Текст книги "Деньги"
Автор книги: Петр Гнедич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
VIII
В гостинице его ждало письмо от Лены; его принесли из дома, от тётки, куда она писала по данному им адресу.
«Бесценный, дорогой, хороший, – писала она детским почерком, криво выводя строчки, – если бы ты знал, как мне скучно и как смотрю я на море, в ту сторону, куда ты уехал. Но мне всё кажется, что ты со мной, возле меня, и дышишь мне на щеку. Вчера мне показалось, что ты стоишь возле меня, и я назвала тебя по имени, и вздрогнула всем телом, а maman засмеялась, и говорит: «Ну, нечего делать, подожди». Я стала плакать, и мне она подарила браслет змейкой, и вместо глаз в головке вставлено два крупных брильянта. Этот браслет старинный, был ещё у моей бабушки, а ей подарил один богатый австрийский посланник, когда был в неё влюблён и хотел жениться, но его родные не хотели, потому что бабушка, как все греки, была восточной церкви. Ночью я не сплю, всё мечтаю о тебе, и думаю, что и ты думаешь о своей бедной, несчастной, одинокой маленькой Лене. Ко мне все очень ласковы, потому что знают, что скоро я уйду от них.
После твоего отъезда, дорогой мой идол, случилось много неприятностей, о которых сейчас напишу. Гувернантка Тотти от нас ушла, совсем отказавшись, и я сперва подумала, что она влюблена в тебя, но потом оказалось, что совсем напротив, что она тебя ненавидит и осуждает нас обоих. Я её любила, но не жалела, что она ушла, потому что ты мне дороже всего на свете, и я не хочу, чтобы кто-нибудь смел про тебя сказать хоть одно неприятное словечко. Она ушла к твоей невесте, у которой умер отец. Она сказала, что она там нужнее, и действительно, всем там распоряжается, вместе с господином, у которого такая большая голова, и тоненькие ноги. Они повезут его в Москву на пароходе. Я рада, что она пристроилась: она хорошая девушка, особенно если бы тебя любила. Вчера они уже уехали в Принкипо.
Теперь я тебе скажу самую большую, самую интересную, самую хорошую новость, которую приберегала к концу, как самую вкусную конфетку. Я уговорила маму, и послезавтра мы выезжаем в Москву заказывать мне приданое. Так что, ненаглядный мой идол, через несколько дней я снова буду смотреть в твои умные глаза, слушать твой голос и вместе с тобою мечтать о том, как мы будем счастливы. Если б ты знал, как мила мне кажется Москва, потому что ты там, и как противны эти чудесные острова, потому что тебя нет здесь. Но скоро, скоро мы будем вместе.
Ох, как я расписалась. Вам будет скучно, и вы бросите письмо не читая в камин. Простите глупую девочку, но верьте, что она вас искренно любит. Прощай, идол, прощай. Через несколько дней, всего через несколько дней мы увидимся, – не сердись на
твою маленькую Ленку».
Прочтя это полуграмотное, детское, но искреннее послание, Анатолий оживился.
«Едут сюда, это хорошо, – подумал он. – Это хорошо. Значит клюнуло прочно и не сорвётся. Будет лишнее, если одновременно с их приездом привезут и тело Александра Дмитриевича. А впрочем, разве я обязан быть на похоронах? У нас все покончено».
И, успокоившись на этой мысли, он снова поехал по магазинам, чтобы поторопить с заказами. Он заказал полную обстановку квартиры. Себе кабинет он выбрал в стиле жакоб и даже карнизы на окна заказал красного дерева с бронзой. Он хотел всё до малейших подробностей обставить в стиле «ампир» и теперь подыскивал соответствующие канделябры. Но всё попадалась дрянь, а за хорошие вещи, несмотря на лето, просили огромные деньги. Очень хотелось ему купить заодно и какую-нибудь старую картину, хотя бы копию, но непременно старую, какого-нибудь библейского сюжета; он не прочь был бы от Евы, Юдифи, Сусанны – вообще женщины, которая была бы изображена декольте, причём не выходила бы за пределы строгой живописи. Но вместо Юдифи, ему предлагали нимф в гроте, нимф у ручья, нимф на кровати с кружевными подушками, и даже одну Данаю, несколько напоминавшую сложением его будущую тёщу и несомненно писанную с гречанки.
Сегодня ему посчастливилось: он сразу напал на ширмы, очень подходившие для будуара его будущей жены. На них были изображены четыре времени года в виде четырёх аллегорических фигур, – причём зима изображалась старушкой с буклями и с песочными часами в руках. Собственно, прельстился Анатолий в этих ширмах тем, что лето было изображено в виде хорошенькой, разодетой до пояса женщины, весьма похожей на Лену. Он хотел сделать ей сюрприз этим сходством и два часа торговался с купцом, пока не приобрёл эту драгоценность за полтораста рублей на наличные деньги. Ширмы так ему понравились, что он велел их немедленно доставить в гостиницу.
Пока он торговался в магазине, рядом с ним, перешёптываясь о чем-то с приказчиком, стоял человек с чёрными усами и опухлой щекой. Когда Анатолий вышел из лавки, человек подошёл и почтительно снял картуз.
– Осмелюсь остановить, ваше превосходительство, – сказал он. – Если не ошибаюсь, изволите обзаводиться обстановочкой? Позвольте указать вам на случай приобрести почти даром великолепнейшую мебель.
– Что такое? – строго спросил Анатолий. – Может быть какое-нибудь мошенничество, так я на это не пойду?
– Помилуйте, ваше превосходительство. Просто неприятное стечение обстоятельств. Я состою в услужении у князя Тер-Собакина. На них взыскания поступили. На той неделе вероятно будет судебный пристав. Так они желали бы во что бы то ни стало продать свою обстановку-с. Богатейшая-с. Не желаете ли сейчас взглянуть, два шага отсюда? Торговцы, известно, дают гроши. А вы если хоть немного накинете, их сиятельство отдадут.
Анатолий подумал, взвесил и решил, что в сущности он ничем не рискует.
Князя Тер-Собакина он застал дома. Квартира в самом деле была великолепная. Когда князю подали официальную карточку Анатолия, он побледнел, – но лакей его успокоил.
– Очень рад, – говорил князь, пожимая руку Анатолия. – Признаться, я никого не принимаю. Я в очень удручённом состоянии духа…
Это был ещё совсем молодой человек, очень красивый, с телячьим выражением задумчивых глаз и с густой чёрной подстриженной бородкой.
– Я очень рад, что случай свёл меня с таким почтённым должностным лицом, – говорил он. – Вы сами поймёте, что я в безвыходном положении. Послезавтра судоговорение.
– Я ничего не знаю, – строго сказал Анатолий. – Мне, вы меня извините, нет никакого дела до ваших обстоятельств. Если эта мебель принадлежит вам, и если вы её продаёте недорого, я возьму.
– Я даром, даром отдаю, – взмолился князь. – Только ради Бога увезите её сейчас, отсюда.
Мебель была чудная: голубая штофная комната, массивная столовая тёмного ореха с буфетом в стиле Генриха второго. Были мраморные вазы, статуи, растения, картины. У Анатолия даже глаза разбежались.
– Тут на сорок тысяч имущества по крайней мере, – говорил князь, – и если вы мне дадите двенадцать тысяч – я всё вам, отдам тотчас же.
– У меня таких денег нет, – сказал Анатолий.
– Отдайте часть. На остальное векселя.
– Двенадцать дорого.
Они стали торговаться. Князь вдруг стал удивительно похож на приказчика из восточного магазина: он бегал от предмета к предмету, и похваливал товар.
– Вы пощупайте, что это за материя. Посмотрите, ведь это не джут какой-нибудь, с позволения сказать.
Анатолий всё колебался.
– Да вы что думаете? – горячился князь. – Вы, быть может, полагаете, что это не моя мебель? Так я вам сейчас покажу.
Он пошёл к письменному столу и вынул целую пачку счетов.
– Смотрите пожалуйста, – сказал он, – вот полтора года назад всё это было куплено. Вот вам паспорт от каждой вещи.
Анатолий просмотрел. Все счета были написаны на имя князя Тер-Собакина, и по всем счетам было уплачено.
– Чистое дело! – подтвердил князь. – Я и счета все вам отдам, чтоб вы не сомневались.
Стали торговаться. Сошлись на девяти тысячах. Анатолий давал две тысячи наличными, на остальные – вексель. Тер-Собакин требовал пять тысяч чистыми. У Анатолия таких денег не было.
– Достаньте. Даю вам время до завтра, – сказал князь. – Что такое три тысячи? Чтоб вам не достать их? Да никогда не поверю.
Расстались они с тем, что завтра рано утром Анатолий даст ответ.
И он дал: он написал, что к двенадцати он привезёт пять тысяч.
IX
Чтобы достать эти деньги, Анатолий сперва написал прямо тётке Веронике. «Дорогая тётя, я знаю: вы сердитесь на меня. Но умоляю вас помочь мне. Мне необходимо девять тысяч – всего на месяц. Я вам отдам с благодарностью. Конечно, мне было бы приятнее, если бы вы выделили мне их из наследства покойной тёти. Я бы мог их требовать, но воздерживаюсь от этого».
В ответ на письмо тётка прислала десять рублей. Это показывало, что она сердится не на шутку и что дело начинает принимать серьёзный оборот.
– А, когда так, то и я…
Он написал к знакомому присяжному поверенному, блестящему адвокату, и попросил у него «до свадьбы» – пять тысяч. Тот хорошо знал, что он женится на дочери Александра Дмитриевича, и потому сейчас же прислал чек.
К вечеру новая квартира, нанятая Анатолием, приняла жилой вид. Обойщики приколачивали карнизы, вешали картины, мебель была расставлена, на дворе вытряхивали ковры. Анатолий расхаживал радостно из комнаты в комнату с сознанием того, что всё это его, всё это его неотъемлемая собственность. Единственное его обязательство – вексель на четыре тысячи – действительно был вручён князю. Но он был полугодовой, и заплатить его можно было немедленно после свадьбы.
«А потом, прижмём и тётушку, – мечтал он, прогуливаясь из комнаты в комнату. – Посмотрим, как она запоёт, когда я потребую от неё законной части».
И он с удовольствием представлял себе бессильную злобу тётушки. Он представлял себе зависть всей родни на его богатство, независимость. Он в эти дни разжёг в себе любовь к Лене. Он настолько сосредоточил на ней все свои надежды, что она казалась ему солнцем, вокруг которого вертится его мир. Он любил её, не как женщину, не как будущую жену, а как любят титул, родовитое происхождение, положение, с которыми связывается главный интерес жизни. Теперь лишиться её – значило бы лишиться всего. Он боготворил её; он носил в кармане возле сердца её письмо, несколько раз его перечитывал, и его умиляла её детская наивность.
Устраивая её будуар, он думал о каждой мелочи. Он хотел угадать её вкусы, так как не знал решительно, что она любит, что – нет. Он решил занять ещё денег и обставить её уборную парижскими вещами. Он даже решил не скупиться на эту комнату, и за один умывальник с зеркалом заплатил триста рублей. Он накупил ей на письменный стол безделушек, заказал бювар с огромным серебряным вензелем на голубовато-стальном плюше. Он велел вышить золотом её инициалы на плюшевых драпировках будуара. Он решил пустить в ход все средства, чтобы ослепить тестя-миллионера.
Это было очень хорошо, что он спешил. На другое утро после перевозки мебели им уже была получена из Курска телеграмма, что они едут. Анатолий взял им помещение в той же гостинице, где он жил. Он поставил в вазы букеты, заказал экипаж и поехал их встречать.
Поезд опоздал, как водится, на полчаса. Он в волнении ходил по платформе. Ему казалось несбыточным то, что она – его миллионы – сейчас приедет, и въявь свершатся все сны, всё то, о чем он мечтал так давно. Ему казалось, что непременно явятся какие-нибудь препятствия, что-нибудь такое, что расстроит его планы. Вот уж поезд не приходит вовремя. Потом, разве было бы не несчастье, если бы с тем же поездом ехала Наташа и Тотти, да ещё, пожалуй, вагон с гробом? О последнем обстоятельстве он даже справился у начальника станции, но тот не мог ответить ничего определённого.
Наконец, вдали показался паровоз и медленно стал приближаться. Как раз к тому месту, где стоял Анатолий, подкатить вагон первого класса, и оттуда выставилось запылённое, обветренное личико Лены.
Он кинулся в вагон. Он искренно целовал не только ручки невесты и её сестры, но и потные руки maman. Все были веселы, оживлены. Все говорили зараз, все хотели скорее ехать, и все, усевшись в коляску, весело покатили по допотопной мостовой к «Славянскому базару».
В гостинице стало ещё веселее. Цветы пахли превосходно, не было вагонной пыли. Обе сестры щебетали без умолку. Как дети, стоя перед открытой дверью, ожидают, что вот-вот сейчас они пойдут на чудесную прогулку и смеются собственной радости, так стояли перед полуотворённой дверью обе сестры, чувствуя, что они у входа на светлый, весёлый праздник жизни.
Они рассказывали про отца, про брата, про то, как ушла от них гувернантка, какая была хорошая погода, и как тяжело ехать подряд пять дней. Вдруг у Лены лицо стало печальным, и она с тревогой спросила:
– Скажите, что такое с вашей тётушкой: правда, что она, как вы писали…
Анатолий опустил глаза.
– Правда.
– Совсем с ума сошла? – спросила мать и покачала своей жирной головой. – У меня был брат, который точно так же вдруг с ума сошёл. И всего ему двадцать лет только было. Пошёл на службу и вдруг по-собачьи начал лаять. Так лаял, так лаял, что его связали. Тогда папенька очень плакал и говорил, что это наказание от Творца Небесного.
– Что же с вашей тётей? – не отставала Лена. – В чем выражается её помешательство?
– В боязни видеть близких. Они возбуждают в ней гнев, так что она целые дни проводит одна с прислугой.
– Боже мой, как ужасно! Значит, пока мы не увидимся с ней?
– Не знаю, – я думаю нет.
Вошёл лакей и сказал Анатолию, что его хотят видеть по важному делу.
– Спроси, кто такой.
– Господин Перепелицын.
– Никогда не слышал про такого. Проси в мою комнату; я сейчас приду.
Он извинился перед дамами и пошёл к себе. Гостя лакей уже впустил в его номер. Когда Анатолий отворил дверь, он сразу узнал кудлатую голову и длинную шею своего недавнего дорожного спутника.
– Это вы? – невольно вырвалось у Анатолия.
– Не ждали? – усмехнулся бухгалтер. – Извините, я хоть и нежданный гость, но вам придётся пожертвовать мне пять минут.
– Но у меня дамы…
– Я знаю. Дамы подождут. Это ваши будущие родственницы… если вы только когда-нибудь женитесь на mademoiselle Петропопуло.
– Милостивый государь, – строго заговорил товарищ прокурора. – У меня никаких дел с вами нет и быть не может. Мне некогда, и разговаривать с вами я не имею ни причины, ни охоты.
Оп отворил дверь и предложил гостю движением руки выйти.
– Я вас недолго задержу, – остановил его Перепелицын. – Повторяю, всего минут пять.
– Я принуждён буду позвать прислугу.
– Я привёз вам вызов.
Товарищ прокурора усмехнулся.
– Вот как? Вызов? Кто же меня вызывает?
– Я. Я получил сейчас от вашего двоюродного брата Ивана Михайловича, письмо, где он пишет, что на днях будет здесь, и прибавляет: «Неужели никто не вызвал этого негодяя?»
– Замолчите, – сказал Анатолий, взявшись за стул, – и убирайтесь вон.
– Мне стало стыдно, стыдно за себя, – продолжал Перепелицын, – Я понял, что я должен сделать. Если в мире никого не нашлось, чтоб вступиться за оскорбленную девушку, то обязан это сделать я. И вот я прихожу к вам, и бросаю вам прямо в глаза вашу кличку: «Вы – негодяй!» Оставьте стул, – не то я возьму другой, и выйдет драка. Принимаете ли вы мой вызов?
– Нет, – ответил Анатолий, покусывая губы. – Мы это разрешим как-нибудь иначе. Сядьте.
Перепелицын сел.
– Наши шансы не равны, – продолжал Анатолий. – Вам дуэль со мной ничего не даст, кроме некоторого ореола известности, хотя бы в мелких московских листках. Дуэль товарища прокурора, – это что-то слишком оригинальное. Ведь этим я режу всю свою дальнейшую службу.
– Кто думает при таких обстоятельствах о своей дальнейшей службе и о том, что карьера вообще составляет предмет нравственной заботы – дважды негодяй, – также холодно проговорил бухгалтер. – Повторяю, я приехал вас вызвать. Вот моя карточка с адресом. Если вам мало того, что я наговорил вам сейчас, я могу оскорбить вас публично.
Он встал.
– Завтра до двенадцати часов я буду ждать вашего ответа.
Он повернулся и вышел. Анатолий продолжал сидеть в креслах неподвижно.
– Что такое! – проговорил он наконец. – Только этого недоставало! Какая пошлость!
Он встал и сделал несколько шагов по комнате.
– Надо как-нибудь выпутаться из этого дела. Но как?
Он остановился и посмотрелся в зеркало. Лицо было возбуждено и красно.
– Как я пойду к ним в таком виде? – беспокойно подумал он.
Он намочил полотенце водой, вытер лицо, причесался. Ещё постоял с минуту, сказал: «Гм!» – и пошёл к своей невесте.
X
Трудно было надеяться на то, чтоб дело можно было уладить мирным путём. Анатолий повёз дам посмотреть будущее обиталище молодых, но всё его радужное настроение пропало. Барыни ахали, восторгались, говорили, что это рай, а старуха, увидя пальму, сказала, что это «сады Семирамиды». Ширмы произвели потрясающий эффект, хотя невеста покраснела при виде обнажённого торса и сказала: «Это ужас что такое!» Мать говорила: «Папенька очень доволен будет, наперёд знаю. У папеньки очень много вкуса!» Она вспомнила, как он отделывал их новобрачную квартиру. Хотя он был тогда ещё почти совсем бедный, но купил на полог кровати такой красной материи, что больно было смотреть, и все гости жмурились, и даже у неё у самой вскоре сделалось воспаление век. Как женщина расчётливая, старая гречанка посоветовала завтра же всем сюда переехать. Для этого надо было только купить кухонной посуды, серебра, белья, дров, керосину, кочергу, самовары, щёток, – и всё будет готово. А то жить в гостинице – это прямо убыточно.
Она тотчас же стала приводить в исполнение свой план, забрала дочерей и поехала на Петровку, где у неё были какие-то знакомые магазины. Анатолий остался один и стал обдумывать своё положение.
Посылать завтра к Перепелицыну секундантов – было немыслимо. Это значило губить всю свою будущность. А между тем бухгалтер ждать не будет, – и необходимо его так или иначе умиротворить.
– Принять вызов, но отложить поединок насколько можно – другого выхода нет.
Он сел к столу и стал писать.
«Милостивый Государь! Я согласен. Но дела принуждают отложить решение вопроса на месяц. По прошествии этого времени я к вашим услугам. Соблаговолите ответить».
Через час принесли ответ.
«Милостивый Государь! Я не могу согласиться на столь долгую отсрочку ни в каком случае».
«Я не могу рисковать всем, – написал ему в ответ Анатолий, – потому что в моих руках сосредоточено много служебных бумаг, и в них заключается судьба многих людей. Я всё должен привести в порядок. Мне нужно четыре-пять дней. Думаю, что вы не настолько кровожадны, чтобы не подождать столь незначительный срок. Даю вам слово – я проведу ночи над работой, – и покончу всё в возможно скором времени»…
На это был получен ответ:
«Хорошо, четверо суток я вам даю».
Четверо суток – срок большой. В четверо суток многое могло случиться. Надо было действовать, действовать осторожно и осмотрительно.
Он сидел у себя в номере за бумагами. Было уже поздно, одиннадцатый час, когда прислуга заявила, что его хочет видеть барышня.
Он думал, что это Лена, и сказал: «Очень рад». Но лакей впустил Сашеньку. Сашенька была, как всегда, весёлая, свежая, с неизменной улыбкой.
– Друг детства, здравствуйте, – сказала она. – Не смущайтесь, – я знаю, что ваша невеста № 2 приехала в Москву. Я на минуту, и вас не скомпрометирую.
– Да, это неудобно…
Она отворила дверь в коридор.
– Заседание будет при открытых дверях. Вообразите, что я – просительница.
Она села у письменного стола.
– Я приехала вас предупредить, – сказала она, и веселость пропала на её лице. – Мы, в самом деле, друзья детства и, во всяком случае, есть же у нас взаимные обязательства. Я была сегодня у вашей тётки. Там ваше дело совсем проиграно: у неё остановилась ваша прежняя невеста, Наталья Александровна. Они вместе плачут целые дни. Там же постоянно Перепелицын, и там же с утра до ночи чёрненькая девушка, гувернантка Ламбина. Вы знаете её?
Он кивнул утвердительно головой.
– Все они жестоко возбуждены против вас. Дело это надо покончить. За что вы себя без ножа режете?
– Вы мне дадите какой-нибудь совет?
– Что я, глупая баба, могу вам посоветовать? Я могу только предупредить вас. Перепелицын ходит с таким видом, точно хочет подстрелить вас из-за угла.
– Я знаю, – сказал Анатолий.
– Наталья Александровна ничего не говорит. Она чувствует, что вы тяжко её оскорбили. Но эта Ламбина, маленькая девушка, она так восстановлена против вас. Она не может слышать, не может говорить о вас спокойно. Она всюду говорит о том, что вы поступили отвратительно, что всё это было на её глазах.
– Как она попала к тётке? – спросил Анатолий.
– И это я знаю. Когда отец её внезапно умер, к ней прибежал Перепелицын, а потом привёл Ламбину. Они помогли обрядить тело и отправить его в Москву, – оно ещё не пришло сюда. В дороге она всё время ухаживала за Натальей Александровной, которая близка была к безумию. Они привязались друг к другу, как молодые девушки. Да они обе, ведь, хорошие. Но всё-таки, Ламбина – злейший ваш враг, и я пришла к вам предупредить вас об этом.
Анатолий протянул ей руку.
– Спасибо, Саша, – сказал он. – Слушайте, вы можете доказать мне, что вы мой друг? Можно на вас положиться? Вы поможете мне, если действительно мне нужна будет ваша помощь?
Она несколько времени колебалась.
– Я не знаю, что вы от меня потребуете, – нерешительно сказала она.
– Ничего особенного. Небольшой услуги.
– Хорошо, – сказала она и прибавила: – если это не помешает моей практике.
– Нет, не помешает.
– Прощайте, Анатолий Павлович, – сказала она, вставая, и вдруг лицо её стало грустно. – Мне тяжело на вас смотреть…
– Вам тяжело?
– Да.
– Вы – я так верила в вас… в моего друга детства… А теперь… Мне вас жалко…
Она взяла его голову, поцеловала его в лоб, отвернулась и быстро вышла.
«Хорошо, что никто не видел, – подумал он, идя вслед за ней и заглядывая в коридор. – Вот бы одолжила Лена, если бы была здесь. Не люблю этих эксцентричных выходок».
Он воротился на своё место к столу.
– Да, положение серьёзное, это несомненно, – проговорил он, перебирая бумаги. – Откуда эта ненависть Ламбиной ко мне? Недаром она всегда была мне противна.
Он пододвинул ближе электрическую лампу и снова начал перелистывать лежавшие перед ним документы.
