предварительная договоренность.
Где-то на заднем плане играло фортепианное трио ми-бемоль мажор Шуберта. На переднем плане жужжал компьютер.
– Элизабет, – сказал он, – ты что, пишешь объявление о знакомстве?
Она задержала дыхание.
– Объявления – это слишком узкий канал, – продолжал он. – Любовь требует от человека, чтобы он открылся. Нужна большая сфера общения, чем Интернет. Тебе бы подошла двигательная терапия. И что-нибудь для голоса. Я мог бы давать тебе уроки пения.
Ответа не последовало. В тишине он услышал, как на скрипке играет Исаак Штерн. Нежное – очень нежно. Жесткое – очень жестко. Техника без всякого напряжения. И печаль на грани невыносимого.
Рядом с ним кто-то стоял, это оказалась девушка. Она положила перед ним листок бумаги. Он был чистый.
– Песня, – попросила она, – стихи. Запиши их.
4
«Конюшни и ателье Дарфа Блюноу» занимали четыре здания, стоящих по периметру большого двора: административное здание с тремя маленькими офисами, двумя раздевалками и спортзалом. Восьмиугольный тренировочный манеж. Низкий манеж, за которым располагались конюшни, площадки для прогулок и тренировки на корде. Здание с цехами, швейной мастерской и складом на чердаке.
Бетонный двор покрывал тонкий слой тихой чистой дождевой воды. Каспер остановился в воротах. Выглянуло солнце, на мгновение стих ветер. Поверхность воды застыла зеркалом. У края зеркала стояла черная «вольво».
Он вышел на середину двора и остановился по щиколотку в воде. Ботинки и носки впитывали воду как губка. Все равно что брести по фьорду у гавани Рёрвиг, напротив циркового шатра, первого мая.
Дверь машины открылась, и девочка засеменила вдоль стены дома. Она была в темных очках. За ней – светловолосая женщина. Подойдя к зданию, он открыл им дверь.
Он вышел на манеж, на рояле горела маленькая лампа. Он зажег верхний свет.
В помещении находился четвертый человек – мужчина. Должно быть, его впустил Даффи. Мужчина сидел в шестом ряду, заслоняя собой запасной выход, – пожарным бы это не понравилось. К одному его уху было что-то прикреплено, освещение не позволяло разглядеть – возможно, слуховой аппарат.
Каспер раскрыл складной стул, взял женщину под руку и отвел ее к краю манежа.
– Я должна быть рядом с ней, – сказала она.
Он улыбнулся ей, ребенку, мужчине у запасного выхода.
– Вы будете сидеть здесь, – сказал он спокойно. – Иначе уходите.
На мгновение она замерла. Потом села.
Он вернулся к роялю, сел, снял ботинки и носки, отжал воду. Девочка стояла совсем близко. Он открыл крышку рояля. Атмосфера была несколько напряженной. А ведь так важно излучать свет и радость! Он выбрал арию из Гольдберг-вариаций.[7]7
Произведение И. С. Баха.
[Закрыть] Написанных, чтобы облегчить бессонные ночи.
– Меня похитили, – проговорила девочка.
Она стояла вплотную к роялю. Лицо ее было бледным. Тема приобрела тональность, похожую на тональность фуги, – ритмичную, словно шаг гуанако, убаюкивающую, словно колыбельная.
– Я увезу тебя, – сказал он.
– Тогда они что-нибудь сделают с моей мамой.
– У тебя нет мамы.
Казалось, что голос его принадлежал другому человеку.
– Ты просто не знал этого, – ответила она.
– Что, она тоже у них?
– Они могут найти ее. Они всех могут найти.
– А полиция?
Она покачала головой. Женщина выпрямилась. Маленький проигрыватель, который он использовал для утренних тренировок, стоял на рояле. Он выбрал диск, повернул проигрыватель так, чтобы мужчина и женщина оказались на одной оси с ним. Потом отвел девочку в звуковую тень и встал перед ней на колени. За его спиной Рихтер брал первые аккорды так, как будто взялся мостить рояль.
– Как ты заставила их привезти тебя сюда?
– Иначе я бы не сделала то, о чем они просили.
– Что именно?
Она не ответила. Он начал снизу. Напряжение в икрах, ногах, ягодицах, бедрах и в низу живота повышено. Но не судорожное. Сексуального насилия или чего-нибудь в этом роде не было. Это вызвало бы стаз или скрытое напряжение – даже у нее. Но прямо над solar plexus,[8]8
Солнечное сплетение (лат.).
[Закрыть] где диафрагма соединяется с брюшной стенкой, тело девочки было сковано. Двойная крестцово-позвоночная мышца была стянута, словно два стальных троса.
Ее правая рука, невидимая зрителям, поймала его левую. Он почувствовал в ладони комочек плотно сложенной бумаги.
– Найди мою маму. И приходите вдвоем за мной.
Музыка затихла.
– Ложись, – сказал он. – В тех местах, где касаются мои пальцы, будет больно. Ты должна прочувствовать боль и прислушаться к ней. Тогда она пройдет.
Звук возник снова. Рихтер играл так, словно хотел продавить клавиши сквозь железную раму рояля. Женщина и мужчина встали.
– Где они тебя держат, – спросил он, – где ты ночуешь?
– Не спрашивай больше ни о чем.
Пальцы его нашли мышечный узел, двусторонний, под scapula.[9]9
Лопатка (лат.).
[Закрыть] Он прислушался к нему и услышал такое огромное страдание, о котором ребенку знать не положено. Белая, страшная ярость начала подниматься в нем. Женщина и мужчина вышли на манеж. Девочка выпрямилась и посмотрела ему в глаза.
– Ты сделаешь, как я говорю, – произнесла она тихо. – Или больше меня не увидишь.
Он поднял руки к ее лицу и снял темные очки. Удар был нанесен в край брови, кровь под кожей стекла вниз и собралась над челюстной костью. Глаз, похоже, поврежден не был.
Она встретилась с ним взглядом. Не моргая. Взяла из его рук очки. Надела их.
Он открыл им дверь.
– Очень важно, чтобы между занятиями не было больших перерывов, – заметил он. – Особенно вначале. Было бы хорошо, если бы она смогла прийти завтра.
– Она учится в школе.
– Лучше всего работать, зная все обстоятельства, – продолжал он. – В каких условиях она живет, разведены ли родители, существуют ли какие-нибудь проблемы – любая подобная информация была бы кстати.
– Мы только сопровождаем ее, – ответила женщина. – Нужно сначала получить разрешение семьи.
Лицо девочки было бесстрастным. Каспер сделал шаг в сторону, машина покатилась по воде.
Он засунул руку в карман за сложенным листком бумаги. Нащупал игральную карту. Достав ручку, записал номер автомобиля. Чтобы не забыть. После сорока кратковременная память становится все хуже и хуже.
Он почувствовал холод снизу. И вспомнил, что он босиком. К ступням прилипли манежные опилки.
5
Вагончик, где он жил, стоял за манежем, рядом с электрическим и водораспределительным щитами. Он зажег свет и сел на диван. Оказалось, что девочка дала ему листок формата А5, сложенный во много раз и спрессованный в маленький, очень твердый пакетик. Он осторожно развернул его. Это была почтовая квитанция. На обратной стороне она что-то нарисовала и написала несколько слов.
Это было похоже на детскую версию пиратской карты. На ней был изображен дом и что-то похожее на сарайчики для садовых инструментов по обе стороны от него, под домом было написано «больница». Еще ниже – три слова: «Акушерка Лоне» и «Каин». И больше ничего. Он перевернул листок и стал читать текст самой квитанции. Отправителем была она сама, она написала только свое имя – КлараМария. Имя и фамилию адресата он сразу прочитать не смог, потому что мозг его стал отключаться. Закрыв глаза, он некоторое время сидел, подперев голову руками. После этого прочитал имя и фамилию полностью.
Он встал. С нотной полки достал маленькое переплетенное издание «Klavierbuchlein»[10]10
«Клавирная книжечка» (нем.).
[Закрыть] Баха и открыл его. Внутри это была не «Klavierbuchlein» – там лежал паспорт, между последними страницами был вложен листок с несколькими телефонными номерами.
Он взял телефон к дивану и набрал первый из номеров.
– Приют Рабий.
Голос был молодой, прежде он его не слышал.
– Это говорит главный врач города, – сказал он. – Можно поговорить с заместителем директора?
Прошла минута. Потом чье-то тело приблизилось к телефону.
– Слушаю.
Это был аппетитный голос. Год назад он встречался с его обладательницей. Если бы он попробовал тогда откусить кусочек, то это вполне могло бы стоить ему и верхних и нижних зубов. Но не сейчас. Сейчас голос был хриплым и почти безжизненным от горя.
Он повесил трубку. Он услышал только одно слово, этого было достаточно. Это был голос человека, у которого пропал ребенок.
Он набрал следующий номер.
– Международная школа.
– Это Каспер Кроне, – сказал он, – вожатый отряда «Вольные птицы». У меня информация для одного из моих маленьких скаутов, КларыМарии: мы перенесли собрание патруля.
Голос откашлялся, пытаясь собраться с мыслями. Пытаясь, несмотря на неожиданность, вспомнить, какие инструкции он получал и что следует говорить.
– Она на несколько дней уехала в Ютландию. К каким-то родственникам. Ей что-нибудь передать, когда она вернется? Вы оставите свой номер телефона?
– Передайте только скаутский привет, – ответил он. – Из Баллерупского отделения.
Он откинулся на спинку дивана. Посидел так некоторое время. Пока все не стало как обычно. За исключением собравшегося в одной точке в груди комка холода и страха.
6
С тех пор как в середине XIX века в Париже Джеймс Стюарт-старший дал себя гильотинировать, после чего, подняв свою отрубленную голову, покинул манеж цирка Медрано под апокалиптические овации, никому не удавалось перенести смерть на сцену – труднее этого не было ничего. Каспер безуспешно пытался в течение двадцати лет и всегда чувствовал свое бессилие – вот и сейчас тоже.
Он перешел Блайдамсвай и вошел в один из боковых подъездов со стороны Фэлледпаркен. Государственная больница была словно серое цирковое закулисное пространство в царстве мертвых: приглушающие звуки белые занавеси, нагота пациентов, одетые в форму служащие. Иерархия. Характерные роли. Полированная сталь повсюду. Звуки работающих где-то поблизости невидимых аппаратов. Вкус адреналина во рту. Близость к последней черте.
Он вышел из лифта. Держа в руке игральную карту, он, с трудом разбираясь в белом лабиринте больничных отделений, нашел нужную палату и открыл дверь.
В коридоре висели люминесцентные лампы и было запрещено курить. В палате в голубом облаке табачного дыма парили старинные английские светильники «Бестлайт», на низкой кровати, на матрасе, утопленном в широкую раму вишневого дерева, в обрамлении шелковых подушек по-турецки сидел человек и курил сигарету. Без фильтра, но с его собственными тиснеными золотом инициалами.
– Мне надо быть в суде через полчаса, – заявил он. – Заходи, познакомься с Вивиан Грозной.
Женщине было лет 65, на ней был врачебный халат. Бледная, почти прозрачная кожа, совсем тонкая, сквозь нее он слышал кровь, кровь и жизнь. Она протянула ему руку – сухую, теплую и твердую. Тональность женщины была ля-бемоль мажор, при других обстоятельствах он мог бы слушать ее часами.
– Ты навещал меня всего лишь пять месяцев назад, – произнес больной. – Надеюсь, сегодняшний визит не слишком для тебя обременителен.
– Я выступал в южных странах.
– О тебе ничего не было слышно со времен Монте-Карло. Ты не покидал Данию.
Каспер сел в кресло. В палате лежал ковер «Карзамра», стояли полки с книгами, небольшое пианино, на стенах висели цирковые картины Ричарда Мортенсена,[11]11
Датский художник-абстракционист (1910–1993).
[Закрыть] стоял телевизор – огромный, словно ящик для распиливания женщины.
– Я выгляжу лучше, чем ты ожидал, правда?
Каспер посмотрел на отца. Максимилиан Кроне похудел, по меньшей мере, на пятнадцать килограммов. Очки на его лице казались огромными. Подушки лежали не просто так – без них он не смог бы сидеть.
– Ко мне тут как-то приходил один важный гость. Из Министерства юстиции. Похож на распорядителя похорон. Хотел узнать твой адрес. Я послал его к чертовой матери. Он утверждал, что на тебя заведено налоговое дело. И что-то почище того – в Испании. Он сказал, что WWF занесли тебя в черный список. Это правда?
Больной рассматривал его с удивлением.
– На тебя никогда нельзя было полностью положиться. Но и к суицидальному типу ты никогда не принадлежал.
В руке он держал несколько листков бумаги.
– У Государственной больницы в центре города находятся лаборатории и несколько корпусов. Я консультирую их по страховым делам. Вот почему я могу наслаждаться жизнью в этой пантомиме по мотивам «Тысячи и одной ночи». В то время как пациенты Вивиан истекают кровью в коридорах. Я стащил список экспертов, которых привлекали государственные учреждения и амты.
Листков было пять: сотни две имен, датских и иностранных, названия организаций и имена отдельных людей вперемешку. Одно из имен было подчеркнуто.
Каспер прочитал его, вернул бумагу. Встал, провел ладонями по окружающему его реквизиту палаты. По палисандру модульных книжных полок, по хромированным поверхностям светильников. По белым лакированным рамам больших полотен.
– Это, должно быть, она, – сказал Максимилиан.
В палате висели совсем новые занавески, похожие на театральный занавес. Каспер собрал в руке тяжелую парчу.
– Что такое «отдел Н»? – спросил он.
Где-то в помещении зазвучала легкая нотка страха, как будто кто-то ударил по камертону.
– Его не существует, это все слухи, где ты о нем слышал? Он должен был быть создан в девяностые годы. Совместное детище отдела полиции по борьбе с экономическими преступлениями, мобильной полицейской группы, государственного управления по финансовому контролю и налогового управления. Местных налоговых органов и Антимонопольного совета. Вместе с наблюдательным советом Копенгагенской Фондовой биржи. После массированных поглощений компаний. Чтобы противостоять новым формам преступных доходов. Говорят, они кое-что обнаружили. Что-то серьезное. И держали это в тайне. Что и привело к созданию особого отдела. Я ни хрена в это не верю. И уж во всяком случае, они не стали бы вмешиваться в банальное налоговое дело мелкого мошенника. Где ты слышал об этом?
Серьезные болезни начинаются без каких-либо внешних проявлений, Касперу случалось и прежде замечать это – иногда за многие месяцы до появления видимых признаков. То же произошло и с Максимилианом. В нем что-то изменилось – нечто чужеродное нарушило его звуковую картину.
– Каковы пределы насилия, допустимого по отношению к детям? Как сильно можно ударить ребенка?
– Закон номер 387 от 14 июня 1995 года с дополнениями 1997-го. «К ребенку следует относиться, уважая его личность, и его нельзя подвергать телесному наказанию или другим оскорбительным действиям». На практике это означает, что ты можешь схватить его железной хваткой. Но не можешь ударить ребром ладони. Ты ждешь ребенка?
– Речь идет об ученике.
– Новом маленьком Футите?
Английский клоун Тюдор Холл, он же Футит, первым начал зарабатывать немалые деньги на том, что стал брать ребенка, своего трехлетнего сына, с собой на манеж.
Каспер встал.
– Сколько же, – спросил Максимилиан, – ты должен? Ах да, я знаю, похоронщик сказал. Сорок миллионов. Я заплачу их. Продам все дерьмо. Я могу достать сорок миллионов. Верну свой адвокатский патент. Пойду за тебя в суд. С капельницей и всем прочим. Я им покажу!
Каспер покачал головой.
Рука Максимилиана упала на бумаги.
– Тебя упрячут за решетку! Вышлют! Ты не успеешь с ней встретиться!
Он с трудом добрался до края кровати. Словно гимнаст, делающий на перекладине стойку на руках.
– Злое сердце, – проговорил он хрипло, – не очень хорошо для клоуна. Плюешь на протянутую руку. Теряешь шанс. После того, как она многие годы была вне пределов досягаемости твоего разрушительного воздействия.
Он обернулся к женщине.
– Когда он помрет – а его черед тоже придет, – по его завещанию к гробу приделают колесики. Чтобы он сам мог покатить себя из часовни в крематорий. И чтобы ему не нужно было никого просить.
Гнев его был, как и много раз прежде, величественным. Но физической основы для него уже не осталось. Больной закашлялся – глубоко, безнадежно.
Врач дала ему откашляться, потом осторожно приподняла за плечи. Каспер положил игральную карту на край кровати.
– Если ты по-прежнему знаешь кого-нибудь, кто имеет доступ к Центральному реестру транспортных средств, – сказал он, – тогда ты мог бы найти адрес. По которому зарегистрирован этот номер.
Максимилиан лежал с закрытыми глазами. Каспер пошел к двери.
– Мы смотрели трансляцию из Монте-Карло, – сказал больной. – И вручение премии, и твое представление.
Каспер остановился. Максимилиан протянул руку назад. Взял руку женщины. Лицо его вокруг глаз стало гладким, как у испанского театрального комика.
– Мы хотели, чтобы оно длилось вечно. Все было как в детстве. Это единственное, что никогда не должно кончаться. Любовь. И великие представления.
Отец и сын посмотрели друг другу в глаза. Не осталось никаких масок. Больной смог выдержать это в течение нескольких секунд, потом отвел глаза.
Он коснулся своих волос. Они были рыжими и жесткими, словно барсучья шерсть. Он потянул за них. Это был парик. Голова под ним была лысой как арбуз.
– Не ожидал, да? Сделал его после химиотерапии. Из своих собственных волос. Снимите шляпу. Перед великим художником!
Каспер вернулся к кровати. Обхватил большой лысый череп и притянул его к себе. Он вслушался в тот трагизм, который с годами накапливается вокруг большинства людей. Звук всего того, что могло бы состояться, но так никогда и не состоялось.
Максимилиан застыл в его руках. Через мгновение он высвободился.
– Хватит, – сказал он. – Я чувствую себя Лазарем. Собаки лижут меня. Когда я снова тебя увижу? Через шесть месяцев?
Врач открыла Касперу дверь.
– Эта девочка, – донеслось с кровати, – ученица. Ты из-за нее на самом деле пришел? Разве не так?
Дверь за Каспером закрылась, врач оказалась рядом с ним.
– Я отвезу вас домой, – сказала она.
