Текст книги "Собрание сочинений. Том 4"
Автор книги: Петр Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
Молодежь бежит к заставе.
Опережая их, туда же несутся деревья и кустарники. Пни у дороги высовывают длинные глаза перископов. Большие камни поворачиваются на невидимых платформах, приоткрывая узкие амбразуры.
С вышки заставы видны река и берег за нею. Японцы переходят вброд реку. Начальник заставы только что положил телефонную трубку и выходит в ночь. Застава крохотна.
– Приказано отойти к месту до подхода ударной группы. Противника не упускать.
Человек пятнадцать пограничников, из них двое с букетами цветов за поясами, и столько же колхозников залегают на гребне берега.
– От колхоза имени Маркса, – шепчет кто-то, подползая.
– От Ворошилова, – говорит другой.
– От Сталина! – И могучий бородатый старик с люксом в руках залегает в канавке.
– Ужли ж так и отойдем, не ударим, товарищ командир?
– Отойти – не уйти, – говорит начальник заставы.
– Ударил и отошел, еще раз двинул да со стороны поглядел…
– А-а, в таком смысле, – удовлетворенно говорит бородатый. – Ну, так не обидно. Тогда что ж! Начинай, что ли, советская земля!
– Ни пуха тебе, ни пера, – говорит ему Опанас, лежащий рядом.
– Взаимно, сосед. Также и вам желаю?
И все замолкает на советской земле.
Вдруг дорога огня проносится в темноте ночи. Это наши открыли стрельбу. Река ерошится и пенится, как под ветром. Трещат, ломаясь, прибрежные кусты, и рваный пулями лист носится вокруг, как будто осень схватила землю.
Японцы – в реке. Падая и погружаясь в воду, стремятся они к советскому берегу. Вот вылезла кучка храбрецов, ползет, другая поспевает за нею.
– Не отрежут нас от моста? – спрашивает Андрейка соседей по окопу.
– На флангах народ имеется, – шепчет Опанас.
– У нас зять Антон с Варей да мамка остались – докладывает Васька.
– Не отрежут, – говорит командир, – сейчас поздороваемся с ними за ручку, да и отойдем покурить.
Электрические фонарики японских офицеров мерцают то здесь, то там по реке и на берегу.
– Снайперы! По фонарям! – говорит командир, и гаснут огоньки один за другим.
– Ну, пошли, что ли, поздороваться за руку! – И тридцать человек ползут к берегу, на который поднимаются сотни вражеских фигур.
Темные фигуры падают в воду с высокого берега, но вот уже волна людей пересекает реку. Грохот боя не умолкает.
– Связь! – зовет командир, перевязывая раненую руку.
Васька подползает к нему.
– Скажешь «Двадцать пятому Октября», оттягиваемся на время к мосту. Надо японцев за грудки взять.
– Есть! – отвечает Васька и уползает.
Васька-Коккинаки бежит от заставы. Он в белых японских гетрах поверх штанов и, как всегда, босиком. На голове шлем. Стрельба ушла за реку, а на нашей стороне слышен цокот копыт по гулкому дереву моста, цокот копыт и за ним тяжелый лязг гусениц.
Кусты и деревья стоят недвижно, молчаливо. Из пней же и стогов, из больших камней вылезают колхозники. Опанас с Андреем несут раненого. На их рубахах еще приколоты цветы.
– Всех их кончили на заставе, – говорит Васька.
– Ну, валяй заправь горючим! – говорят они ему. Конница проносится по дороге, пересекая путь Ваське. Кони с карьера валятся в реку.
Всплеск падения конских тел нарушает тишину. Васька один в темноте ночи. Он оглядывается. «Дядя Вася?» – спрашивает он ночь. «Дядя Семен?» Нет, он один. Его никто не видит, никто не слышит. Тогда он представляет себя командиром, принимающим парад. За конницей валят амфибии. Взобравшись на гребень берега, они вслед коням падают в реку. Звенит мост, грохочут моторы. Васька задирает голову вверх, грохочет небо.
Домой! Скорей домой!
Он шмыгает между машинами, рискуя остаться под их гусеницами, и летит к себе.
Темно у берега, но хата чуть-чуть освещена.
Силуэт японского часового на чисто выбеленной стене. Васька заглядывает в хату.
5– О! Никого? – спрашивает старший японец.
Один из диверсантов наклоняется к Степаниде.
– Никого? Раза, два, – говорит старший и делает знак глазами.
Руки диверсанта сжимают ее горло. Она падает.
– Разгаваривара? – спрашивает старший.
– Никто тебе ничего не скажет, – повторяет Антон, глядя в сторону Варвары и Ерофея. – Верно?
Второй японец одет уже во все антоново. Он прикрепляет к поясу моток шнура, кладет за пазуху фитиль и бомбу. Глядит в окно – виден силуэт японского часового, оставленного диверсантами у входа. Глядит на часы – двадцать минут первого! Прислушивается к ночи – выстрелы уходят за реку. Он удивленно поднимает брови и исчезает из хаты. Пес беззвучно ползет за ним.
Тут старший японец хватает Варвару за грудь, бросает ее на стол, на куличи, бьет с размаху маузером, когда, пытаясь вырваться, она отталкивает его ногами.
Японец ставит свой фонарь на край стола, берет варину руку в свою.
– Тихо надо, тихо поделай, – говорит он, – пароль еси?
– Нету! Сказано вам, что нету.
Быстро и ловко тогда вгоняет он под ноготь Варваре тонкую бамбуковую зубочистку.
– Маникюра! – говорит он, принимаясь за второй палец, а другой японец зажимает Варваре рот.
– Чей черед будет, молчите! – говорит она из-под ладони японца.
– Ой, доченька, ой, моя родная! – стонет мать, лежа на полу. Она, закинув руки к голове, сорвала праздничный платок, ее седые волосы торчат лохмами.
– Ваше благородие, – говорит она, – иди ко мне! Я тебе все скажу, иди сюда…
– Не срамися! – хрипит Варвара, испуганно глядя на Антона, который, перестав улыбаться, хватает со стола нож и пытается – но сил нет – бросить его в Степаниду.
– Не срамись, мамо! – глухо стонет Варвара. И японец опускает приклад на голову умирающего Антона. Антон падает на пол.
– Варя! – бормочет он, извиваясь в судорогах, хватая рукой грузила ходиков и срывая их, и падает со стекленеющими глазами.
Не думая, не рассуждая, Васька падает наземь, еще не зная, что предпринять. В течение нескольких секунд он порывается повернуть назад, к заставе, но тут же быстро справляется с малодушием. Он теперь не просто мальчик, он послан с заставы. Серьезно достает он из штанов рогатку. Закладывает в нее камень и целится в фонарь японского офицера, стоящего на углу стола. Сразу наступает темнота.
За окнами негромко вскрикивает японский часовой.
– Наши пришли! – шепчет Варвара. – Ура!
– Тихо!
– Наши!
Она с дикой силой обрушивает на голову японца тарелку.
– Наши! – слышит Вася крик Варвары и видит, как ее рука поднимается над головой японца.
– Ура! Наши! – слышит он крики матери и Ерофея.
Часовой заглядывает в хату – и Васька у окна.
Мать ухватилась за штык японца. Варвара заслонена от глаз Васьки старшим японцем. Это мгновение. Вдруг что-то прыгает на офицера из сеней. Он откидывается на спину и, отступая перед Варварой, подается к выходу. Это Ксеня.
Васька нацеливается рогаткой в часового.
– Ура! – кричит он, топоча ногами, и запирает дверь хаты снаружи на щеколду. – Эй! – кричит он. – Сюда! – и прыгает через окно в хату, в тяжелый и страшный бой. В низком свете фонаря, стелющемся по полу, смутно видно это героическое сражение.
В руках Варвары винтовка. Она с такой яростью всаживает нож штыка в японца, что сталь проходит сквозь спину и впивается в стол. Выдергивая штык, она волочит за собой стол.
– Насмерть их! – кричит Варвара. – Насмерть их!
Платье Варвары разорвано и в крови, волосы растрепаны, но она не безобразна и не смешна, она прекрасна. Ее движения волнуют своей силой.
Вся она – ненависть и упорство.
Фонарь на полу, видно, растоптан. Чья-то дрожащая рука пытается зажечь спичку. Огонь взлетает и гаснет. Каждый раз рогатка Василия тушит его на взлете.
– Стой! – раздается окрик. Свет пронизывает горницу.
Два пограничника – у окна, между ними связанный по рукам японец, одетый в варину кофту, висящую на нем лохмотьями. Молодой курносый пограничник, бросавший Варе цветы, перегибается через окно в комнату.
– На вверенном мне участке… – задыхаясь, говорит Васька и рукою обводит горницу, заваленную мертвыми и ранеными телами.
– Живьем надо было брать!
– Некогда было, – глотая слезы, растерянно отвечает Васька. – Забыли!
Тут медленно, как бы просыпаясь, оглядывает Варвара горницу.
– Ну, Антон, – говорит она, – сделала, что могла, сам видишь!
Она опускается на колени, берет окровавленными, изуродованными руками его постаревшую голову.
– Какую целую жизнь до седых волос мы с тобой прожили? – говорит она, плача.
Расплелися русы косыньки —
Никак их не убрать;
Улетело мое счастьице —
На тройке не догнать!
поет она, вскрикивая. И в песню ее вливается плач матери.
К хате подбегают новые бойцы и останавливаются, снимая шлемы.
– Оборонялись на «отлично», Варвара Петровна! – тихо говорит Варваре пограничник в виде сочувствия.
Она отстегивает патронташ Антона, берет в руки винтовку.
Вдали снова начинается стрельба. Ее гром и скрежет могуче проносятся в воздухе.
– До Токио обороняться теперь буду! Кто живые, со мной! – говорит она, пошатываясь, и идет к выходу.
Светает.
Мать, Варвара, Вася, Ерофей, бойцы идут одной шеренгой.
– До Токио обороняться теперь буду! – повторяет Варвара. – Пошли, ребята!
И она спешит к реке, громыхающей огнем.
Ее догоняют танки-амфибии.
И с той самой лиственницы, с которой вначале мы впервые увидали местность, видно теперь, в рассветном розовом сиянии, как маленькая застава ползет впереди догоняющих ее танков по полям за рекою.
Ворон расправляет замлевшие крылья и вылетает навстречу бою.
1937
Александр Невский
Киноповесть
Действующие лицаАлександр Невский – князь Переяславльский.
Василий Буслай – новгородский богатырь, ушкуйник, представитель вольницы, весельчак и мастер погулять.
Гаврило Олексич – новгородский богатырь, степенный воин, лет тридцати пяти, сурового суриковского облика.
Твердило Иванович – псковский воевода, начальник обороны Пскова, лет сорока, алчный, тупой и беспринципный торгаш, изменник.
Воевода Павша – помощник Твердилы, лет сорока, смелый и честный патриот.
Его дочь Василиса – высокая, статная женщина, боевой новгородской складки, тип русской женщины-воительницы.
Ольга – новгородская девушка.
Брячиславна – жена Александра Невского.
Софья, Надежда, Любовь – три девушки-псковитянки.
Иван Данилович Садко – поволжский купец.
Пелгусий – монах, разведчик Александра.
Аввакум – нищий.
Амелфа Тимофеевна – мать Буслая.
Никита – переяславльский ополченец.
Яков – переяславльский старик крестьянин.
Граф Герман Балк – магистр ордена, человек лет сорока, профессиональный солдат-завоеватель.
Епископ – старик лет шестидесяти, фанатик, прообраз будущего иезуита.
Ананий – приближенный Твердилы, его разведчик.
Савва и Михалка – приближенные князя Александра Невского.
Князья Иванко и Василько – беспрестольные «безработные» князьки, искатели хороших военных заработков.
Берке – хан Орды.
Старшая жена хана.
Визирь.
Его эмиссар по северной Руси.
Место действия – Псков, Новгород, Переяславль, Чудское озеро, русские дороги, ведущие к Волге, Орда.
1Лес осенью. Рыцари, построившись клином, «свиньею», врываются в села под Псковом. Все бежит перед ними. Полураздетые женщины с детьми на руках, дети без взрослых, калеки. Девушка тащит полумертвого отца. Мечется напуганный скот. Звон мечей. Крики. Тяжелое дыхание рыцарей, закованных в латы. Пожары деревень.
Встревоженный Псков ждет удара. На улицах тревога: еще неясно, будет ли Псков обороняться, или сдастся рыцарям. Одни волокут бревна к воротам, другие укладывают в подводы добро.
На крепостной стене отцы города – воеводы, владыко – бранят начальника обороны Пскова боярина Твердилу Ивановича. Пятисотенный Павша, сопровождаемый дочерью, надевшей кольчугу поверх женского платья и шлем вместо платка, говорит епископу:
– Собирай совет. Вели рубить собаке голову.
Боевая одежда Павши забрызгана грязью. Он только что из боя.
Старик воевода сокрушенно кивает головой, глядя с высокой стены на дымы дальних пожаров, кольцом окружающих Псков.
– Не сберег ты города, Твердило, продал нас, – говорит он.
– Только детей малых погубим да свое добро растеряем, – оправдывается Твердило. – Ей-богу, сдаваться надо, пока не поздно.
– Что ни решайте, я Пскова не отдам! – говорит Павша. – Не один раз помирали мы – и все живы. И немца били – чуда в том нету.
Владыко протягивает руку к Твердиле, снимает меч с него.
– Предстанешь перед судом, – говорит он.
Набат! Ратные люди бегут к стенам Пскова. Уже закрывают главные ворота, впуская последних беженцев из пригородных сел.
– Не выдадим Пскова! – кричат они.
На площади св. Троицы нищий, по имени Аввакум, скликает народ.
– Вставайте, люди русские!
поет он.
Павша готовится к обороне. Дочь рядом с ним. Ратники занимают стены, волокут на них камни.
– Вспомним князя Александра! – говорит Павша бойцам. – Бил он шведов на Неве, мы побьем немцев под Псковом.
Монах Пелгусий, одетый ратником, уговаривает испуганных женщин, утешает беженцев.
– На Неве похуже было – и то наша взяла, – говорит он.
Твердиле медлить нельзя. Он накрывает расшитым полотенцем серебряное блюдо, ставит на него хлеб и соль и говорит своему приближенному Ананию:
– Беги через малые ворота к магистру… Скажи – сдам Псков, как уговорено было… Покажь дорогу!..
Потом он подходит к краю стены и говорит народу:
– Да что там зря толковать: никакой беды никому не будет! Шли бы себе по домам, люди добрые!
Ананий выходит за пределы города и попадает к немцам. Они связывают ему руки и, надев на шею петлю, сажают за седло. Он ведет колонну немцев к тем малым воротам, через которые выходил сам. Он стучит:
– Впустите в город холопов боярина Твердилы Ивановича!
– Не пускай гадов! – раздается за воротами голос монаха Пелгусия. – Не с добром пришли.
Но за воротами есть и люди Твердилы. Затевается рукопашная между сторожами ворот и твердилиными людьми. Ворота распахиваются. Рыцари на конях, со связанным Ананием, врываются в город, прокладывая себе дорогу мечами.
Аввакум кричит народу:
– Гляди, люди русские, на немецкую ласку!
Павша с группой пеших бойцов пытается задержать конных немцев, но напрасно. В одно мгновение люди его оттеснены и рассеяны, а его самого, еще живого, поднимают на остриях поднятых копий. Лавина рыцарей обрушивается на Псков.
Лавки торговых рядов уже разгромлены. Меха и шелк устилают улицы. Хлеб, мед, масло в разбитых бочках валяются всюду. Горят дома.
Патеры благословляют горящие здания, благословляют крики горящих в домах людей, складывают костры из икон. Рыцари и кнехты, нагруженные добычей, волокут за косы псковских женщин.
Немцы ворвались так быстро, что не весь город еще знает об этом. В покоях епископа тишина и порядок. Сидят заслуженные бояре и монахи, ждут на суд Твердилу. Он вбегает, распахивая и не закрывая двери, пьяный и веселый.
– Ну, вот я!.. – посмеиваясь, кричит он. – Хозяин города, хозяин вам всем, ехидны проклятые!.. Сдал я Псков, ну!..
Крики немцев слышны под окнами. В покои епископа, оглядывая их нелюбезно, входит магистр. Он говорит Твердиле:
– Слушай, русский, так города не сдают… Если ты мне и Новгород с таким боем сдавать будешь, повешу на первом суку. Понял?
Кнехты уже грабят покои епископа. Вскрывают сундуки с псковской казной. С площади слышен зов Аввакума:
– Вставай, народ русский!
На стенах псковского кремля распинают еще живого воеводу Павшу и других сторонников обороны. Твердило распоряжается их казнью. Он деятельно отправляет одних на стены, других на костры, сколачивает группы для принятия римского крещения и из сотен девушек, согнанных плетьми его людей, выбирает себе одну, двух, трех, четырех, пятерых наикрасивейших.
…Уже пируют кнехты в кружалах. Горят церкви. Иностранные купцы стоят у своих лавок, крича по-латыни.
…На площадь св. Троицы гонят бичами и копьями новые толпы уцелевших защитников Пскова – монахов в доспехах, воевод, ратных людей, женщин.
– Кайтесь! Кайтесь, неверные! Спасите души свои! – кричит худой и страшный монах, высоко поднимая над толпою длинный тонкий латинский крест. – Истинна лишь наша латинская вера!
– Быстро! Время не терпит! Крести! – торопят монаха рыцари.
Крещу вас истинною благодатью господней!
Умрете, но тем спасены будете!
Умрете, но тем спасены будете!
Умрете, но тем спасены будете!
гнусаво кричит он, осеняя крестом псковитян, падающих под мечами рыцарей.
– Пропала Русь! – плачет нищий Аввакум.
…Три латинских монаха бегут по улице, вырывая детей из рук родителей, осматривают их, щупают и, выбрав, толкают к подводе, на которой уже лежит внаброс с десяток ребят.
– К святому обращению, – говорит монах, отбирая ребенка у матери и подставляя к ее губам руку для поцелуя.
– Отдай! – безумствует мать. – Отдай, дьявол!
Копье сбивает ее с ног.
За подводой бегут матери, бабки, сестры отобранных ребятишек. Стон над улицей.
…А на площади Троицы еще убивают. Иных ребят мечами. Других распинают на крепостной стене. Третьим готовят костры.
– Кайтесь, неверные! Примите веру истинную, римскую! – неистовствует боярин Твердило.
– Пропала русская земля! Нет боле русской земли! – шепчут люди, вися на крестах. – Один Александр Ярославич может пόмочь дать, да нет его!
Воевода Павша говорит, умирая:
– Зовите всю Русь на пόмочь! Зовите князя Александра! Пелгусий, ступай зови его!
– Не годится мне бросать Пскова! С вами был и буду! – тихо отвечает ему Пелгусий.
– Ступай, Пелгусий! – говорит старый нищий, которого волокут на костер. – Велим тебе жить. Велим о нас сказать. Велим русское дело помнить!
– Очистить его душу огнем премудрым! – распоряжается монах.
– Вот верно слово! – подхватывает Твердило.
– Проверь огнем! – яростно говорит нищий. – И в огне то ж скажу – не будет по-вашему, не пойдет под немца русская земля, не бывать Руси под папою вашим, сволотой несчастным! А тебе, Твердило, быть тебе без семени и без племени! Не устоит земля на худых людях!
Его толкают на костер. Дым скрывает старика. Но из огня несется голос:
– Встань, народ русский! Встань, ударь!
2Уже поздняя осень. Грязно, пусто в бревенчатом Переяславле. Невеселая погода на Плещеевом озере. Пять человек тянут невод. Поют:
Реки да озера к Ново-городу,
А мхи да болота к Белу-озеру,
Да чисто поле ко Опскову,
Темны леса Смоленские,
Высоки горы Сорочинские,
Широки ворота Чигарицкие…
Поодаль, на берегу, кучка крестьян.
Среди них монах Пелгусий, прибывший из Пскова. Он рассказывает последние псковские и новгородские новости.
– Пропал Псков, не устоит и Новгород.
– Эх-ма, и что там, в Новгороде, теперь? – говорят рыбаки.
– Видать, нам придется в дело вступать, – замечает древний старик, вздыхая.
Мимо проезжает ордынский чиновник со свитой на конях. Русские люди низко им кланяются. Один рыбак не отдает поклона. И ордынец велит спросить, кто эти люди.
– Ким ды? Кто есть? – спрашивает монгол, подъезжая к веселым рыбарям.
– А кого ищешь, бачка? – озорно спрашивает юнец Савва.
Монгол хлещет Савву нагайкой… Бросив невод, подходит к монголу и берет за узду его коня высокий, статный рыбак.
– В дом входя, хозяев не бьют, – говорит он по-монгольски.
Твердый взгляд его останавливает монгола.
– Кто будешь?
– Князь здешний.
Ордынец удивленно взглядывает на Невского.
– Невский – прозвище твое?
– Да, – отвечает Невский.
– Ты бил шведов?
– Я.
– А тут чего делаешь?
– Рыбу ловлю.
– Что, другой работы нету?
– А чем эта плохая? Вот струги на озере начну скоро строить, торговать за морем будем… Верно, отец? – спрашивает он древнего старика, а тот степенно отвечает:
– А что ж, Ярославич? И поторгуем.
– Орда наша езжай, там работа много есть. – И добавляет по-татарски: – Наш язык хорошо знаешь?
– Знаю, – по-татарски и затем по-русски говорит Александр. – Мне и на Руси делов хватит.
Ордынец. Русь мы править будем.
Невский(усмехаясь). Что ж, поправьте, поучите, гости дорогие, наш народ горазд на ученье.
– Мы сколь хочешь будем учиться, – хитро говорит древний старик.
Баскак отъезжает.
– Тяжелый народ, сильный, – говорит старик, кивая вслед монголу. – Тяжеленько нам будет бить-то их.
– Есть охота? – весело спрашивает его Александр и добавляет серьезно: – Вот тут-то Новгород и нужен.
Дружинник говорит:
– Тако дело на Неве отхватили, слава на весь мир, а житьишко – собачий дыр.
– Пока с монголами не управимся, все так будет, – говорит Александр и запевает взволнованно, потому что поет о Руси:
Реки да озера к Ново-городу,
А мхи да болота к Белу озеру,
Да чисто поле ко Опскову,
Темны леса Смоленские,
Высоки горы Сорочинские,
Широки ворота Чигарицкие…—
и говорит: – Собери, Господин Великий Новгород, Русь округ себя – большую славу возьмешь!
3Новгород справляет пышный торг. Как в праздник, весел город. Шумят ряды. Купцы поют у своих прилавков. Там перс бьет в бубен, там индус играет тягучую песню на странной дудке, там варяжин поет, там швед выставил тройку певцов. Половчанин показывает дрессированного медведя. Хором поют поволжане-хлебовики. Веницейский купец в атласе играет на мандолине, поет серенаду.
Иноземные купцы, сидя в кружале, пьют эль. Шумно, весело, беспечно на ярмарке. Грудами лежат кожи, лисьи и собольи меха, мед, масло, зерно, плотничьи поделки. Богомазы торгуют иконами и тут же пишут их на удивление всем проходящим. Кузнецы куют кольчуги и, как портные, сняв мерку с покупателя, тут же изготовляют ему что надо.
У кольчужника Игната, разглядывая вещи, сидят безудельные князья Василько и Иванко.
– Чтой-то давно крови не было, – говорит Василько. – В Полоцк я ездил, крест целовал чудь побить, – не хотят. К Литве нанимался Полоцк бить, – и те прогнали.
– Слух был, немцы во Пскове, – замечает Иванко. – Тут Новгороду без сечи не быть.
– Добро бы, – говорит Василько. – Отощал я сильно!
Гончарник играет на звонких горшках, искусно постукивая по ним палочкой.
Ольга, купеческая дочка, идет от прилавка к прилавку – то выберет жемчужную нитку, то прикинет к себе шелку кусок. За нею, в толпе, идут двое новгородцев, Васька Буслай и Гаврило Олексич, богатыри новгородские. Их знают.
– На Неве-то с князем Александром… Они самые, – говорит князь Иванко. – Васька топором рубил корабли, Гаврило шатер Биргера сломал…
Ольга подходит к лабазу поволжского купца. На лабазе вывеска:
«ИВАН ДАНИЛЫЧ САДКО ИЗ ПЕРСИЯНСКИХ ЗЕМЕЛЬ ПРИБЫЛ»
Садко кричит богатырям:
– Василий! Гаврило! Прошу милости к старому дружку! Кольчужки индийские… Мечики востренькие, сарацинские… копьишки татарские!
– Отвоевались! – машет рукой Буслай. – О другом нынче дума-то.
К прилавку приближается Ольга. Садко шепчет ей:
– Уж и до чего хороши девицы новгородские! До чего светлы, батюшки!.. Вот имею шали кашемирские. Никому другому б не носить!
Ольга молча выбирает товар.
Буслай продолжает:
– Отвоевались! Славу получили, надо о себе подумать!
Гаврило, подмигивая, говорит купцу Садко:
– Васька-то жениться собирается, слышал?
Садко. А кому ж ты завещал купцов уродовать, на мосты кого поставишь в кулачье биться? А и ноги-то новгородцам кто ж ломать будет?
Ольга искоса поглядывает на Буслая, улыбается.
Буслай. Ай, и надоела ж мне поножовщина! День дерусь, два в тоске лежу. Хотел на Волгу податься, поиграть топориком, да опять тоска взяла.
Гаврило. Ты б в монахи шел.
Буслай. Дело я задумал сердечное. Не выйдет по-моему – и впрямь в монастырь запрусь.
Говоря, он тоже поглядывает на Ольгу и машинально перебирает кольчуги, мечи, ножи, налокотники, железные палицы с шипами. Все это интересует его, хоть он и говорит, что потерял интерес к драке.
– А ну, дай-ка мне эту палочку! – оживленно говорит он, потрясая в руках громадной палицей.
– Ты что, ею богу будешь молиться? – смеется купец.
– На медведя собираюсь, тоска душит,
В это время Ольга отходит от прилавка, и Гаврило Олексич преграждает ей путь.
– Ольга Ярославна, прикажи сватов к батюшке твоему засылать, – говорит он тихо.
Буслай слышит это и тоже подходит.
– Уж кому засылать, так мне, – говорит он.
Гаврило. Пусть сама знак подаст, пусть ее сердце выберет. Дай знак, Ярославна, кому из нас сватов засылать, кому с тобой в счастье жить.
Ольга. Простите, люди добрые, не знаю, о чем речь ведете.
Буслай (запальчиво). Ну, как так – не знаешь… Говори, за кого пойдешь. Выбирай из двоих любого. Хочешь высокого да веселого – мне кивни. Желательно постепенней да поскучней – поклонись Гавриле.
Гаврило. Хочешь битой быть – поклонись Буслаю. Хочешь хозяйкой быть – я тебе муж. Имя доброе, а рост хоть и невелик, да голова зато – не пожалуешься.
Ольга. Не знаю, что и сказать вам. Оба вы хороши. Дайте срок, скажу слово.
Поклонилась им и пошла.
Вдруг заволновалась площадь – и затихла. Народ повалил от торговых рядов к Волхову. Прибыли первые беженцы из Пскова. На подводах стонут раненые. Над трупами умерших плачут жены.
На подводу поднялась высокая, статная псковитянка, дочь воеводы Павши.
– Господин Великий Новгород! – крикнула она. – Пришли к тебе, старшему, приюти голодных. Нет больше Пскова! Пожег немец нас!
Шум. Возбуждение. Расспросы. Рассказы.
Над толпой новгородцев поднимается монах в грязной разорванной рясе – Пелгусий.
– Братья новгородские! – кричит он. – Помните дело на Неве?
– Помним! – отвечает площадь.
– Помните, был я начальником стражи, первый принес князю Александру весть о шведах?
– Помним, помним!
– Опять привел бог быть вестником горя! И пусть, как в тот раз, обернется горе радостью. Немец, братья новгородцы, взял Псков, идет на вас! Бросай торг, Новгород, посылай в Переяславль за князем Александром. Без него быть нам битыми как пить дать!
– Погоди, чего зря шум? – расталкивая толпу, подходит к монаху посадник. – Чего людей морочишь?
– С немцем у нас мир записан. Верно, Господин Новгород?
– Верно! Верно!
– Мало чего – Псков взяли! Не должно того быть. А и вышло – откупимся. Не впервой. Нам, брат, война ни к чему. У нас ныне товару девать некуда. – Он показывает на торговые склады и пристани. – Все причалы завалены, все лари забиты.
– Русскую землю на товар меняешь? – кричит псковитянка.
– Да стой ты, какая тебе русская земля? Где ты ее видала? Каждый сам за себя стоит. Где спать легли, там и родина.
Пелгусий. Немец далеко зашагал, ему Пскова мало. Звать Александра, вот и все! Вам, старшим, все едино, кто над вами, вы ото всех откупитесь, а младшим людям под немца итти смыслу нет.
– Верно, верно! – кричит беглый князь Иванко. – И нечего Александра ждать. Собраться живо да ударить на немца! Хоть меня выберите – я поведу. В делах бывал не таковских.
Посадник. Не быть тебе, князь Иванко, в челе Новгорода. Тебе одна забота – деньгу наскрести, славы добыть…
Василько. За святую Софью грудью встанем! Не дадим!
Посадник. У тебя грудь медная (показывает на кольчугу Василька), а у меня серебряна (показывает деньгу). О серебро и меч тупится.
Голоса: Звать Александра!..
– Не хотим твоего Александра!..
Пелгусий. Как погонит немец русских людей да промеж немцев и Ордою как зажмемся мы, – вот тогда попляшешь.
Садко. Откупимся! Чего каркать! Не купецкое дело на мечах сечься!
Голоса: Давай Александра!..
– Откупимся и без его!
На торгу смятение. Купцы запирают лавки.
На пристани Иван Данилович Садко грузит свой струг, поднимает паруса.
– И окаянный же город! – говорит он соседу-персу. – Сроду не было в нем спокойствия.
– Весели город, красива город, – говорит перс, спокойно глядя на побоище, но и его приказчики тоже готовят струг к отходу.
Венецианец говорит шведу по-латыни:
– Надо посылать в Псков, к магистру, людей от нас, просить охранную грамоту…
Но люди от магистра уже и сами здесь. Тот приближенный боярина Твердилы, Ананий, что вводил немцев во Псков, шныряет в толпе, ведет разговор.
– Никакая сила их не возьмет! – говорит он опасливо. С ним два чужеземца, одетых купцами, но видно, что это рыцари. Они ходят как в латах – деревянной походкой.
