Текст книги "Тишина"

Автор книги: Питер Хёг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

7

Тяжелые занавеси были задернуты, жалюзи закрыты, единственный свет в комнате происходил от плоского монитора компьютера и от ночника, стоящего рядом с кроватью. Лицо Максимилиана Кроне было похоже на кожаную маску, на лицо человека из Граубалле.[88]88
  Хранящиеся в музее «Моэсгор» в г. Орхусе останки человека, жившего около двух тысяч лет назад.


[Закрыть] Глаза его были закрыты. За прерывистым дыханием Каспер слышал работающее на пределе сердце. Из-под одеяла торчала ступня, лодыжка была покрыта стазами.

Больной открыл глаза.

– Сделки были зарегистрированы на Хестемёллестрэде десять минут назад. Это означает переход права собственности. Аукцион состоялся.

Максимилиан нащупал золотые очки на столике рядом с кроватью. От плеча до ладони рука была тощей и морщинистой, словно птичья лапа.

Он надел очки и посмотрел на Каспера. На наряд монахини.

– Я рад, – сказал он, – что ты тут, у моего смертного одра, показываешь себя с лучшей стороны.

– Я только что сбежал от полиции.

– Это я и имел в виду, говоря «с лучшей стороны».

Каспер едва различал слова – голоса почти не осталось.

– У меня есть друзья в офисах с окнами на порт, – прошептал Максимилиан. – Я позвонил им. Они слышат, что я говорю с ними из могилы. Они готовы уже в штаны наложить. Я звоню, чтобы пожелать счастливого Рождества, – говорю я. Потому что нет никаких оснований предполагать, что я смогу поздравить вас вовремя. И еще звоню, потому что вы должны немедленно отменить все заседания правления, сесть у окна с биноклем и смотреть на Типпен. На «Конон». Они сообщают, что на крыше что-то происходит.

Дверь открылась. В комнате появилась Стине, все еще в мужской одежде. За ней африканка и Франц Фибер. Больной не слышал, как они вошли.

Каспер достал ваучер на такси. Набрал номер Мёрка.

– Слушаю.

– На крыше «Конона» что-то происходит, – сказал Каспер.

– Откуда вы знаете? В Аудебо, без всякого контакта с окружающим миром.

– Я проделал трюк с исчезновением. Я в Копенгагене. В непосредственной близости от всего происходящего.

Каспер слышал его дыхание – ми-минор в состоянии стресса, истерзанное горем и беспокойством.

– Меня отстранили, – сказал Мёрк. – Министр сам взял на себя руководство. Еще одна ошибка – и меня отправят на пенсию. Я не смогу никому даже признаться, что говорил с вами по телефону.

– Полицейский вертолет. Всего десяток полицейских. Речь идет о жизни двоих детей.

– Отправляйтесь в Аудебо. Наслаждайтесь покоем. Подготовьте следующий шутовской номер. Послушайте «Петю и волка» Прокофьева. Или просто катитесь к чертовой матери!

Трубку положили. Стине подошла к кровати.

Она обняла больного. Погладила пальцами кожаную маску. Против всех законов природы лицо Максимилиана чуть-чуть засветилось. Как будто тело пробудили из мертвых. Каспер слышал о чем-то подобном и прежде. Невестки иногда могут построить мост через Филиппинскую впадину между отцами и сыновьями.

– Мне всегда казалось, что мы с тобой прекрасно друг друга понимаем, – прошептал Максимилиан. – В нашем страдании. Будучи связанными судьбой с этим вот маргиналом-трансвеститом. Но когда я вижу тебя в его одежде из комиссионного магазина, то я, черт возьми, начинаю сомневаться.

Каспер отодвинул в сторону парчовую занавеску. Поднял жалюзи. Сначала свет показался ослепляющим. Он посмотрел на Северную гавань. Типпен был скрыт за контейнерным портом и офисными зданиями.

– Я найду оружие, – сказал он. – И проникну туда. По-другому. С улицы. Не было еще препятствия, которое я не смог бы как-нибудь преодолеть. Я обещал ей.

Он слышал сочувствие окружающих. Отца. Стине. Синей Дамы. Он огляделся. Настоятельницы в комнате не было. Она, должно быть, была где-то внутри него. Например, в сердце. Он слышал не голос, а то, что она хотела сказать. Что он израсходовал всю свою энергию. Что он не прорвется туда.

Максимилиан поднял мобильный телефон. Голос его был слишком слаб, и трудно было разобрать, что он говорит. Они склонились над ним.

– Они позвонили, – сказал Максимилиан. – Мои братья по ложе, с Хольмена. Люди из «Конона» пытаются посадить на крышу вертолет. Хотя ветер двадцать метров в секунду.

– Сколько у нас есть времени?

Вопрос задала Стине. Он не понял почему.

– Час.

Ответил ей Франц Фибер.

– Они не смогут посадить вертолет в такую погоду. Но ветер начинает стихать. Через час это станет возможно.

– Мы можем быть там через час, – сказала Стине.

Каспер уставился на нее. Покачал головой.

– Когда-то ты положился на меня, – сказала она. – Можешь еще раз попробовать.

Что-то в нем сдалось. Или лопнуло. Как пружина в какой-то механической игрушке. Внутри него началась молитва. Обращенная к женскому. Деве Марии. Марии Магдалине.

– Хорошо, – ответил он.

Она повернулась на каблуках.

Перед Каспером с кровати поднимался Максимилиан.

Это было все равно что смотреть прямо в могилу. Он был костлявым, словно выживший узник Нойенгамма. И весил, должно быть, меньше пятидесяти килограммов. Его поддерживали уже не биологические процессы. А только воля и нефизическое воодушевление.

– Я пойду с вами, – заявил он.

Каспер поднял руку, чтобы остановить отца. Сестра Глория сделала шаг к больному. Взяла его под руку.

– У моего народа, – сказала она, – луо – на войну всегда берут хотя бы одного представителя мудрой старости.

– И что, выбирают кого-нибудь с болезнью Альцгеймера в последней стадии?

Африканка и Максимилиан прошли мимо него. Каспер поковылял за ними. Прихватив с кровати больничный халат. Он накинул его отцу на плечи.

8

Монастырская «скорая помощь» стояла на парковке со стороны Фэлледпаркен, рядом с больничной гостиницей. Только сейчас Каспер увидел, что она такая же, как и машины «скорой помощи» Государственной больницы, разве что на дверце монастырской был нарисован Крест Дагмары.[89]89
  Крест Дагмары – золотой крест с изображением Иисуса и Девы Марии, найденный в XVII в. в г. Рингстеде.


[Закрыть] За рулем сидел Франц Фибер.

На носилках стоял чемодан Каспера. Стине открыла его. Вместо вещей Каспера в нем теперь лежали тонкие голубые комбинезоны. Стопка длинных тонких перчаток.

Стине развернула комбинезоны и раздала их. Все, включая Каспера, облачились в них, не задавая вопросов. Максимилиану пришлось снять халат, чтобы переодеться, на минуту он остался в одних трусах. Каспер отвел взгляд.

Стине раздала налобные фонарики – маленькие пластмассовые капсулы со светодиодами, крепящиеся на голове при помощи резинки. Она зажгла свой фонарик. Несмотря на то что был день, «скорая помощь» осветилась резким голубым светом.

Стине посторонилась, африканка ухватилась за кольцо в полу и потянула его. Полтора квадратных метра днища машины поднялись вверх. Каспер посмотрел вниз на знакомый геометрический рисунок – меандр. Оказывается, «скорая помощь» стояла над крышкой канализационного люка.

Стине протянула африканке крюк, прикрепленный к кольцу. Сама она держала в руке такой же крюк. Крюки идеально подходили к двум отверстиям в массивном металлическом диске. Женщины с легкостью втащили крышку в автомобиль и отбросили ее на пол, словно это был какой-нибудь пластмассовый ящик.

В «скорую помощь» снизу повеяло холодом. На месте крышки в темноту уходил туннель. По одной стороне туннеля вниз спускался ряд приваренных скоб.

Спрыгнув в эту дыру, Стине исчезла – мгновенно, словно иллюзионист. Каспер посмотрел ей вслед – она стояла, держась за скобы, уже на трехметровой глубине.

– Следующий – Каспер, – скомандовала она.

Он слышал свое доверие к ней. На самом деле оно никуда и никогда не девалось. На самом деле он всегда знал, что именно за ней он без колебаний готов последовать даже в преисподнюю. Главное, чтобы она не возражала.

И тем не менее он перекрестился. Маленькое крестное знамение. Не очень-то бросающееся в глаза. Тщательно настроенная молитва. И вот он последовал за ней.

Внизу оказалось холоднее, чем он ожидал. Вслед за ним спустилась африканка. На левой руке она несла Максимилиана – с легкостью, словно тряпичную куклу. Каспер увидел, что под мышкой у нее зажаты два пластиковых пакета с жидкостями, трубки от которых тянулись к иглам в руке его отца.

Скобы заканчивались на узкой площадке. Франц Фибер спустился последним. Когда все они собрались, Стине обернулась. В конусе света от диодного фонарика перед ними открылся окружающий мир.

Первое, что Каспер почувствовал, – это запах канализации. Он превосходил все, с чем ему когда-либо приходилось сталкиваться – даже в цирке. Второе – это красота зрелища. Она в каком-то смысле нейтрализовала вонь.

Они стояли в огромном туннеле – овальном в поперечном сечении. По дну его текла глинистая черная река.

Стине заметила их благоговейное молчание.

– Канализационный трубопровод, – пояснила она. – Выкопанный вручную. В конце девятнадцатого века. Четыре на шесть метров. Дно забетонировали, укрепили стены. Вон там – небольшие канализационные трубы из поливинилхлорида.

Теперь Каспер их видел – ряды пластиковых труб, подвешенные вдоль стен.

– Водосброс, – продолжала она. – На тот случай – раз в десять лет, – если поток перекроется и канализационная сеть переполнится. Излишек сливается прямо в Эресунн. Вторая магистраль идет от района Нёрребро под Фредериксбергом и железной дорогой и выливается в ров у кирпичного завода.

Она пошла вперед, остальные медленно последовали за ней. В темноте, за пределами конуса света, Каспер увидел мелкие светящиеся бусинки, казалось, что над поверхностью воды раскинулось звездное небо. Он направил свой налобный свет на эту галактику – и увидел крыс. Не сотни, а тысячи крыс – на кабеле, в узких проходах по другую сторону реки, у самого края воды. Впервые в своей жизни он оценил элегантность этих животных, он услышал ее, услышал их ловкость, их разносторонние способности, их умение приспосабливаться. Он вспомнил один эксперимент, когда его пригласили консультантом на кафедру акустики Датского технического университета, эксперимент этот проводился на испытательном участке Высшей сельскохозяйственной школы в Тострупе. Исследовалось воздействие музыки на животных. Он предложил тогда Генделя для коров. Большие прямоугольные музыкальные конструкции Сен-Санса – для свиней. Кто-то предложил протестировать также крыс. Крысы обожали Баха – Каспер и не сомневался в этом. Об этом свидетельствовало их жизнелюбие. Слушая фортепьянные концерты Баха, крысы размножались в два раза интенсивнее.

– Мне всегда они нравились.

У него за спиной стояла Стине.

– Когда меня назначили главным инженером отдела, мы решили это отпраздновать. Я ведь была еще совсем молода. К тому же впервые на эту должность назначили женщину. В то утро я нашла двух крысят, утонувших в одном из погружных насосов канализации. И принесла их на вечеринку. Надела как серьги. Подвесила их за хвосты. Они так и болтались вокруг шеи.

Она не шутила.

– Зачем?

Она искала объяснение – внутри себя.

– Может быть, – сказала она, – мне всегда хотелось показать людям, что скрывается за фасадом. В глубине. И с какими издержками это связано.

– И как к этому отнеслись?

– Никто ничего не смог есть. Мне пришлось их снять. Спустить в унитаз.

Они шли минут десять. Медленное течение воды свидетельствовало о том, что туннель опускается постепенно. Он услышал, что впереди стены туннеля раздвигаются. Отраженный звук возвращался дольше – похоже, они подошли к какой-то рукотворной пещере.

Сверху проникал слабый свет. Словно через просветы церковного купола. Над ними открылась шахта.

– Вентиляционный канал и аварийный выход. Только на этом трубопроводе их четыреста штук.

В свете конуса от фонарика Стине стали видны тянущиеся на разных уровнях трубы.

– Электричество, телефон и широкополосный канал связи ближе всего к поверхности, их не надо защищать от мороза.

Конус света сдвинулся на метр ниже, там тоже тянулись трубы.

– Военные линии связи. Вот это магистральный кабель НАТО для передачи нецифровой информации. Он идет от улицы Роскилевай до штаба командования в норвежском Колсосе.

Конус сдвинулся еще ниже.

– Газ, вода. Центральное отопление. И канализация. Недра Копенгагена не представляют собой сплошной массы. Они пористые, словно пчелиные соты.

Луч света переместился. Он уперся в металлическую дверь с надписью «Высокое напряжение».

Африканка шагнула к двери, держа в руках маленький ломик. Она вскрыла дверь с той легкостью, с какой открывают пивную банку.

Это была бутафорская дверь. За нею находился настоящий заслон – четыре квадратных метра нержавеющей бронеплиты, которая вполне могла бы выдержать попадание ракеты.

Франц Фибер тихо присвистнул.

– Все управляется отсюда, – сказала Стине. – И нам надо попасть туда.

Франц открыл свой «дипломат», на черном бархате были разложены сверкающие инструменты – словно для челюстно-лицевой операции. Он показал на металлическую коробку, размером и формой напоминающую фен для сушки волос, выступающую справа в метре от двери.

– Сирена и сигнализация, – пояснил он. – Если мы их перережем, то раздастся сигнал у службы безопасности и в полиции. Нам надо отсоединить телефон.

Он провел пальцами по панели с кнопками слева от двери.

– Электрический одноканальный замок. Значит, электрическая отмычка здесь не годится. И значит, сигнализация установлена по всему периметру двери.

Он протянул Касперу черный резиновый молоток, из тех, что врачи используют для проверки рефлексов при delirium tremens.[90]90
  Белая горячка (лат.).


[Закрыть]

– Давай-ка проверим твой слух.

Он показал на стену. Каспер осторожно постучал.

– Нам нужно найти контактную группу панели. Она связывает сигнализацию с электроцентралью. И с аккумуляторами – на случай отключения питания. Если ты сможешь найти ее, я смогу пройти через эту стену.

Каспер осторожно постучал.

– Она может позвякивать? – спросил он. Франц

Фибер покачал головой.

– Ты, должно быть, слышишь коробку замка.

Каспер продолжал постукивать по другой стороне

двери. Все следили за его движениями. Вдруг он что-то услышал.

– Электроника? – спросил он.

– Печатная плата.

– Что ещё?

– Аккумулятор. Динамик сигнализации.

– Небольшие пружины?

– Не исключено. Дверь, должно быть, подпружинена. Если ее открыть, сработает террористическая тревога.

Франц вставил длинное сверло в патрон дрели. Начал сверлить. Потом просунул в отверстие стоматологическое зеркальце и маленькие кусачки, закрепленные на стержне. Перерезал провод. Навинтил диск с алмазной кромкой на маленькой переносной шлифмашине. Поднес к дверным петлям. Диск прошел сквозь нержавейку, как сквозь масло. Африканка придержала тяжелую дверь.

Находящееся за дверью помещение было совсем небольшим. Каспер слышал опасный шепот высокого напряжения. Стине и Франц Фибер занялись щитком с рубильниками.

– Поезд должен ходить, – сказала она. – Насосная станция должна работать. Лифт на поверхность – тоже. Все остальное отключаем.

Она держала в руках кусачки, изоляция которых была толщиной с зимнюю варежку. Она сжала кусачки, и на них обрушился каскад искр.

– Остальное выключается рубильниками, – сказал Франц Фибер. – Главный кабель на четыреста киловольт ведет к Копенгагену. Ниже проходит стодвадцатикиловольтовая сеть. Под ней – сети на тридцать и десять киловольт. Система наблюдения питается прямо от стодвадцатикиловольтовой сети, чтобы уменьшить вероятность выхода из строя.

Говоря это, он опускал один рубильник за другим.

– Вот мы прощаемся с муниципальным отделом сточных вод.

Он опустил рубильник.

– С Управлением телекоммуникаций.

Еще один рубильник опустился.

– С хозяйственно-техническим отделом энергосети Е 2.

И еще один.

– Со штаб-квартирой НАТО. Со всей системой наблюдения в подземельях города.

Франц соединил провода с одним из рубильников и нажал на него. Туннель осветился.

Они стояли не в пещере, а в огромном зале. Размером не меньше чем пятьдесят на сто пятьдесят метров. Высоко над их головами сходились кирпичные своды. Канализационные трубы пересекали зал в нескольких метрах над полом. Под ними тут и там торчали остатки старой каменной кладки, похожие на фрагменты каких-то прямоугольников.

Стине проследила за его взглядом.

– Могилы, – пояснила она. – Более пяти тысяч. Это подвалы одного из самых старых католических монастырей.

Под ногами у них обнаружились узкие рельсы. Чуть дальше – вагончик, похожий на тележку «американских гор» в парке Тиволи.

– Опрокидывающаяся вагонетка, – пояснила Стине. – Они появились тут, когда пробили туннель до товарной станции. Он прошел сквозь старую свалку. Нужно было избавиться от двенадцати миллионов тонн грунта третьей категории. Так что пришлось проложить рельсы с такими вот вагонетками. Чтобы вывозить землю в Старый порт. На этой земле построен яхт-клуб «Люнетен». Ее насыпали и вокруг Типпена.

Рельсы уходили в черный туннель слева от них.

– Они ведут в Тингбьерг, – продолжала она. – В центр городского водоснабжения. Дорога используется для обслуживания и водопровода, и канализации. Копенгагенская канализация скоро придет в негодность. Отделу технического обслуживания есть чем заняться. Чтобы хотя бы аварии не произошло.

Она открыла дверцу вагонетки. Они забрались внутрь. Фибер сел на место водителя. Где-то ожил большой электродвигатель. Вагонетка сорвалась с места.

Ускорение было таким резким, как если бы они взлетали на реактивном самолете. Аварийное освещение в туннеле померкло. Вагонетка влетела в темный извивающийся участок туннеля.

Вокруг была кромешная тьма, лишь слабый отсвет приборов падал на лицо Франца Фибера. Слух Каспера зарегистрировал расширение туннеля, потом сужение, отметил, что вокруг уже не кирпич, а бетон. А может, это он слышал, во что превратилась изнутри его собственная нервная система.

Он наклонился к Стине.

– Ты знала обо мне заранее. Еще до того дня на берегу. Ты вовсе не заблудилась, потеряв судно. Я был пешкой в вашей игре.

Следующий участок был освещен, и он увидел ее лицо.

– В цирке используют допинг? – спросила она.

Он не понимал, к чему этот вопрос.

– Только в силовых дисциплинах. Анаболики. Во всем мире в них уже никто не выступает без анаболиков.

– Сестра Глория когда-то показала нам список. Из медицинского журнала. Список препаратов, вызывающих зависимость. Они изготавливаются в лабораторных условиях. Те немногие люди, которые их пробовали – изобретатель и несколько лаборантов, – всю свою оставшуюся жизнь тратят на поиски денег. Один укол стоит сотню тысяч, если не больше. Действие длится от одной до десяти минут. Говорят, что в результате возникает необычайная ясность сознания, усиливается чувство любви.

Туннель расширился. На сей раз стал виден потолок, закругленный, словно крыша ангара. В слабом свете он рассмотрел контуры чего-то, напоминающего алтарь.

– Остатки фундаментов первых еврейских синагог, – пояснила Стине. – Построенных на языческих жертвенниках.

Она указала на нечто, похожее на поваленные стволы деревьев.

– Старые водопроводные трубы. Из выдолбленного дерева.

Каспер чувствовал, как меняется его взгляд на город. Прежде он считал, что город стоит на известняке и глине. Но оказалось, что это не так. Город покоился на отходах и разлагающихся останках своего религиозного прошлого.

Он настроил молитву. Единственное, на что можно было положиться. И еще на любовь. Да и то неизвестно.

– Пять тысяч человек.

Это Стине прошептала ему на ухо. Он всегда любил ее дыхание, оно менялось в зависимости от ее настроения – а может, в зависимости от его? Сейчас в нем чувствовался привкус керосина.

– По приблизительным подсчетам матери Марии. Когда Глория рассказала о тех веществах. Во всем мире пять тысяч человек. Знакомых с подобным состоянием. Не принимавших химические вещества, но переживших нечто подобное. Людей, которые обнаружили, что действительность – это птичья клетка. И которые ищут двери, ведущие наружу.

Он обернулся и посмотрел ей в глаза. Она вместе с Синей Дамой и КларойМарией вполне могла бы организовать компанию. Которая сдавала бы пронзительный взгляд в аренду фирмам, занимающимся сносом зданий.

– Мы видели тебя по телевизору, – сказала она. – Мы с сестрами. Двенадцать лет назад. В антракте, когда все замолчали, Мария сказала: «Он один из тех, кто знаком с этим состоянием. Он ищет». И смотрит на меня. А потом говорит: «Ты могла бы встретиться с ним». А я говорю: «Зачем мне это?» А она говорит: «Чтобы помочь ему искать. И потому, что он кое-что знает о детях». Вот поэтому я и пришла. А там уж – как получилось.

– Отчего же такая неприветливость? Бегство по Странвайен? С самого начала?

Она запнулась.

– Когда я оказалась рядом с тобой, я почувствовала все то, над чем ты не властен. Твой внутренний беспорядок. И что-то еще. И вдруг все показалось непредсказуемым. Неконтролируемым.

Уже несколько минут он слышал впереди какой-то шум. Похожий на звук больших турбин. Теперь звук стал отчетливее, усилился, стал напоминать звук водопада. Вагонетка остановилась. Туннель заканчивался бетонной стеной. Под их ногами темная вода уходила через решетку.

– Обеденный перерыв, – объявила Стине. – Три минуты.

Сестра Глория открыла рюкзак. Раздала всем бутерброды с сыром. Каспер перекладывал свой бутерброд из одной руки в другую. Как можно было ожидать, запах канализации никуда не делся. К нему не удалось привыкнуть. Он еще усилился. И смешивался теперь с запахом разлагающихся жиров, напоминающим возведенный в какую-то зверскую степень запах из слива кухонной мойки.

На стене туннеля бросалась в глаза металлическая крышка, Стине откинула ее красным пожарным ломиком. За крышкой обнаружилось световое табло, каких Каспер прежде никогда не видел. Франц воткнул провод своего ноутбука в разъем рядом с табло. Они со Стине склонились над дисплеем.

При этом Стине ела. Как ни в чем не бывало. Он вспомнил, как она впервые вошла к нему, когда он был в туалете. Это было во время его утренней дефекации, его ритуального стула. Из маленького магнитофона, стоявшего на полочке, доносились звуки BWV565,[91]91
  Токатта и фуга ре-минор И. С. Баха.


[Закрыть] исполняемой на восстановленном барочном органе в церкви Святой Кристины в Фалуне. Стине открыла дверь, вошла и сделала музыку потише. В руке у нее был бутерброд примерно такого же размера, как и сейчас. Но с авокадо и камамбером из сырого молока.

– Мне надо сказать тебе что-то важное, – сказала она.

Он почувствовал, как в животе у него все сжимается. Все живые существа хотят, чтобы их оставили в покое, когда они испражняются. Невозможно дать сдачи, одновременно расслабляя нижнюю часть тела. Невозможно боднуть другого человека головой. Переписываться с Налоговым управлением тоже не получится.

Она откусила кусок бутерброда. Ей было все равно. Он неожиданно понял, что даже самые глубинные наши комплексы обусловлены культурой. И что Стине каким-то образом удалось от них освободиться.

– Я кое-что поняла сегодня утром, – сказала она. – Как только ты открыл глаза. И день только начался. В ту минуту мне показалось, что я сижу у твоего смертного одра.

Он ничего не мог ей ответить. Он сидел на горшке. А она говорила как героиня шекспировской пьесы. Он совершенно не понимал, что ему делать в такой ситуации.

– В это мгновение, – продолжала она, – я поняла, что люблю тебя.

Что он должен был ответить? В такой обстановке?

– Может, ты выйдешь, – сказал он тогда. – Мне нужно подтереться.

Она подняла голову от ноутбука.

– Мы находимся недалеко от центральной насосной станции, потом трубопровод уйдет вниз, под воду. На другой стороне должна быть новая труба, которая еще не использовалась. Но нам надо миновать насосный агрегат.

Она уткнулась обратно в дисплей. Каспер услышал рядом отца. Максимилиан опирался на один из костылей Франца. Африканка засунула пакеты с растворами в карманы его комбинезона. Отец и сын посмотрели на двух женщин и молодого человека, склоненных над компьютером и световым табло.

– Они похожи на солдат, – заметил Максимилиан. – Солдат спецподразделения. Но в них нет злобы. Что ими движет?

Каспер услышал, как их с отцом системы синхронизируются. Такое бывает во всех семьях. Между всеми людьми, которые любят друг друга. Но редко. И как правило, никто этого не замечает. Не замечает, что на долю секунды исчезают маски. Неврозы. Глубинные травмы. На долю секунды исчезают все проступки прошлого, которые мы тщательно храним в памяти на случай, если понадобится шантажировать друг друга. На мгновение все они исчезают, и ты слышишь обыкновенную человечность. Хрупкую, но устойчивую. Среди крыс, насосов и потоков нечистот.

– Ими движет, – продолжал больной, – нечто такое сильное, что они готовы пойти на смерть ради этого. Я это слышу. Что это?

Каспер услышал тоску в голосе отца.

– Твоя мать… и Вивиан, – продолжал Максимилиан. – Эти две женщины. С ними я был уже почти готов стать самим собой. Но тем не менее. Когда доходит до дела, не хватает смелости. И также с любовью к цирку. Я не мог решиться. И с любовью к тебе.

Они посмотрели друг другу в глаза. Ничего недосказанного не осталось.

– Кстати, о тебе, – продолжал Максимилиан. – Ты лучшее, что мы с Хелене сделали. Многое другое было хорошо. Но ты – самое замечательное.

Каспер протянул руку и прикоснулся к щеке больного. В течение минуты Максимилиану удавалось выдерживать эту напряженность, затем он отвернулся. И тем не менее, насколько Каспер помнил, это был его самый продолжительный контакт с отцом.

– Вода откачается за сто восемьдесят секунд, – сказала африканка. – Потом мы сможем пройти.

Каспер услышал, как меняется звучание огромного насоса. Он обернулся к блестящему цилиндру размером с бродильный чан в пивоварне. Стенки его сверкали от конденсата. Там, где вода стекала на бетонный пол туннеля, против всех законов природы росла трава, темно-зеленая, с блестящими листьями. Стине наклонилась и сорвала листок. Она поднесла его к лицу Каспера. На темно-зеленой глянцевой поверхности блестела капля воды.

– Эта трава называется копытень. Может расти даже при таком освещении.

Она стояла совсем близко.

– У меня было счастливое детство, – сказала она. – Ни одного дня в инвалидном кресле. Ничего страшнее двух швов и некоторого количества хлоргексидина в травматологическом пункте. Но я любила играть в одну игру.

Капля сдвинулась с места и заскользила вдоль края листа.

– Я пыталась понять каплю. Пыталась понять, что ее держит. Не дает ей распасться на мелкие части.

Можно было подумать, что это она сама привела каплю в движение. Но ее руки были неподвижны. Они были больше его рук. С синеватыми прожилками. Сначала всегда прохладные. Но когда она касалась его, гладила его кожу – пусть даже совсем недолго, – они быстро становились горячими. Но всегда оставались спокойными. И сейчас тоже. За этим спокойствием он слышал легкую вибрацию – звучание, подобное тому, на котором строится рага. Ему потребовалось мгновение, чтобы определить, что она означает: это был страх за детей. И тем не менее она крепко держала в руках действительность.

– Что не дает ей распасться на части? – повторила она.

Он обожал ее любопытство. Оно было все равно что голод – ненасытный голод. Оно было как любопытство клоуна. Или детей. Открытость, вселенский аппетит, ничего не принимающий на веру.

– Я до сих пор играю в эту игру, – шептала она. – Только немного иначе. Немного больше сосредоточенности, немного больше вдумчивости. Это единственное различие. Между девочкой и женщиной. Между ребенком и взрослым. Я собираю в сознании все, что мы знаем о силе сцепления в жидкостях по сравнению с воздухом. Об эластичности капли. Её стремлении к наименьшей потенциальной энергии. Теорема Дирихле. Как правило, исследователь опирается на несколько теорем. Я пытаюсь учитывать их все. Опираясь на научную интуицию. И когда я близка, очень близка к пониманию и одновременно понимаю, что мы никогда не сможем проникнуть в самую суть, и голова уже готова взорваться, тогда я оставляю все попытки понять и стараюсь приблизиться к капле.

Лист не двигался. Капля не двигалась. Все было неподвижно. Он услышал, как насос откачивает остатки воды.

– И тогда, на краткий миг, начинает казаться, что между мной и каплей нет никакой разницы.

Осторожно, очень осторожно она отложила листок на серый бетон.

– Когда это случается, когда это изредка случается, начинаешь понимать, чего это будет стоить. Действительно проникнуть в самую суть. Цена, которую ни один ученый не может заплатить. Оставаясь при этом ученым. Это будет стоить самого понимания. Невозможно вплотную приблизиться к явлению, стремясь при этом понять его. Мы говорим об одном и том же?

С наружной стороны цилиндра была приварена лестница. Подниматься нужно было чуть больше трех метров. Из насосной станции выходили три трубы. Диаметр самой маленькой был чуть-чуть меньше метра.

На цилиндре была крышка с электрическим замком, она была приоткрыта – должно быть, это Стине открыла ее, когда они колдовали у светового табло.

– Теперь там, – сказала она, – на центральном пункте, знают, что здесь что-то не в порядке. Через пять минут сюда прибегут местные службы, люди из телекоммуникационной компании и военные. Сбивая друг друга с ног. С собаками и пожарными в дымозащитном снаряжении. Но к этому моменту нас уже здесь не будет.

Она перепрыгнула через бортик насосной станции. Каспер попытался последовать за ней. Тело его не слушалось. Она втащила его за собой. Две трубы были закрыты электрическими клапанами. Последняя была открыта. Стине зажгла свой фонарик.

Они заглянули в темно-зеленый безукоризненный мир. Труба была совершенно круглой, внутри она была покрыта зеленым материалом, который слабо отсвечивал, создавая эффект софт-фильтра.

– ПВХ, – объяснила она. – Компания «Орслеф». Они обработали так все трубы, чтобы продлить им еще немного жизнь. Натянули поливинилхлоридный чулок изнутри.

Труба казалась бесконечной.

– Смотришь как будто в свой собственный родовой канал, – сказал он. – Очень красиво. Камеры наблюдения отключены?

Она кивнула.

– Может, воспользуемся, – предложил он, – тем, что за нами никто не наблюдает, и быстро поцелуемся?

Она попыталась отодвинуться от него. Но на узких ступеньках это было нелегко.

– Я знаю, – сказал он, – ты можешь сказать, что за нами наблюдает Бог. Но Бог на нашей стороне. И Киркегор. Ты разве не помнишь, что он говорит в «Деяниях любви»? Любые любовные отношения представляют собой пикантный треугольник. Ты, я и Господь Бог.

Она покачала головой.

– Гёте, – продолжал он. – И Юнг. И Гроф.[92]92
  Станислав Гроф (р. 1931) – чешско-американский психолог и психиатр.


[Закрыть] И Бах. Все они говорят об одном. В преддверии великих поворотных пунктов мы стоим вместе с любимой на пороге собственного рождения.

Она стряхнула с себя гипноз.

– Пустышка, – сказала она. – Ты всегда был жалкой пустышкой!

Гнев ее звучал концентрированно, словно кислота. Возможно, из-за того, что они находились в замкнутом пространстве насосной станции. Оно создавало эффект акустического вогнутого зеркала, фокусируя и усиливая звук. У нее был мелодичный голос. Облагороженный в хоре девочек школы Зале. Под руководством Хесс-Тейсен. И одновременно в нем была какая-то едкость. Он так и представлял себе, как она во время какого-нибудь совещания парализует целый суперэллиптический стол совета директоров.