Текст книги "Деньги"

Автор книги: Петр Гнедич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

XIV

Поздно вечером, в тот же день Анатолий явился в свою квартиру, где полновластно поселились его тесть с тёщей и даже успели залить кофеем диванчик в светленьком будуаре Лены. Ему отворила вновь нанятая, совершенно незнакомая горничная и заявила, что господа ложатся спать и никого не принимают. Но поздний посетитель, к крайнему её изумлению сбросив ей на руки пальто сказал: «Повесьте!» – и большими шагами направился в столовую. Madame Петропопуло сидела в ночной кофте, с папильотками на лбу. Перед ней, за потухшим самоваром, сидела младшая дочь с заплаканными глазами. В креслах помещался папаша, сумрачный, в чесунчовом пиджаке, не скрывавшем его почтённое чрево. Когда Анатолий остановился в дверях, и девушка при виде его вскрикнула, оба Петропопуло, как по команде, повернули головы в сторону пришельца и вскрикнули тоже.

– Не стесняйтесь, maman, – развязно проговорил Анатолий, подошёл к ней, взял с подноса её бессильно лежавшую руку, поцеловал, повернулся к своей свояченице и хотел проделать с её рукой то же самое, но по дороге наступил на выросшего перед ним во весь рост Петропопуло.

– Где Лена? – громовым голосом спросил он, страшно выкатив глаза.

– Здорова, благодарю вас, – ответил Анатолий, – завтра приедет к вам, то есть не к вам – а к себе… сюда.

Madame Петропопуло истерически вскрикнула:

– Что вы с ней сделали?

– Мы молиться ездили, – серьёзно ответил он. – Мы были сперва в монастыре, а потом в одной сельской церковке. Мы исповедовались, причастились… Ведь это всегда делается перед свадьбой.

Евстратий Константинович побагровел.

– Понимаю! – хриплым шёпотом заговорил он. – Вы хотели скомпрометировать девушку, это входило в ваш расчёт, – ну, так я ваши планы разрушу.

– Не разрушите, – спокойно возразил товарищ прокурора. – Дело покончено. Вчера вечером нас обвенчали.

Madame Петропопуло вскрикнула ещё раз. К ней присоединилась и mademoiselle Фанни. Фанни охватила мать и они замерли друг у друга в объятиях.

Евстратий Константинович стоял с открытым ртом и разведёнными руками. Анатолий ждал бурного натиска и был на всё готов.

Но, к его изумлению, гнев вдруг сбежал с лица грека. Он придал себе не только не сердитое, но даже скорее ласковое выражение.

– А это правда? – тихо спросил он.

– Я вам покажу документы.

– Зачем же вы тайком? – уже совсем ласково сказал он. – Ну, поздравляю, – целуй меня.

Анатолий на этот раз поцеловал его не без удовольствия.

– Ну, целуй мать и сестру… Полно вам рюмить! – крикнул он на своих.

Анатолий поцеловал богоданную матушку, заодно и сестрицу, которая по-видимому ничего против этого не имела.

– Отчего же вы Лену не привезли? – спрашивала мать. – Где же она. Дайте мне её, дайте сейчас!

– Сейчас она спит, – солгал Анатолий, – а завтра с утра она будет у вас. Она в надёжном месте. Настолько надёжном, что если позволите я останусь ночевать здесь, у вас… или у меня… как хотите.

– Он её зарезал! – вдруг вскрикнула старая гречанка и зашлась слезами.

Фанни кинулась её утешать и давала слово, что Лена наверно не зарезана.

– Пойдём-ка ко мне, – сказал Евстратий Константинович, взяв Анатолия за пуговицу. – Мне поговорить надо с тобой…

«Экий хам, сразу на ты перешёл», – подумал Анатолий, но пошёл вслед за ним к нему, или вернее – в свой собственный кабинет. Тесть сел на его кресло у письменного стола; ему предложил занять кресло, предназначенное для посетителей и опять протянул руки.

– Ещё раз поздравляю, – сказал он, – и от души, от души рад.

«Чему он радуется?» – недоумевал Анатолий.

– Я ещё более рад, – сказал он, – что не встречаю с вашей стороны никакого протеста образу моих действий.

– Да что же мне протестовать? Я ведь только удивляюсь, зачем вам понадобилось вдруг тихонько уезжать из Москвы, скрываться от нас, и всё такое.

– Мне показалось, – возразил прокурор, – что вы были слишком раздражены на меня за эту историю с векселем Тер-Собакина. Я почёл за лучшее не раздражать вас. Вы сказали ведь мне, что хотите отложить свадьбу. А я откладывать её не хотел.

– Гм… – сказал грек. – Но всё-таки я не понимаю: вы, кажется, действовали несколько легкомысленно… Ну – она-то очень ведь глупа… Ну, а ты, – человек судейский. Ты должен был подумать, что идёшь на риск.

– На какой? – притворился Анатолий удивлённым.

– Да ведь у нас условие было, что я и векселя, и деньги дам в день свадьбы… А день-то свадьбы прошёл.

Анатолий усмехнулся.

– Так вы не дадите теперь?

Грек тоже засмеялся и потрепал зятя по коленке.

– Шутник ты у меня. Ну, зачем теперь я тебе буду давать деньги и документы, коль скоро ты и так женился?

– У меня есть письмо, написанное вашей рукой, где вы обязались мне уплатить после свадьбы…

– Да ведь это хорошо – обязался. Когда я обязывался, у меня были деньги, а теперь нет. Из чего же я тебе уплачивать буду? Ведь ты в суд на меня не подашь?

– Отчего же? Может быть и подам. Это от вас зависит.

Евстратий Константинович несколько наклонил набок голову и как-то по собачьи посмотрел на зятя. Потом он похлопал его опять по коленке и вдруг сказал:

– Говори мне «ты», – зачем ты «выкаешь». Ведь родные теперь?

– Нет уж сперва мы дела покончим, а потом на ты перейдём, – сурово сказал Анатолий.

– Не по-родственному, не по-родственному! – покрутил головою старик. – У нас, среди греков, так не делается. Мы это считаем нехорошо, неприлично.

Он вздохнул и отёр платком затылок.

– Вы зачем собственно ко мне приехали? – спросил он.

– А вы зачем меня сюда позвали, в мой кабинет? – спросил Анатолий, чувствуя, что нервы его натягиваются всё больше.

– Я хочу ваше намерение узнать.

– А я ваше. Я хочу привезти сюда завтра жену, сам переехать, уплатить все счета, получить все векселя и деньги, и затем мирно, по-родственному зажить с вами, считая вас в этой квартире дорогими гостями.

– Ну, что ж, – сказал старик, – долги я заплачу. Векселя напишу, но только на имя дочери, а не на ваше. Пусть она вам бланки ставит, коли хочет, вам ещё лучше будет. А деньгами больше трехсот рублей в месяц я платить не буду.

– Да вы с ума сошли, а квартира эта?

– Квартиру всегда передать можно.

– Зачем же было обзаводиться, если её передавать?

– А это уж вы себя спросите.

– Вы хотите, чтоб мы в конуре жили?

– Живите, где хотите.

– И вам не жаль дочери?

– Да чего её жалеть? У неё муж красивый, молодой, умный. Я очень рад, и очень люблю тебя… то есть вас. Но выгоды своей я упускать не хочу ни в каком случае.

– Вы хотите скандала?

– Почему? Какого скандала?

– Я пришлю вам дочь обратно.

– Я не приму. Взяли, так и держите. Я не только не буду говорить, что ваш брак незаконен, но буду всем утверждать, что вы по моему желанию убежали венчаться.

– Слушайте, вы, – заговорил Анатолий. – Вы человек коммерческий, не так ли?

– И в Одессе, и в Константинополе меня считают хорошим коммерсантом.

– Ну, так слушайте, хороший коммерсант. Я понимаю, что вы хотите соблюсти собственную выгоду. Не будем говорить, насколько это подло или не подло, по отношению к вашей дочери и ко мне. Но позвольте и мне соблюсти собственный интерес.

– Вполне понимаю. Мне даже очень любопытно, как вы будете действовать. Если вы меня в чем поймаете, и заставите меня по-вашему сделать, – я очень рад буду.

– Чему же опять вы рады будете?

– Что зять у меня такой делец, что он меня самого оплёл. Вот тогда я вас в свои компаньоны возьму. Я знаю, вы насчёт суда храбритесь. Вам неудобно против меня дело начинать. Заговорят: вот сутяга, против тестя сразу пошёл. Я это всё отлично знаю и понимаю, и думаю, что в этом самое главное ваше затруднение и есть. Ведь угадал я?

– Не совсем, а отчасти – да.

– Ну, какое там отчасти! Вы совсем как мальчик поступили. Вы забыли, с кем дело имеете: мы люди понимающие, знаем где раки зимуют.

– Я сразу не могу вам сказать. Но думаю, что всё же я вас одолею, – задумчиво проговорил Анатолий.

– Попробуйте, – весело сказал Петропопуло. – Попробуйте. Я на две недели приехал сюда, вот вам срок. Действуйте. А только я бы другое вам посоветовал.

– Что такое?

– Мириться.

– Да я с вами ссориться и не желаю. Я считаю, что мы и теперь не в ссоре – исполните только своё обещание.

– Насчёт векселей? Да сказал, что дам. А деньгами пока больше трехсот в месяц не получите. И жену вашу не приму домой. Ушла к мужу, – ну и живи с ним.

– Не выгоните же её на улицу?

– Выгоню. Дам ей эти триста рублей, каждое первое число буду высылать тоже по триста, и живи где хочешь. В любой гостинице номеров много. Пока мы здесь, пусть живёт у нас. А уедем – и adieu, ma chere.

– Фу, какой вы…

Он не договорил. Петропопуло захохотал.

– Мало вы, товарищ прокурора, каши ели! – сказал он. – Ну, вот вам совет: приезжайте завтра с женой обедать, там столкуемся. А теперь хотите здесь ночуйте, хотите уезжайте, мне совсем всё равно, хоть вы и сынок мой. Это точно, что вы обвенчались?

Анатолий бросил ему на стол паспорта. Грек посмотрел их внимательно.

– Так, так, – сказал он. – Теперь уж мы, значит, родственники, и нас уж ничем не разъединить. Ха-ха!

Анатолий повернулся и вышел.

XV

Он поехал к себе в гостиницу. Там всё было по-прежнему, в порядке и на своих местах. Даже четвертак, забытый им на столе, лежал на чернильнице, дожидаясь своего владетеля. Он прошёл несколько раз по комнате, потом позвонил, спросил себе бутылку вина, налил стакан и выпил его залпом. Он чувствовал сильную усталость после дороги и предыдущей бессонной ночи. Вино несколько ободрило его и придало ему сил. Он начал соображать, как лучше выпутаться и устроиться в этом деле. Голова работала плохо, лезли в голову посторонние мысли, он никак не мог ни на чем сосредоточиться.

Он лёг в постель и потушил электричество. Но сон не шёл к нему. Через два дня кончался его отпуск, и ему надо было явиться на службу. Но до службы ли теперь, когда обстоятельства так гнусно сложились?

Он два раза зажигал огонь и смотрел на часы. Сперва стрелки показывали три часа, потом половину пятого. На дворе стало светать, и сквозь тиковые шторы стали робко пробиваться первые утренние лучи. Потом он заснул беспокойным, тяжёлым сном.

В восемь часов он уже встал и велел подать себе кофе. Голова нудно, тяжело болела, было противно смотреть на солнце. Вместе с газетой, которую он спросил, подали и письмо, только что принесённое. Он взглянул на адрес. Это была рука бухгалтера: он уже привык к его мелкому, бисерному почерку.

«Милостивый государь, – писал он, – мне дали знать, что вы изволили прибыть из вашей отлучки, сегодня ночью. Полагаю, что далее тянуть наше дело нельзя. Сегодня до четырёх часов я жду на моей квартире вашего ответа. Потрудитесь принять мой вызов или я должен буду считать ваше поведение тем, чем и должно считать, – и тогда я приму уже меры более энергичные, но и более печальные для нас обоих».

Он выхватил клочок бумаги из стола и написал: «М. Г., я не уклоняюсь. Но мне было некогда. Я женился на m-lle Петропопуло. Если не успею сегодня дать вам желаемый вами ответ, то завтра, в двенадцать часов во всяком случае вы его получите. Вернее, всё покончим сегодня».

Он отправил записку и поехал в Долгоруковский переулок. Горничная сказала, что барыня в шесть часов ушла через улицу к одной актрисе, у которой всегда принимает, а барыня, что вчера приехала – спит. Анатолий сказал, что он к ней пойдёт, и прибавил, что он ей приходится мужем. Тогда горничная сказала: «извините» и представила ему пользоваться его правом.

Он вошёл в полутёмную от спущенных гардин комнату. На постели Саши, – куда чуть не насильно перевела хозяйка Лену, заснувшую на диване, – свернувшись в комочек, спала крепким сном его жена. Он на секунду остановился, потом сел к ней на кровать, тихонько поцеловал её плечо и провёл рукою по шелковистой густой косе. Она открыла глаза и испуганно на него посмотрела.

– Что вы? – воскликнула она, съёживаясь ещё больше. – Кто это?

– Не узнала? – спросил он, стараясь придать своему голосу ласковость. – Вставай, Леночка, надо нам ехать.

Она села на кровати.

– Опять?

– К твоим ехать. Они ждут. Одевайся скорей. Как будешь готова – так и едем.

Она охватила его шею руками и стала целовать.

– Милый, милый, – говорила она, – ну, как я рада, как рада!..

«Вот тоже радуется, как отец, – подумал Анатолий. – А чему, сама не знает».

Мысль о бухгалтере, как огромный шар, вертелась в его голове и делала его равнодушным ко всему остальному. Ему хотелось, однако, скорее, скорее разрешить все эти ужасные мучительные вопросы.

– Не могу же я при тебе вставать и одеваться, – ты уйди, милый, я живо… – щебетала жена.

Он вышел в приёмную, подошёл к окну. Окна выходили на узкий грязный двор, каких в Москве сколько угодно, даже в самых лучших домах. На дворе стояла пустая телега, и пегая рослая лошадь ела овёс из торбы, постоянно ею потряхивая и роняя зёрна себе под ноги. Десятка полтора голубей шныряло вокруг и подбирало неожиданную подачку. Анатолий посмотрел на них и вдруг, в первый раз в жизни, позавидовал и лошади, и голубям.

– Ни тестей, ни тёток, ни вызовов, – ничего такого у них нет… А впрочем, говорят, голуби дерутся из ревности.

Он сел у окна с газетой, которую не дочитал у себя в номере, и которая лежала здесь неразвёрнутой. Но в глазах рябило, он читать не мог. Из двери высунулась головка Лены, осмотрелась вокруг, как зверек, показавшийся из норы, увидела мужа, улыбнулась ему и сказала:

– Ты здесь? Милый, милый, милый!

– Одевайся, одевайся, – нетерпеливо сказал он. – Я тебе говорю, твои ждут тебя.

Головка опять скрылась. Послышался плеск воды и голос горничной. Время тянулось, голова болела всё сильнее, солнце светило всё ярче. Мысли путались, точно он был в бреду. В языке не было вкуса: он был какой-то шершавый. Анатолий подошёл к большому простеночному зеркалу и посмотрелся. Лицо жёлто, глаза ввалились и блестели.

– Хорош новобрачный, нечего сказать, – пробурчал он.

Глаза его перешли с зеркала на плюшевую полочку, где стоял в кожаной рамочке знакомый портрет. Анатолий подошёл поближе и взглянул попристальнее. Это было его изображение, когда он был гимназистом лет четырнадцати. Он стоял, опершись на какую-то урну, поставленную фотографом для украшения, и залихватски смотрел в сторону. В углу было написано: «Милой Саше от Анатолия».

«Как это было давно! – подумал он. – И какое глупое у меня было тогда лицо. Точно я собирался мир спасать. А вот всё-таки она держит меня в рамке, и рамка-то рубля четыре стоит, у Дациаро куплена. Вот и тётки здесь. Вот покойница, а вот и Вероника. Что за кислятина! Даже для «фотографии» не сумела себя подсластить хоть немножко».

Лена провозилась около часа. Она не привыкла одеваться наспех, и ей казалось, что она очень спешит. Она что-то заговорила о чае, но муж сказал, что она напьётся у своих, и велел ей надевать шляпку.

– Что ты какой неласковый? Ты сердишься на меня? – спросила она у него, точно прощения в чём просила.

– Нет, за что же я на тебя буду сердиться, – ответил он. – Но твой отец… Впрочем, ты сама увидишь… Он до того скуп…

– Да ведь у меня миллион? – наивно возразила она.

– Поди-ка, получи его, – сквозь зубы ответил он.

Они сели в коляску. Он велел извозчику ехать к Страстному монастырю. На повороте к Тверской он вдруг увидел ехавшего вниз двоюродного брата.

«Приехал! – подумал он. – Заметит или нет?»

Иван Михайлович заметил. Он остановил лошадь и замахал ему рукой.

– Это мой брат, – сказал Анатолий жене. – Подожди минуту.

Он вышел из экипажа. Лена с удивлением видела, как братья подошли друг к другу, но руки не подали. Они перекинулись несколькими фразами, затем Анатолий круто повернулся, подошёл к своему экипажу и велел ехать в Славянский Базар.

– Мне надо переговорить по одному делу с братом, – сказал он, и она заметила, как судорожно играет мускул на его щеке. – Ты напьёшься у меня в комнате чаю, а я пойду вниз, в ресторан, и мы переговорим, – это минут десять не больше.

Он проводил её в свой номер, позвал лакея, всем распорядился, и пошёл к брату, предчувствуя, что, наконец, он стоит лицом к лицу с тем неизбежным вопросом, который так или иначе надо было разрешить.

– Я приехал вчера, – сказал Иван Михайлович, – и первое, что я узнал, это то, что Перепелицын тебя вызвал и что ты уклоняешься от вызова.

– Бухгалтер лжёт, – холодно сказал Анатолий. – Я и не думал уклоняться. Я ему сейчас послал письмо, где назначил завтрашний полдень крайним сроком.

– Ты женился?

– Да. Вчера.

– На деньгах?

Анатолий пожал плечами.

– Нет. Я, вероятно, не получу за ней ни гроша.

– Это неправда. Мне Ламбина рассказала всю историю твоего сватовства. Ты женился на деньгах.

– Какое мне дело до Ламбиной, до всех вздоров и сплетен, что может наплести эта сорока, – сказал Анатолий.

Полозов вспыхнул, но сдержался и ничего не сказал.

– Я женился, потому что люблю мою жену; отказался от Натальи Александровны оттого, что разлюбил её. Меня за это сумасшедший бухгалтер вызывает на дуэль. Пусть. Ты этому сочувствуешь: я знаю, что ты писал ему в своём письме.

– Да, – медленно сказал Иван Михайлович, – и не будь ты моим родственником, я бы тоже стрелялся с тобой.

– Зачем? Что бы ты доказал?

– Не знаю. Ты оскорбил девушку. За неё некому заступиться. Надо перед всеми засвидетельствовать, что ты дрянной человек. Как же это сделать? Остаётся одно средство – поединок.

– А если я убью этого Перепелицына? Что тогда?

– Тогда… тогда, быть может, я тебя вызову на дуэль, и убью тебя… Ты женился я знаю зачем: ты хотел прикрыться, как щитом, своей женою, – дескать, её пожалеют. Но не думаю, чтоб Перепелицын пошёл на эту удочку. Я обещал ему увидеться с тобою, и выяснить, наконец, твоё поведение.

– Выяснить поведение! – воскликнул Анатолий так громко, что лакей от соседнего стола быстро направился к ним. – Подите вы к чёрту с вашими выяснениями! Я считаю себя правым, в сотый раз я повторяю вам. Вы хотите непременно стреляться, – извольте. Я готов перестрелять всех вас по очереди, хотя никогда в жизни не держал в руках пистолета. Я с удовольствием готов сам подставить вам свой лоб, несмотря на то, что считаю всё это глупым и варварским. Ну, довольны вы теперь? Завтра в десять часов у вас будут мои секунданты. Кончен разговор.

– Кончен. Но скажи мне только в последний раз: ты считаешь порядочным свой поступок?

– Считаю. А вас я считаю за непорядочных людей, потому что вы все суётесь не в своё дело. Менее всех я считаю порядочной Веронику Павловну, которая по личным своим симпатиям и антипатиям не желает мне выдать оставленные мне её сестрой деньги. Ну, так передай ей, что я получу их помимо её доброй воли.

Иван Михайлович встал из-за стола.

– Завтра мы тебя ждём, – сказал он.

Анатолий перестал волноваться. Он переутомился, и у него пропала острота чувства. Он увидел, что поворота нет, и уже без колебания шёл навстречу тому, что будет.

Номер его был открыт, но там никого не было. На столе стоял приготовленный холодный завтрак. Он позвонил и спросил пришедшего лакея, где барыня. Тот объяснил, что когда он подал завтрак, барыни уже не было, – они ушли никому не сказавшись.

«Неужели она пошла к своим, не дождалась меня? – подумал он. – Погожу минут десять и поеду за ней».

XVI

Но Лена не была у своих. Оставшись одна в номере, она стала ходить, напевая, из угла в угол, ожидая завтрака. На подоконнике лежала скомканная бумажка: очевидно, письмо. «Не любовное ли?» – подумала она и стала тихонько его разглаживать, поглядывая на дверь. Это была утренняя записка от Перепелицына, непростительно забытая Анатолием.

– Что? Дуэль? Как? Анатолий дерётся? Что такое? Я ничего не понимаю? – шептала она, перечитывая бумажку. – Несомненно… ну, да, да…

Сперва она хотела бежать вниз к нему. Потом она решила, что внизу совсем не брат мужа, а секундант. Потом она вспомнила, что Сашенька должна была уже вернуться домой. К ней лучше всего было обратиться за советом. Она сунула в карман записку, выбежала на подъезд, вскочила в ту коляску, в которой они сегодня ездили, и опять покатила в Долгоруковский.

Сашенька была уже дома. Она приняла у известной ingénue частного театра третьего ребёнка, и теперь, довольная быстрым и удачным разрешением вопроса, собиралась досыпать недоспанные часы, когда Лена снова явилась перед ней. Она дрожала ещё больше, чем вчера, – глаза её смотрели испуганно, по-детски; она совсем не могла говорить. Сашенька подумала:

«Господи! Побил он её, что ли!»

– Посмотрите, – задыхаясь говорила Лена, – посмотрите, что я нашла… у него.

– А зачем вы читали чужие письма? – строго сказала Саша.

– Прочтите, – узнаете… Нет, вы этого не ожидаете, это ужасно. Вы только взгляните… Его убьют.

Сашенька пробежала письмо. Брови её сдвинулись.

– Вот как? Я этого господина знаю, – проговорила она. – И кто бы мог подумать…

– Едемте, едемте к нему сейчас! – умоляла Лена. – Я брошусь на колени, буду его умолять…

– Ну, зачем же на колени? – сказала она. – А только это надо, конечно, сейчас остановить. Только того не доставало, чтоб они переубивали друг друга… Как бы только это сделать поумнее?..

Она присела на диван и на минуту задумалась.

– Ну, начну с самой главной причины, – сказала она. – Я беру эту записку с собой. А вы извольте здесь сидеть и дожидаться меня. Не уходите, хотя бы я не вернулась до обеда.

– Погодите, дайте мне ещё раз прочесть это письмо, – проговорила Лена.

Она прочла и возвратила его.

– Вы к нему едете, к этому Перепелицыну? – спросила она.

– И не подумаю. Я совсем в другое место. Я возьму ваш экипаж.

Она решила ехать прямо к Веронике Павловне. Она не отдавала себе отчёта, с кем и как она будет говорить. Но ей было ясно, что только отсюда может исходить известное умиротворение. Несомненно, скорее всего этому делу могла помочь виновница всего – Наташа. Её не смущал разговор с ней. Успешная практика развила в Сашеньке удивительную способность приспособляться ко всевозможным обстоятельствам жизни и ко всяким характерам. Её не смущала и разница их положений. Два-три последних раза, что была она у Вероники Павловны, сразу показали ей, что за натура была Наташа и что такое Тотти, не отходившая от неё. Поэтому она надеялась на успех своей миссии. Она знала, что Вероника Павловна до часу не выходит из своей комнаты, и, значит, она застанет барышень одних.

Они были в саду. Они сидели на той самой скамейке, на которой семнадцать лет назад сидел Анатолий с тёткой, а Саша стояла на трубах и смотрела на них через ограду. Когда они увидели весёлое лицо Саши, привыкшей всюду вносить оживление, невольные улыбки появились и на их лицах.

– Дело, – сказала она Наташе. – Прочтите записочку.

И она подала ей синюю смятую бумажку.

– Что такое? – проговорила Наташа. – Я ничего не понимаю.

И она снова прочла письмо вслух.

– Кто же кого вызывает на дуэль? – спросила Тотти. – Кто этот «милостивый государь?»

Сашенька присела на траву: она по старой привычке не любила скамеек.

– Неужели не догадываетесь? Перепелицын стреляется из-за Натальи Александровны с Анатолием Павловичем.

– Из-за меня? – воскликнула Наташа.

– Ну, да из-за вас. Это, конечно, высоко, благородно, честно, называйте как хотите, но во всяком случае, это надо остановить.

– Зачем останавливать? – спросила Тотти. – Я сама, если бы была мужчиной, вызвала бы его.

– Но так как вы не мужчина, так не будем об этом говорить.

– Из-за меня стреляются, – всё повторяла про себя Наташа.

– Не должны стреляться, – настаивала на своём Сашенька. – Если вы их не остановите, то я сама приму меры, и дуэли этой не будет… Я не допущу, чтоб люди пыряли шпагами или пули пускали друг в друга. Нет, уж это извините.

– Я в себя не могу прийти, – сказала Наташа. – Что общего между Перепелицыным и дуэлистом?

– Ну, этого надо было ожидать, – сказала Тотти. – Он так влюблён в вас, что готов изойти по капле кровью.

– Он влюблён? – воскликнула Наташа.

– Да разве он не говорил вам о своём чувстве? – спросила Тотти. – А помните ночью, на Чёрном море, когда он сказал вам, что он готов убить человека, который вызовет у вас хотя бы одну слезинку? А помните, как он плакал вместе с вами, когда вы говорили, что остались совсем, совсем одна? А помните, как он обрадовался, когда вы в первый раз дня три тому назад улыбнулись, – как он стал говорить о солнце, о тучах?.. А стихи его? А то, что он написал вам:

 
Горячих слёз блестящие алмазы
Не оживят ушедших в мир теней…
 

– Помните конец:

 
Но жизнь кипит, и в праздничном просторе
В прибое волн – готовы потонуть…
 

– Я не помню, как там дальше… Но я помню, что есть там призыв к жизни, – страстный, молящий, жгучий…

– Он? Он любит меня?.. – повторяла Наташа.

– Да на его физиономию достаточно посмотреть, чтобы понять, как он врезался, – внезапно откликнулась Сашенька. – Ну, и словом вот что: надо, чтоб Наталья Александровна сейчас же употребила все старания на то, чтоб дуэли этой не было.

– Ну, разумеется, – подтвердила Тотти.

– И потом ещё оказывается тут замешан Иван Михайлович. По крайней мере сейчас мне эта самая ваша ученица рассказывала, что какой-то белокурый двоюродный брат сидит с Анатолием в Славянском базаре. Уж за Ивана-то Михайловича вам следовало бы взяться?

– Почему же мне? – быстро спросила Тотти.

– Ну, почему? Да потому самому, почему довольно будет одного слова Натальи Александровны, чтобы Перепелицын наизнанку выворотился.

– Вы вздор говорите! – запальчиво воскликнула Тотти.

Сашенька звонко засмеялась.

– Полноте, да что тут дурного! Я не знаю, отчего все люди скрывают то, чего совсем не надо скрывать. Ну, скажите на милость, зачем я буду утверждать, что мой доктор не влюблён в меня по уши, когда это так? Я знаю, что Иван Михайлович влюблён в вас, а вы – в него. Я это знала ещё из ваших рассказов о вашей встрече. А насчёт Перепелицына – так слепой попугай, и тот заметит.

– Что же по-вашему делать? – спросила Наташа.

– По-моему – написать Перепелицыну записку. А ещё лучше – поехать вам к нему вдвоём сейчас же. При виде вас, он на всё согласится, – ляжет на пол и испустит дух от восторга.

Она вскочила с травы.

– Только поезжайте сейчас, пока Вероника Павловна не вышла, а то ещё помешает. А я по своим делам. Тоже меры принимать – только с другой стороны.