Текст книги "Полжизни"

Автор книги: Петр Боборыкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Графъ и спитъ и видитъ – какъ мы отправимся всѣ заграницу. Наташа рада этой поѣздкѣ потому больше, что я ѣду. Она взяла съ меня слово, что я пробуду при графинѣ все время, пока и она тамъ будетъ съ отцомъ.

Мы поѣдемъ вмѣстѣ, но я хочу явиться раньше графа съ Наташей – почему? ужь конечно не для любовныхъ сценъ, а такъ: мнѣ это кажется полезнымъ, если не для графа, то для Наташи. Пожалуй, въ графинѣ и въ самомъ дѣлѣ разовьется особая требовательность, такъ пусть лучше ужь на меня обрушится она. Второй партіи путешественниковъ придется полегче. Предлоговъ у меня найдется пропасть, чтобы отдѣлаться отъ нихъ и прямо проѣхать къ графинѣ; а графа я уговорю непремѣнно показать Наташѣ Берлинъ и Парижъ.

Еще нѣсколько дней – много десять, и я ее увижу.

У меня и теперь забилось сердце: видно, годы не выѣли еще совсѣмъ зерна первой страсти. Да, вотъ бьется сердце, и рука нетвердо водитъ перомъ. Какъ я ни возмужалъ, какъ я ни расширилъ свой кругозоръ, а все она стоить впереди всего, не выше, а именно впереди. Къ ней, прямо или косвенно, шли всѣ нити моей сознательной борьбы. Написалъ я это слово не для того, конечно, чтобъ воспѣвать себя. Худо ли, хорошо ли, но я боролся – и во всемъ крупномъ, рѣшительно во всемъ она меня поддержала. Я только знаю (да графъ отчасти), какая цѣльность и правдивость живутъ въ этой натурѣ. Ей и не такой вѣкъ, какъ нашъ, по-плечу. Но сама по себѣ она ничего не сдѣлала. Опять я пришелъ къ тому же вопросу, и отвѣчать придется опять ея же словами. Но развѣ эти слова могутъ удовлетворить? Не вѣрю тому, что и ее они успокаиваютъ. Она была выше меня, когда удивлялась, что можно мучиться «изъ-за бабы»; но зачѣмъ же на себя то наложила клеймо самой обыденной лжи, зачѣмъ?..

Теперь, но прошествіи десяти лѣтъ, я все-таки но знаю, – что ее побудило сдѣлать изъ меня своего любовника? Страсть? Нѣтъ: такъ страсть не проявляетъ себя. Жалость? Обидно; но я готовъ бы признать и это, еслибъ былъ въ томъ убѣжденъ. Темпераментъ? Сомнительно. Безпорядочность? Смѣху подобно и произносить это слово, до такой степени оно нейдетъ къ ея особѣ. Равнодушіе, протестъ, горечь? Все это ниже и мельче ея. И какая же у ней наконецъ натура? Знаю только, что не заурядная, но не больше. Чувственная, резонерская, циническая? Не знаю, тысячу разъ не знаю. Мнѣ казалось, когда я взялся за перо, что я изучилъ ее; а въ ковцѣ-концовъ я сознаю свое невѣжество. Вѣдь не схвачусь же я за готовые приговоры нравственности. Пошла ли она на сдѣлку съ совѣстью? Врядъ-ли: у ней было бы хоть что-нибудь похожее на раскаяніе. Вѣдь она на пути къ перерожденію; да и это не такъ, ей не надо совсѣмъ перерождаться – она честна, пряма, благородна, великодушна, какъ истая героиня; каждый жгучій вопросъ человѣчества ей понятенъ, она презираетъ искренно и мишуру, и эксплуатацію, и неравенство, и всякую самомалѣйшую пошлость. Даже великая ея несправедливость – сухость къ дочери – есть ни что иное, какъ протестъ противъ ея первой связи.

Что-же побудило ко второй? Скажетъ ли она мнѣ свое послѣднее слово?

Довольно спрашивать. Надо кончать.

КНИГА ВТОРАЯ

Въ сторонѣ.

I.

В вагонѣ я сидѣлъ одинъ. На послѣдней станціи вышелъ офицеръ въ плащѣ, съ цѣлыми двумя саблями и уродливой каской въ кожаномъ футлярѣ. Поѣздъ то-и-дѣло попадалъ въ туннели и двигался точно ощупью. Я сначала старался приглядываться къ мѣстности: ночь стояла темная, и еле-еле можно было распознать пологія очертанія Апенниновъ. Посмотрѣлъ я на часы: около часу, а мы, по расписанію, должны были добраться ровно въ полночь; но Италія сродни матушкѣ-Россіи по безпорядочности. Спать мнѣ не хотѣлось. Я усѣлся въ уголъ и, прислонившись затылкомъ къ жесткой спинкѣ, обитой волосяной матеріей, отдался отрывочнымъ мыслямъ и образамъ.

Представилась мнѣ тучная, сдобная фигура Стрѣчкова. Мы съ нимъ столкнулись въ Петербургѣ у Доминика, за двумя рюмками водки. Обрадовался онъ мнѣ чрезвычайно, точно будто насъ не раздѣляли цѣлыхъ тридцать лѣтъ. Мотя остался Мотей и восхитилъ меня своей цѣльностью. Онъ, разумѣется, мировой судья; но кромѣ того свѣчной и конный заводчикъ, винокуръ и хлѣбный торговецъ.

– Въ Нижній, братъ, пробираюсь, говорилъ онъ, посапывая; всякой штуки искупить, шпіалтеру, того-другаго, да и ко дворамъ. У меня, вѣдь, пятеро пискленковъ. Ну, а ты что?

– Я графскій управитель, отвѣтилъ я съ усмѣшечкой.

– Изъ за-какого-же шута ты такъ застрялъ у дяденьки Платона Дмптріевича? Или при тетенькѣ состоишь?

Онъ расхохотался на весь ресторанъ.

Меня хохотъ этотъ не покоробилъ: напротивъ, я продолжалъ любоваться типомъ моего Стрѣчкова.

– Вѣдь она, братъ, старая баба теперь. Ей, поди, за сорокъ перевалило.

– Тридцать восемь, выговорилъ я обстоятельно.

– Ну, не все-ли равно. Нѣтъ, я тебя, дружище, не понимаю. Такой ты ученый и толковитый – и до сихъ поръ состоишь въ услуженіи у графа Кудласова. Да въ тебѣ пороху-то въ десять разъ больше, чѣмъ въ дяденькѣ. Дороги тебѣ, что-ли, нѣтъ? Куда хочешь: профессоромъ, – нынче вонъ нѣсколько академій земледѣльческихъ, или директоромъ завода, банка, дорожной компаніи. Слава тебѣ Господи: всѣ только и кричатъ, что людей нѣтъ!

Онъ спросилъ пива и усѣлся за столикомъ – усовѣщевать меня. Чтобъ его сколько-нибудь успокоить, говорю я ему:

– Куда-жь мнѣ торопиться, я еще не старикъ. Прошелъ я хорошую школу, кое-какую деньгу скопилъ. Вотъ поѣду еще разъ посмотрѣть на заграничные порядки, а тамъ и начну что-нибудь.

– Развѣ такъ, – откликнулся онъ – только я, признаться сказать, думалъ, что ты здѣсь какимъ-нибудь тузомъ акціонернымъ, право.

– Напрасно думалъ, наставительно возразилъ я.

И мы облобызались. На другой день мы оба выѣхали изъ Петербурга: онъ къ Макарію, я въ Вѣну. Эта встрѣча съ Стрѣчковымъ точно нарочно кѣмъ поставлена была въ преддверіи моей поѣздки. Судьба говорила: «на вотъ, погляди на того простачка, котораго ты перескакивалъ изъ курса въ курсъ. Видишь, и онъ взялъ нотой выше тебя. Онъ сидитъ на трехъ китахъ, и ничѣмъ ты его не сдвинешь. А ты?..»

Но судьба не очень-то опечалила меня такимъ поученіемъ. Я думалъ о Стрѣчковѣ, сидя на жесткомъ диванѣ вагона, вовсе не затѣмъ, чтобы язвить себя: мнѣ просто было пріятно вызывать его фигуру воображеніемъ и чувствовать при этомъ, что отъ нея пышетъ чѣмъ-то своимъ.

– Firenze, Firenze! закричали въ носъ кондукторы, и поѣздъ въѣхалъ подъ освѣщенный навѣсъ.

Дверцу отворили, и служитель пожелалъ взять мои вещи. Тутъ, въ третій разъ, на итальянской почвѣ, я поблагодарилъ мою наставницу за то, что она пріучила меня хоть немного къ итальянскому языку.

Мой «Бедекеръ» рекомендовалъ мнѣ недорогую гостиницу «Porta Rossa», существующую больше для commis-voyageur’oв. Я такъ и распорядился. Но омнибуса отъ этого отеля не оказалось: поѣздъ опоздалъ на цѣлыхъ два часа.

– Ragazzil крикнулъ толстый багажный служитель, и два какихъ-то оборванца потащили мой сундукъ къ каретѣ.

Ночь стояла звѣздная, но очень темная и такая теплая, что мнѣ даже не вѣрилось. Карета въѣхала въ улицу, вымощенную плитами, и шумъ ея звонко раздавался между высокими, грандіозными домами. Улица похожа была на гостиную по своей чистотѣ и изяществу. Я глядѣлъ направо и налѣво. Съ угла какого-то палаццо раздались престранные звуки. Одинъ голосъ пѣлъ мелодію, а другой аккомпанировалъ на одной гудящей нотѣ, точно на волчкѣ или дребезжащей пластинкѣ. Только-что стихла въ отдаленіи эта музыка, мы повернули въ узкую улицу. Подъ фонаремъ темнѣла фигура полицейскаго, въ длинномъ сюртукѣ и трехугольной шляпѣ.

– Ессо la Porta Rossa! крикнулъ мнѣ оборванецъ, помѣстившійся рядомъ съ кучеромъ, и, соскочивъ съ козелъ, принялся звонить.

Не сразу намъ отперли. Сонный швейцаръ ввелъ меня въ сѣни, гдѣ мнѣ пришлось еще поторговаться съ кучеромъ.

Дали мнѣ большущую комнату съ двумя кроватями – другой не случилось. Я такъ проголодался, что радъ былъ куску сыра и красненькому винцу въ красивой, переплетенной въ солому «фіаскѣ». Тревоги я не чувствовалъ. Ложась спать подъ кисейный пологъ, я проговорилъ, совершенно по-дѣтски:

– Утро вечера мудренѣе.

II.

Гида я не потребовалъ. Вооруженный «Бедекермъ» и планомъ Флоренціи, я захотѣлъ добиться всего самъ: такъ я дѣлалъ даже въ Лондонѣ, да и тамъ въ накладѣ не былъ. Я зналъ адресъ графини и, выходя утромъ изъ отеля, уже сообразилъ – какимъ путемъ я доберусь пѣш комъ до окрестности парка Cascine, гдѣ она жила.

Узкая, живая, чисто-итальянская улица съ крытымъ базаромъ, вереницей лавокъ, цвѣточнымъ рынкомъ, съ тратторіями, кабачками, лотерейными бюро, съ гамомъ и говоромъ простонародья, съ криками ословъ и ржаніемъ маленькихъ тосканскихъ лошадокъ, запряженныхъ въ одноколки, – привела меня къ площади della Signorla.

Она мнѣ такъ пришлась по вкусу, что я пробылъ па ней съ полчаса. Много про ея прелестные размѣры и очертанія говорила мнѣ графиня, и въ саломъ дѣлѣ– это игрушка, но игрушка грандіозная, такая, которая цѣликомъ окунетъ васъ во все прошлое Флорентийской республики. Площадь покрыта была группами разнаго люда: послѣ мнѣ объяснили, что тутъ биржа для подгородныхъ крестьянъ. Было около десяти часовъ. Солнце напорядкахъ пекло. Я укрылся подъ «Logge», гдѣ уже двѣ англичанки въ синихъ вуаляхъ провѣряли по красной книжкѣ – всѣ-ли статуи находятся въ исправности.

Я бы не ушелъ такъ рано съ площади, еслибъ не рѣшилъ быть у графини къ одиннадцати часамъ.

На самую средину площади, противъ «Palazzo Ѵесchio», выбѣжало нѣсколько кучеровъ въ куцыхъ пальто и цвѣтныхъ широкихъ штанахъ, и стали приставать ко мнѣ со своими завываньями.

– Мушью, мушью, – кричали одни, – una bona vettura aperta.

– Cascine? Colli? допытывались другіе.

Я угрюмо миновалъ этихъ наѣздниковъ и побрелъ себѣ по образу пѣшаго хожденія, помня сколько мнѣ разъ нужно было повернуть, чтобы попасть на прямой путь. По плану значилось: дойти до собора и взять налѣво, потомъ опять налѣво, а тамъ направо и, выйдя на площадку, идти по улицѣ, которая и должна была довести меня до обѣтованнаго пункта. Съ гордостью подходилъ я къ парку Cascine: я ни разу не сбился. Тутъ только спросилъ я у какой-то простоволосой старушки, въ ситцевомъ фартукѣ:

– Villino Ruffi?

Она шамкая добродушно отвѣтила:

– Eccolo – qui! И показала мнѣ рукой на рѣшетку дома, на противоположной сторонѣ нарядной и совершенно пустой улицы, облитой сплошь солнцемъ.

Приблизился я къ рѣшеткѣ. Сквозь нее виденъ былъ большой палисадникъ съ клумбами цвѣтовъ, кустами олеандровъ и темными купами хвойныхъ и каштановыхъ деревьевъ. Прямо противъ рѣшетки, позади зеленой лужайки, стоялъ главный корпусъ въ три этажа съ маленькимъ бельведеромъ. По бокамъ родъ двухэтажныхъ флигелей.

«Неужели это она все занимаетъ?» подумалъ я, и еще разъ прочелъ на фарфоровой дощечкѣ, вдѣланной въ столбъ: «Villino Ruffi».

Я позвоналъ. Половинка желѣзныхъ воротъ сама щелкнула и отворилась. Войдя въ садикъ, я разсудилъ, что направо дверка вела къ привратнику. Дѣйствительно, краснолицая женщина съ усами и бородавкой высунулась изъ окна.

Мой вопросъ: «тутъ ли живетъ графиня Кудласова? она поняла и указала мнѣ на крыльцо дома съ бельведеромъ. Только-что я приблизился къ этому крыльцу, какъ на него выбѣжали: маленькій грумъ въ курточкѣ и черномазенькая, коренастая, вертлявая горничная, въ короткой цвѣтной юпкѣ и бархатномъ спенсерѣ, и начали выколачивать небольшой коверъ. Горничная кричала хриповатымъ голосомъ, закидывала голову назадъ, хохотала и всячески извивалась всѣмъ своимъ тѣломъ.

– La comtesse Koudlassoff?" спросилъ я ее по-французски, думая, что она француженка.

Битье ковра остановилось. Она встрепенулась, соскочила съ крыльца на землю, близко-близко подбѣжала ко мнѣ, закинула назадъ свой взбитый шиньонъ въ сѣткѣ и затараторила. Я понялъ только фразу:

– La signora е fuori…

– Dove? съумѣлъ спросить я.

– A Cascine…

И вдругъ, точно спохватившись, она поправилась:

– Non so precisamenta… Lei e il signor conte?

– No, объяснилъ я ей и, ничего не говоря, отправился къ рѣшеткѣ.

Она забѣжала впередъ, взяла меня даже за руку и, улыбаясь, подпрыгивая и виляя станомъ, повторяла:

– Lei reverra, lei reverra?

– Si, si, отдѣлывался я отъ нея.

Она еще что-то болтала: кажется, спрашивала мою фамилію, но я только махнулъ рукой и повернулъ изъ воротъ направо; я разсудилъ прогуляться въ паркѣ и вернуться часа черезъ два.

О Колѣ я не хотѣлъ ничего спрашивать у этой егозы.

III.

Вышелъ я на большую площадь. Въ глубинѣ виднѣлась каменная ограда парка съ двумя воротами. Посреди шла широкая дорога между двумя овальными насыпями, устроенными для сидѣнья гуляющихъ на каменныхъ лавкахъ, подъ деревьями. Солнце такъ слѣпило глаза, что я долженъ былъ прищурить ихъ. А изъ воротъ парка зелень аллей манила подъ густую тѣнь старыхъ дубовъ и платановъ. Я взглянулъ на небо: отъ синевы его даже жутко дѣлалось – такой бездонной казалась она. Налѣво, на самомъ верхнемъ краю горизонта, прорѣзывали воздухъ легкіе темно-синіе конусы кипарисовъ, изъ-за которыхъ выглядывалъ портикъ бѣлаго зданія съ башенкой и крестами.

Такая картина обдаетъ васъ сразу горячей, блистающей жизнью юга. Грудь точно расширяется и впиваетъ въ себя жаркій и влажный воздухъ.

Меня чуть не сбилъ съ ногъ какой-то франтикъ въ сѣренькомъ пиджачкѣ; онъ прокатилъ на велосипедѣ. Это заставило меня обратить вниманіе на другихъ такихъ же любителей велосипеда, сновавшихъ взапуски по одной сторонѣ площади. На углу той улицы, откуда я вымелъ, разсмотрѣлъ я лавку, гдѣ отдаются на-прокатъ эти самые велосипеды. Тутъ-же прочелъ я, что площадь называется: «Piazza degli Zuavi».

Бедекеръ не посовѣтовалъ мнѣ запастись полотнянымъ зонтикомъ отъ солнца, и я заторопился въ аллею, уходившую неизвѣстно куда, только очень далеко. Влѣво отъ аллеи попалъ я подъ настоящую тѣнь парка и тихо двигался по тропинкѣ. Мнѣ очень хорошо дышалось. Вспомнилъ я свой заказной боръ, Ивана Петрова и его пчельникъ и, ни о чемъ тяжеломъ не думая, шелъ себѣ впередъ, какъ малое дитя. Меня все тѣшило: и прозрачность воздуха, и вѣковые стволы деревьевъ, густо обвитыхъ плющемъ, и темная южная ихъ листва, и звонкое рѣзанье какой-то птицы, и страстная, немолчная музыка кузнечиковъ. Вправо, сквозь дальній край аллеи, виднѣлась огромная луговина. На ней учились солдатики, всѣ въ бѣломъ. А на самомъ дальнемъ планѣ выступали невысокіе холмы съ розовымъ отливомъ, покрытые точно дымкой, сквозь которую бѣлѣлись на уступахъ домики и виллы. Откуда-то летѣлъ поѣздъ, и паровикъ лакомотива, точно какая жаръ-птица, разрывалъ дымчатую даль…

Молодо было у меня на сердцѣ и я невольно благословилъ это южное утро, показавшее мнѣ, что не даромъ я хвалился самъ себѣ своей выносливостью.

Дойдя до перекрестка съ старымъ каменнымъ колодцемъ, я почувствовалъ голодъ: мудренаго ничего не было – я ушелъ натощакъ. Позади, у самаго входа въ паркъ, я замѣтилъ что-то похожее на кондитерскую, но идти назадъ мнѣ не хотѣлось; отдохнувши у колодца, двинулся я дальше, дошелъ до какой-то пирамиды и вступилъ въ боковую аллею. Изъ-за низкой каменной ограды, съ круглыми павильонами по бокамъ, выставлялся двухэтажный домъ, позади палисадника. Я прочелъ вывѣску: Caffe е ristoratore.

И въ этомъ мнѣ была удача; я разсудилъ сдѣлать привалъ.

Черезъ палисадникъ, очень-таки запущенный, прошелъ я къ крыльцу ресторана. Вдоль всего фасада стояли въ тѣни зеленые диваны и стулья. Ко мнѣ выскочилъ черноватый курчавый малый, маленькаго роста, съ краснымъ и потнымъ лицомъ, въ затрапезномъ сюртучишкѣ, такой же почти вертлявый, какъ и мамзель въ ѴШіпо Ruffi. – Было всего часовъ одиннадцать, а отъ него уже шли винные пары.

На мое желаніе чего-нибудь закусить, онъ однимъ духомъ пустилъ – С’е brodé, с’e bistecca, с’е eccelentissimo bovo, con fagiolini al burro…

Такъ онъ зачекалъ, что я долженъ былъ попросить его говорить порѣже. Онъ согласился и, плутовато усмѣхнувшись, обошелся со мной, какъ съ неумѣлымъ форестъеромъ, т.-е. самъ мнѣ, долго не думая, притащилъ порцiю бифштекса и чашку плоховатаго бульона съ натертымъ сыромъ. Прислуживалъ онъ, несмотря на свои винные пары, ловко и, такъ сказать, умно. Его рьяная фигура мнѣ нравилась. Я даже спросилъ, какъ его звать. – Звать его Филиппо, или въ сокращеніи: Пипо.

Пипо разсказалъ мнѣ всякую штуку, – какъ великъ паркъ, въ которомъ часу здѣсь катаются господа изъ Флореуціи, гдѣ находится модное кафе, тиръ и зданіе бывшей молочной фермы; но добавилъ, что теперь тамъ молока нѣтъ, ибо—

– Le bestie поп ci sono piu!

И такъ онъ выпалилъ слово бестіе, что я даже разсмѣялся отъ удовольствія: позавидовалъ бы ему каждый маіоръ въ произношеніи этого звука.

Подавая мнѣ чашку кофе, Пипо продолжалъ меня «оріентировать», по любимому выраженію графа Платона Дмитріевича. Я узналъ отъ него, что въ ресторанѣ я могу имѣть обѣдъ хоть въ девять часовъ вечера; что на задахъ дома происходятъ рысистые бѣга въ туземныхъ таратайкахъ, и удобно упражняться на велосипедахъ; что ѣздятъ даже и дамы, и могутъ переодѣться тутъ-же на верху, въ особой комнатѣ. Онъ припомнилъ какую-то иностранку, которая на-дняхъ каталасъ на велосипедѣ.

– Una signora russa! взвизгнулъ онъ и сдѣлалъ рукой итальянскій жестъ, точно онъ что хотѣлъ засунуть себѣ въ носъ.

– Russa? перепросилъ я его.

– Si signor magnifica!…

И онъ даже подмигнулъ лѣвымъ глазомъ.

Мы разстались друзьями. Я обѣщалъ ему захаживать. Этотъ ресторанчикъ избавлялъ меня отъ необходимости ходить въ городъ за ѣдой, а съ графиней я что-то не разсчитывалъ обѣдать.

IV.

По указаніямъ Пипо отправился я все той-же боковой узкой аллеей къ большой площадкѣ, гдѣ посрединѣ цвѣтника возвышалась ротонда, съ китайской крышей на тонкихъ столбикахъ. Я еще не добрелъ до площадки, какъ вдругъ изъ-за угла поперечной аллеи показались двѣ фигуры, и черезъ нѣсколько секундъ поровнялись со мной.

– Коля! вскрикнулъ я.

Предо мной дѣйствительно стоялъ Коля. Онъ ужасно выросъ и смотрѣлъ чистымъ итальянцемъ: такъ онъ загорѣлъ. Стройное его тѣло казалось еще гибче и тоньше въ сѣромъ костюмѣ съ широкими панталонами, подобранными въ штиблеты. Соломенная шляпа сидѣла на затылкѣ по-иностранному.

Онъ точно не сразу узналъ меня. Потомъ что-то нехорошее проскользнуло у него по широкому лбу и отразилось въ усмѣшкѣ.

– А, Николай Иванычъ! безъ всякой радости выговорилъ онъ и, какъ большой, подалъ мнѣ руку.

Я пожалъ ее, бросивъ взглядъ не столько на него, сколько на его спутника.

Съ нимъ шелъ рослый и плечистый молодой малый, съ полнымъ румянымъ лицомъ и русой, красивой, точно четырехугольной бородкой. Онъ былъ одѣтъ весь въ желтоватый полотняный костюмъ; на головѣ коричневая шляпа такой формы, какія носятъ пѣвцы въ «Гугенотахъ». Сразу я узналъ русскаго; лицо такъ и сіяло по-нашему, по-русски, не то что самодовольствомъ, а какъ-бы смѣсью удали съ добродушіемъ.

– Николай Иванычъ Гречухинъ? обратился онъ ко мнѣ, приподнимая шляпу.

– Да-еъ, отвѣтилъ я съ недоумѣніемъ.

– Графиня ждетъ васъ и графа съ княжной цѣлыхъ три дня, продолжалъ онъ, не мѣняя своей сіяющей улыбки. Вы одни пріѣхали?

– Одинъ.

– Леонидъ Петровичъ! крикнулъ ему Коля пріятельскимъ тономъ; я пойду за почтой, а вы проводите monsieur Гречухина… Да?..

И не дожидаясь отвѣта, онъ побѣжалъ по направленію къ ресторану.

Мы остались въ аллеѣ другъ противъ друга въ выжидательныхъ позахъ. Я рѣшительно не зналъ, съ чѣмъ къ нему обратиться.

Зато онъ нашелся и, протягивая мнѣ руку, груднымъ голосомъ проговорилъ —

– Позвольте представиться: кандидатъ правъ – Рѣзвый. Прошу любить да жаловать.

Такой молодостью и свѣжестью дышала вся фраза господина Рѣзваго, что я отвѣтилъ очень искренно на его рукопожатіе.

– Пойдемте, заговорилъ онъ, я васъ проведу къ графинѣ. Она тамъ, за цвѣтникомъ, на скамейкѣ. У ней образовалась привычка: утромъ сидѣть въ паркѣ, читать здѣсь газеты и письма, иногда работать. Только жаръ началъ одолѣвать. Графиня жалѣетъ, что поторопилась пріѣхать съ водъ; да оттуда погода прогнала. А на море еще рано.

Все это сообщалъ онъ мнѣ, не желая меня занимать, а просто такъ, между прочимъ. Съ нимъ мнѣ стало очень легко.

– Вы здѣшній житель? полюбопытствовалъ я.

– Нѣтъ! Въ Италію я заѣхалъ какъ туристъ…. а во Флоренцію собственно я попалъ очень недавно. Я ужь третій годъ за-границей.

– Живете себѣ такъ, или съ спеціальной цѣлью?

– Я посланъ былъ отъ университета. Но срокъ мой кончился, и я остался еще на годъ. Не знаю, получу ли магистра, или нѣтъ, но я того мнѣнія, что для профессуры по политическимъ наукамъ надо пройти практическую школу публициста: все видѣть, вездѣ побывать. Книжной учености мало.

– Вы и разъѣзжаете, сказалъ я.

– Я бы еще поѣздилъ! вскричалъ онъ весело и тономъ истаго юноши; да у меня всего до сентября финансовъ хватитъ!.. По неволѣ поплетешься сдавать экзаменъ и кончать диссертацію… А здѣсь-то какъ хорошо! а?.. Чудо…

Онъ остановился, снялъ шляпу и вскинулъ свои свѣтло-каріе глаза на синее, бездонное небо.

Жизнь брызгала изъ всѣхъ поръ господина Рѣзваго. Я даже заглядѣлся на него и тутъ же вспомнилъ курьезное объявленіе, прочитанное мною по дорогѣ въ Вѣнѣ, въ тамошнемъ Tagblatt'ѣ. Какая-то дѣвица желала провести пріятно время съ благороднымъ иностранцемъ. Она называла себя: «eine lebenslustige Blondine». Это слово lebenslustig точно выпрыгнуло у меня изъ головы, глядя на господина Рѣзваго. Такъ я его и прозвалъ съ той же минуты: «жизнерадостный».

Мы стояли съ нимъ подъ тѣнью древняго бука, лицомъ къ луговинѣ, посреди которой посажено въ рядъ четыре дерева. Солнце обливало ихъ искристымъ свѣтомъ и, въ промежутки ихъ стволовъ, луговая зелень врывалась веселыми полосами, Не хотѣлось оторваться отъ блистающей картины, такой же жизнерадостной, какъ и мой собесѣдникъ.

– Да, хорошо здѣсь живется! откликнулся я.

– А посмотрите въ эту сторону, пригласилъ онъ меня рукой, какъ красива эта площадка. Вечеромъ бываетъ большой съѣздъ экипажей.

Изъ-за деревьевъ выглядывало красное зданіе съ галлереей и крыльцомъ желтоватаго цвѣта.

– Тутъ вотъ и были самые cascine, т. е. по-нашему хлѣвы и молоко…

– Но теперь, перебилъ я, le bestie non ci sono piu.

– Э, да вы все знаете, и по-итальянски вы – тово… Извините за болтовню и поспѣшимъ къ графинѣ… Намъ только перейти вотъ эту аллею.

Мы перешли и очутились на дорожкѣ большого цвѣтника съ ротондой. Спутникъ мой оглянулся направо и налѣво, прищуривъ свои красивые глаза.

– Вонъ графиня тамъ, въ тѣни куста… Позвольте васъ довести и сдать съ рукъ на руки.

Онъ повелъ меня по дорожкѣ къ дальней скамьѣ, стоявшей противъ деревянной лѣсенки, придѣланной къ ротондѣ. Я не сразу узналъ фигуру графини: она мнѣ показалась миніатюрнѣе, и поза ея была мнѣ что-то неизвѣстна.

V.

– Варвара Борисовна, вотъ вамъ гость! вскричалъ Рѣзвый, подводя меня къ скамьѣ.

Графиня приподнялась и какимъ-то неловкимъ, ей несвойственнымъ движеніемъ протянула мнѣ руку. Я былъ озадаченъ ея внѣшностью: на самомъ темени сидѣла высокая шляпа со множествомъ цвѣтовъ и лентъ, нѣчто въ родѣ башни. На лобъ спускались завитые волосы, отчего этотъ прекрасный лобъ совсѣмъ почти исчезалъ и все лицо дѣлалось сдавленнымъ и некрасиво-широкимъ. Глаза стали точно больше и удлинились какъ-то странно. Во всемъ туалетѣ сказывалась моложавость, несовсѣмъ идущая даже къ такой моложавой женщинѣ, какъ графиня; платье было свѣтлое съ кружевами и всякими оборками. Никогда я не видалъ графиню такою. Я врядъ-ли бы и узналъ ее, еслибъ проходилъ мимо одинъ.

– Николай Иванычъ! говорила она съ тревожной улыбкой и точно не зная, сѣсть ей опять или постоять еще… Что-жь вы не телеграфировали?

Я ничего не отвѣчалъ и поцѣловалъ ея руку. Ей это какъ будто не понравилось, по крайней мѣрѣ я не почувствовалъ въ рукѣ никакого пожатія.

– Сегодня пріѣхали? спросила она, опускаясь на скамью.

– Вчера, графиня, отвѣтилъ я, продолжая разглядывать ее.

– Вы гдѣ разъѣхались съ графомъ?

Она выговорила это точно съ неудовольствіемъ.

– Они поѣхали въ Парижъ на Берлинъ, а я на Вѣну и Тріестъ.

– Когда же ихъ ждать наконецъ?

Всѣ эти вопросы кидала она тономъ, который опять-таки озадачивалъ меня; слышались ноты, мнѣ положительно неизвѣстныя.

– Вы получите сегодня письма, сказалъ успокоительно Рѣзвый. Вотъ Коля сейчасъ придетъ. А мнѣ позвольте раскланяться.

– Куда это? окликнула тревожно графиня и, улыбаясь для меня непонятнымъ манеромъ, прибавила: – я васъ не отпущу, вы будете съ нами завтракать.

– Невозможно, графиня, воля ваша. Вотъ ужь больше недѣли, какъ у меня лежатъ русскія книги на желѣзной дорогѣ… Надо же за ними съѣздить; а то меня заставятъ заплатить штрафъ.

– Полноте, капризно упрашивала она, не ѣздите.

– Позвольте васъ ослушаться… въ первый разъ, разсмѣялся Рѣзвый и тотчасъ же обратился ко мнѣ. Если вамъ понадобится что-нибудь насчетъ квартиры, или осмотрѣть городъ – я къ вашимъ услугамъ, Николай Иванычъ, во всякое время… я вѣдь здѣсь никакимъ особымъ дѣломъ не занимаюсь… Вотъ моя карточка. До свиданія.

Онъ пожалъ руку и мнѣ, и графинѣ, и пошелъ веселой и красивой походкой. Еелибъ удаляясь онъ, какъ герцогъ въ Риголетто, запѣлъ:

La donna è mobile– я бы не удивился, такъ вся его особа, съ средневѣковой шляпой на головѣ, дышала чѣмъ-то удалымъ и подходящимъ къ обстановкѣ.

– Какой пріятный юноша! замѣтилъ я вслухъ, указывая на него головой.

– Почему же юноша? перебила меня графиня съ явственнымъ раздраженіемъ въ голосѣ; онъ давно мужчина…

– Конечно, но въ немъ ужасно много молодости.

– А вамъ завидно?

Я взглянулъ на нее съ удивленіемъ и проговорилъ:

– Если хотите – да, но только безъ всякой злобы. Напротивъ, мнѣ всегда хорошо бываетъ съ такимъ юнымъ народомъ. Они – не то, что мы, не такъ выросли…

– Ну, полноте резонировать, перебила меня графиня; что вы все стоите? Сядьте, разскажите какъ вы добрались, надолго-ли къ намъ?

Она стала поспокойнѣе; но я ея все-таки не узнавалъ.

Что-то напряженное и неестественно-холодное было въ ней.

– Надолго-ли я прибылъ? переспросилъ я; да какъ прикажете. Вы, я слышалъ, на море собираетесь, ну такъ до тѣхъ поръ хоть…

– Вы были у меня на квартирѣ?

– Заходилъ и имѣлъ удовольствіе познакомиться, кажется, съ вашей камеръ юнгферой.

– Брюнетка, живая такая?

– Да, ужь больно что-то живая.

– Извините, здѣсь вѣдь не Россія – у здѣшнихъ женщинъ кровь въ жилахъ… Я занимаю второй этажъ. Графъ непремѣнно настаиваетъ, чтобы помѣститься въ одной квартирѣ. Я нашла это совершенно неудобнымъ.

– Неудобнымъ? окликнулъ я.

– Ну, да! нервно подтвердила она; у меня квартира такая, что я не могу поставить лишнихъ двѣ кровати, для графа и для моей дочери… Она большая особа, ей нужна отдѣльная спальня… а лишней комнаты нѣтъ въ этомъ этажѣ.

– Такъ какъ же вы устроитесь? спросилъ я, сдерживая какое-то раздраженіе, которое начинало въ меня закрадываться.

– Графъ помѣстится внизу, съ Наташей… Тамъ три комнаты съ передней. Я нашла ихъ. Если хотите, и вы могли бы тамъ жить… Только удобно ли вамъ? Здѣсь теперь квартиры въ каждомъ домѣ, сезонъ конченъ… вы найдете легко… и будете платить понедѣльно.

– Да ужь какъ-нибудь, помѣщусь, не извольте безпокоиться.

Вышла пауза.

«Что-жь это такое? спросилъ я себя, развѣ такъ намъ слѣдуетъ говорить съ глазу на глазъ».

Она обернула кружева на рукавѣ и, глядя на меня вкось, спросила:

– Вы должны были встрѣтить Колю?

– Встрѣтилъ, вздохнулъ я.

– Какъ онъ вамъ понравился?

– Выросъ и возмужалъ: будетъ красавецъ.

– Вамъ онъ… обрадовался?., нерѣшительно выговорила она.

– Не очень. Вы, кажется, напрасно возлагали надежду на годичное житье за-границей… У него какая-то кровная нелюбовь ко мнѣ.

– Ахъ полноте… вы увидите, что онъ очень исправился, только у него натура суховатая… какъ съ этимъ выть?

Лицо ея затуманилось; я увидалъ знакомое мнѣ выраженіе душевной заботы.

– Я и не возмущаюсь, откликнулся я, насильно милъ не будешь; да и съ какой стати мнѣ заявлять на него какія-то особыя права?

Она не прерывала меня, только опустила глаза.

– Пускай меня не любитъ, только бы прокъ изъ него какой-нибудь вышелъ.

И на это она ничего мнѣ не отвѣтила.

– Два письма, мама, два письма, раздался голосъ Коли, отъ котораго мы оба вздрогнули.

Онъ подбѣжалъ и подалъ ей письма.

– Ты видѣлся съ Николаемъ Иванычемъ? спросила его мать.

– Да, кинулъ онъ небрежно, тамъ въ аллеѣ.

– Чтожь ты не спросишь его… объ отцѣ?

– Да вѣдь папа ѣдетъ сюда… Прощай, мама, мнѣ кататься надо…

Не обращая на меня ни малѣйшаго вниманія, мальчикъ повернулся и побѣжалъ.

– Вы видѣли?.. прошепталъ я.

Графиня точно не слыхала моего вопроса и углубиласьвъ чтеніе письма. Не докончивъ, она вскинула на меня головой и раздражительно заговорила:

– Этотъ графъ ни на что не похожъ… тащится со мной въ Ливорно и Наташу туда-же везетъ!.. Къ чему это?

– Ей бы не дурно было покупаться, она такая анемичная.

– Все вздоръ!… мы всѣ безкровныя до замужества… Кому-же это неизвѣстно? Замужъ ее надо поскорѣе… Ѣхать цѣлой семьей… Какъ это пріятно! Надо нанимать цѣлую виллу, графъ захочетъ и того и другаго… А я-бы помѣстилась попросту – въ chambres garnies…

Она сдѣлала языкомъ недовольный звукъ, и принялась за другое письмо.

– Что это, Николай Ивановичъ, прервала она свое чтеніе, какому стилю вы научили вашу воспитанницу?

– Наташу? спросилъ я.

– Да; вѣдь это Богъ-знаетъ какая восторженность!.. Увидала Парижъ и расплывается въ самыхъ смѣшныхъ фразахъ… Вотъ хоть бы это: «чувствуешь, на этой площади, что тутъ совершались великія событія»…

– Что-жь въ этой фразѣ смѣшнаго? серьезно спросилъ я.

Графиня немного точно смутилась.

– Для такой дѣвочки – это ненатурально!..

Она дочла письмо и, рѣзко вставъ со скамьи, сказала:

– Доведите меня до дому. Пора завтракать. А потомъ мы и васъ устроимъ.

VI.

Леонидъ Петровичъ Рѣзвый рѣшительно обворожилъ меня, – съ такимъ добродушіемъ устраивалъ онъ мнѣ житье во Флоренціи. Уклоняться отъ его услугъ я не могъ, да и не захотѣлъ бы: слишкомъ достолюбезно онъ себя навязывалъ. Онъ повелъ меня смотрѣть квартиры, по близости Yillino Buffi, самъ бѣгалъ по разнымъ этажамъ, звонилъ, разспрашивалъ о цѣнахъ, хотя по-итальянски маракуетъ куда плоше моего. Нанялъ у какой-то англичанки, съ которой обстоятельно при этомъ объяснился, большую комнату съ маленькой спальней, на двѣ недѣли. Всѣ ея квартиры стояли, по случаю лѣтняго времени, пустыми, и она взяла съ меня тридцать франковъ съ прислугой и посудой.

Самъ Леонидъ Петровичъ помѣщался тоже въ двухъ шагахъ отъ Yillino Ruffi, на той-же самой улицѣ. А моя улица – Via Magenta – идетъ къ той параллельно. У меня передъ окнами узкій каналъ, ярко освѣщенный по ночамъ. Въ первую ночь Рѣзвый довелъ меня до квартиры и поболталъ минуту-другую на крыльцѣ. Мы съ нимъ вернулись вмѣстѣ отъ графини, гдѣ провели весь вечеръ. Обѣдалъ я съ ней и съ Колей, и бесѣда наша была какая-то десятииудовая по своей тяжести. Коля сидѣлъ развязно, поглядывая то на меня, то на мать своими злыми и умными глазами, и то-и-дѣло ухмылялся. Эти усмѣшки раздражили даже и графиню. Она ему рѣзко сказала по-французски: