Текст книги "Тишина"

Автор книги: Питер Хёг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

– Из Института изучения сознания?

Она кивнула.

Каспер взглянул на Франца Фибера.

– Улица Эстервольгаде. Рядом с Ботаническим садом. В тех зданиях, где когда-то была Копенгагенская обсерватория.

Каспер повернул телескоп. Нашел дворец Розенборг. Копенгагенская обсерватория была самым высоким зданием города, рядом с дворцом. Он нашел башню обсерватории. Навел на резкость. Снаружи по периметру башни были построены стеклянные офисы, напоминающие теплицы.

– Где вы их осматривали?

– Я все потеряю, – ответила она.

Лицо ее было белым, почти светилось.

– Все равно мы все потеряем всё, – произнес Каспер. – Остается только один выход. Мы можем попытаться потерять это каким-нибудь достойным образом.

Он был доволен, что и Франц Фибер, и коленопреклоненный отец ребенка присутствуют при этом. Это создавало ощущение хотя бы какой-то публики. Для его золотых реплик.

– Посмотрите на меня, – сказал он. – У меня нет ни гроша. Все потеряно. Не женат. Детей нет. Карьера закончилась. Выдворен из страны. Меня разыскивают в двенадцати странах. Но я нахожусь в процессе наведения порядка. Это по мне заметно? Что где-то там, в глубине, таится нарождающаяся чистота?

– По-моему, вы похожи на какого-то бродягу, – ответила она.

Он выпрямился.

– Они привезли детей сюда, – сказала она, – они живы, состояние их было удовлетворительным. Их собираются использовать для чего-то. Это как-то связано с толчками. Не знаю как.

Он отрегулировал телескоп. На крыше здания находились две шлюпбалки. На колесах. Позади них – силуэт двигателя.

– Чем занимаются в «Кононе»?

– Официально это финансовое учреждение. Они торгуют исключительно опционами.

– Где находится Каин?

Она покачала головой.

– О каком убийстве вы говорили? – спросила она.

– Полиция считает, что есть связь между целым рядом похищений. Один ребенок был найден. Девочка. Ее истязали и душили.

Он пошел к двери, она последовала за ним.

– Я хочу все исправить, – сказала она. – Чтобы можно было смотреть в глаза своему ребенку.

– Подождите до родов. Мы, совершающие паломничество во искупление, делаем все последовательно.

Каспер помог подняться стоящему на коленях мужчине и посадил его на диван. На столике возле дивана лежала пачка распечаток на стандартных листах.

– Что было общего, – спросил он, – во всех этих родах?

– Не было никаких осложнений. Все проходило спокойнее, чем при обычных родах. Быстрее. Некоторые из женщин были матерями-одиночками. Большинство были замужем. И еще – погода…

Она стояла вплотную к нему.

– На небе были радуги, – объяснила она. – Во всех случаях те, кто принимал роды, видели радугу. За окном. Я беседовала с каждым из них по отдельности. Ночью тоже были радуги. Бывают и ночные радуги. Гало вокруг луны. Белые радуги на ночном небе, лунный свет, отражаемый облаками.

Он открыл ведущую к лифту дверь.

– Остается надеяться, что в конце пути ждет золото, – сказал он. – Там, где кончается радуга.

Она загородила дверь.

– Эти дети, – сказала она, – мальчик и девочка, они не самые обыкновенные дети.

Он не знал, что ответить.

– Они были спокойны, – сказала она. – Не веселы. Но слишком спокойны. Я не могу объяснить это. Но это было неестественно. Им бы следовало быть подавленными.

Он осторожно убрал ее руку с двери лифта.

– Каин, – продолжала она. – Он владелец санатория. Сейчас он там. Он звонил оттуда. Пять минут назад.

– Как вы узнали, что он звонил оттуда?

– Звук больших джакузи. Я слышала его.

Он услышал звук ее системы. Глубокий, древний. Звук какой-то бесконечной тоски.

– Вы родились раньше срока, – понял он.

– На седьмом месяце. Меня объявили мертвой. Положили в моечную. Где, как говорят, я стала стучать по крышке, которой накрыли поднос. Когда я начала работать акушеркой, то познакомилась с собиравшимся на пенсию врачом, который помнил мою историю. Он называл меня «Лоне из моечной».

Каспер не мог сдержать свою руку. Она непроизвольно взметнулась вверх и погладила ее по щеке. Хотя он прекрасно понимал, что не стоит очень уж ласкать беременных женщин на глазах у их мужей.

– Кстати, Франц и я, – заметил он, – мы просто без ума от тех, кто пытается выжить.

– Я не из пугливых, – сказала она. – Но я боюсь его. Каина.

Каспер сделал знак, Франц свернул на стоянку у дороги. Каспер показал на плоскую металлическую фляжку.

– Не найдется ли еще немного зажигательной смеси, – спросил он, – для двух холостяков, только что навестивших молодую пару, ожидающую прибавления семейства?

Франц Фибер налил, виноградный дух наполнил машину.

– Какой звук исходит от человека, который убил ребенка?

Каспер воспользовался бы какими угодно окольными путями, лишь бы избежать ответа на вопрос. Но глаза мальчика желто и настойчиво светились в темноте.

– Дважды в жизни, – сказал он, – мне пришлось оказаться рядом с людьми, которые убили ребенка, оба они были цирковыми артистами, один из них задавил девочку, это был несчастный случай, другой забил до смерти своего сына. Вокруг обоих было тихо.

Он почувствовал беспомощность. Перед великим ужасом и великими чудесами мы бессильны. Месса си-минор и великие войны – с такими вещами отдельному человеку никак не справиться.

Но он слышал, что этот молодой человек еще более беспомощен. И разве – в этом бесприютном мире – одноглазый не обязан попытаться помочь слепому?

– Есть два вида тишины, – сказал Каспер, – или, во всяком случае, я это так слышу. Есть высокая тишина, тишина для молитвы. Тишина, когда ты близок к Божественному. Та тишина, которая есть сконденсированное, смутное предчувствие рождения звука. И есть другая тишина. Безнадежно далекая от Бога. И от других людей. Тишина отсутствия. Тишина одиночества.

Он почувствовал, что мальчик искренен с ним. Между ними возник контакт. Интерференция. Они были совсем рядом друг с другом.

– Я знаю их, – сказал Франц Фибер. – Эти два вида. Я оба их знаю.

– Те два человека, о которых я говорил, были беззвучны. Что-то покинуло их навсегда.

Каспер коснулся плеча Франца. Если хочешь послать сигнал без помех, то стоит воспользоваться физическим контактом.

– Но за этой их тишиной, за изоляцией, они звучали как и все другие люди. Как ты и я. Так что если ты или я, если мы попадем в такую ситуацию, если мир от нас отвернется. Или если мы сами отвернемся от мира. Это могли бы быть мы. Это можем быть мы. Вот о чем я думал, когда сидел перед ними. Что на их месте мог бы быть я.

На мгновение возникла полная открытость. На мгновение Каспер почувствовал, что оба они смотрят в то пространство, где парят самые черные демоны и откуда все мы время от времени получаем приличные дозы из огромной клизмы. Минуту молодой человек держался, потом не выдержал:

– Может, позвонить в полицию?

– Через минуту, – ответил Каспер. – Когда мы последуем за нашей путеводной звездой.

Он сделал глоток из посеребренной крышки. Очень может быть, что алкоголь и не действует столь эффективно, как сердечная молитва. Но во всяком случае, он действует так же быстро.

Фары осветили кусты, внедорожник пронесся мимо них со скоростью сто сорок километров в час. Франц Фибер уставился на Каспера. Только сейчас Каспер услышал, что мальчик уже близок к пределу своих возможностей.

– Она лгала, – сказал Каспер. – Когда говорила, что ей привозили детей. Теперь она хочет поехать и все исправить. Если уж женщина ее весовой категории так разошлась, значит, считает, что она бессмертна.

7

Въезд в санаторий был обрамлен двумя четырехгранными гранитными колоннами и пышным кустарником. Каспер подал знак, и машина остановилась в пятидесяти метрах от колонн.

Здания располагались на шести террасах, спускавшихся к старым виллам Торбэка. Построены они были из такого темного гранита, что ночью он казался черным. Но снизу была подсветка, а из каменных чаш потропически пышно струились вьющиеся растения и цветы. Все это напоминало о висячих садах Вавилона– чудо для апреля в Дании, когда последние морозные ночи еще с улыбкой ждут своего часа.

– Это для клиентов, – пояснил Каспер, – все эти цветы. Чтобы они поверили, что современные технологии уничтожили всю мелочность природы и что нет никакой необходимости стариться, если раз в три месяца можно впрыскивать очередную порцию ботокса в мешки под глазами.

– Какое-то не библейское место, – отозвался Франц Фибер.

С крючка за водительским сиденьем Каспер достал две двубортные поварские куртки и протянул одну из них Фиберу.

– Давай не будем слишком уж святыми, – сказал он. – Можем ли мы быть уверены в том, что Богоматерь отказалась бы от подтяжки лица и исправления прикуса? Если бы ей это предложили.

Молодой человек надел куртку. Руки у него заметно дрожали.

Каспер положил руку ему на плечо. Повернул его к себе.

– Подумай о детях. Представь их себе. Родителей рядом нет. Их дом далеко. Вокруг них происходит что-то непонятное. Они беспомощны. Ты слышишь это? Когда я видел ее в последний раз, у нее были следы побоев. Даже вот такие дети на самом деле беспомощны. И они зависят от нас с тобой. Ты чувствуешь это?

Молодой человек сглотнул.

– И кроме них. Тысячи других детей. В таком же состоянии беспомощности. Или еще хуже. И в нас самих. В тебе и во мне. Скрываются два маленьких мальчика. Ты слышишь их? Ты чувствуешь сострадание? Оно – наше топливо. Единственное, что может помочь двигаться дальше. Через всю симфонию.

Франц Фибер смотрел на него. Мгновение это обладало каким-то величием. Как у Кемпфа[48]48
  Вильгельм Кемпф (1895–1991) – знаменитый немецкий пианист и композитор.


[Закрыть] в медленной части сто девятого опуса. В такой ситуации важно не позволить захлестнуть себя эмоциям. А как-то действовать и повернуть все в другое русло. Как Бетховен. Постараться облагородить сентиментальность.

Каспер подал знак. Фургон тронулся. Каспер опустил стекло.

Из кустов появился человек в темной униформе – под цвет гранита. Каспер махнул рукой, показывая куда-то в глубь автомобиля.

– Там сзади лежит обжигающе горячий кусок мяса. Седло теленка а-ля граф Меттерних. Температура его не должна опуститься ниже шестидесяти градусов, когда оно окажется на столе у Каина. Если вы задержите меня даже на три минуты, то вы конченый человек.

Тропический пейзаж поглотил охранника.

Они прошли через приемную с изогнутыми, словно в зале «Плейель», стенами, через гостиную, звучащую как зал «Мантзиус». Мимо стационара, где важно было очень хорошо прислушаться, чтобы вспомнить, что ты находишься в больнице. Им не встретилось ни одного помещения, не пригодного для записи вашего следующего камерного произведения.

Но стены отражали не камерную музыку. Они отражали замешательство и растерянность людей, которые надеются, но в глубине души не верят, что косметическая клиника может хотя бы на миллиметр приблизить их к тому, что для них так важно.

Они вошли в амфитеатр, на ступеньках перед большим камином лежали или сидели полсотни женщин, все они были в белых халатах.

В дверях, в облаке пара, появилась рыжеволосая женщина с зелеными глазами, в белом халате и с пучком свежих березовых веток в руках, должно быть банщица. Звучание ее было таким очаровательным и авторитетным, что Касперу захотелось, чтобы у него нашлось время и представилась возможность, сняв брюки, попросить ее о двенадцати ударах этим березовым веником.

– Что вы тут делаете? – спросила женщина.

– Наслаждаемся акустикой, – ответил Каспер. – Я всей душой болею за бедных. Но мои уши любят палисандр. И высокие потолки.

– Вы находитесь в женском отделении.

– Мы здесь по долгу службы. А свою сексуальность мы оставили за дверью.

Он услышал, как звучание ее смягчилось.

– Она не очень-то слушается, – сказала она. – Ваша сексуальность. Какая-то ее часть все равно просачивается.

Каспер протянул ей тот поднос, который он прихватил с собой из машины.

– Возьмите канапе. Забудьте про диетический корм для кроликов. Положитесь на естественную регуляцию аппетита.

Женщина взяла один из маленьких медальонов из слоеного теста. Каспер предложил канапе сидящим поблизости.

– А где же Каин?

– Хайди сейчас будет его стричь.

Каспер проследил за ее взглядом. Сквозь большое стекло ему было видно веранду, построенную на гранитной платформе, которая, казалось, парила в воздухе. За стеклом он увидел зеленые растения и парикмахерские кресла. В одном из кресел сидел человек.

Каспер наклонился к рыжеволосой женщине:

– Может быть, кто-то и скажет, что возникшее между нами взаимопонимание, которое, возможно, станет началом долгой дружбы, не следует опошлять деньгами. Я с этим не согласен. Несколько купюр вполне могут стать прочувствованным аккомпанементом к естественному созвучию сердец.

Он протянул женщине четыре тысячекроновых купюры.

– Хорошо бы задержать Хайди на какие-нибудь десять минут. Мы с Каином ходили вместе в школу танцев. Светлые воспоминания. Нам хотелось бы с глазу на глаз минут десять повспоминать прошлое. Он всегда танцевал за даму.

Женщина сложила купюры.

– Вы заглянете на обратном пути?

Каспер посмотрел на Фибера. Лицо молодого человека было покрыто тонким слоем пота. Возможно, причиной тому был пар из банного отделения.

Тайна любви отчасти состоит в умении сосредоточиться и добровольном самоограничении.

– В следующей инкарнации, – ответил он.

Он посмотрел на женщин. Акустика в зале была как в миниатюрном варианте зала Карла Нильсена. Звук пятидесяти женщин был словно нежное прикосновение теплого ветра. Он мог обратиться к ним, не повышая голоса.

– Сердце каждого человека излучает звуковое поле, – произнес он. – Оно звучит восхитительно, к сожалению, мы сами его приглушаем. В настоящее мгновение вы звучите великолепно. Среди вас нет ни одной, ради которой мы с Францем не были бы готовы нарушить монашеский обет и увезти вас к себе домой. Если бы вы только прислушивались по десять минут каждый день. К своему сердцу. Снимая то напряжение, которое мешает распространению звуковых волн. Черт возьми, вы бы зазвучали как Бах.

Женщины уставились на него. Он поставил поднос с канапе на ступеньку. Снял поварской колпак. Поклонился. И пятясь, вышел за дверь.

Франц последовал за ним. Голос его дрожал.

– У нас есть цель. Мы должны спасти детей. Мы незаконно проникли внутрь. А ты ведешь себя как чокнутый.

Они прошли через концертное помещение, где стоял «Стейнвей». Зимний сад был прямо перед ними.

– Подожди снаружи, – сказал Каспер. – На случай, если женщины последуют за нами.

Он вошел в помещение. Все стены в нем были стеклянными. В самом конце, за стеной, виднелся бассейн, светящийся, словно голубой драгоценный камень. Дальше, за бассейном, был обрыв метров в тридцать – вниз к огням Торбэка. За огнями сверкало море. Кас-пер задернул длинные белые занавески на окнах.

Человек в кресле смотрел не на вид за окном, он сидел лицом к собственному отражению в высоком зеркале. Он был в белом халате, кожа его все еще горела после сауны.

На полочке под зеркалом Каспер нашел парикмахерские ножницы и гребенку.

Глаза человека в зеркале остановились на Каспере. Отметили белую куртку. Интерес в глазах погас.

Вот так-то мы, люди, и ошибаемся. Мы не замечаем по-настоящему неожиданного, когда оно предстает перед нами переодетое в будничное платье.

– Хайди запаздывает на несколько минут, – сказал Каспер.

И встал у него за спиной.

Он был возраста Каспера. У него было тело атлета. Или циркового артиста.

Тем концом гребенки, на котором были большие зубья, Каспер поднял волосы у него на затылке. Так, что тому не было видно в зеркале. И состриг клок волос прямо у самой кожи.

Он приоткрыл свой слух, чтобы услышать этого человека.

Он услышал его отношение к материальному миру. Глубокие тона, те частоты, которые и приводят в движение физические объекты.

Он услышал деньги – больше, чем он когда-либо слышал. Он услышал дома. Машины. Услышал будущее. Золотые экономические возможности.

Он услышал его сексуальность. Она звучала чрезвычайно интересно. Мужественность, но с яркими оттенками женственности. Он мог бы завоевать любую женщину. И большинство мужчин.

Каспер слушал регистр его чувств, он был широким, нюансированным и взрывоопасным. Много света и много тьмы, в одинаковых пропорциях – как у Моцарта.

Он услышал его сердце. Это был большой звук. Великодушный. Горячий.

Он услышал высокие частоты. Находчивость. Интуицию. Интеллект. Это были богатые звуки – человек этот вибрировал от внутренней жизни.

Прядь за прядью Каспер собирал волосы на затылке. И методично, с глубоким удовлетворением – если принимать во внимание тот факт, что он впервые в жизни кого-то стриг, – очень коротко состригал волосы на изящно изогнутом затылке.

Глаза Йосефа Каина в зеркале были отсутствующими. Он не видел самого себя. Он смотрел внутрь.

И тут Каспер услышал дыру. Это была своего рода внутренняя звуковая тень. Беззвучный участок в системе этого человека. Где-то между сердцем и solar plexus.

Он отложил ножницы. На полочке за креслом стояли пластмассовые бутылочки с различными красящими составами. Он открыл одну из них. Это оказалась хна. За десять лет до того, как это вошло в обиход, Хелене Кроне раз в полгода хной рисовала мавританские завитки на своих крепких ногах.

Каспер нашел маленькую кисточку. Медленно и старательно, по-прежнему вне поля видимости для того, кто сидел в кресле, он начал наносить на постриженный затылок тонкий слой красной краски.

– Я стриг Вильгельма Кемпфа, – сообщил он. – В начале семидесятых. Когда был всего лишь восходящей звездой в парикмахерском училище. Он рассказывал о Гитлере. Он встречался с ним в сорок четвертом. В Бергхофе. Ева Браун нашла Кемпфа и Фуртвенглера. и Гизекинга.[49]49
  Вальтер Гизекинг (1895–1956) – выдающийся немецкий пианист, знаменитый, в частности, феноменальной звуковой памятью.


[Закрыть] Чтобы устроить концерт, который порадовал бы фюрера. Из этого так ничего и не вышло. Но они составили репертуар. Любимые произведения Гитлера. Кое-что из оперетт Легара. Несколько песен Штрауса. Марш «Баденвайлер». «Серенада на осле». Отрывки из «Мейстерзингеров». Кемпф прислушивался к системе Гитлера. Он сказал мне, что личность этого человека была, в сущности, в порядке. Маленькая, но в порядке. Но где-то в ней была дыра. Через эту дыру струился деструктивный коллективный шум. Понимаете? Злых людей не существует. В каждом человеке всегда звучит сострадание. Только те места, где в нашей человечности есть дыры, где мы не резонируем, эти места опасны. Там, где мы ощущаем, что стоим на службе высшего дела. Тут мы и должны спросить самих себя: а действительно ли это высшее дело? Вот тут-то мы и попадаемся. В других культурах это называют демонами. У нас для этого нет подходящего слова. Но я слышу это. Это боевая тревога. Коллективный гнев.

Глаза мужчины в зеркале наблюдали за Каспером.

– Ты кто, черт возьми? – спросил он.

Голос был черным, как ночное небо. Мягким, словно четыреста квадратных метров костюмного бархата.

Каспер взял с полки небольшое зеркало. Показал мужчине его затылок.

Йосеф Каин в парикмахерском кресле застыл. Гитлер тоже потерял бы сосредоточенность. Если бы увидел себя коротко постриженным и покрашенным хной. Подбородок отвис. Звук открылся. Каспер говорил в открывшееся пространство.

– В твоем звучании – дыра. Во всех нас есть повреждения. Но у тебя она велика. Нельзя сравнить ее с дырой Гитлера. Не надо пытаться уподобиться великим. Но она достаточно большая. Это как-то связано с детством. Это всегда как-то связано с детством. Может быть, ты рос в бедности. Может быть, у тебя не было отца. Это может объяснить жажду наживы. Стремление к власти. Дыра связана с двумя обстоятельствами. Она закрывает сердце. Ты чувствуешь детей? Ты помнишь, как сам был ребенком? Ты отрезал девочке пальцы?

Лицо человека в зеркале стало тусклым. Звук его более уже не был открыт, он был теперь закодирован.

Франц Фибер вошел в комнату. Отодвинул занавеску. Какой-то человек направлялся к зимнему саду. Коренастый человек со слуховым аппаратом.

Каспер наклонился. Его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Каина.

– Мне сорок два года. Знаешь, к какому выводу я пришел за эти годы? Ад. Это не какое-то конкретное место. Ад транспортабелен. Мы все носим его в себе. Стоит нам только потерять контакт со свойственным нам врожденным состраданием, и раз-два – ад тут как тут.

Каспер чувствовал парикмахерские ножницы в руке. Он смотрел на шею сидящего перед ним человека. Туда, где за челюстной костью проходит sterno cleido.[50]50
  Грудино-ключичная мышца (лат.).


[Закрыть] Достаточно было бы одного удара. Концы ножниц прошли бы через основание черепа в мозг. В мире стало бы на одну черную звуковую дыру меньше.

Он закрыл глаза. Прислушался к гневу. Это был не его гнев. Он пришел сквозь дыру в его системе. Акустически мы все перфорированные, как швейцарский сыр. Кто имеет право быть палачом другого человека?

Он выпрямился.

Человек, сидящий в кресле, провел рукой по затылку. Посмотрел на руку. Она была красной от хны.

– Не так уж важно, – заметил Каин, – кто ты. Тебя давно уже нет в живых.

Он почувствовал боль в области сердца. Из-за того, что – в который раз – не смог достучаться до ближнего. С самой простой и важной из всех истин.

Франц Фибер открыл стеклянную дверь: за дверью милостиво спускалась вниз винтовая лестница – к тому месту, где они оставили свой фургон.

– Десять минут под феном, – сказал Каспер. – И на твоем чепчике не останется никаких следов.