Текст книги "Тихий гром. Книга третья"

Автор книги: Петр Смычагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Да у нас и сходить-то некому, – раздумчиво сказал дед, – все ведь работают.

– Ну, пойдете ли, нет ли – было бы сказано. Из других дворов тоже не бросились… Василиса упросила сходить, а я, дура, и кинулась, как молоденькая… Ну, бывай-те здоровы! Скорей бы кости свои до места дотащить.

Пигаска ушла, а дед что-то поперебирал в уме, подумал и объявил:

– А своди-ка мине к ему, Степушка!

– Да чего тебе там делать? – вознегодовал парень. Тут свободный день выдался, потому как Василий за него в поле поехал, и хотелось от деда поскорее освободиться да по своим делам холостяцким вдариться.

– Надоть, Степа, взглянуть на его надоть.

– Да как же ты глядеть-то станешь?

– Погляжу, погляжу, – молвил дед, поспешно прилаживая последнюю бляшку к наборной шлее.

Сперва дед мирился со Степкиной скоростью, часто швыркал опорками по спуску, по плотине хорошо двигался, а на подъеме забастовал:

– Чего ж ты прешь-то мине, как на пожар!.. Успеется, небось… Не помрет он без покаяния, мошенник…

– Да кому он нужен теперь, дохлый-то? – сказал внук, резко сбавляя ход.

– Э-эх ты! А здоровый и вовсе не нужен был… да вот… послал его бог на наши головы, терпели…

Во дворе, уже на подходе к невысокому крылечку, в нос ударил смердящий дух. В сенцах он усилился, в прихожей еще сгустился. Тут никого не было, и они сразу прошли в горницу, где вовсе дышать невозможно было. Не помогало даже открытое в палисадник окно.

– Мир дому этому, – с придыханием вымолвил дед, и Степка отметил для себя, что никогда раньше не слышал от него такого приветствия.

Василиса, пришибленная и почерневшая, поднялась с деревянного диванчика, поздоровалась, пригласила садиться. Покаянно угнув голову, прикрыла рот концом платка и, подтолкнув сынишку, вышла с ним в прихожую.

Но Степка этого даже не заметил. Как увидел Кирилла Степановича – ободрало морозом спину. Если б не знал он, кто тут лежит, ни за что не признал бы этого человека. Весь он зарос косматыми сивыми волосами, сиротливо торчал желто-восковой, острый, раздвоенный на кончике нос. На лбу и лице желтизна сгустилась, и по ней в беспорядке зияли мерзкие бурые пятна, словно горохом кто-то бросил в него. Веки обтянулись и глубоко провалились в глазницах, а на дне этих ям страшно двигались такие же темные пятна, как и на лбу, только покрупнее.

Казалось, что лежит одна голова, без туловища, потому как оно, прикрытое тонким синим покрывалом, почти не возвышалось над постелью и пугало своей мертвенной неподвижностью.

– Прости… мине, дедушка, – загробным, совсем не похожим на свой, голосом простонал Кирилл. – И все… простите… Я ведь… у вас…

– Бог простит, – грубо прервал его дед, – а мы давно простили, как пакостить перестал.

– …И быков… и Мухортиху…

– Да не сказывай ты, – опять оборвал его дед, – и без тибе все знаем… Эт ведь такие вот, как ты, хитрые да поганые думают, что они умнейши всех, что люди глупые – не видют и не догадываются об делах ваших грешных. Нет, не хитростью жил ты, Кирилла, нахальством. А народ, он совестливый, он, как бог, все видит, да не скоро скажет… Теперь вот, видишь, никто к тибе не пришел и не придет…

– Понял я, дедушка… все понял…

– Да кому ж она нужна теперь эта твоя понятия? В могилу тибе закопать и то никто не придет. Ты ведь всю жизню честил нас чертомелями, землероями да мурашами. Мураши эти мир хлебушком потчевают. А ты кого за всю жизню порадовал? Ты ведь, как вша зловредная, готовую кровушку пил. А мог бы работать.

Запавшие глаза у Кирилла повлажнели.

– Прости… дедушка! – снова взмолился он. – Руки бы… я на сибе наложил… да и на то… сил нету.

Дед ничего ему не ответил, поднялся с диванчика и храбро двинулся на голос.

– А ну-к, обгляжу я тибе, – сказал он, подходя к кровати и ставя возле нее свой костыль. – Каков ты ерой типерича.

Ощупав голову, лоб, глазницы, нос, бороду, Михайла удивился:

– Ох, зарос-то ведь до чего! Пуще мине, никак.

Тонкое покрывало не мешало ему ощупать грудь, руки, живот, ноги. Так что теперь дед «увидел» едва ли не больше, чем глазастый Степка. Зловредный дух мутил парня, и он готов был выскочить из избы, боясь, что вот-вот стошнит его тут.

– Эх, Кирилла, Кирилла! – закончив осмотр, возгласил дед. – Не мать могилу-то тебе рыла: своими руками выкопал, стервец. Годков хоть на пять бы раньше ум-то к тебе воротилси. Сынок, глядишь, и взрос бы без сиротства… Пойдем отседова, Степа.

Степка с готовностью подскочил, взял деда под руку и повел прочь. А Михайла на выходе из избы еще добавил:

– Не дай бог никому такого мужа и отца.

10

Вечером на семейном совете обговорили все окончательно. Завтра ехать Василию в город да повенчаться там со своей суженой без лишнего шуму, без лишних глаз. Ну, погостит там денечка два. Первого мая Виктор Иванович просил на митинге там побывать – пусть побывают, а к вечеру – домой. Приедут сразу в Макарову избу, там и жить станут.

Дарья всему этому была радехонька. С молодыми-то веселее жить ей да и полегче. Подготовку к тому вечеру взяла на себя, ну, и Настасья с Марфой помогут. Конечно, и припасов дадут, потому как у самой-то Дарьи к весне ветерок по амбару все свободнее гулять начал. Беседа шла гладко да согласно, пока дед не спросил:

– А кого позовем?

Предполагалось посидеть своим кругом – и только. Но ведь не мог Василий брата своего фронтового не пригласить, Григория Шлыкова! И против этого никто не возражал. А тут Егор Проказин с фронта прибыл, брат Дарьи. Да и свата Илью, отца, тоже обижать не хочется. К тому же еще овдовел он недавно.

Словом, компания росла, увеличивалась, и выходило так, что и того не пригласить неловко, и другого – нехорошо. А дед Михайла сидел на лавке возле печи да помалкивал. Увидя, что разговор к концу клонится, спросил:

– А Прошечка-то, Прокопий с Полиной так и не будут знать, что дочь у их воротилась? Как-никак, сватом ведь он теперя нам доводится.

– Вот эт мы дали маху! – хватился Тихон.

– Да какой он сват! – врезалась Дарья. – Палкиным он сват, а мы у его никого не сватали. Да такую там жизню ей сделали, что баба чуть сибе не порешила. А тятя родной в пристяжку ее косой привязал да гнал вон до Бродовской. Сват!

– Ну, в обиду-то мы ее, чать, не дадим, – стоял на своем дед, – а так ведь вроде бы как украдкой выйдет. Сказать-то, я думаю, надо бы им.

– А то мало девок убегом, что ль, замуж уходит от родителев? – гремела Дарья.

– То от родителев, – взялся пояснять Мирон, а то пропащая она. Ни живой, ни мертвой для их поколь ее нету. Разница тут большая. Полина так вот узнает сразу – не сдюжит, наверно, помрет.

– Сходить к им надоть сичас же! – горячо подхватил Тихон. – Чтобы Василий знал, как они на это поглядят. И для Катерины, небось, чегой-то значит родительское слово. Ждет, небось.

– Добежи, Степа, глянь в окошку, – велел дед. – Не легли они спать-то еще. А итить придется тебе, Тиша. Ты пошустрей на язык.

– А в помогу Дарью мне отрядите, с ей повеселейши разговор завяжется, – сказал Тихон. – Водки тащи бутылку, Мирон. Не с пустыми ж руками там объявиться!

Через минуту Степка доложил, что соседи еще не спят и ужинать вроде бы собираются.

– Чегой-та поздно так они ужинают, – удивился дед.

– Вот и пошли скорейши! – обрадовалась Дарья. – Как раз к столу.

Сунул Тихон бутылку в карман, и, не одеваясь, нырнули они с Дарьей в сумерки. Дорогой уговорились, чтобы Дарья наперед не высовывалась в разговоре, а следила за Тихоном да подхватывала. И как-то бы исподволь надо завести беседу, чтобы дело сделать и Полину от боли уберечь. Простукал Тихон деревянной ногой по длинным сеням – и выстроились они у порога под полатями.

– Здравствуйте, суседи! – возгласил Тихон. – Хлеб да соль вам!

– Ой, да мы, кажись, не ко времю пришли-то, – с притворством и жеманностью молвила Дарья, не двигаясь от порога.

– Садитесь ужинать с нами, – пригласила Полина. – Хорошие гости завсегда к готовому столу являются.

– Да мы хоть и не шибко голодны, а коли закуска на столе, то и выпивка должна быть, – подговорился Тихон и, поставив на стол бутылку, присел на табуретку к столу.

Прошечка, с недоумением поглядел, как и Дарья тут же к столу прилепилась, почесал пятерней бороду. И Тихон свой клинышек потрогал да по усам пальцем провел, будто у них и дела другого не было, кроме как перед бабами охорашиваться.

– Бутылочка к еде, она, пожалуй что, и не повредит, – ухмыльнувшись, объявил Прошечка, – да, чего ж вы, черти-дураки, по ночам-то шатаетесь? Дня вам, что ль, мало аль нужда какая пристигла?

– Нужда у нас обчая с тобой, а может, и никакой нету, – подпустил туману и еще больше озадачил Прошечку Тихон.

А Дарья тем временем вперилась в настенные фотографии и ахнула:

– Ой, Катя-то у вас какая красивая! Прям, как живая, на карточке сидит.

– Давно это, – откликнулась Полина, ставя на стол рюмки и добавляя всего для гостей, – еще в девках она была, горя не знала.

– Ничего об ей не слыхать? – будто бы без особого интереса спросил Тихон, разливая по рюмкам водку.

– Нет! – как-то со стоном вырвалось у Прошечки. – Ни слуху ни духу, как в омут бросилась, непутевая!

– А может, до того и дошло? – вел разведку Тихон. – У Шаврина вон в Бродовской тогда же из омута вынули сноху.

– Да наша в ентот раз, кажись, поумнейши оказалась, – возразил Прошечка, – всю одежу свою с собой забрала… Под водой-то к чему же она ей?

– О-о! – многозначительно воскликнул Тихон, взявшись за рюмку. – Дак за чего ж бы нам выпить?

– А вот за ее, беспутную, и выпьем! – засуетился Прошечка. Странно было видеть, но даже у этого бессердечного человека затуманились колючие глаза. – Все равно с тех пор загинула гдей-то. Чем она кормиться станет?

Полина завсхлипывала, утираясь концом платка, а Тихон запротестовал:

– Нет, за это не стану я пить!

– А враз да живая она! – восстала и Дарья. – С каким-нибудь королем под ручку ходит и в гости к вам собирается.

– В гости-то после того разу, как угнал он ее в пристяжках из дому, едва ли она соберется, – усомнилась Полина.

– Сказки, Дарья, маленьким на сон сказывают, – ожесточился Прошечка и потянул к себе рюмку. – А нам не до сказок.

– Погоди, Прокопий Силыч, – упредил его Тихон. – Вот за встречу-то, пожалуй, самое время выпить. Ну!

Они с Дарьей дружно опрокинули рюмки, а хозяева глядели на них оторопело.

– Знаете, что ль, чего, дак скажите! – не на шутку взъярился Прошечка. – Как медом по губам водют, а в рот не дают.

– А вы за встречу-то выпейте, хуже от того не станет, – ворковала Дарья. – Выпейте да и поговорим.

Полина выпила, и Прошечка – тоже. Вытирая усы вместо закуски, сказал задиристо:

– Ну, черти-дураки, ежели об Катьке вести добрые принесли, то и я за бутылкой схожу!

– Иди, Прокопий Силыч, иди за бутылкой, – почти уже признался Тихон. – Заодно и охолонешь чуток.

Прошечка бросился в сенцы, у Полины тряслись руки, и всю ее поколачивало мелким ознобом, но ни о чем не спрашивала, только молитвенно глядела на этих нежданных поздних гостей.

– Еще по одной! – предложил хозяин, вернувшись, сам налил и сам первый выпил.

– Нашлась ваша доченька, нашлась ненаглядная, – весело улыбаясь, запричитала Дарья, словно ворожея. – Не за дальними степями, не за крутыми горами, а рядышком, тута, в городу… И разыскал ее королевич знатный – в крестах весь, в медалях, а больше того, в отметинах бранных… Привезет ее скоро тот королевич в мою сиротливую избу да под мою крышу. И жить они станут да добра наживать.

Счастливыми слезами залилась Полина, ухватив из Дарьиной сказочки больше, чем открылось в ней.

– Эт чего же, – допрашивал Прошечка, – Василий, что ль, ваш разыскал ее?

– Он самый, – пропела в ответ Дарья. – Любит он ее, вашу Катю, вот и нашел. Со дна моря достал!

– А ведь как я хотела, – всхлипывала Полина, – как хотела, чтобы Вася-то к ей посватался. Видела и сердцем чуяла, что тянутся они друг к дружке. Дак ведь этот ирод взял да толкнул ее вон к Кузьке…

– Ну, чего было, то прошло, – не очень сердито оправдывался Прошечка. – Я у Захара Палкина, большой клин брал в ентот год почти что за половинную цену.

Разговор тут пошел всякий, но удивительно было, что Прошечка не спорил, не возражал против сказанного, а принял все как должное. Когда же доканчивали они вторую бутылку, и вовсе сделался он каким-то смешным, на малого ребенка похожим.

11

Ждала. Ох, как ждала Катерина своего Васю. Как бы опять чего не случилось. Отчетливо, до мельчайших подробностей помнила она тот первый раз, когда так же вот договорились, и Вася готов был даже деда ослушаться, ежели не согласится, но забрать ее отсюда в любом случае. Вроде бы никаких преград не осталось на их пути к объединению.

Нашлась непреодолимая преграда – война грянула! И ведь уехал-то он тогда всего на два-три денька. Теперь нет его целую неделю, а время такое ненадежное! Неотступно сидела она у окна и редко на вязанье оглядывалась – улицу под прицелом держала. Довязать оставалось ей последний воротничок, а вернее, уголок один. Да и унести бы сразу: неловко при Васе в тот дом развеселый наведаться.

Свечерело уже. В избушке у них совсем темно стало. Собралась Катерина скорехонько и Ефимье наказала:

– Я вот заказ отнесу недалечко и тут же ворочусь. Так и скажи, ежели Вася приедет.

Тепло стало, сухо. Бежала она в одном платьишке с небольшим свертком по Малоказарменскому переулку. Предосторожность свою позабыла и, угнув голову, неслась по той стороне, где стоял развеселый дом. В крылечко уперлась, наверх взглянула – фонарь-то горит на этот раз. И музыка там играет. Поднялась на две ступеньки, заглянула в щелку между косяком и портьерой – гости там, и дым коромыслом. Только перешагни порог – живо в лапы какому-нибудь зверю угодишь.

Соскочила со ступеньки и – ходу. Но не успела отойти и двадцати саженей, как сзади с диким треском распахнулась дверь под тем фонарем, с шумом вырвались люди, и кто-то истошно закричал:

– Заре-езалии! Человека зарезали!

Люди побежали в разные стороны, они ругались матерно, поминали проституток и, слышно было, бегом топали по улице. А сзади кто-то кричал:

– Выводи лошадей! Лошадей выводи, догоним!

На улице еще встречалось немало людей, многих Катерина обогнала и, перевалив Нижегородскую, сдержала себя изо всех сил, пошла неторопливым шагом, чтобы не привлекать к себе внимание. Ее обогнала тройка буланых коней, запряженных в тарантас, и круто свернула по Гимназической влево, на выезд из города.

Как ни старалась Катерина сдерживать шаг, все равно выходило скоро – словно бы нес ее над землей кто-то. У ворот своих оглянулась туда и сюда – тройка уже в темноте скрылась. Распахнула избяную дверь – и все поняла сразу.

– Ты? – спросила она Нюру.

– Я… Спрячь меня, пожалуйста!

– Да кто ж она такая? – возмутилась Ефимья. – Сказала, что Катю подождет, а теперь еще спрятать ее велит.

– Ладноть, баушка, погоди: все объяснится. А спрятать-то ее надоть, да получше.

Она бросила сверток с вязаньем на стол, сунула руку в печную трубу и принялась мазать сажей Нюре лицо. Та не сопротивлялась.

– Платье-то скинь да мое, старенькое, надень, – приказала Катерина. – Платком подвяжись пострашнее и – на печку. Может, за глупенькую сойдешь.

– Господи, – ахнула бабка, со страхом глядя на нагую Нюру, – да она и без исподницы, голехонька!

– Не успела, небось, надеть-то? – спросила Катерина.

– Да сбросила я ее, – как во сне, тупо говорила Нюра, дрожа в ознобе, – в кровище все было. Он ведь… пока подыхал… едва не придушил меня.

– А как же тебе сбежать-то удалось? – допытывалась Катерина, когда уже Нюра, обряженная по-новому, сидела на печи. – Народу кругом пропасть.

– До потемок продержала я его у себя, – поясняла Нюра. – Ой, озябла!.. А номер-то изнутри закрывается… Не закричал он, только выдох из него вырвался… В окно я выскочила… Во дворе-то с той стороны всегда пусто… Все я раньше обдумала и дорожку себе приготовила… Двора за два по задам отбежала да в кизяках в чьих-то, наверно, целый час просидела, дура… Надо было пораньше уйти оттуда… А тут вот, как подходила… к вам, тогда и шум в той стороне услышала… Хватились, значит.

– На-ка вот выпей, – подала ей Катерина чуть неполный стакан водки, – да огурчиком закуси… И спи… Все-все пей! Через силу пей!.. Да как же не встрелась ты мне?

– А я… – задыхаясь от выпитого и с треском кусая огурец, говорила Нюра, – я ведь не по этому переулку-то шла… я на Пироговский выбралась… По нему до Гимназической дошла… Там и народу-то почти не было… Женщина встретилась да парень с девчонкой…

– Ну все, спи, – велела Катерина. – Не догадаются они, что ты здесь. В Кочкарь его Гаврила вроде бы кинулси… На той же тройке приезжал, на какой тебя подхватил, на буланой!

Имя Самоедова не произносили они, словно все еще довлел над миром несчастных этот злодей. Упомянув буланую тройку, прикусила Катерина язык: откуда вроде бы знать ей, на какой тройке впервые подхватили Нюру между Прийском и Кочкарем? Но никто внимания на это не обратил. Нюра, кажется, задремала.

Изо всех этих разговоров бабка поняла главное, а когда упомянули Кочкарь, и об остальном догадалась.

– Самого Самоедова, что ль? – спросила она, понизив голос.

– Его самого.

– Ну, слава те, господи, – перекрестилась Ефимья, – на одного паскудника убавилось. Проходу ведь никому не давал, как есть над всеми галился. И никакой власти над им не было.

– Тише, баушка, Нюра-то забылась вроде. Хоть бы уснула покрепче. Туши лампу да спать ложиться станем. Ведь покойнее будет.

– А жить-то она так и будет на печке, что ль? – опасливо спросила бабка, погасив свет и взбираясь на печь.

– Что ты, баушка, что ты! – успокоила ее Катерина. – Вот как Вася приедет, и чего-нибудь да придумаем обязательно!

Бабку она успокоила, а сама до утра глаз не сомкнула. Нюра то и дело вскрикивала во сне, бредила и лишь за полночь притихла, совсем успокоилась. А Катерину терзал неотступный вопрос: как же быть? Как можно глядеть в глаза любимому, скрывая от него что-то постыдное? До этого случая с Нюрой как-то улеглось все в памяти, стерлось и не мучило так.

А теперь, чтобы помочь Нюре, надо рассказать о ней все. Тогда Вася непременно согласится помочь ей. А о себе умолчать? И мучиться потом всю жизнь? Но вдруг он отвернется от нее, узнав о бесстыдном танце на базаре?.. Страшно!.. И где же взять сил на такое признание?.. Может быть, лучше умолчать? А ежели видел ее кто-то из знакомых на том базаре?!

– Н-нет!! – вскричала Катерина, как ужаленная.

– Да что вы, матушки, господь с вами, – крестилась Ефимья, – то одна кричит, то другая… Светает уж на дворе-то, кажись.

А страшное «нет» вырвалось у Катерины оттого, что поняла: не сможет она прямо глядеть в милые глаза, если паскудная эта тайна вечно будет давить сердце неподъемным камнем!

– Все, – страстно шептала она, – все как есть обскажу ему! И пущай он судит меня, как знает. Только его да божий суд признаю над собой! Вот ему и отдамся… Не жить мне с этой проклятой ношей!

12

Василий приехал перед обедом. Катерина выскочила встретить за ворота, и он обнял ее. Но была она сумной какой-то, настороженной. Только и спросила с ходу:

– Ну, дома-то как, все здоровы?

– Все здоровы пока, – ответил Василий, приглядываясь к ней. – А отчего же про наши дела не спрашиваешь?

Ничего она не ответила, только еще прижалась трепетно и на грудь ему слезу обронила скорбную.

– Случилось, что ль, чего? – встревожился Василий. – Дома-то ведь у нас все хорошо выстряпывается. Как думали, так все и выходит.

Катерина юркнула во двор и растворила ворота настежь.

– Заезжай, родимый ты мой, ненаглядный, все обскажу.

И пока распрягал он коня, она успела коротко рассказать всю Нюрину историю – от знакомства до последней минуты. О себе опять же не выговорилось у нее как-то, не сказалось. Озадаченный ее рассказом, Василий не знал, что предпринять.

– Пособить-то надо ей, конечно, – сказал он, – привязывая Ветерка. – А вот как это сделать?

– Может, к Виктору Ивановичу доехать, – подсказала Катерина, – он ведь все может. Захочет ли только связываться с таким делом.

– Про то же и я подумал, да не застать его днем на квартире. Все по делам бегает. Поближе к вечеру надо съездить.

Пока с Нюрой знакомила Катерина Василия, пока обедали, пока со стола убирала, словно по горячим углям ходила. И все думала, как поведать ему о главном да как он посмотрит на это? Сначала надумала попроситься вместе поехать к Виктору Ивановичу и дорогой все рассказать. Но поняла, что не выдержать ей такой пытки до вечера.

– Выйдем во двор на ветерок, Вася, – позвала она. – Душно тут, и голова болит.

Василий видел, что не в себе она, но причиной тому считал бедственное Нюрино положение и опасность, связанная с ней. Потому решил перевести разговор и подбодрить Катю:

– Венчаться-то завтра поедем? – спросил он, как только вышли во двор и остановились у ходка. – Гриша хотел подъехать, может, возьмем его в дружки?

– Ой, погоди, Вася! – зажала она руками голову, словно готовая кинуться в омут. – Скажу я тебе такое, что, может, и венчанье не понадобится.

Глядя на ее серебряные волосы, на жалкую, милую Катю, Василий сжался весь в ожидании страшного, неведомого удара. Он не торопил ее, молча готовился встретить судьбу.

Катя начала издалека. Рассказала, как не верила в его погибель, хотя не было писем, а потом узнала от Макара об извещении, как скудно жили они с Ефимьей и как потом осталась одна, да еще Ванька Шлыков рассеял последние надежды и увез их с Нюрой почти до Прийска. А жить было не на что, и совсем не знала она, что делать, на что надеяться и куда деваться. И про пляску свою рассказала, не утаив ни малейшей подробности.

– Вот чего я наделала, Вася! – заканчивала она свою печальную повесть. – Ни единой душе не сказывала про то. Ни Нюра, ни баушка не знают. А тебе вот как есть все открыла. Больше нет у меня за душой ничего. Суди свою Катю, как совесть велит!

Не обрадовал этот рассказ Василия, слинял он, поник и подрастерялся вроде.

– Дак ведь ничего ж плохого-то не случилось! – воскликнул он, свертывая новую цигарку, хотя окурок еще торчал под усами. – Не поддалась ты ему, сбежала!

– А ежели не спас бы меня господь в тот раз, то и было бы со мной то же, что с Нюрой. И поступила бы я также, как и она, только прятаться бы не стала, наверно. И жить бы не стала!

И без того понимал Василий, как трудно жилось ей здесь – о том кричал каждый седой волосок на ее голове, – но после исповеди жалость в нем удесятерилась. Схватил он ее и стал целовать ненасытно, с придыханием приговаривая:

– Все, все это прошло и не воротится больше! Успокойся! – Шершавой, грубой рукой он стер с ее разгоревшихся щек слезы. – А давай сейчас поедем и обвенчаемся! Собор-то открыт, небось.

– Неловко, Вася. В наших ремках да в собор. Куда бы поближе да попроще.

– Ну, тут вот на Нижегородской церква есть… Да теперь ведь в церквах-то не то, что раньше. В Бродовской вон побывал я, дак там и курят, и сквернословят, и батюшку ругают. А Назарка вон Чулков дак часы у батюшки на исповеди украл…

– Поехали! – решилась она. – Запрягай, а я хоть платье получше надену

* * *

Узнав, с чем приехал Василий, Виктор Иванович сказал:

– Доездился веселый Самоедов, волк его задави! А девице-то поможем. Документов у нее никаких, конечно, нет, коли так сбежала… Ну, ладно. Как ее звать-то, Нюра? А фамилию не знаешь?

– Нет.

– Ну и не надо. Придумаем какую-нибудь. Завтра в это же время приезжай сюда, получишь паспорт, билет до Самары, адресок, чтобы ей было куда хоть на первое время приткнуться… А вот садиться в поезд лучше бы ей не здесь… Ну, хоть в Нижне-Увельской, что ли. Не нарвалась бы тут на милицию. Далеко-то искать не станут, а в городе поберечься ей надо… И некогда мне, Вася, некогда. Вы уж сами ее на станцию отвезите. Идет?

– Спасибо, Виктор Иванович! Сами-то мы не знали, как и подступиться к этому делу.

– Теперь с такими делами попроще. Антона я через Миасс отправлял. Не говорил он тебе?

– Нет.

– А когда из тюрьмы его вез, ты меня и догнал, волк тебя задави! Помнишь, на свертке закуривали?

– По-омню, – встрепенулся Василий. – Дак это он и ехал тогда!

Всю обратную дорогу изумлялся Василий: живет его родной хутор, мужики в земле ковыряются, за скотиной ухаживают, и все на виду вроде бы. А рядом, под носом у них, такие дела вершатся!

13

С утра Катерина и Ефимья хлопотали о Нюре, собирая ее в дорогу: подгоняли по размеру Катины платья, пальтушку легкую отдала она ей, и тоже понадобилось ушить, еду дорожную готовили, денег немного собрали. А Василий то по двору шатался, то за ворота выходил. От безделья обдумывал он, как лучше проводить Нюру до станции, и нарвался на неразрешимый вопрос.

Ну, сделает Виктор Иванович ей паспорт – мастер такой, видать, у него имеется, – а фотокарточку-то где ж они возьмут? Раз в жизни видел он паспорт, еще до войны, когда у полковника вестовым служил. Дочь полковника тогда в Германию уезжала.

Сорвется, пожалуй, все дело из-за этакой мелочи. И ведь не спросил он вчера об этом. Забыл, наверно…

Григорий приехал в одиннадцатом часу. Важный такой, вымытый, выбритый. Одет он был во все солдатское, но узелок с собой захватил с новой рубахой и штанами праздничными. Даже красный бант Манюшка ему соорудила, поскольку ехал он в дру́жки на исполнение обряда венчания дорогого товарища. Встретились у ворот.

– Ну, все, что ль, к венцу-то готово, Василий Григорич? – спросил он сразу после приветствия.

– Все как есть готово, – усмехнулся Василий. – Да только вот один-разъединый дру́жка, и тот припозднился чуток.

– Да ты что! – всполошился Григорий. – Я ведь, как уговаривались, так и приехал. Обвенчались, что ль?

– Вчера, Гриша, обвенчались.

– Э-к, их приспичило! Не дождались, – и протянул руку. – Ну, с законным браком вас в таком разе!..

А тут и Виктор Иванович подкатил на своем Воронке.

– Здравствуйте, ребятушки! – весело крикнул он с подъезда и соскочил с телеги, пустив коня к воротам. – Нашего полку прибыло, стало быть… Вот и Гриша поможет, небось. Знает он о деле-то?

– Нет еще, – ответил Василий, – только что вот подъехал. Обскажу ему все.

– Некогда мне, други милые! Оттого и заскочил пораньше. Да и вам придется выехать засветло, потому как поезд пройдет в Нижне-Увельской, как узнал я на вокзале, между одиннадцатью и двенадцатью ночи. Успеть к нему надо. – Виктор Иванович сунул руку в боковой карман пиджака и, подавая Василию документы, добавил: – Здесь все. Билет и адрес. К доктору Бархатову поедет она в Самару. Может, у него в прислугах останется, либо в больницу сиделкой пристроит он ее.

Василий развернул паспорт и весело рассмеялся: там и места для фотографии не было – не надо ее!

– А ведь я думал, что карточка для такого документа понадобится.

– Нет, не за границу же ехать-то ей. А хоть бы и потребовалась, так их вон в милиции штук сто нашлепали – в гимназии, видать, добыли фотографию – и раздают милиционерам для опознания… Да не ищет ее никто всерьез. Так уж, если сама в руки дастся, поймают. А в другие города ничего не послали, да и посылать в теперешнее время бесполезно. Смотрите, не попадитесь до Увельской, а главное здесь, поблизости, пока выезжать будете.

Виктор Иванович сел на свою телегу и, разворачивая коня, добавил:

– Счастливо вам добраться да завтра на митинг поспеть!.. Э, вот у меня одна завалялась – возьмите на память! – И он бросил маленькую фотокарточку. Григорий подхватил ее, посмотрел внимательно. На обороте прочел: «Селянина Анна Федоровна», и бережно положил в карман гимнастерки.

Потом, уже во дворе, Василий стал рассказывать Григорию все о Нюре, поскольку в помощники брал он товарища. А между тем смастерили они валек для пристяжки, пристроили его к ходку, чтобы Григорьева конька подпрячь к Ветерку. На паре-то полегче будет и по-надежней. И, когда приготовили все, в избу подались.

– Ну, готовы в дорогу-то? – с порога спросил Василий.

– Все у нас готово, – отозвалась Катерина.

– И у нас все готово. Давайте обедать, а после подумаем, как лучше замаскировать беглянку. Выехать придется за час до закату, чтобы к поезду поспеть.

– Проходи, Гриша, садись, – радушно пригласила его Катя. – Везет тебе на беглянок-то.

– Везет, – вздохнул Григорий. – Рука у меня легкая. Одну вот привез да в жены товарищу отдал. Хоть бы себе какую подхватить.

– Найдешь, – успокоила его Катя. – Девок-то вон сколь растет, а ребят побили да покалечили.

– Слезай, Нюра, с печи, обедать вместе будем, – позвал Василий и, достав ее документы, добавил: – Не знаю, чья ты была раньше, а теперь ты есть Анна Егоровна Гребнева.

* * *

Выехали они часов в семь пополудни. Нюру пришлось опять избезобразить, измазали ее, глаз и щеку завязали платком, а поверх пальтушки большой дорожной шалью накрыли – больная. Сели они с Григорием в ходок рядышком, а Василий – на козлах, за кучера. Катерина выглянула из калитки – никого нет. Потом распахнула ворота и указала в проем.

– Ну, с богом! – сказала она. – Счастливой вам пути!

Ефимья перекрестила их вслед трижды.

Из города выскочили хорошо. Василий поторапливал коней. Солодянка, пригородный казачий поселок, недалеко, и проехать по ней придется засветло. Но близких знакомых ни у кого из них там нет, потому и опасностей не предвиделось. Так оно и вышло. Встречались на улице редкие прохожие и, мелькнув, оставались позади.

А перед выездом посреди улицы таращились двое пьяных. Узнав коня коренного и кучера, они заорали:

– Васька, стой! Погоди! Остановись!

Спьяна они бросились прямо на коней. Это были сынки Чулковы. Ипат, ударившись в грудь коню, отлетел и растянулся в дорожной пыли, а Назарка подсунулся к ходку и закричал:

– Человека задавишь, черт!

Василий придержал коней и тоже закричал:

– Нажрались, как свиньи, и лезут под ноги коню! Передавить вас и стоит!

– Дай закурить, Вася, – осклабился Назарка, едва держась на ногах.

– Вот, нате вам табаку и бумаги, – сказал Григорий, отсыпая из кисета на газетку табак, – и катитесь своей дорогой. Некогда нам, больного человека везем.

– А мы искали вот эту вот ласточку, – Назарка вытянул из кармана и показал такую же фотографию, какая у Григория, – да… вот и доискались.

Ипат уже поднялся и двинулся к ходку. Василий оттолкнул ногой Назарку и тронул коней. Нюра стонала и охала. Григорий обнял ее за плечи прижимая к себе.

– А вы кого везете? – прокричал вслед Ипат и сунулся в карман за револьвером, но выходило это у него нескоро, так что выстрел прогремел далеко сзади.

– Ну и шалавы распутные! – плевался Григорий.

– Шалавы-то, шалавы, а чего они тут отираются? И карточка у их есть. С милицией, что ль, связаны?

– Может, и связаны, – согласился Григорий. – Откуда ж берут они разные новости? Весь хутор позавчера с ума свели. Всех в город зовут и сказывают, будто бы новая власть Первого мая весь народ водкой бесплатно угощать собирается.