Текст книги "Полжизни"
Автор книги: Петр Боборыкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
– Что-же съ нимъ? поспокойнѣе освѣдомился я.
– Кажется все это отъ maman… и, потомъ, ему не нравятся комнаты, ему скучно… я не знаю…
Въ первый разъ очутилась она въ воздухѣ, предвѣщавшемъ супружескую бурю. У меня сердце ныло, глядя на нее. Зачѣмъ только привозили ее? Зачѣмъ вызывали всѣхъ насъ?
Спустился сверху графъ, вычесанный, благоухающій, въ очень модномъ костюмѣ, всѣми силами старающійся улыбаться и – смертельно разстроенный, гораздо больше вчерашняго.
– Графинины нервы продолжаются. Давайте завтракать.
– А Коля? спросила Наташа.
– Коля у матери, отвѣтилъ графъ, ни къ кому особенно не обращаясь.
Мы сѣли за столъ. Прислуживалъ намъ грумъ. Вѣроятно графъ распорядился, чтобы Марія не являлась внизъ.
Помолчавъ съ минуту, графъ пожалъ плечами и заговорилъ:
– Ужасная жара!.. Я не ожидалъ, что здѣсь такая температура. Не понимаю, зачѣмъ графиня зажилась во Флоренціи… Ну, не понравилось ей на этихъ водахъ, дурная погода; но здѣсь, въ окрестностяхъ, есть премилыя мѣста; мнѣ вотъ, въ вагонѣ, одинъ, очень приличный итальянецъ, депутатъ, говорилъ про какія-то воды… онѣ близехонько отсюда… Какъ бишь онѣ называются… Ты должна помнить, Наташа?
– Поретта, припомнила Наташа.
– Ну, да. Это гдѣ-то въ Апеннинахъ, часа три ѣзды… Да и на море пора, на югѣ купаются въ жаркіе мѣсяцы, а не въ сентябрѣ.
– Развѣ графиня раздумала? спросилъ я.
– Затрудняюсь вамъ сказать, чего желаетъ графиня въ настоящую минуту.
И, не договоривъ, онъ принялся съ большой энергіей рѣзать тощую итальянскую котлетку «milanese».
Наташа вовсе не была запугана графомъ и не боялась его; но она сидѣла – ни жива, ни мертва: такъ ей сдѣлалось жутко отъ его недовольства.
– Я даже не вижу, заговорилъ опять графъ, что здѣсь возможно дѣлать въ такой жаръ? Городъ хорошенькій, но когда въ немъ уже бывалъ не разъ, – право скука порядочная.
– Вы не забыли вашего обѣщанія? сросила меня Наташа.
– Какого это? вмѣшался графъ.
– Походить со мной немного во Флоренціи… по музеямъ.
Наташа совсѣмъ переконфузилась, точно будто признавалась въ чемъ-то ужасномъ.
– Мнѣ жаль Николая Иваныча, замѣтилъ графъ съ усмѣшкой, у него будетъ солнечный ударъ!
– Полноте пугать! вскричалъ я, мы станемъ ходить пораньше… Я нарочно не заглядывалъ никуда до васъ, добавилъ я Наташѣ.
Конецъ завтрака прошелъ въ отрывочныхъ фразахъ. Не одна тревога графа – и тридцать семь градусовъ жару свинцовой тяжестью ложились на нашу затрапезную бесѣду.
Только-что мы встали изъ-за стола и перешли въ гостиную, грумъ подалъ визитную карточку.
«Мой другъ», подумалъ я и сѣлъ на диванъ, съ же-леніемъ «поддерживать» Леонида Петровича.
Графъ взглянулъ на карточку, чуть-чуть поморщился, но тотчасъ же сказалъ по-французски:
– Faites entrer monsieur.
Леонидъ Петровичъ не то, чтобъ влетѣлъ, а необыкновенно какъ-то развязно вступилъ въ комнату, храня на своихъ румяныхъ ланитахъ сколь возможно солидную печать.
Я его тутъ сравнилъ съ графомъ. Рѣзвый убивалъ графа и статностью (хотя графъ куда еще не смотрѣлъ старикомъ), и ясностью лица, и своей новизной. Онъ былъ въ сто разъ новѣе насъ.
Графъ протянулъ ему руку почти такъ же, какъ и наканунѣ, но на гостя это не подѣйствовало; онъ сѣлъ преудобно въ кресло, указанное ему графомъ, и успѣлъ раскланяться съ Наташей, которая, разумѣется, спаслась бѣгствомъ.
– Какъ здоровье графини? началъ Рѣзвый.
– Не выходитъ изъ своей комнаты, прекисло улыбаясь, отвѣтилъ графъ.
– Пора отсюда вонъ! рѣшилъ Рѣзвый.
Лицо графа нѣсколько просвѣтлѣло.
– Еще бы!.. Я тоже самое говорю графинѣ второй день.
И точно спохватившись, онъ перемѣнилъ этотъ разговоръ на вопросъ:
– Вы давно изъ Россіи?
Леонидъ Петровичъ повторилъ ему о себѣ то, что я уже слышалъ въ первую нашу встрѣчу.
Узнавъ, что Рѣзвый готовится къ высшимъ ученымъ степенямъ, графъ еще больше замкнулся. Онъ любилъ знанія только до кандидатскаго диплома включительно.
Ему пришлась сильно не по вкусу и фраза Леонида Петровича:
– А вы, графъ, пріѣхали отдохнуть отъ трудовъ земскихъ?
Можетъ быть въ ней была и маленькая доля насмѣшки, но Рѣзвый выговорилъ ее такъ добродушно, что рѣшительно никого-бы не могла она покоробить.
Никого, кромѣ графа. И такъ разговоръ шелъ цѣлыхъ двадцать минутъ. Рѣзвый велъ себя ловко, говорилъ скромно, солидно, не выказывалъ никакой напряженности: только я зналъ, что ему внутренне не по себѣ, и все-таки онъ раздражалъ графа каждымъ своимъ словомъ, каждой интонаціей голоса. Такъ, видно, всегда бываетъ, когда сходятся настоящіе соперники.
Немудрено было видѣть, – кто выйдетъ побѣдителемъ.
– Вы долго еще пробудите здѣсь? спросилъ Рѣзваго графъ съ особой обстоятельностью.
– Не знаю право… Пора купаться въ морѣ. Я еще не рѣшилъ гдѣ: въ Средиземномъ, или Сѣверномъ морѣ.
Вышло это у него не дурно. Точно будто ему рѣшительно все равно, куда ни поѣхать.
Не стану рѣшать, – поддался или нѣтъ графъ на эту удочку, да и врядъ-ли это была удочка.
Можетъ быть, и жизнерадостному Леониду Петровичу захотѣлось переждать погоду – въ одиночествѣ.
Мнѣ почти не пришлось вставить ни одного слова въ визитный разговоръ мужа и счастливца. Только въ самомъ концѣ его, когда опять задѣта была щекотливая тема земства, я подоспѣлъ нѣсколько на помощь, отвлекши разговоръ на невинную тему флорентинскихъ художественныхъ сокровищъ.
Рѣзвый совсѣмъ-было собрался откланиваться, какъ вдругъ вбѣжалъ Коля и впопыхахъ крикнулъ:
– Леонидъ Петровичъ, maman васъ проситъ зайти на минуту… Она въ гостиной.
Яркая краска разлилась внезапно на щекахъ Леонида Петровича: онъ этого самъ никакъ не ожидалъ. Графъ замеръ, поблѣднѣлъ и, обратившись къ Колѣ, съ усиліемъ спросилъ:
– Тебя послала мать?
– Да, папа, ей лучше, она сидитъ около балкона… Приходите пожалуйста, Леонидъ Петровичъ.
И онъ выбѣжалъ, точно ему было дано еще какое-нибудь порученіе
– До-свиданія, обратился Рѣзвый къ графу, совладавъ уже съ своей краской.
– Прощайте-сь, отчеканилъ тотъ и не пошелъ даже проводить его до дверей: оиъ стоялъ точно убитый.
Зато я довелъ Рѣзваго до сѣней.
– Благодарю, шепнулъ онъ и крѣпко пожалъ мнѣ руку, занося ногу на первую ступеньку лѣстницы.
XIX.
Рѣзвый скрылся на поворотѣ первой площадки, а въ дверяхъ появился графъ. Онъ подошедъ ко мнѣ, какъ-то странно оглянулъ меня и торопливо вымолвилъ:
– Пойдемте посидѣть въ тѣни.
Я пошелъ за нимъ, ожидая чего-то чрезвычайнаго. Однако графъ сѣлъ довольно спокойно на скамью, подъ фиговое дерево, надъ которымъ возвышалась густая магнолія.
– Вотъ мы и подъ смоковницей, указалъ я ему.
– Да кажется и пора возсѣсть подъ нее, по-евангельски, отвѣтилъ онъ съ грустной улыбкой.
Потомъ онъ выпустилъ два кружка дыма, чуть замѣтно бросивъ взглядъ на балконъ, и обратился ко мнѣ съ вопросомъ:
– Вы сошлись съ этимъ господиномъ… Рѣзвымъ?
– Слишкомъ скоро, графъ, отвѣтилъ я, стараясь смотрѣть въ сторону.
– Николай Иванычъ… помните что я вамъ говорилъ, когда графиня задумала эту заграничную поѣздку?.. Ея возрастъ самый опасный. Вы не хотѣли со мной согласиться… Я просилъ васъ поѣхать съ нею… При васъ ничего бы этого не было…
Голосъ его дрогнулъ и оборвался.
Я не рѣшался предложить ему вопросъ: «чего же бы не было?»
– Согласитесь сами, продолжалъ онъ съ возрастающей тревогой, не можетъ же такая женщина (онъ сдѣлалъ длиннѣйшее удареніе на слово «такая») совсѣмъ точно переродиться въ одинъ годъ, безъ очень, очень важной причины.
– Болѣзненность… пролепеталъ я.
– Ахъ, полноте!.. Развѣ Barbe была когда-нибудь особенно болѣзнена?.. Она ѣздила на воды, какъ всѣ наши дамы ѣздятъ. У ней натура образцовая, вы это прекрасно знаете, Николай Иванычъ… Я не вѣрю этимъ мигренямъ съ силой прошепталъ онъ и засосалъ свою сигару. Балконъ опять, какъ магнитъ, притянулъ его взглядъ, отуманенный душевнымъ разстройствомъ.
Странно; но оно такъ было: изліянія этого человѣка вдругъ какъ-то начали будить во мнѣ собственную горечь. Я не только глубоко жалѣлъ его, мнѣ не только страшно стыдно сдѣлалось передъ нимъ за прошлое; но я сливался съ нимъ въ одной, общей скорби. Къ Рѣзвому я не чувствовалъ никакой злобы. Соперничество давно перегорѣло во мнѣ; я не становился «на сторону графа», какъ мужа, о нѣтъ! Но я, рядомъ съ нимъ, вдвойнѣ страдалъ за все: и за то, что было, и за то, что теперь происходило наверху, въ этрусскомъ салонѣ, за этими желтыми портьерами, которыя смертельно влюбленный мужъ желалъ бы пронизать глазами.
Но онъ не шелъ туда, въ этотъ этрусскій салонъ, и, конечно, не изъ малодушія. Онъ оставался сидѣть тутъ подъ смоковницей. Въ немъ, въ эту минуту, жилъ не законный мужъ, имѣющій положительныя права, а именно соперникъ, соискатель любви и взаимности, т. е. той высокой награды, которой онъ весь свой вѣкъ такъ мучительно добивался. Въ салонъ пригласили не его, а Рѣзваго, и сдѣлали это такъ рѣзко, такъ обидно. Ну, онъ и не шелъ, и засѣлъ тутъ, подъ смоковницей, ожидая, когда Рѣзвый спустится сверху.
– Одинъ какой-нибудь годъ, говорилъ онъ, точно про себя, – и такъ все обрывается, цѣлая жизнь потрачена; бьешься, исправляешь себя, какъ каторжный… живешь одною радостью, одной сердечной отрадой… и вдругъ!..
Онъ невыносимо страдалъ, и въ послѣдней фразѣ заслышались явственныя слезы.
Я взялъ его за руку, но онъ не повернулъ ко мнѣ лица, не желая выдавать своего волненія.
– Помилуйте, графъ, очень весело и убѣжденно заговорилъ я, изъ-за чего же такъ убиваться?.. Графиня хандритъ, это такъ, но зачѣмъ же вамъ все это себѣ-то приписывать? Когда я пріѣхалъ – я нашелъ въ ней точно такую же перемѣну.
– Вотъ видите! вскрикнулъ онъ.
– Ну да, но что же это доказываетъ? Графиня разнемоглась при мнѣ… за два дня до вашего пріѣзда. Ну, съ чего же ей было притворяться предо-мной?
Нарочно старался я говоритъ обыденнѣе, даже грубоватѣе, чтобы доводы мои дышали безпристрастіемъ, и это мнѣ начало удаваться.
– Но къ чему эти выходки… какой-то юноша, Богъ знаетъ откуда, Богъ знаетъ какого общества… вы говорили, – познакомились они на водахъ… Развѣ это порядочное знакомство?.. Графиня отличалась всегда такимъ тактомъ – и вдругъ…
– Что вы, графъ! перебилъ я его, и потрепалъ даже по рукѣ (никогда я не позволялъ себѣ съ нимъ такихъ фамилярностей); этотъ юноша и мнѣ бы не былъ непріятенъ, не только вамъ!..
Доводъ вышелъ у меня довольно глупый и почти нахальный, но онъ-то всего больше и подѣйствовалъ на графа. Я не разбиралъ, что хорошо, что нехорошо, я говорилъ съ нимъ, какъ говорятъ съ отчаянно больными, только бы отвести ихъ отъ ужаса смерти.
Онъ на меня взглянулъ глазами, въ которыхъ я прочелъ внезапное успокоеніе. Какая мысль блеснула въ мозгу графа? Всего вѣроятнѣе вотъ какая:
«Вѣдь Гречухинъ тоже могъ бы возымѣть подозрѣнія, ну хоть въ качествѣ друга графини, а онъ спокоенъ; стало быть…»
Вотъ это «стало быть» и отразилось на лицѣ графа. Онъ даже вольнѣе вздохнулъ, пересталъ курить и прошелся по дорожкѣ взадъ и впередъ.
– Вы, можетъ быть, и правы, выговорилъ онъ, поднимая голову. Еслибъ не настроеніе графини, я бы конечно…
Онъ опять не договорилъ; но мнѣ и не нужно было конца, чтобы понять его мысль.
– Положимъ, обрадовался я, и происходятъ кризисы въ жизни женщины; но надо, чтобы они были мотивированы…
Кончить мнѣ не далъ «имянинникъ». Онъ сбѣжалъ съ крыльца съ легкостью гимнаста, но улыбка у него была приличная, сдержанная, такая, въ которой никакой ревнивый мужъ не могъ бы прочесть ничего возмутительнаго.
– Графиня ждала все васъ, господа, обратился онъ къ намъ на ходу, она еще въ гостиной.
Графъ послалъ ему болѣе любезный поклонъ, я ему даже улыбнулся. Онъ велъ себя, какъ умненькій мальчикъ, и право не думалъ о томъ, что онъ «счастливецъ». Ручаюсь, что еслибъ графъ сказалъ ему одно слово, забирающее за живое, Леонидъ Петровичъ вскричалъ бы:
– Что-жь мнѣ дѣлать, графъ! Вы оскорблены – какое вамъ угодно удовлетвореніе? Къ вашимъ услугамъ.
XX.
Еще урокъ успокаивающаго свойства былъ прочитанъ графу… самимъ Шекспиромъ.
Графинины «нервы» поулеглись. Но она сидѣла у себя наверху, и только вечеромъ ѣздила въ паркъ съ графомъ, Колей и Наташей. Она видимо избѣгала оставаться съ мужемъ съ глазу на глазъ. Тенъ ея смягчился, – замѣтно было кое-что изъ прежняго самообладанія. Она вызвалась сопровождать насъ съ Наташей въ музей, несмотря на жаръ, отъ котораго она положительно страдала. Наташа совсѣмъ ушла въ себя во время этихъ художественныхъ экскурсій, не смѣла дѣлать замѣчаній, жалась и исподтишка поглядывала на меня. Графиня, скучающая, утомленная, вялая, еле двигалась. Шествіе замыкалъ графъ, точно «по наряду» ходившій съ нами изъ залы въ залу. Раза два провожалъ насъ Рѣзвый. Онъ только и оживлялъ немного эти похоронныя процессіи.
Онъ же предложилъ взять ложу на представленіе «Отелло» въ «Politeama Fiorentina». Въ «Отелло» долженъ былъ «въ послѣдній разъ» отличаться тотъ самый signor Salvini, котораго отрекомендовала мнѣ моя беззубая Эмилія.
Графиня и Коля обрадовались мысли Леонида Петровича. Графъ принялъ ее довольно охотно. Меня взяли тоже въ ложу, хотя я и порывался въ кресла: Наташа упросила. Безъ меня ей было бы въ спектаклѣ, пожалуй, еще веселѣе, чѣмъ и со мною во флорентинскихъ музеяхъ.
Никогда еще не попадалъ я въ такія «ажурныя» хоромины, какъ эта Politeama. Подъ открытымъ небомъ стоитъ амфитеатръ, освѣщенный газомъ, съ партеромъ, галереями, рядами ложъ, переходами, балкончиками; все это очень большихъ, почти грандіозныхъ размѣровъ, что-то древне-римское, только безъ крови и звѣрей. Вся полукруглая стѣна амфитеатра и весь партеръ были залиты народомъ… или, лучше сказать, публикой. Народъ виднѣлся только съ верхней галдареечки, ярко освѣщенной газовыми рожками, подъ самымъ сводомъ синяго неба, усѣяннаго звѣздами. Тишь и мягкость воздуха были изумительный. Сдѣлалось даже жарковато еще до поднятія занавѣса.
На Наташу такая, чисто-южная театральная зала сразу произвела почти чарующее впечатлѣніе. Леонидъ Петровичъ тоже наслаждался: онъ показывалъ графу изъ ложи всю эффектность театра. Графиня слушала его со сдержанной, но страстной улыбкой и односложно вторила ему. Даже Коля, скорчивъ дѣловую мину, изрекъ:
– Il n’y a pas à dire: c’est beau, се théâtre.
Онъ не разъ сбѣгалъ внизъ и вверхъ, разсмотрѣвъ своихъ товарищей по школѣ—англичанъ и итальянцевъ, по ложамъ и кресламъ.
Мѣстныя барыни и иностранки, однѣ разряженныя въ пухъ, по итальянской манерѣ, другія почти подорожному, съ цвѣтными платками черезъ плечо, пестрѣли въ дорогихъ мѣстахъ. Подфабренные, подзавитые, женоподобные итальянчики, въ полосатыхъ рубашкахъ, съ тросточками, столпились у двухъ входовъ въ кресла, оглядывая женщинъ съ ногъ до головы. Къ половинѣ девятаго весь амфитеатръ заволновался.
Передъ «Огелло» давали какой-то переведенный съ французскаго фарсъ. Рѣзвый и Коля хохотали. Наташа, насколько понимала, тоже смѣялась. Графъ никогда громко не смѣялся, но и онъ улыбался. Молодой буфъ, въ изорванномъ фракѣ и смятой шляпѣ, былъ и безъ словъ такъ заразительно забавенъ, что отъ каждаго его дурачества зала разражалась хохотомъ.
Обращаясь къ предмету своей любви, разочарованный въ ней, онъ вскричалъ съ неописуемой гримасой и со шляпенкой, осаженной назадъ:
– Donna volgare е senza ortographia!
Коля сейчасъ подцѣпилъ эту фразу и перекинулъ ее другу своему, Рѣзвому. Тотъ повторилъ ее, и оба они помирали со смѣху; только Рѣзвый смѣялся молодо и добродушно, а Коля злобно и старо, несмотря на свои одиннадцать лѣтъ.
Началась и шекспировская трагедія. Я замѣтилъ тотчасъ же, что графъ съ особеннымъ вниманіемъ уставился на сцену. Синьора Salvini встрѣтили почтительными рукоплесканіями. Онъ «и ростомъ и дородствомъ» подходилъ къ роли. Лицо и сквозь актерскую окраску хранило настоящую значительность; а глаза, въ самомъ дѣлѣ, блистали спокойной страстностью мавританскаго стараго дитяти.
– Вотъ вы поглядите что будетъ во второмъ актѣ, шепталъ Рѣзвый.
Пришелъ и второй актъ. Полководецъ и великодушный начальникъ переданы были съ рѣдкой силой и обаяніемъ; меня и въ этомъ актѣ проняла легкая дрожь: такой игры я еще никогда не видалъ. Въ антрактѣ мы только переглянулись всѣ. Графиня нервно поблѣднѣла, поблѣднѣлъ и Рѣзвый; графъ многозначительно прошепталъ:
– Какой артистъ!
– А мнѣ его жаль, вырвалось у Наташи.
– И теперь уже жаль? спросилъ ее Рѣзвый.
– Да; онъ точно маленькій, – его всякій погубитъ.
Эта вѣрная оцѣнка была выговорена съ такой искренностью, что Леонидъ Петровичъ ласково поглядѣлъ на «княжну», какъ онъ называлъ Наташу.
XXI.
Но съ третьяго акта всей нашей ложей овладѣла особая лихорадка. Мы молчали и усиленно дышали, какъ и вся громадная Политеама. Боль раненаго сердца захватила насъ въ крикахъ, шепотѣ, ласкахъ, вздохахъ, необузданныхъ тѣлодвиженіяхъ несчастнаго мавра, точно запертаго мерзавцемъ-предателемъ въ желѣзную, раскаленную клѣтку. Каждая новая сцена слѣдующихъ актеровъ все болѣе и болѣе пугала, волновала, трогала, спирала духъ. Я видѣлъ самъ, какъ графиня закрыла глаза и нагнула голову отъ одного раздирательнаго крика Отелло. Объ актерѣ я совсѣмъ и забылъ; но и въ человѣкѣ-то, въ настоящемъ шекспировскомъ маврѣ, я безмѣрно изумлялся почти нечеловѣческому натиску страсти, гигантской тратѣ силъ, клокочущему трагизму звуковъ, плача и хохота, взвизгиваній дикаго звѣря и жалкихъ всхлипываній предсмертной агоніи безконечно добраго и любящаго существа.
Пятый актъ просто доканалъ насъ всѣхъ. Видно было, что никто не досидѣлъ по доброй волѣ: каждый выбѣжалъ бы охотно изъ ложи до того момента, когда Отелло перерѣзываетъ себѣ горло, даже Коля.
– Тяжело, выговорила графиня… къ чему все это на сценѣ?
И она, вставая съ мѣста, вздрогнула.
– Настоящая правда! выговорилъ Рѣзвый гораздо серьезнѣе, чѣмъ я ожидалъ. Вотъ это страсти! добавилъ онъ и подалъ графинѣ ея тальму.
Для Наташи зрѣлище оказалось слишкомъ сильнымъ Она притихла и съ поблекшимъ лицомъ взглядывала на занавѣсъ. Графъ, оправившись, громко вздохнулъ и сказалъ, ни къ кому особенно не обращаясь:
– И все это изъ-за платка… fazzoletto!..
– Этакъ всегда дѣйствуютъ настоящіе ревнивцы, отозвалась графиня, тоже ни къ кому особенно не обращаясь.
Графъ промолчалъ и вышелъ изъ ложи, подавъ мнѣ руку. Рѣзвый повелъ графиню. Съ ними двигалась и Наташа.
Изъ обширныхъ сѣней, гдѣ охватила насъ толпа, мы попали въ улицу, теплую, благоухающую, съ легкимъ мерцаніемъ луны.
Мы съ графомъ немного поотстали отъ передовой группы, при которой состоялъ и Коля.
– Какая ужасная вещь заговорилъ графъ тронутымъ голосомъ, и опять вздохнулъ. Хорошо, что наши нравы не тѣ…
– Нельзя сказать, возразилъ я; читайте судебную хронику, – не мало душатъ женъ изъ ревности и поканчиваютъ потомъ съ собой.
– Невозможно! вырвалось у него, точно будто онъ отвѣчалъ на какой-то зловѣщій образъ или темную мысль. И изъ-за чего? Изъ-за какого-нибудь fazzoletto!..
– Да, графъ, подхватилъ я, изъ-за одного fazzoletto!.. Вы видите, какъ вся эта шекспировская выдумка похожа на правду? Подведено все негодяемъ Яго; но и безъ Яго, мавръ могъ построить такую же систему уликъ; не правда-ли?
– Разумѣется могъ бы, наивнымъ тономъ согласился графъ.
– Человѣкъ мягкій или очень сдержанный не рѣшился бы, можетъ быть, на убійство, но онъ измучилъ бы точно такъ же и себя самого, и жену… и все изъ-за fazzoletto.
– Изъ-за fazzoletto! повторилъ онъ, уже другимъ, боязливымъ и тронутымъ голосомъ.
– Оглянитесь – и вы увидите, какъ легко ошибиться въ любомъ Кассіо.
Я могъ и не говорить этого; но случай успокоить графа былъ уже слишкомъ хорошъ.
Мы дошли до рѣшетки.
– Вы зайдете къ намъ? спросилъ онъ меня.
– Спать пора, а то совсѣмъ разнервничаешься отъ чаю, послѣ игры синьора Сальвини.
– Благодарю васъ, прошепталъ графъ и крѣпко-крѣпко пожалъ мнѣ руку. Вы во всемъ – вѣрный другъ.
Рѣзвый раскланивался съ дамами по ту сторону рѣшетки. Кажется, и его приглашали зайти, но и онъ отказался.
Онъ меня нагналъ въ моей улицѣ и взялъ за плечи. Отъ него пахнуло воздухомъ, въ которомъ я узналъ духи графини.
– Какову намъ баню задалъ Сальвини? вскричалъ онъ. Поразителенъ; но только въ одномъ Отелло – въ остальномъ слабъ.
– Даже графа пронялъ, сообщилъ я.
– Я вѣдь нарочно предложилъ этотъ спектакль, и съ согласія графини, добавилъ онъ на-ухо. Мы не мало смѣялись. Вы вѣдь скрытничать не будете… супругъ зѣло злобствуетъ на меня?
– А вамъ какъ кажется?
– Мнѣ—Господъ съ нимъ. Я бы, на его мѣстѣ, иначе повелъ себя, да не мнѣ же его учить, и то сказать!.. Покойной ночи.
Въ темнотѣ своей комнаты, отыскивая коробочку спичекъ, я съ горечью повторилъ про себя:
«Съ согласія графини… Мы не мало смѣялись!..»
XXII.
Становилось черезчуръ душно; не отъ жары, а отъ того воздуха, которымъ дышали въ Villino Ruffi. Все то же statu-duo тянулось изо-дня въ день. Надо было чѣмъ-нибудь его прикончить. Не знаю, выдержалъ ли бы я еще, еслибъ не поѣздка графа съ графиней въ Фьезоле.
Должно быть этой дорогѣ суждено было каждый разъ служить развязкѣ или, по крайнѣй мѣрѣ, приготовленіемъ къ ней.
Графъ два дня сряду приставалъ къ женѣ, приглашая ее отправиться вдвоемъ куда-нибудь въ окрестности. Она предлагала ему общій пикникъ «съ дѣтьми», но онъ упорно держался своего плана и такъ поставилъ этотъ вопросъ, что она согласилась съ видимой неохотой.
Супруги поѣхали въ Фьезоле до обѣда, а я, оставшись одинъ съ Наташей, забылъ на нѣсколько часовъ, гдѣ и какъ мы съ ней живемъ. Задушевная бесѣда съ нею показалось мнѣ точно лебединою пѣснью: я чувствовалъ уже, что не жить мнѣ съ нею больше ни въ Слободскомъ, ни въ городѣ Н., ни въ Москвѣ. А она строила все воздушные замки: какъ мы съ ней будемъ прекрасно проводить время, какъ она заведетъ въ деревнѣ и въ городѣ по школѣ, какъ мы съѣздимъ на зиму въ Петербургъ.
– Папа отпуститъ меня съ вами… Я буду слушать педагогическіе курсы и выдержу экзаменъ. Господи, какъ будетъ хорошо!
Она даже захлопала въ ладоши.
Я не расхолаживалъ ея невинныхъ восторговъ.
Послѣ обѣда явился Рѣзвый и пригласилъ насъ воспользоваться луннымъ вечеромъ и съѣздить въ Colli. Наташа немного попривыкла къ нему, и я видѣлъ, что она не-прочь отъ этой поѣздки. А Коля всюду радъ былъ сопровождать пріятеля своего, зная, что тотъ всегда предложитъ что-нибудь съѣстное.
Къ восьми часамъ вечера коляска подняла насъ на ту платформу подъ церковью, откуда видна вся Флоренція.
– Какъ хорошо! тихо вскрикнула Наташа, подходя къ периламъ.
И въ самомъ дѣлѣ было хорошо…
Мягкій, нѣсколъко дымчатый и теплый свѣтъ луны позволялъ каждому куполу, каждой башнѣ, каждой колоннѣ выдѣлиться и словно вздрагивать въ воздухѣ.
– Вонъ Palazzo Vecchio, вонъ колокольня собора, показывала Наташа. Чудо какъ хоршо, точно въ сказкѣ!
Коля оставался равнодушенъ къ картинѣ: онъ думалъ видно, что будетъ угощеніе мороженымъ въ саду Тиволи.
Слѣва отъ насъ шли по склону оливковыя деревья, и ихъ блѣдная зелень серебрилась подъ лучами луны; а въ промежуткахъ темныя купы бросали рѣзкую тѣнь на покатую луговину. Ярко вставали стѣны виллъ и павильоновъ, тамъ-и-сямъ поднимаясь изъ садовъ.
– Не наглядѣлся-бы! тихо вымолвила Наташа и такъ и застыла на мѣстѣ.
Рѣзвый стоялъ въ десяти шагахъ, безъ шляпы, и задумчиво глядя вдаль.
Я удивился его внезапной сосредоточенности. Онъ долженъ былъ вторить Наташѣ и указывать ей на разныя красоты вида, а онъ недвижимо безмолвствуетъ, да еще руку заложилъ за жилетъ.
Я подошелъ къ нему шага на три, но не заговорилъ; подождалъ, что-то онъ мнѣ самъ скажетъ.
– Николай Иванычъ, почти шепотомъ окликнулъ онъ меня и самъ приблизился ко мнѣ.
Я взглянулъ на него вопросительно.
– Какъ вы думаете, что теперь дѣлается тамъ?
И онъ указалъ рукой прямо отъ себя.
– Въ Фьезолѣ? спросилъ я.
– Да.
– Ничего, я думаю, не дѣлается. Они ужь на возвратномъ пути.
– Ну, а что тамъ происходило часъ тому назадъ?
Не дожидаясь моего отвѣта, онъ пожалъ плечами и покачалъ головой.
Я догадался, что ему сильно не по себѣ и подумалъ: «и ты проходишь черезъ страданія его сіятельства – что же дѣлать.»
Утѣшать его было нечѣмъ, да у меня и языкъ не поворачивался, хоть я и жалѣлъ его.
– Супружескія права! выговорилъ онъ въ волненіи, какое варварство… Вѣдь не правда ли, Николаи Иванычъ, варварство?!
– Надо же кому-нибудь и права имѣть, отшучивался я; но мнѣ все жальче дѣлалось бѣднаго «имянинника».
– Я уже вамъ сказалъ разъ: еслибъ я могъ дѣйствовать, какъ я хочу… Но у меня руки связаны.
«И лучше, что онѣ у тебя связаны», подумалъ я.
– Она, конечно, не такая женщина, чтобы поддаться какому-нибудь насилію…
– Полноте, перебилъ я его и взялъ подъ руку; зачѣмъ же волноваться, коли вы отвѣчаете за нее?
– ДаІ Въ томъ-то дѣло, что отъ женщинъ этой генераціи нельзя ничего требовать!
– Невмѣняемы?
– Невмѣняемы, повторилъ онъ, но такъ глухо и скорбно, что я не сталъ больше шутить.
Леонидъ Петровичъ старался послѣ того занимать Наташу; но фразы у него обрывались. Коля началъ щипать его, на возвратномъ пути, и всячески ему надоѣдалъ; но онъ не отыгрывался и только, отъ времени до времени, грустно улыбался.
Не могъ же я не взойти и въ его душу: чрезъ его страданія я проходилъ, зналъ, что они неизбѣжны, какъ бы человѣкъ ни былъ «осчастливленъ». Не даромъ онъ понукалъ кучера. Ему захотѣлось какъ можно скорѣе быть въ Villino Ruffi, чтобы въ одномъ взглядѣ или полусловѣ графини узнать: что было и чего не было? Онъ почти опрометью бросился къ дому черезъ цвѣтникъ, увидавъ, что гостиная освѣщена. Я расплачивался съ кучеромъ и пошелъ позади всѣхъ. На дорожкѣ, не доходя до крыльца, меня окликнули.
Это былъ графъ.
XXIII.
Еакъ онъ поздоровался съ Рѣзвымъ – я этого не могъ видѣть; но на меня онъ бросилъ такой растерянный и, вмѣстѣ, мрачный взглядъ, что я испугался и вскрикнулъ:
– Что съ вали, графъ?
– Пойдемте ко мнѣ въ комнату; или нѣтъ, останемтесь здѣсь… или лучше уйдемъ куда-нибудь, туда на площадь, въ паркъ…
Мы вышли молча на площадь. Посреди дороги въ паркъ онъ вдругъ остановился и у него вырвалось:
– Что же это наконецъ такое, Господи, Боже мой!
Онъ чуть-чуть не разрыдался. Ему было такъ плохо, что я подвелъ его къ скамьѣ и усадилъ.
– Вдругъ я сталъ ей противенъ… Она не выноситъ меня… она чувствуетъ ко мнѣ физическое отвращеніе!
«Ужь не припадокъ ли опять?» подумалъ я.
Распрашивать его о подробностяхъ я не былъ въ силахъ.
– Что это, что это? повторялъ онъ совсѣмъ потерянно и, опустивъ голову въ руки, просидѣлъ такъ несколько минутъ.
– Графъ, рѣшился я заговорить, гдѣ же ваша выдержка?.. Вамъ, быть можетъ, показалось такъ оттого, что вы сами были слишкомъ тревожны…
– Нетъ-съ, отрѣзалъ почти гнѣвно графъ и поднялъ голову. Я понимаю, что мнѣ говорить и даже то, чего не договариваютъ… Вы меня успокаивали и такъ и этакъ… Я не долженъ, я не смѣю ревновать!.. Ну, и прекрасно! Я не подозрѣваю никого… Вы мнѣ сказали: легко принять Кассіо за… ну, вы попинаете за кого… Я оставлю этого Кассіо въ покоѣ. Вотъ сейчасъ съ нимъ столкнулся… Онъ бѣжалъ туда, наверху и я съ нимъ любезно раскланялся… Довольны вы мной? Кажется, нельзя быть благоразумнѣе… Но это все не то!..
– Что же графъ?
– А вотъ что-съ: она мнѣ вдругъ говоритъ, что давно-давно она не должна была… ну, какъ вамъ это выразить… быть моей!..
– Графиня вамъ это сказала? спросилъ я, чувствуя, какъ у меня что-то подкатило къ сердцу.
– Почти въ подлинныхъ выраженіяхъ! Давно… Почему?.. Я былъ такъ пораженъ, что просто онѣмѣлъ… Она тоже замолчала. Но я видѣлъ по всему: по ея тону, по ея… какой-то небывалой брезгливости… что я – не мужъ ей, что она не хочетъ даже прикасаться ко мнѣ! Ну, оставимъ Кассіо, долой его, пускай онъ стоить внѣ всякихъ подозрѣній… Значить, ея совѣсть заговорила, значитъ, было давно уже что-то… Давно. Когда, сколько лѣтъ, съ кѣмъ?..
Еслибъ графъ еще разъ повторилъ послѣдній вопросъ, я, быть можетъ, отвѣтилъ бы:
– Со мной.
Но онъ смолкъ и опять заметался, а я сдержалъ свой порывъ. Точно кто дернулъ меня за руку и крикнулъ:
– Погоди!..
Я не имѣлъ права эго дѣлать – и я смолчаль. Нужды нѣтъ, что изъ признаній графа я видѣлъ, какъ начала дѣйствовать она. Какъ бы она ни дѣйствовала, пускай въ тысячу разъ печальнѣе – я шелъ по своей дорогѣ. До тѣхъ поръ, пока она не выдавала всей тайны, мой языкъ не долженъ быль мнѣ повиноваться.
Но я вкушалъ тутъ такое возмездіе, о какомъ не мечталъ бы и самъ графъ, еслибъ онъ мстилъ мнѣ, какъ предательски обманутый мужъ. Я уже предвидѣлъ, каково мнѣ будетъ, вотъ съ этой самой минуты.
– Вы знаете ея жизнь лучше меня, заговорилъ онъ, протягивая ко мнѣ руки чуть не съ жестомъ мольбы; я часто былъ въ отлучкѣ, я не вникалъ въ ея сердце, я вѣрилъ ей, она была для меня какое-то божество… Вамъ извѣстно, чѣмъ и какъ я стремился заслужить ея любовь… Ну да, я ея не стоилъ, она осчастливила меня; но развѣ она не была свободна?.. Скажи она мнѣ одно слово?.. Я умеръ бы, только бы не лечь поперекъ дороги. Но теперь!.. У насъ есть дѣти. Я отъ васъ не имѣю тайнъ, Николай Иванычъ… Наташу я считаю своей дочерью… сердце не обманываетъ. Князь Дуровъ не былъ ея отцемъ… Ну да, мы любили другъ друга еще до свадьбы… Развѣ насъ можно было осудить? Но она никогда потомъ не мирилась съ этой… связью. Вы знаете ли, что къ Наташѣ она холодна только поэтому. И такая-то женщина, съ такими и равилами, съ такой гордостью… вдругъ бросаетъ мнѣ ужасную фразу!.. Ей-богу, я помѣшаюсь!..
Еслибъ въ эту минуту я сказалъ ему всю правду – я бы убилъ его на мѣстѣ.
Онъ всталъ, взялъ меня подъ руку и пошелъ медленными, разбитыми шагами по направленію къ парку. Я чувствовалъ, какъ у него бьется сердце. Какъ оно билось у меня – я не сталъ считать. Ужъ и то для меня было большимъ облегченіемъ, что онъ нѣсколько минутъ молчалъ. Я успѣлъ хоть немного собраться съ мыслями.
Вдругъ онъ опять остановился, бросился ко мнѣ на шею, слезы брызнули у него градомъ и онъ зашепталъ:
– Николай Иванычъ, другъ мой, поддержите меня!.. Если я съ ума не сойду, я кинусь въ старую страсть…
И на это я не могъ ничего отвѣтить: всякое мое слово было бы оскорбленіемъ.
Онъ такъ ослабъ, что я его долженъ былъ довести до дому.
Предпослѣдняя его фраза была:
– Буду терпѣть… допытываться я не могу… Это свыше силъ моихъ.
Въ эту минуту изъ желтаго салона долетѣли звуки фортепьяно. Графъ вздрогнулъ и уныло, подавленно выговорилъ:
– Для всего прежняго она умерла… не для одного меня, и для васъ также!..
Эта капля переполнила чашу,
XXІV.
Наташа просительно сказала мнѣ:
– Я бы такъ хотѣла погулять съ вами въ паркѣ; пойдемте завтра, пораньше.
Мы и пошли. Былъ часъ восьмой утра. Нагулялись мы и наговорились вдосталь. Возвращаясь домой по той боковой аллеѣ, гдѣ пробуютъ туземныхъ рысачковъ въ таратайкахъ, намъ приходилось пройти мимо задняго фасада моего ресторанчика.
Я первый вышелъ на площадку, и то, что я увидалъ на ней, бросилось въ глаза мнѣ первому, а не моей спутницѣ.
