Текст книги "Полжизни"

Автор книги: Петр Боборыкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Quest се que tn as done a sourire si bêtement?

Онъ не задумался отвѣтить ей съ фальшивой кротостью:

– Je ne sais pas maman; cest peut-être larrivée de monsieur (и онъ кивнулъ на меня) qui m’a rendu comme-ca.

Мы оба переглянулись, и графиня только пожала плечами. А Коля, ни мало не смущаясь, принялся за ѣду, поглядывая на меня изподлобья.

Ясно мнѣ было, что графиня болѣе, чѣмъ не въ своей тарелкѣ. Она то угощала меня, то задавала разные вопросы, безъ связи и внимательности, оглядывалась какъ-то, жаловалась на жару – словомъ, находилась въ такомъ возбужденномъ состояніи, въ какомъ я ея не видалъ въ теченіе двѣнадцати лѣтъ.

Послѣ обѣда мы перешли въ садъ, подъ тѣнь виноградныхъ лозъ, покрывающихъ густой трельяжъ. Туда принесли кофе и фрукты. Но и тамъ разговоръ рѣшительно не клеился. Я не хотѣлъ задавать никакихъ вопросовъ и держалъ себя спокойно; но и мнѣ становилось жутко. Около бесѣдки вертѣлся Коля, то-и-дѣло заглядывалъ къ намъ, выпрашивалъ себѣ фигу или персикъ, и убѣгалъ.

Въ одно изъ такихъ нападеній на вазу съ фруктами, Коля уставился на свою мать; лицо графини въ эту минуту сдерживало не то зѣвоту, не то какое-то физическое страданіе..

– Comme tu tennuies maman! вскричалъ онъ, – veux tu que jaille chercher Леонидъ Петровичъ?

He дожидаясь отвѣта, онъ выбѣжалъ изъ бесѣдки. Я поглядѣлъ на графиню: она вся встрепенулась, глаза ея сначала блеснули, потомъ скрылись подъ рѣсницами, что-то похожее на румянецъ покрыло ея щеки. Она видимо смутилась, какъ дѣвочка, какъ пансіонерка.

– Этотъ мальчикъ можетъ хоть кого вывести изъ терпѣнія! вырвалось у ней послѣ паузы. Кажется, я его не балую, а все-таки съ нимъ справу нѣтъ…

Я промолчалъ.

– Право не лучше-ли будетъ вамъ взять его съ собою вазадъ?

– Мнѣ? спросилъ я съ изумленіемъ.

– Ну да, вы должны-же добиться того, чтобы онъ подчинился вашему вліянію.

Все это было выговорено раздражительнымъ голосомъ. Не знаю, куда бы привела насъ бесѣда, еслибъ опять не вбѣжалъ Коля съ извѣстіемъ, что Леонидъ Петровичъ сейчасъ будетъ.

Вслѣдъ за вѣстникомъ явился и самъ гость, и заговорилъ о театрѣ какихъ-то «механическихъ маріонетокъ», куда онъ усиленно началъ звать меня.

– Вы нахохочетесь, Николай Иванычъ, особливо когда выскочатъ танцовщицы на проволокахъ и начнутъ дрягать ножками!.. Цѣлыя драмы даются съ участіемъ арлекина…

– Ха-ха-ха! разразился Коля, внимательно слушавшій Рѣзваго. Леонидъ Петровичъ, помните, какъ арлекинъ кричалъ: conte di Piedi Grotta?.. ха-ха-ха!..

Онъ перевернулся и вытянулъ руку, какъ маріонетка, къ не малому удовольствію Леонида Петровича. Графиня успокоилась и начала тихо улыбаться. Разговоръ пошелъ пестрой вереницей легкой и добродушной болтовни. На дворѣ уже смерклось. Мы перешла въ комнаты и разсѣлись на балконѣ. Я не слѣдилъ особенно ни за Рѣзвымъ, ни за графиней. Только сдавалось мнѣ, что ихъ взгляды то-и дѣло сталкивались. Рѣзвый заставилъ и меня говорить о Россіи и разныхъ «вопросахъ». Такъ мы проболтали еще часъ-другой.

Вдругъ на улицѣ раздались аккорды гитары или мандолины, подъигривавшіе мужскому голосу. Пѣніе все приближалось къ рѣшеткѣ полисадника. Мы примолкли. Я, по пѣвческой привычкѣ, сейчасъ нашёлъ ключъ, въ какомъ шла пѣсня, и когда припѣвъ повторился, схватилъ и слова, и мелодію:

Non ti voglio piu lascia-ar, раздалось два раза по теплому и влажному воздуху, и мимо рѣшетки прошелъ медленно плечистый малый, съ шляпой на затылкѣ, въ короткомъ пальто и широкихъ клѣтчатыхъ шароварахъ, съ мандолиной чрезъ плечо. Свѣтъ фонаря облилъ всю его фигуру. Было что-то искренее и бытовое въ этомъ пѣніи простаго рабочего; оно раздалось такъ нежданно, и и въ немъ дрожали звуки живой и жгучей страсти.

Черезъ двѣ-три минуты опять повторился припѣвъ: Non ti voglio piu lascia-ar, Non ti voglio piu lasciar.

Я завториль ему басовыми тріолями. Графиня и Рѣзвый тоже запѣли вполголоса и, повторяя слова схваченнаго ими припѣва, невольно приблизились другъ къ другу. Руки ихъ какъ-будто прикоснулись.

Это было всего одно мгновеніе, но и меня точно ударила электрическая искра. О себѣ я забылъ; но маѣ чувствовалось присутствіе чего-то, отвѣчающаго на звуки пѣсни прохожаго…

– Чудо! вскричалъ Рѣзвый. – Вотъ чѣмъ Италія выше всего остальнаго!

Графиня только вздохнула какъ-то особенно, и полушепотомъ вымолвила:

– Да!

Чрезъ полчаса мы ушли отъ нея съ Рѣзвымъ.

VII.

Рано проснулся я и подсѣлъ къ окну. Утро было такое радостное, что никакая горечь не пробиралась въ сердце. Я не хотѣлъ рѣшительно ни о чемъ думать – дотой минуты, пока придется дѣйствовать; такая юношеская безпечность была, по крайней мѣрѣ, подъ-стать празднику природы среди города цвѣтовъ – Флоренціи.

Въ восемь часовъ служанка заварила мнѣ чаю. Оказалось, что она та самая старушка, у которой я наканунѣ спрашивалъ: гдѣ Villino Ruff'i?

Эмилія – такъ ее зовутъ – пресимпатичная особа. Ея сморщенное и почти беззубое лицо, съ сѣденькимъ крысинымъ хвостикомъ, вмѣсто косы, оживлено карими умными глазками. Она разговорилась со мной безъ болтовни и заявила, что русскихъ вообще любить больше, чѣмъ англичанъ, хотя хозяйкой своей и довольна. Отъ нея же узналъ я, что у насъ, по сосѣдству, знаменитый «signor Salvini» играетъ въ лѣтнемъ театрѣ «Politeama Fiorentina», и безподобенъ въ роли Отелло.

– Un grand' artista! выговорила энергически Эмилія и сдѣлала жестъ правой рукой.

Только-что она убрала со стола, какъ въ коридорѣ раздался звонокъ. Онъ меня немного удивилъ.

Эмилія пошла отворять и тотчасъ же вернулась со скромной миной недоумѣнія.

– Una signora, доложила она тихо-тихо.

Я былъ одѣтъ и могъ принять всякую «синьору». Только-что я отошелъ отъ окна, на порогѣ появилась дама вся въ бѣломъ, съ голубымъ вуалемъ поверхъ соломенной круглой шляпы.

– Не узнали меня? раздался голосъ графини.

Я подбѣжалъ къ ней и не могъ удержаться – поцѣловалъ руку. Она откинула вуаль и съ свѣтлымъ, нѣсколько напряженнымъ лицомъ оглядѣла мою квартиру.

– Да у васъ очень мило, и прохладно даже…

Послѣ того, она сѣла въ большое кресло и, обмахиваясь соломеннымъ вѣеромъ, продолжала:

– Извините меня, другъ мой, за вчерашній день…

Я съ утра была нервная, вашъ пріѣздъ меня какъ-то сбилъ съ толку, потомъ это письмо графа… Сегодня я совсѣмъ не такая. И знаете, что я вамъ предлагаю?

– Что, графиня? весело спросилъ я.

– Поѣдемте-ка мы сейчасъ, въ маленькой телѣжкѣ, въ Фіезоле? Вѣдь вычитали, я думаю, у Бедекера?.. это – милое очень мѣсто… по дорогѣ позавтракаемъ въ какой-нибудь тратторіи, – согласны?

– Съ великимъ удовольствіемъ! вскричалъ я. Чего же лучше… великолѣпное утро и такая поѣздка…

– Какъ я рада, перебила меня графиня! что вы сегодня добрый и веселый. Вы видите, какъ здѣсь живется!.. не то, что подъ нашимъ кисленькимъ небомъ.

– Вы совсѣмъ молоденькая, шутливо замѣтилъ я, оглядывая ее.

– Пожалуйста, объ моихъ годахъ не распространяйтесь, пригрозила она пальцемъ, нахмуривая брови, и какъ-то особенно разсмѣялась. Сбирайтесь же, Николай Иванычъ! ужь и теперь довольно жарко… Дойдемъ пѣшкомъ до Cascine, тамъ насъ ждетъ телѣжка. Мы будемъ править… поперемѣнно.

– Мои сборы короткіе, откликнулся я, берясь за шляпу.

Мы вышли и направились къ парку. Подъ тѣнью акацій стояла маленькая таратайка; крошечная сѣрая лошадка, не крупнѣе хорошаго водолаза, была впряжена въ нее и красиво закручивала голову, украшенную лисьими хвостами и цвѣтными покромками. Ее держалъ въ поводу груммъ графини.

– У меня есть цѣлая пара пони, говорила она, переходя со мною чрезъ площадь; я ихъ очень дешево купила… Вечеромъ ѣзжу въ паркъ.

– И сами правите? освѣдомился я.

– Да, сама… а это мнѣ нанялъ мой Луиджи… Вывидите: простая таратайка, на такихъ здѣсь ѣздятъ крестьяне, только съ верхомъ… У васъ зонтика нѣтъ, я боюсь, какъ бывамъ не схватить солнечнаго удара.

Мы усѣлись въ телѣжку, подъ низкій верхъ. Я взялъ возжи и только-что дотронулся до лошадки, какъ она подхватила чуть не вскачь.

– Куда, куда править? спрашивалъ я у графини; а она хохотала и показывала мнѣ рукой направленіе.

Лошадка побѣжала дробной рысью, точно какой мышенокъ; погремушки дребезжали у ней подъ ушами и лисьи хвосты развѣвались по воздуху вмѣстѣ съ красными покромками.

– Рысакъ! крикнула графиня, откидываясь въ глубь таратайки.

Я правилъ по ея указаніямъ, и очень скоро мы очутились на узкой пыльной дорогѣ, обставленной сплошь невысокими каменными заборами и изгородями, изъ-за которыхъ виднѣлись оливковый и тутовыя деревья, кукуруза и жерди винограда; а кое-гдѣ торчалъ и нашъ подсолнечникъ, Въѣхали мы въ улицу съ двухъ-этажными грязноватыми домиками, лавчонками, кабачками: не то деревня, не то городъ.

Графиня выглянула изъ-подъ верха таратайки.

– Николай Иванычъ, окликнула она меня, видите вы вонъ тотъ балкончикъ и подъ нимъ вывѣска?

– Вижу, графиня, отозвался я.

– Это тратторія и отельчикъ. Видъ оттуда долженъ быть прелестный на всю Флоренцію… Вамъ ѣсть хочется?

– Не очень.

– А мнѣ такъ ужасно хочется; правьте вонъ туда, въ уличку.

Я повиновался, искоса посматривая на нее; мнѣ показалось, что ею опять овладѣвала тревожность, сродни той, какую я замѣтилъ вчера.

Таратайка наша подкатила къ сводчатымъ воротамъ бураго, мшистаго дома. Къ намъ вышелъ молодой паренекъ въ прекурьезной соломенной шляпѣ и босой. Онъ взялъ лошадь подъ уздцы. Я соскочилъ и высадилъ графиню. Она очень увѣренно вошла подъ ворота и взяла вправо по узенькой и темной каменной лѣсенкѣ. На площадкѣ перваго этажа, гдѣ я распозналъ что-то похожее на гостинницу, она окликнула; нѣтъ ли кого, и сказала красивой служанкѣ, въ туфляхъ на каблукахъ безъ пятокъ, что мы желаемъ имѣть комнату на самой вышкѣ, съ видомъ на Флоренцію.

Добрались мы и до вышки. Комнатка оказалась свѣтленькой и съ чудеснѣйшимъ видомъ. Графиня заказала завтракъ. Намъ его очень скоро подали, и оба мы ѣли точно какіе бѣглецы, голодавшіе больше сутокъ. Мнѣ было весело, графиня подливала вина изъ большой фіаски и сама пила, повторяя, что она давно не чувствовала себя такъ легко и пріятно.

VIII.

Служанка, въ туфляхъ безъ задковъ, подала намъ дессертъ и спросила, удаляясь:

– Niente altro signora?

– Niente, отвѣтила графиня, встала изъ-за стола и подсѣла ко мнѣ.

– Вамъ хорошо? выговорила она, заглядывая мнѣ въ лицо. Глаза ея блеснули такъ, какъ они когда-то блистали… Я и позабылъ ужь – когда.

– Очень, промолвилъ я, боясь взглянуть на нее и ощущая смущеніе, давно оставившее меня въ бесѣдахъ съ нею.

– Вы, бѣдный, продолжала она, кладя мнѣ руку на плечо, были цѣлый годъ въ одиночествѣ, и теперь огорчены этимъ негоднымъ мальчишкой… Я бы такъ хотѣла успокоить васъ, приголубить…

Руки ея обвились-было вокругъ моей шеи, но тутъ же опустились, лицо поблѣднѣло, голова осунулась, какой-то болѣзненный звукъ вырвался у ней изъ груди…

Черезъ секунду она лежала въ нервномъ припадкѣ.

Этотъ переходъ отъ нѣжности къ истерикѣ поразилъ меня и озарилъ: я понялъ все – и замеръ. Личное чувство сжалось, и, ухаживая за нею, прыская на нее водой, я ничего не видалъ передъ собою, кромѣ больной женщины, ни о чемъ себя не спрашивалъ, ни о чемъ не хотѣлъ думать.

Припадокъ былъ томительный, но быстрый. Черезъ четверть часа графиня открыла глаза, оглянулась дико кругомъ, привстала и, облокотившись о ручку кушетки, гдѣ она лежала въ истерикѣ, долго-долго сидѣла беззвучно, устремивъ затуманенный взглядъ на закоптѣлую картину, висѣвшую противъ нея.

Я стоялъ у окна, и, притаивъ дыханіе, ждалъ. Въ этой трактирной комнатѣ, съ остаткомъ завтрака, съ яркой полосой синяго неба, съ дымчатой далью Флоренціи, было нѣчто, оставляющее позади всѣ пережитыя нами вдвоемъ минуты.

Да, новая полоса нашла на эту разбитую, мертвенноблѣдную, трагически-прекрасную женщину.

– Подите сюда, раздался нервный, глухой голосъ графини.

Я сѣлъ на кушетку, рядомъ съ нею, не оборачивая къ ней головы.

– Не могу, не могу я лгать, вы видѣли: я не могла даже пересилить себя…

– Видѣлъ, повторилъ я, и не знаю, право, къ чему все это… Со мной-то, кажется, не трудно сладиться.

– Не трудно! вскрикнула она все тѣмъ же глухимъ голосомъ… Ну, да, вы скажете: это глупо, грязно, смѣшно наконецъ, мнѣ все равно!..

Графиня встала, я бросился-было поддержать ее, боясь что она опять упадетъ; но она отвела меня рукой и, обернувшись ко мнѣ лицомъ, все такъ же смертельно блѣдная, съ какими-то трепетными глазами, выговорила:

– Я себѣ не принадлежу! Ни вы, ни мужъ мой не увидите моей ласки…

Потомъ настало молчаніе; слышно было только, какъ мы оба тяжело дышали.

– Неужели, началъ я впологолоса, вы такъ полюбили?

– Ну, да, полюбила! крикнула она; и глаза ея вспыхнули. Васъ это скандализуетъ, не правда ли? Бабѣ—сорокъ лѣтъ, у ней дочь – дѣвица на возрастѣ, у ней мужъ такой примѣрный, любитъ ее, боготворитъ, у ней наконецъ другъ… и она обманула обоихъ и въ одиночку, и разомъ… и бросилась на шею мальчику, юношѣ, котораго знаетъ какихъ-нибудь два мѣсяца! Ха, ха, ха!…

Она болѣзненно захохотала. Я ожидалъ новаго припадка, но хохотъ смолкъ. Мнѣ становилось невыносимо жалко ее. Я готовъ былъ замахать рукой и прошептать: «не надо, не надо, полноте».

Но что-то сковало мнѣ губы. Я только глядѣлъ на нее, ожидая, что воть-воть съ ней опять что-нибудь сдѣлается.

– Вѣдь смѣшно, Николай Иванычъ? рѣзко спросила она. Ну, и смѣйтесь, и язвите меня; а я вамъ скажу истинную правду: я не любила до сихъ поръ и думала, что совсѣмъ застрахована отъ такой глупости; а вотъ видите, и меня захватило, и я безумствую, и я смѣшна, и я упиваюсь своимъ паденіемъ… вѣдь это такъ кажется говорится высокимъ слогомъ?

– Вы не любили? точно съ радостью выговорилъ я.

– И васъ не любила, да никогда и не обманывала васъ… Моя связь съ вами, что это такое? Это исполненіе какого-то долга…слушайте меня, я говорю правду… Да, долга. Мнѣ нельзя было не отдаться вамъ тогда; нельзя, потому что вы стоили поддержки, участія, ласки, всего, что можетъ дать женщина больше, чѣмъ графъ, напримѣръ… Ну, что же это какъ не долгъ, идея, принципъ, не такъ ли? Дико звучатъ мои слова; но я говорю правду, слышите, только правду, ничего больше; вотъ и все мое прошедшее. Графа я и считать не хочу: графъ – укоръ за пошлую связь вздорной бабенки. Вы уже знаете, почему я сдѣлалась его женой и какъ на него смотрѣла… Гдѣ же тутъ любовь, настоящая-то, такая, гдѣ ужь ни объ чемъ не разсуждаютъ, а только все опускаются въ какой-то омутъ? Помните, вы меня спрашивали: неужели моя жизнь ушла вся на исправленіе графа Кудласова и обученіе господина Гречухина? Да она ушла на это, хоть не вся, ушла она и на то, что я съ вами вмѣстѣ дѣлала… въ чемъ я васъ поддерживала… Такъ бы и нужно было скоротать свой вѣкъ! Анъ нѣтъ!…

И съ какой-то злостью онл махнула рукой, опускаясь опять на кушетку.

– Да, это не то, что прежде, прошепталъ я.

– Страсть налетѣла на меня сразу, не дала даже вздохнуть, и я въ ея когтяхъ, и ничего я теперь знать не хочу, я способна на всякое безуміе, можетъ быть на всякую гадость… можетъ быть на преступление…

– Графиня, перебилъ я ее, беря за руку, такъ ли это?

– О не знаю, и знать не хочу!.. Развѣ я разсуждаю? я ужь вамъ разъ сказала, что разсуждать я не могу. Вамъ онз можетъ показаться юношей, мотылькомъ, сердечкинымъ, Богъ знаетъ чѣмъ, а для меня онъ теперь – все; я какъ дѣвчонка, какъ институтка краснѣю, жантильничаю, веду себя ужасно!.. Вы скажете на это: Бальзакъ далъ себя знать. И я вамъ отвѣчу: ну да, Бальзакъ, а потомъ что?..

Но я не вымолвилъ ни одного слова. Когда глаза мои обратились къ ней, утомленіе и почти полный упадокъ силъ смѣнили горячечное возбужденіе, въ которомъ она излила свою страсть.

Нѣсколько минутъ лежала она безмолвно, съ закрытыми глазами, съ посинѣлымъ отъ блѣдности лицомъ.

– Пора домой, выговорила она довольно твердо, поднимаясь съ кушетки; вы теперь слышали, чѣмъ я живу. Все случилось между моимъ послѣднимъ письмомъ и вашимъ пріѣздомъ. На дняхъ явится графъ, я не знаю, что между нами выйдетъ… но мнѣ все равно!..

Помолчавъ, она добавила:

– Леониду Петровичу не извѣстно наше прошлое, а вы неспособны меня выдать. Больше я не могу говорить, я разбита…Поѣдемте!..

IX.

Какъ шаръ, катилась сѣрая лошадка по улицѣ. Я правилъ и смотрѣлъ на мелькавшіе мимо насъ предметы. Вотъ на порогахъ сидятъ женщины, старыя и молодыя, въ затасканныхъ ситцевыхъ платьяхъ, и въ запуски плетутъ солому, точно чулки вяжутъ: такъ быстро дѣйствуютъ ихъ пальцы. Вотъ, у входа въ мясную лавку стоитъ пара огромныхъ бѣлыхъ воловъ. Хвосты у нихъ перевязаны красной тесемкой. Эта тесемка долго потомъ раздражала мой зрительный нервъ, а мы уже катили между зеленыхъ изгородей… Мы ѣхали не въ Фіезоле, а обратно во Флоренцію.

Графиня, забившись въ уголъ телѣжки, промолчала всю дорогу. Чуть-живую сдалъ я ее на руки вертлявой Маріи, которая не преминула при этомъ всплеснуть руками съ вздираніемъ вверхъ плечъ и глазъ.

Я хотѣлъ послать за докторомъ, но графиня не позволила и попросила оставить ее.

Побрѣлъ я домой, чувствуя на ногахъ точно пудовики, а я совсѣмъ почти не ходилъ въ этотъ день. Должно быть, не очень-то легко было прощаться съ прошлымъ. Придя домой, я не рыдалъ, какъ истерическая женщина, но безъ слезъ выплакалъ все до послѣдней капельки…

«Она не любила, говорилъ я, сидя у окна, а теперь любитъ. Ну что-жь, радоваться за нее надо, а не возмущаться!»

– Къ вамъ можно? окликнули меня съ улицы.

Я выглянулъ изъ окна. На тротуарѣ стоялъ Рѣзвый. Лицо у него менѣе сіяло, чѣмъ наканунѣ.

– Милости прошу, пригласилъ я.

– Вы видѣлись съ графиней? Вы съ ней ѣздили въ Фіезоле! Она вчера собиралась и говорила мнѣ. Что съ ней случилось?

Онъ такъ и засыпалъ меня вопросами. Большая тревога сказывалась въ его голосѣ.

– Нервы, отвѣтилъ я успокоительно.

– Марія меня очень напугала, продолжалъ онъ, торопливо закручивая себѣ папиросу; графиня – въ постели, надо бы за докторомъ…

– Она не желаетъ. Не безпокоитесь, натура у графиня – могучая; къ вечеру все какъ рукой сниметъ.

Моя безцеремонная манера не особенно разувѣрила его.

– Можетъ быть пріѣздъ графа… несовсѣмъ твердо выговорилъ онъ.

– Пріѣздъ графа тутъ нипричемъ. Вы развѣ полагаете, сталъ я допрашивать, что отношенія мужа и жены тяжелыя?

– Я не знаю, поспѣшно заговорилъ опъ, слегка краснѣя; графиня очень мало сообщала мнѣ о мужѣ; но она несовсѣмъ, кажется, довольна его письмами… Конечно, серьезнаго тутъ ничего не можетъ выйти… Она сдѣлалась нервной всего какихъ-нибудь нѣсколько дней…

Онъ всталъ, зажегъ спичку, закурилъ и, вернувшись къ окну, подставилъ свой стулъ очень близко къ моему креслу.

– Позвольте быть съ вами совсѣмъ по-душѣ, обратился онъ ко мнѣ, добродушно и нѣсколько застѣнчиво улыбаясь.

– Сдѣлайте одолженіе, ободрилъ я его.

– Вы – другъ графини и знаете ее давно. Она чувствуетъ къ вашей личности большое уваженіе… Вы знаете, она не любитъ фразъ; но я вамъ цитирую ея слова: «Гречухинъ – праведникъ». Кажется, этого довольно… Стало, вы выше всякихъ житейскихъ предразсудковъ… Скажите мнѣ, успокойте меня… мнѣ эта женщина слишкомъ дорога… ничего тутъ не готовится тяжелаго?.. Кто онъ таковъ, наконецъ, этотъ графъ?

Вся тирада Рѣзваго такъ и пахнула на меня искренностью и тепломъ. Леонидъ Петровичъ продолжалъ плѣнять меня. Мой соперникъ, уже настоящій, а не по правамъ супруга – испарился тамъ, гдѣ-то, въ туманной мглѣ.

– Напрасно вы смущаетсь, отвѣтилъ я, кажется, даже съ усмѣшкой; вотъ пріѣдетъ графъ – вы сами увидите. Онъ человѣкъ прекраснѣйшій.

– Этотъ эпитетъ слишкомъ эластиченъ! вскричалъ Рѣзвый.

– Знаю, возразилъ я, даже опошленъ чрезвычайно; но графъ – приличный, мягкій, гуманный баринъ, и вдобавокъ, страстно до сихъ поръ влюбленный въ свою жену.

Я не долженъ былъ бы выпускать эту подробность; но она у меня сама-собой выскочила. Вѣроятно подробность была ему извѣстна: онъ что-то не высказалъ большаго удивленія.

– Все это такъ, возразилъ онъ, продолжая волноваться; но ясно, что графиня заболѣла отъ какихъ-нибудь нравственныхъ потрясеній… Простите мнѣ, дорогой Николай Иванычъ, мою назойливость… Я не хочу быть нескромнымъ… Мы вѣдь люди безъ предразсудковъ, столковаться намъ не трудно.

Слушая его, я почувствовалъ, что во мнѣ дѣйствительно нѣтъ ужь болѣе любовника. Мнѣ и жалко-то было этого юношу, и весело за него: онъ жилъ первой страстью или, быть можетъ – интрижкой; не все ли равно, только бы такъ жилось, какъ ему.

– Полноте, сказалъ я, протягивая ему руку; завѣряю васъ, что ничего тутъ нѣтъ серьезнаго.

Я лгалъ по приказанію графини, да и безъ ея приказу солгалъ бы: къ чему же было грязнить то, чѣмъ онъ увлеченъ. Замужнюю женщину онъ, конечно, не осуждалъ за то, что она отдалась ему; но, такъ сказать, двумужницу…

Но мой отзывъ о графѣ покоробилъ-таки его.

– Мнѣ бы все-таки хотѣлось, заговорилъ онъ, познакомиться нѣсколько больше съ личностью графа.

– Заочно это трудно сдѣлать; но готовъ отдать свою голову на отсѣченіе, что вы съ нимъ будете въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ. Столкновеній между мужемъ и женой я просто не предвижу; графъ привыкъ жить желаніями графини рѣшительно во всемъ.

Рѣзвый слушалъ это съ глубочайшимъ вниманіемъ, опустивъ голову и закусивъ слегка нижнюю губу.

– Онъ пріѣдетъ съ дочерью графини? быстро спросилъ онъ. Она уже большая дѣвица?

– Ей семнадцать лѣтъ.

– У графини такая дочь – это изумительно! Который же ей годъ?

– Графиня лѣтъ своихъ, кажется, не скрываетъ: ей тридцать восемь.

– Тридцать восемь, повторилъ онъ и, взглянувъ на часы, взялся за шляпу. Извините еще разъ, Николай Иванычъ, я вамъ, быть можетъ, помѣшалъ… Сбѣгаю узнать, какъ графиня.

Онъ убѣжалъ, а я сталъ глядѣть на него въ окно. При поворотѣ въ улицу, вся фигура его, блистающая на солнцѣ, заставила меня чуть не вскрикнуть:

«Жизнерадостный!»

X.

Обѣдать я пошелъ къ Пипо. День стоялъ ужасно жаркій. По дорогѣ я раздумывалъ о томъ, какъ бы устроить все безъ грязи и скандала. Я объ этомъ думалъ; да и кому же было думать, когда она объявила, что «ни о чемъ разсуждать не хочетъ и не можетъ». Слово «грязь» забралось въ мои соображенія, но я остановилъ ихъ ходъ. Я тоже не хотѣлъ и не могъ обличать и обнажать… У меня у самаго было кое-что на душѣ предъ тѣмъ же графомъ, и предъ той же Наташей.

Пришелъ я къ тому выводу, что надо подождать и не вмѣшиваться до тѣхъ поръ, пока графиня совсѣмъ не потеряетъ разума; а это врядъ-ли могло случиться, что бы она на себя не наговаривала.

Пипо оказался совсѣмъ пьяненькій, и его болтовня куда не подходила къ моимъ думамъ; но зато онъ мнѣ разсказалъ, какъ дѣлаютъ «maccheroni alla Napolitana» и такъ обстоятельно, что я могъ бы сейчасъ начать дѣйствовать по его рецепту.

Жаръ поспалъ въ седьмомъ часу, и я пошелъ бродить по парку, миновалъ площадь съ краснымъ кафе и проникъ въ новую аллею, совсѣмъ утонувшую въ густой тѣни. Тамъ было особенно хорошо. Черезъ четверть часа я опять вернулся къ площадкѣ, на которой экипажи поворачиваютъ, чтобы, прокатившись мимо кафе, стать противъ него. Я сѣлъ на каменную скамью подъ деревомъ и смотрѣлъ на этотъ, довольно-таки глупый способъ пользоваться катаньемъ. Коляски, фаэтоны и желтыя корзинки на колесахъ становились въ рядъ и барыни сидѣли въ нихъ, поглядывая по сторонамъ. Къ иныиъ никакихъ кавалеровъ и не подходило вовсе, а онѣ сидѣли себѣ, точно восковыя фигуры. Лакеи, спустившись съ козелъ, заходили за экипажи и стоя группами, курили и болтали, нахально скаля зубы. И такъ-то съѣзжаются сюда каждый день однѣ и тѣ же модныя синьоры: мнѣ это въ подробности разъяснилъ Пипо. Я ужь, конечно, больше забавлялся, чѣмъ всѣ эти восковыя фигуры, сидѣвшія въ экипажахъ.

Топотъ лошадиныхъ копытъ заставилъ меня обернуться къ аллеѣ, около которой я сидѣлъ, глядя не на нее, а по направленно большой площади передъ кафе.

Отъ площади катилъ низенькій четырехмѣстный шарабанъ, запряженный двумя вороненькими клиперами, съ свѣтлыми гривами, въ бѣлой упряжи и еъ цвѣтными перьями на холкахъ.

Правила ими – графиня. Да, это была она, сіяющія, бодрая, съ бичомъ и возжами въ рукахъ. Ея станъ обтягивало черное платье, все въ золотой матовой тесьмѣ. На головѣ сидѣла уже не та шляпка, какую я видѣлъ утромъ, высокая-превысокая и совсѣмъ назадъ; я замѣтилъ какіе-то блѣдные цвѣты и бѣлый тюлевый вуаль. Рядомъ съ ней сидѣлъ Рѣзвый, одѣтый по-вечернему, но въ своей живописной гугенотовской шляпѣ. На задней скамьѣ помѣщались Коля и грумъ, во всемъ бѣломъ и съ сѣрой шляпой, по итальянской лакейской модѣ, сложа руки на груди.

Вся эта скачущая группа слилась въ одно цѣлое, нарядное, удалое, съ какимъ-то ужь русскимъ «чортъ побери», хотя все въ ней было иноземное, начиная отъ грума и кончая шляпкой графини. Ни слѣда утомленія не замѣтилъ я на лицѣ ея. Она сидѣла грудью впередъ, ловко и красиво натянула одной рукой возжи и обернулась на половину къ Рѣзвому, говоря ему что-то, вѣроятно веселое, потому что тотчасъ же раздался его звонкій смѣхъ. Шарабанъ вылетѣлъ на площадку, обставленную магноліями, и взялъ направо въ ту чудную аллею, откуда я пришелъ. Это видѣніе успокоило меня на какой-то особый манеръ, Видимое дѣло: оба, и она, и онъ, «жили» и ни о чемъ больше знать не хотѣли.

Ненужность, нелѣпость моего присутствія предстали предо мною, и, право, я сейчасъ же бы отправился домой укладываться, еслибъ я считалъ себя вправѣ спасаться бѣгствомъ. Я рѣшилъ уже – стушеваться. Но ждать я долженъ былъ.

Совсѣмъ почти смерклось, когда я подходилъ къ Ѵіllino Ruffi, но безъ всякаго намѣренія зайти къ графинѣ.

Къ тому же я зналъ, что она еще не могла вернуться съ катанья.

– Buona sera, signor! окликнулъ меня хриплый женскій голосъ.

Я узналъ Марію. Она стояла за рѣшеткой сада, взявшись обѣими руками за полосы чугунной рѣшетки.

– Buona sera, отвѣтилъ я.

Она меня остановила, просунувъ руку, и начала болтать. Сразу я ея никакъ не могъ понять. Черезъ минуту я догадался, что она говорить о графинѣ.

– Dolori, dolori, tanti forti dolori! завыла она, вздергивая плечами, такъ что голова совсѣмъ уходила въ нихъ.

Этимъ тѣлодвиженіемъ она, должно быть, хотѣла мнѣ показать, какъ сильны были страданія графини.

На это я ей съумѣлъ сказать, что сейчасъ видѣлъ графиню въ паркѣ. Она нимало не сконфузилась и продолжала болтать, поглядывая все на мои рукава. Догадался я, что ее привлекаютъ мои золотыя пуговицы.

– Ріесіnо, ріесіnо! ткнула она въ одну изъ пуговицъ, и глаза ея, разноцвѣтные и съ косиной, загорѣлись жадностью.

Я ждалъ, что-то будетъ изъ всего этого заигрыванія?

– La signora, начала она опять лепетать…

Я схватилъ слово «passeggiata» и «lei», и сообразилъ, что она говоритъ о нашей утренней поѣздкѣ.

Марія подмигнула тоть-въ-точь, какъ Пипо: «знаю-молъ я все, и ты долженъ мнѣ платить дань за скромность». Видя, что я храню вовсе не ласковый видъ, она продолжала изъясняться на своемъ гортанномъ тосканскомъ діалектѣ, и я очень явственно разслышалъ слова «il sig-norino biondo» и тотчасъ же сообразилъ, что это – Рѣзвый.

«Ахъ ты – дрянь этакая!» выругался я про себя, и давъ ей еще разъ ощупать мою запонку – повернулъ круто и перешелъ улицу.

– A rivederla, signorino! крикнула она мнѣ и почему-то пренахально захохотала.

XI.

За мной никто не присылалъ вечеромъ, и я не пошелъ въ Ѵillіnо Ruffi. Я сходилъ только въ городъ справиться, нѣтъ-ли мнѣ писемъ на poste-restante. Мнѣ подали одно письмо – отъ Наташи. Огромный крытый дворъ почтоваго зданія былъ настолько освѣщенъ, что я прочелъ Наташино письмо подъ газовымъ рожкомъ.

Оно дохнуло на меня всей искренностью этой прекрасной дѣвичьей души. Наташа и мнѣ говорила о впечатлѣніяхъ Парижа; но я не нашелъ ея фразъ «восторженными». Въ прокъ пошло ей все, что она читала одна или со мной, о чемъ я ей разсказывалъ… Удивительно даже видѣть въ семнадцатилѣтней дѣвушкѣ, выросшей въ ея средѣ, такую серьезную человѣчность, такое пониманіе высокихъ задачъ жизни. Ни о тряпкахъ, ни о бульварахъ, ни о Пале-Роялѣ нѣтъ въ письмѣ никакихъ восторговъ. Она попала на лекцію въ Collège de France, она посѣтила всѣ развалины 1870 года, она была въ рабочихъ кварталахъ, ей пріятно видѣть, что народъ въ Парижѣ—сытый, хорошо одѣтый, веселый, свободный.

Съ глубокой отрадой перечелъ я это милое письмо, и мнѣ до самаго утра, не хотѣлось возвращаться къ флорентийской дѣйствительности. А какъ было къ ней не вернуться? Наташа сообщала, что они съ отцомъ выѣдутъ изъ Парижа черезъ день послѣ отправленія ея письма, значитъ черезъ день нужно было и ждать ихъ. Графъ могъ и не прислать телеграммы и пріѣхать, пожалуй, не въ подходящій часъ… Кому-же слѣдовало предупреждать и отводить, какъ не мнѣ?

Рано утромъ я, почти противъ Villino Rufffi, зашелъ въ «stabilimento balneario», и холодный «душъ» пріятно возбудилъ мои нервы; а реакція ждала меня въ паркѣ. Не успѣлъ я показаться на площадь, какъ меня окликнули.

Вижу – милѣйшій Леонидъ Петровичъ изволить дѣйствовать на велосипедѣ и руками, и ногами. Свѣтлый пиджакъ его развѣвается и весь онъ сидитъ – на отлетѣ.

– Не хотите-ли, Николай Иванычъ? кричитъ онъ, привѣтствуя меня рукой. Мнѣ показалось, что онъ даже послалъ мнѣ воздушный поцѣлуй. – Отличное средство отъ всего!

– Отъ чего-же? кричу я ему вслѣдъ и перехожу черезъ дорогу.

Онъ круто повернулъ, чуть не шлепнулся, но тот-часъ-же поправился и потише подъѣхалъ ко мнѣ.

– Отъ всего, весело вскричалъ онъ, поднимая шляпу и проводя платкомъ по бѣлому лбу; отъ гемороя, отъ нервности, отъ неваренія пищи… Я сегодня проснулся съ какими коликами… знаете рег mangiar granmac-cheroui…

И онъ схватился комически за животъ.

– И что-жь? спросилъ я.

– Какъ рукой сняло! Право, попробуйте; сначала на трехколесномъ… вонъ тамъ, въ лавкѣ, возьмите, въ часъ вздоръ стоитъ!.. Вы что-же вчера не пришли, мы васъ ждали… Графиня къ вечеру разгулялась, и мы ѣздили въ Кашины. Жарь сталь сильно донимать, только теперь да вечеромъ и можно быть на воздухѣ. Вы куда сегодня собираетесь?

– Не знаю, право; музеи я потомъ обойду, когда пріѣдетъ княжна, съ ней…

– Скучная матерія, особливо въ такой жаръ!.. Ста-рые-то, въ византійскомъ вкусѣ, не стоитъ смотрѣть; а всѣ эти флорентинскіе богомазы успѣваютъ вамъ намозолитъ глаза, пока вы доберетесь до настоящихъ вещей…

Если угодно, я къ вашимъ услугамъ.

– Полноте, отговорился я.

– А, вотъ и Коля! молодецъ! крикнулъ Рѣзвый.

Я обернулся: къ намъ катился маленькій велосипедъ. Въ облакѣ пыли я разглядѣлъ фигуру Коли, сосредоточенно выдѣлывающаго ногами.

На поворотѣ онъ взялъ еще круче Рѣзваго. Велосипедъ погнулся подъ нимъ. Я вскрикнулъ и подбѣжалъ.

Коля не сразу поднялся, барахтаясь подъ большимъ колесомъ.

– Ушиблись, Коля?

На мой вопросъ онъ злобно глянулъ на меня и съ усиліемъ поднялся.

Я началъ его осматривать и отряхать съ его пыль. Онъ ежился и отводилъ меня рукой, повторяя: