Текст книги "Тишина"

Автор книги: Питер Хёг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Когда Каспер был маленьким, многие профессора звучали как-то неловко, что заставляло окружающих оглядываться в поисках какого-нибудь предмета, которым можно было бы закрыть уши, ну, скажем, каким-нибудь лежащим на полу ковром. В то время для академической карьеры требовалось невротическое, одностороннее, интеллектуальное сверхнапряжение. Каспер встречался с профессорами из окружения Максимилиана, когда они оказывались среди премьерной публики, – они отнюдь не были цельными натурами.

Время изменило их звучание, человек по другую сторону письменного стола обладал широким спектром. И тем не менее.

– Многие цирковые артисты, – сказал Каспер, – боятся людей с высшим образованием. Я не из их числа. Мой любимый персонаж commedia dell'arte – Доктор, знаешь его? «Все можно вылечить знанием».

Светловолосый человек покосился на разбитую входную дверь, Каспер слышал, как он подсчитывает, каковы его шансы удрать.

– Не советую, – заметил Каспер, – мне терять нечего.

Судя по звучанию, человек отказался от своей мысли.

– Что ты должен был сделать?

Тот не отвечал.

– Ты должен был пролить свет естественных наук на демонстрацию. Что они демонстрировали?

Блондин посмотрел на машину. Франц Фибер по-прежнему сидел за рулем. Окна и двери были закрыты.

– Свидетелей нет, – сказал он.

– Бог слышит все, – ответил Каспер. – Но Он не будет давать показания в Городском суде.

Профессор облизал губы.

– Они ничего не демонстрировали. Девочка сказала только: «Больше толчков не будет». Было двадцать покупателей. Иностранцев. Это было переведено на английский. Вот и все. Это заняло пять минут.

Каспер слышал, что он говорит правду.

– Что ты имеешь с этого?

– Научную информацию.

– А нельзя ли немного ближе к правде?

Профессор опустил взгляд.

– Ты очень талантлив, – продолжал Каспер. – Я это слышу. К тому же ты приезжал вместе с этим Кинг Конгом, чтобы купить меня. И все-таки ты неспособен на насилие. А я способен. Посмотри-ка на меня. Я пришел прямо с поля боя.

Профессор поднял на него глаза.

– Университет – тоскливое место, – сказал он. – Если ты действительно хочешь чего-нибудь достичь, то это должно быть вне университета.

Когда человек находится в гармонии с самим собой, в его звучании появляется приятная твердость. Даже если это гармония с собственной сомнительной нравственностью.

– Что такое умеют дети?

– Мы сканировали их. У них необычные энцефалограммы. Вот и все.

– Что может Синяя Дама? Мать Мария.

Звучание мужчины изменилось, стало похожим на знакомое Касперу по рынкам – звук, предшествующий какой-нибудь сделке.

Каспер с трудом встал. Перед профессором лежала синяя папка. Он постучал по ней костяшками пальцев.

– Между высшими учебными заведениями существует свободный обмен информацией, – проговорил профессор.

Папка эта была из полиции, Каспер узнал обложку, которую видел в кабинете Асты Борелло.

– Прекрасно, – сказал Каспер.

– Мы могли бы договориться. Ты работал в Датском техническом университете. В восьмидесятых. На кафедре теоретической акустики. В качестве консультанта, как тут сказано. При перестройке и проектировании больших концертных залов. Они измеряли тебя. Здесь говорится, что ты мог почувствовать колебания в частотном диапазоне от 3 до 35 тысяч герц. Изменения звукового давления в одну сотую децибела. Исключительный случай, если это соответствует действительности. Тут написано, что этому не нашли объяснения. Что они строили модели залов в сотую часть натуральной величины. Помещали тебя внутрь. И что ты сразу же мог сказать, чего им еще не хватает. Нужно ли им забетонировать синусоидальные профили или нет. Или что там еще. Это правда?

Посттравматический шок после появления автомобиля в кабинете уже почти затих в системе профессора. Это свидетельствовало о его крепком здоровье. Каспер почувствовал некоторое уважение к тому окружению, которое собрал вокруг себя Каин.

– Им это приснилось, – сказал Каспер. – Это было в моей ранней молодости.

– Они пишут, будто ты утверждаешь, что физический звук – это просто дверь. Что за ней должен быть другой звук. Мир звуков. Это так? Не мог бы ты мне немного рассказать об этом? Возможно, я в ответ мог бы рассказать что-нибудь о детях. И о старице.

Теперь Каспер слышал, что терзало этого человека. Страстное желание теоретика преодолеть пропасть между собой и реальностью.

– Папку эту тебе дал Мёрк, – сказал Каспер. – Ты поставил на двух лошадей. Или на трех. Ты работал на Каина. Ты бывал в Приюте. И при этом передавал информацию в отдел Н.

Звук ученого стал слабеть.

– Ты хотел предотвратить какое-либо несчастье с детьми, – продолжал Каспер. – Но одновременно ты хотел быть поближе к деньгам. И к тому, чем Каин занимался с детьми. И еще ты хотел заниматься своими делами. Ты попытался поставить на всех лошадей. На всех участников забега сразу.

Вдоль задней стены помещения стояли витрины с оптическими инструментами, может быть, еще с тех времен, когда здание использовалось в качестве обсерватории. И мир был проще. Может быть.

– Мы, люди, – продолжал Каспер, – мы ставим на слишком многих лошадей. В этом случае никогда не поднимешься к свету. Но, с другой стороны, никогда и не попадешь во тьму. Мы останемся здесь. Где еле-еле видно, чтобы пробираться на ощупь вперед.

Он вернулся в машину.

– Это у рептилий, – отозвался профессор, – мозг обладает звуковой памятью. Пресмыкающиеся, очевидно, знают и звук добычи. Это, в сущности, примитивная функция.

– Ты согласился, чтобы посмотреть, можно ли меня купить. Чтобы посмотреть, наткнешься ли на что-нибудь твердое. Если достаточно глубоко введешь скальпель.

– Всех можно купить. Исключений нет.

За его гневом Касперу слышалось отчаяние.

– Думаю, что это ты, – сказал Каспер, – убил девочку. Я навел справки в Министерстве иностранных дел. Ты был в Непале. В то самое время.

Человек выскочил из-за стола, словно чертик из коробочки, размахивая руками, как марионетка.

– Это был Эрнст, охранник Йосефа. Я и не подозревал, что такое может случиться. Меня там и близко не было.

Профессор опустился на стул.

Каспер прислушался. Может быть, так оно и было.

– Я пытался объяснить им кое-что, – произнес он. – В Датском техническом университете. Измеряемое звуковое пространство, в нем мы ориентируемся из-за незначительного временного смещения в восприятии звука между правым и левым ухом. Но по большому счету это мизерная информация. Собственно звук, он воспринимается одновременно обоими ушами. Сознанием как таковым. И он не исчезает. Он существует вне времени и пространства. И он ничего не стоит. Тебе не надо его покупать. Все, что от тебя требуется, так это раскрыть уши.

Касперу вдруг показалось, что человек, сидящий по другую сторону стола, резко состарился. Как будто это произошло за пять минут. Волосы его теперь казались седыми.

– Я боюсь, – сказал он, – что Каин увезет детей на самолете.

12

Они ехали по кольцевому шоссе.

Рядом с Каспером хлюпал носом Франц Фибер. Важно – даже посреди бурных событий – не забывать о своих ближних. Бах вот никогда не забывал. Посреди строительства космического тонального собора у него находилось время для заботы о каждом отдельном кирпичике. Вечная забота о том, что все всегда должно звучать хорошо. Бережное отношение к Марии-Барбаре, к Анне-Магдалене, к детям – этого нельзя было не услышать. Каспер ободряюще коснулся плеча Фибера.

– Еще немного, – сказал он, – и дети будут с нами.

Он погладил трепещущую мускулатуру, его рука оставляла за собой липкий кровяной след. Они проехали мимо Роскилевай, центра Глострупа, потом начались поля. Каспер сделал знак, машина свернула налево и поехала по проселочной дороге до трассы для картинга, затем дорога пошла резко вверх и закончилась. Они остановились на искусственном валу, насыпанном над очистными сооружениями. Перед ними была площадка – пустынная, освещенная одиноким ночным прожектором.

– Не ходи туда. Тебя там ждут.

Каспер выбрался из машины.

– Я следую путем Дао.

– Как ты можешь это знать?

Желтые глаза смотрели на него с отчаянием.

– Это слышно. Это звук ласкового попутного ветра.

13

Между полем и дорогой тянулась цепочка тополей, между тополями и площадью был припаркован автомобиль. Каспер встал на четвереньки.

Машина звучала выше, чем следовало бы, – на полтона. Полтона – это не много, но совершенный слух эти полтона смущают. В семидесятые годы Каспер удивлялся записи «Wohltemperiertes Klavier»[54]54
  «Хорошо темперированный клавир» (нем.).


[Закрыть] в исполнении Рихтера, она звучала на полтона выше. Сначала он думал, что дело в пластинке или в мастер-ленте, что это техническая ошибка копирования. Позднее сквозь «Железный занавес» просочилась запись прокофьевских сонат в исполнении Рихтера, они тоже звучали на полтона выше. Тогда Каспер понял, что это не может быть случайностью.

Когда в автомобиле, людях или багаже есть какое-то содержание, то возрастает их собственная частота колебаний – или это так слышится. Каспер пополз боком, машина оказалась между ним и прожектором. В машине сидели двое.

Объяснение той записи Рихтера было дано только в девяностые, после того как было опубликовано одно его пространное интервью. Под конец этого интервью великий пианист рассказал, что возраст, не считая всего того ущерба, который он за собой повлек, снизил его чувство основного тона почти на полутон.

Тогда Каспер все понял. Рихтер настроил рояль на полтона выше.

Это его глубоко поразило. И не потому, что возраст сжирает человеческий слух, – возраст сжирает все, вспомнить хотя бы Бетховена. А потому, что человек может обладать таким своенравием, что ему ничего не стоит поднять всю классическую музыку на полтона выше, чтобы приспособить к своей собственной системе.

По-прежнему на четвереньках он обогнул угол здания. Открыл маленькую дверцу с южной стороны. Поднялся на ноги, хотел было побежать, но не смог. Согнувшись, он с трудом обошел конюшню и крытый манеж. В конюшне его услышала только Роселил. Он похлопал лошадь, успокаивая ее, на шерсти остались следы крови. Он порылся в сене – скрипка и бумаги исчезли.

Он перебрался на другую сторону двора, скрываясь в тени стены, повернул ручку двери, ведущей в контору. Дверь оказалось открыта.

Помещение выглядело как и прежде, но резонировало оно сильнее, чем обычно. Он порылся на полке под письменным столом – трехногий штатив исчез, а с ним и бунзеновская горелка, и дубинка.

Полки выглядели как всегда, в полумраке он отыскал в стоящих по алфавиту скоросшивателях папку с буквой К, вытащил ее и открыл: она была пуста.

Он поставил ее назад, взялся за ручку двери, ведущей в жилые помещения, она была не заперта, он вошел – внутри было слишком тихо.

Открыв дверцу холодильника, он обнаружил, что хот выключен. Открыл морозильник – он оказался размороженным.

Каспер вернулся в офис. Сел на стул. Поднял телефонную трубку. Телефон еще не был отключен.

Он набрал номер Сони, она тут же взяла трубку. Он приподнял тюрбан из полотенец и салфеток, намотанный на голове. Ему было слышно, что она лежит в постели. Голос становится более низким, когда антигравитационные мышцы не давят на легкие и не уменьшают объем звучания. Рядом с ней был мужчина, Каспер слышал его дыхание.

– То место, – спросил он, – у Даффи, как ты нашла его для меня?

– Появилось предложение. Насколько я помню. Рекламный листок. Вложенный в скандинавское издание «Cirkus Zeitung».

– Вы получаете до тридцати предложений в день. Ты даже не смотришь их. Почему же ты тогда обратила внимание именно на это?

Она ответила не сразу.

– но было адресовано мне, – объяснила она. – цена была невысокая. Наверное, мне следовало бы дивиться этим двум обстоятельствам.

Он подождал, пытаясь собраться с силами.

– Я сделала что-то не так? Навредила тебе?

– Ангел-хранитель, – произнес он, – может делать только добро.

– С тобой кто-нибудь есть? Ты не должен оставаться один.

– Я в компании, – сказал он, – настройщика роялей Всевышней. Меня настраивают на полтона ниже.

И положил трубку.

Он осторожно приблизился к вагончику, постоял, прислушиваясь. Ничего не было слышно. Нащупав маленький кусочек картона, лежавший там, где он его оставил, он вошел внутрь.

Он не решался зажечь свет. На минуту присел в кресло. Ночной свет с площади струился сквозь окна.

У него вполне мог бы быть дворец – как у Грока в Онелии. У него мог бы быть огромный дом в окрестностях Парижа, как у Ривеля. Он мог бы стать владельцем пентхауза в восемьсот квадратных метров над Конгенс Нюторв, как у Олега Попова в Москве – окнами на МХАТ, старый чеховский театр. Вместо этого у него в течение двадцати лет был только этот вагончик. Восемнадцать квадратных метров плюс тамбур, минус то, что занимали шкаф с реквизитом, шкаф с костюмами, пианино и полки.

Он взглянул на ноты. Маленькую печь. Раковину. Электрический чайник. Дрова. Электрическую плитку. Холодильник – маленький, из нержавеющей стали, абсорбционный, без компрессора. Он никогда не мог выносить звука компрессоров. Он взглянул на комод. На пианино «Fazioli». На диван.

В ту зиму, когда они познакомились, бывало, что Стине ждала его, когда он возвращался после представления. Это случалось – но не всегда. И никогда это не планировалось заранее. Договориться с ней было трудно или вовсе невозможно. Свой рабочий график или расписание дежурств она знала на полтора года вперед. Насчет вечернего свидания она не могла определиться и во второй половине дня. Он так и не смог понять этого.

Возвращался он в полночь. Повсюду лежал снег. На снегу – ее следы к вагончику.

Он должен был уехать за границу, но так и не уехал. Та зима изменила его отношение к временам года. Прежде ему хотелось, чтобы Данию закрывали и эвакуировали на пять месяцев в году – с ноября по март. В течение десяти лет он не заключал зимних контрактов севернее Канна. Ее следы на снегу изменили все. Более уже не было важно, какое сейчас время года.

Из трубы поднимался дым. Ее пуховик и сапоги занимали весь тамбур, она не любила мерзнуть и с первого ноября одевалась так, что была готова для восхождения на Нанга-Парбат.

Стекла были белыми от пара. Она на всю жизнь заключила контракт с материальным миром. В ее распоряжении были лишь две конфорки и дровяная печь. Тем не менее она приготовила нечто напоминающее вегетарианское меню Лайсемеера.

Она сидела на диване, напротив того места, где он сидел сейчас. В толстых шерстяных носках. Поджав под себя ноги. Со своими бумагами или с компьютером. Или просто так.

Он остановился в дверях.

Женское не обладает определенным звуком. Не обладает определенной тональностью. Не обладает определенным цветом. Женское – это процесс. В то мгновение, когда доминантный септаккорд затихает субдоминантной мажорной тональностью, в этот миг становится слышно женское.

До этого времени он жил в диссонансе. Теперь его вагончик уже не был более вагончиком. Не был более дровяным сараем на колесах. Это был дом.

Ее присутствие оживило краски, которых он прежде не видел. Оно сгладило углы, проявило поверхности, которых прежде тут не было. Оно изменило содержание книг. Содержание нот. Бах звучал бы иначе без женщин. Очень может быть, что он и вовсе бы не звучал. А она ничего особенного не делала – просто была здесь.

Теперь все вокруг него было жестким. Прямоугольным. Мертвым. Он знал, что видит все это в последний раз. Он чувствовал, как его мысли мечутся внутри него, как хищник по клетке, не находя никакого выхода.

Он открыл дверь в водительскую кабину и скользнул за руль. Фургон будут разыскивать. Но не этот вагончик. Его дом арестован, но он не в розыске. Пока полицейские штурмуют «Конон», он может в последний раз навестить Максимилиана. А потом явиться с повинной. Получить медицинскую помощь. Начать разбираться с полицией, заняться репатриацией. Далее его воображение не простиралось.

Он повернул ключ зажигания. Это ни к чему не привело.

– С ними был механик, – объяснил Даффи.

На нем было пальто с широкими полами, казалось, оно сшито из минеральной ваты – оно поглощало все звуки, вот почему Каспер его не услышал.

Что-то оказалось у него на коленях – это был футляр от скрипки. Рядом с ним оказался конверт с бумагами, свидетельство о рождении и о крещении, испанский паспорт, страховые полисы. Швейцарские банковские карточки, временная медицинская страховка.

Каспер открыл футляр и провел рукой по изогнутой поверхности. Правой рукой, левой он не мог пошевелить.

У Гварнери и Страдивари было что-то общее. Они всегда позволяли себе какие-нибудь небольшие вариации. Что-то вроде научного исследования. Посреди полного банкротства. Посреди потрясений Войны за испанское наследство. Никогда не было точного повторения. Никогда не было монотонности. Маленький вечный эксперимент. Чтобы узнать, нельзя ли хоть чуть-чуть все улучшить.

– Мой последний сезон во время судебного разбирательства, – сказал Даффи, – проходил у Ретса в Гамбурге. Там был молодой клоун. У него был сорокапятиминутный выход. В то время Карл был единственным клоуном в Европе, который в одиночестве мог удерживать чье-нибудь внимание более двадцати минут. А этот молодой клоун через двадцать минут даже еще и не открывал свой футляр для скрипки. Бывали вечера, когда нам приходилось вызывать на сцену дежурных пожарных. Чтобы публика не сожрала его. Зал у Ретса вмещал до тысячи восьмисот человек. Когда был вынесен приговор и я уволился, его контракт продлили на три месяца. Я тогда говорил себе: через десять лет у него будет собственный цирк. Через двадцать лет он будет владеть империей. Прошло двадцать лет. И ты должен мне аренду за шесть месяцев.

Теперь Каспер вспомнил. Черноволосый человек в смокинге. Преемник Бораса. Как и Даффи, должно быть, помнил более молодого клоуна.

Он положил ключи от зажигания на приборную доску перед сторожем.

– Этот вагончик. Отбуксируй его сегодня ночью. Ты получишь за него семьсот тысяч. В «Классик Винтаджес» в Хельсингере.

Даффи не притронулся к ключам.

– Я заглянул в жилые помещения. Холодильник выключен и разморожен.

– Я уезжаю в отпуск.

Каспер открыл дверь. Они вышли на улицу. Вокруг было тихо.

В руках у Даффи были ключи от машины – от циркового пикапа.

– Я отвезу тебя в больницу.

Вдали шумела Южная автомагистраль. Все-таки странная вещь – автомобильный шум. Его не останавливает шумозащитный экран, он просто поднимается вверх. А потом опускается в каком-нибудь другом месте. Словно осадки после химической катастрофы.

– Меня направили сюда, – сказал Каспер. – На эту площадку. Ты послал предложение. Соне из цирка «Блаф». Которая занимается моими делами. Год назад. тут что-то не так.

Сторож молчал. Каспер сканировал окружающий мир. Все было на полтона мертвее, чем надо. Со стороны болота должна была быть слышна выпь. До восьмидесяти децибел глубокого, похожего на удар литавр звука. Уханье неясыти в районе вилл перед Глострупом. Но вместо этого была тишина.

– За оградой стоит «рено», в котором сидят два человека, – сказал Каспер.

Цирк – это фрагмент Средневековья, выживший на окраине современного мира. Цирковые артисты – устарели, они словно лисы, приспособившиеся к городу и его помойкам. Но они не одинокие бродяги, а братство-братство полудиких животных. Их не интересуют премии и гранты. Они не связываются с компаниями по распространению билетов. Держатся подальше от Налогового управления. Они живут в соответствии с ограниченным количеством законов, один из которых гласит: Играя в прятки с властями, надо всегда поддерживать друг друга.

Даффи раскачивался на пятках.

Каспер протянул руку.

Даффи положил в его ладонь ключи от машины. Проводил его до ворот. Открыл замок.

Они ждали Каспера, он их не слышал. Даже если бы и услышал, это бы не помогло.

Они вышли из машины, припаркованной впереди в пятидесяти метрах, это были те два монаха. Где-то позади него открылась дверь, выходящая на площадь. За спиной у него была проволочная ограда, а на другой стороне дороги – заросли боярышника из «Спящей красавицы». И он еле держался на ногах. Он подошел к монахам и сел в машину.

14

Открытое пространство перед полицейской префектурой было оцеплено – до административного здания компании «Арла». Со стороны улицы Бернсторфгаде установили шлагбаум, один из монахов вставил свою идентификационную карточку в прорезь – и шлагбаум взлетел вверх.

Они проехали мимо бронеавтомобилей, грузовиков гражданской обороны, машин скорой помощи. Монахи припарковали свою машину на тротуаре, у красных казарм дорожной полиции. Они взяли Каспера под руки и то ли повели, то ли потащили его. Через улицу, к двери со стороны порта, а затем – в лифт.

При выходе из лифта он увидел узкий коридор, и первое, что он услышал, была музыка. Она была тихой, доносилась откуда-то издалека и тем не менее звучала достаточно отчетливо. Это была кантата BWV 106 в исполнении женского хора Копенгагенской полиции, ему была знакома эта запись, как раз на этом компакт-диске солисткой вместе с хором выступает регент хора Ханне Бек Хансен – начальник Копенгагенской полиции. Каспер узнал ее красивое сопрано – практически без вибрато.

Дверь, ведущая в прямоугольную, с высокими потолками комнат), похожую на школьный физкультурный зал, была открыта. Вдоль длинной стены стояли письменные столы, четверо полицейских занимались сортировкой бумаг. В дальнем конце комнаты, у полок со скоросшивателями, сидели две женщины-полицейские перед каким-то аппаратом, напоминающим коммутатор.

В комнате было шесть больших окон, выходящих на набережную. У одного из них неподвижно сидел грузный старик, которого, казалось, одели в Институте мужской моды, а потом спустили при помощи крана, чтобы усадить в это кресло. У другого окна стоял Мёрк, рядом с ним – небольшая магнитола, из нее и звучала музыка.

Мёрк обернулся и посмотрел на Каспера. На промокшие от крови повязки.

Он взял лежавшие на одном из столов газеты и положил их на стоящий рядом с ним стул. Каспер сел на газеты.

– Вайдебюль, – сказал Мёрк, кивнув в сторону старика. – Представляет Министерство по делам церкви. Он осуществляет связь с Приютом.

На магнитоле лежал компакт-диск, на его обложке была изображена золотая лира – эмблема всех полицейских оркестров. На пластиковый футляр капнула кровь, Мёрк отодвинул его и выключил музыку.

– Надо позвать Кайсу, – сказал он. – И принесите колу. И кофе.

– И стакан чего-нибудь крепкого, – дополнил Каспер.

Монахи исчезли. Мёрк снова посмотрел на блокированный район.

– Мы окружили «Конон», – сказал он. – Двести человек из отряда особого назначения. Четыре моторные лодки. Боевые пловцы из ВМФ. Два военных вертолета, на случай если они попытаются вывезти детей по воздуху. Тридцать человек для сбора информации по частным адресам бизнесменов. В здание вошли десять минут назад.

Каспер пытался вслушаться в Мёрка, ему это не удавалось, слух его был нестабильным, похоже, он слышал все хуже и хуже.

– Принцип тотальной обороны, – продолжал Мёрк. – Так это официально называется. Красивая мысль. Очень по-датски. Принцип этот предполагает безоговорочное сотрудничество. Когда случается катастрофа – как вот сейчас, – все действуют согласованно. Полиция, «Фальк»,[55]55
  Датская служба оказания первой помощи.


[Закрыть] гражданская оборона, пожарные, военные. У нас в Дании боятся объявлять чрезвычайное положение. Политики считают, что они в состоянии обезопасить себя законами на все случаи жизни – даже на случай государственного переворота. В итоге мы живем в условиях гражданского чрезвычайного положения. Полиция руководит самим расследованием. Отряды местной самообороны берут на себя оцепление. Гражданская оборона наводит порядок. Военные предоставляют свои мышцы. С нами даже Министерство по делам церкви. Как красиво все задумано. Конечно же, у них нет радиосвязи, и они не могут общаться друг с другом. И их компьютерные сети не объединены, так что и переписываться друг с другом они тоже не могут. И они повязаны по рукам и ногам семью тысячами разных законов и предписаний, которые следует уважать. Но тем не менее прошла самое большее неделя – и все более или менее заработало. Вот сколько времени это заняло. Неделю. После первого толчка.

На подоконник рядом с Каспером что-то поставили, Мёрк протянул ему стакан, Каспер отхлебнул. Это был испанский бренди, немного сладковатый, на глазах выступили слезы, спиртное обожгло все открытые раны во рту, как бывает, когда расплавленный парафин по ошибке загорается во рту у циркового артиста, выдувающего огонь.

– Полиция – не исключение, – продолжал Мёрк. – Все основано на сотрудничестве и открытости. Единая полиция. Отдел по особо опасным экономическим преступлениям, наркоотдел, отделы по борьбе с мошенничеством, кражами, технические отделы – все под одним началом. Все регламентируется и планируется, все идет как по маслу. Так что когда звонят в полицейский участок в Люнгбю и сообщают о пропаже мальчика и девочки, то сначала здравомыслящий полицейский заверяет, что не надо волноваться, что девяносто девять процентов всех когда-либо пропадавших детей просто решили пойти прогуляться. Когда через несколько часов раздается еще один звонок, то полицейский начинает задавать вопросы: не разведены ли родители, есть ли младшие братья и сестры – в конце концов, все сбежавшие из дома дети просто хотят дать выход своему недовольству. Когда на этот раз звонящие проявляют настойчивость, полицейский просит сотрудников приюта приехать в участок с родителями и фотографиями. Ему говорят, что родителей нет. Тогда дежурный полицейский просит, чтобы нашли представителя школы. И только тут кто-то обращает внимание на то, что полицейское разведывательное управление и окружной начальник полиции включили эту школу в число возможных объектов террористического нападения. Среди восьмидесяти других учреждений в Багсверде и Люнгбю. Тут что-то сдвигается с места. Несколько сотрудников уголовного розыска едут в приют и разбирают там все на части. Ведь девять из десяти пропавших детей имеют обыкновение прятаться где-нибудь на чердаках. Когда и это ни к чему не приводит, приходится связываться с полицейским разведывательным управлением. Рассматриваются планы действия для этой конкретной ситуации. Оповещаются патрульные машины. Определяется, кто будет руководить следствием. Находят начальника полиции Люнгбю. Ответственного за дело заместителя комиссара по уголовным делам. Комиссара полиции, который будет держаться на заднем плане как можно дольше. Следователя по уголовным делам из полицейского разведывательного управления. Выстраивают все основные следственные мероприятия, которые должны проходить в полном спокойствии и порядке. Так что, когда сидящий здесь Вайдебюль начинает беспокоиться и предупреждает полицейское управление Министерства юстиции, которое обращается ко мне, прошла уже неделя, и мы опоздали.

За спиной Каспера оказалась женщина. Это была аристократка с улицы Странвайен, теперь на ней был белый халат, она прикатила маленький столик на колесиках, на котором лежало нечто похожее на аптечку первой помощи.

Она начала снимать полотенца и салфетки, которыми была замотана его голова. Сквозь какой-то туман он отметил, что она измерила его пульс. Давление. Его мир стал сужаться. Какая-то часть его слуха сохранилась. Но поле зрения было ограничено – четко он видел только в какой-то одной области.

– Я всю жизнь работаю в полиции, – продолжал Мёрк. – Я прошел через все. Патрулирование улиц. Работа со служебными собаками. Я был самым молодым в Дании сотрудником уголовного розыска. Я люблю все это. Это одна из лучших и порядочнейших полиций на свете. У нее есть только один недостаток – она чертовски медлительна.

Мёрк позабыл о своей акустической защите, его система открылась. Каспер слышал усталость. Непреходящее утомление. Усталость протяженностью в двадцать или тридцать лет. Ему доводилось слышать ее у некоторых директоров цирков, тех, которые хотели чего-то большего, чем просто заработать деньги. Это была усталость человека, у которого не просто работа, а миссия и который позволил ей поглотить себя. И теперь медленно сгорает изнутри.

Женщина подняла рубашку Каспера, и он услышал, как у нее перехватило дыхание. Она положила руку ему на грудь. При других обстоятельствах такое прикосновение было бы ему приятно, особенно ее прикосновение. Но не сейчас.

– Министерство обычно никогда не вмешивается, – продолжал Мёрк. – У нас всего каких-нибудь пять человек в полиции. Нас зовут, только когда происходит что-нибудь серьезное и когда замешана политика. И даже тогда мы понимаем, что это все равно что оказаться у позорного столба.

– А отдел Н? – спросил Каспер.

Он услышал свой голос, он звучал как кваканье древесной лягушки.

Мёрк встал. Подошел к окну.

– Полиция всегда пользовалась услугами астрологов, – сказал он. – Медиумов, ясновидящих. Втайне от всех, само собой разумеется. Но в конце девяностых мы почувствовали какие-то грядущие изменения. Я почувствовал это как надвигающуюся непогоду. Все поняли, что появятся новые формы преступлений, совершаемых для получения прибыли. Которые будут связаны с манипулированием сознанием.

– Вроде торговли опционами, – заметил Каспер.

Мёрк кивнул.

– Время, – продолжил он, – предвидеть будущее. Это стало самым важным. Интуиция. Это стало одним из самых высокооплачиваемых ресурсов. Я по-прежнему пытаюсь заставить датскую полицию это понять.

Женщина заставила Каспера открыть рот. Он почувствовал холод зубоврачебного зеркальца на языке. Она выпрямилась.

– Его надо в реанимацию, – констатировала она. – Немедленно. У него пулевое ранение в живот. Перелом черепа. Левого запястья. Предположительно сломаны два ребра. Возможно, нос. Выбиты три зуба. Его надо зашивать, он потерял много крови. Ему надо делать переливание крови. И обследовать на предмет внутренних кровотечений.

Он и раньше слышал ее голос, слышал, как он поет – это был утонченный альт. Это был голос с компакт-диска. Она тоже была в хоре, исполнявшем ту кантату.

– Он мне нужен еще на двадцать минут, – сказал Мёрк.

– Если какой-нибудь орган задет, если есть разрыв печени, через двадцать минут он умрет.

– Он не умрет. Он сделан не из того, из чего все остальные люди. Это что-то вроде пластмассы.

– Я подам об этом рапорт, – заявила она.

– Ты сделаешь ему укол, – сказал Мёрк, – под мою ответственность.

Она ушла. Мёрк посмотрел ей вслед.

– Они ненавидят меня, – заметил он. – Я забрал расследование из Люнгбю и перенес его сюда, в этот зал. Мы создали здесь командный пункт. Отсюда я давлю на всех в течение двух месяцев. Официально мы лишь наблюдатели. Но они боятся, боятся общественного мнения. И политиков. А теперь пропали дети. И все равно – они ждут первой возможности, чтобы избавиться от нас.