Текст книги "Собрание сочинений. Том 4"
Автор книги: Петр Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Старик разъярен.
– Нет, нет, из овцы пастух не выйдет! – кричит он женщинам. – Кто вас позвал?.. Вон!.. Лица еще открыли, ящерицы!
Застигнутые врасплох, те разбегаются. Ищут свои чачваны. Женщины в панике, не знают, что делать.
– Фатьма, куда ты дела чачваны?
А тут уже подбегают соседи. Что, в чем дело? Спешат фотографы.
– Опоздали, нет? Кого снимать?
Группа женщин, потерявших свои паранджи.
Старик беснуется перед ними, размахивая чистым бельем, которое тоже уже в грязи.
– Лица свои позору открыли, ящерицы!..
Одна из них, пожилая, выхватывает из рук старика белье. Это его жена.
– Старый осел!.. В чачване только спать с тобой хорошо. А в чачване кто работает? Вот на вас их наденем!
Та молодая, что вечером все хотела погулять на канале, поддерживает старуху:
– Мы свои чачваны вам принесли. Работаете хуже старух. В хвосте идете!
Перед этой группой уже выстраиваются фотографы. Репортеры интервьюируют Фатьму. Ома быстро отвечает:
– Да. Это их жены и дочери. Пришли на помощь. Да. Сняли чачваны. Конечно, сознательно.
– И они бросили чачваны мужчинам в лицо… так? – досказывает репортер. – Ну, ясно. Вроде оскорбления. Так.
– Нет, они не могли бросить, – возражает Фатьма.
– Ясно, ясно. Это фигурально надо понимать…
– …потому что чачванов нет, – доказывает Фатьма.
– То есть, как нет?
– Чачваны я зарыла в яму.
– Мгм… Так! Ну, значит, бросайте сейчас! Внимание! Где чачваны?..
Женщины – в знак позора отстающим – бросают им чачваны в лицо.
Фатьма кидается к яме, в которую она ночью зарыла чачваны. Но яма полна водой. Событие принимает комедийный характер. Все хохочут.
Ризаев кричит:
– Женщины столько воды напустили – прямо динамо.
Юсуф, давно наблюдавший эту сцену с высокого борта канала, сбегает вниз, на мокрое и грязное дно.
– Ямы! Ямы! – кричит он. – Ройте ямы-колодцы!
– Что он, с ума сошел?
– Ройте ямы! Вода в них уйдет!..
Он берется за лопату. За ним – Фатьма. Потом еще кто-то. Мужчины, женщины, все воодушевленно вступают в строй.
Вода действительно собирается в ямы.
– Ты почему вчера не пришла? – спрашивает Юсуф у Фатьмы.
– А ты?
– Занят был.
– Я тоже.
Павел Иванович вскакивает в ковш экскаватора, висящий над трассой. Ковш ходит над работающими. Вода убывает.
– Замечательно! Кто придумал? – кричит из ковша Павел Иванович.
– Он! Он! – показывают все на Юсуфа, а Юсуф, отнекиваясь, ищет Фатьму, но та исчезла.
А тут подбегает девушка-прораб.
– Он! Он! – кричит она. – Триста процентов. Прямо вездеход какой-то! Во время обеденного отдыха триста процентов сделал!
Слепец с женой вместе со всеми приветствуют Юсуфа. Здесь все личное быстро забывается, сливается с общим.
Старик вылезает из канала. Учитель помогает ему.
– Короткая речь – украшение мира, – искренно говорит старик. – Потому одно говорю: спасибо тебе… Чистую рубаху послал. Да не пригодилась.
Поняв слова старика, как иронию, отвечает учитель:
– Простите, отец, не мог я сходить по вашему делу…
Старик разводит руками:
– Как говорится, если луна на моей стороне, на что мне звезды? Если рубаха может сама придти – я думаю, и канал сам построится.
Юсуфа, и старика в калошах, и девушку без чачвана, как триумфаторов, несут к театру.
– Где? Где? Где она?
Героев дня ведут на сцену и усаживают на краю ее, чтобы все могли видеть и любоваться ими.
Фатьма уже начала петь и принуждена замолчать – так кричат все, хлопают в ладоши и потрясают кетменями.
Анна Матвеевна бежит к сцене вся в слезах. Врывается на сцену. Проталкивается к Фатьме.
– Я так и знала, – кричит она. – Так и знала. Какой успех, Фомушка!
Фатьма, ласкаясь к ней, говорит:
– Нет, ты не знала, не могла знать. Это я знала, потому что люблю его.
– Что знала? – недоумевая, переспрашивает Анна Матвеевна. – Это кому хлопа ют-то?
– Ему!
– То есть кому это «ему»?
– Вот ему.
Фатьма подталкивает ее к Юсуфу.
– Хорош!.. Хорош!.. Успех у девушки перебивает! Вот тебе и жених!.. – И Фатьмё: – Ну, иди за него, иди… Что тебе в театре делать? Он у тебя артист. Что ж! Твое дело.
Фатьма танцует, почти касаясь платьем колен Юсуфа, сидящего на сцене рядом со стариком в калошах и девушкой, снявшей чачван.
– Фатьма, – шепчет Юсуф, – поговорить надо…
– Да, – отвечает та одними губами.
– Один на один, – продолжает Юсуф.
– Где? – спрашивает Фатьма.
– Один на один не выйдет… – вмешивается старик. – Подумают, бригада. Карточки с вас начнут снимать…
– А к нам в колхоз? – спрашивает девушка без чачвана.
– Э-э, далеко, кубометр – туда, кубометр – обратно… Убыток! – шепчет старик, потом вспоминает: – Хотя моя рубаха сама пришла… – качает головой. – Э-э, в дорожном вагоне можно. Завтра взрыв будет – там никого нет.
– Где? – танцуя и глядя на публику, спрашивает Фатьма.
– В вагоне, в вагоне, – шепчут ей все трое.
Она не понимает.
Старик, не вытерпев, вскакивает, показывает пальцем, словно нашел кого-то в публике.
– Вон вагон стоит на дороге! Открой глаза!..
Вагон, какие бывают в дорожных отрядах, одиноко стоит в поле. Конный милиционер объезжает опасную зону, заглядывает в оставленные, безлюдные шалаши. Всюду пусто. В вагон он не заглядывает. Ясно и так, что там никого нет.
Он машет флагом. Чисто, мол! И на далеком холме принимают его сигнал.
– Зона очищена! Через четверть часа включайте! – говорит Павел Иванович.
А в одиноком вагоне разговаривают Юсуф и Фатьма.
– Как большая вода, ты бежишь – где мне догнать тебя! – говорит Юсуф. – В кишлак как я тебя возьму? Театра у нас нет. Где петь, плясать будешь?
– Ты перегнал меня давно. Теперь я за тобой бегу, догнать не в силах.
Они слышат сигнальные карнаи. Глядят в окно. Юсуф бледнеет.
– Скорей, Фатьма!.. Бежим!
– Опять бежать! Только бежим и бежим.
– Скорей!
За дальним холмом поднимается низкая туча взрыва, грохот – вагон подпрыгивает.
Они бегут, взявшись за руки.
Павел Иванович, нахлобучив на глаза шлем, говорит Османову:
– Ну, нельзя же так, товарищ Османов… И работа, и любовь, и танцы, и все в одно время… Отставить взрыв…
Колхозники встречают влюбленных веселым свистом:
– Хорманг! Не уставайте!
– Это дело надо было нам отложить! – сконфуженно говорит Фатьма.
– Отложить ничего нельзя, – отвечает Юсуф. – То отложить, другое отложить. Целый склад надо иметь.
– Какие-то сумасшедшие люди пошли, – бурчит Павел Иванович. – Я теперь не могу разрешить взрыв. Может, там под каждым камнем по паре влюбленных…
Юсуф и Фатьма, скрываясь от насмешек, вбегают на неготовую дамбу, обшитую досками. Несколько колхозников вяло утрамбовывают бетон ручными «бабами». Рядом, на берегу канала, стоит отведенный с места взрыва скот.
Взрыв!
Юсуф и Фатьма взбегают на дамбу. В этот момент с другой стороны (к дамбе стремится стадо.
Басмач с ишаном подгоняют его к борту канала.
Взрыв!
Басмач кричит ишану:
– Хамдам большое дело задумал! – и кивает головой в сторону взрыва. – Надо поддержать! Гони скот на дамбу!
Коровы вбегают на вязкий цемент и норовят обратно. Басмач подгоняет их, они – вперед. Но впереди, сбросив с себя халат, на их пути встает Юсуф. Он машет халатом перед их глазами. Коровы – назад.
Колхозники, утрамбовывавшие бетон, помогают Юсуфу.
Но басмач с ишаном тоже не дремлют. Они поджигают траву. Стадо мечется на дамбе туда-сюда.
Подлетевший Павел Иванович, по грязному лицу которого видно, что он снесет сейчас с лица земли все живое, на мгновение замирает. Потом кричит басмачу:
– Так, так! Давай! Давай!
Кричит Юсуфу:
– Давай! Давай! Еще! Замечательно!
Басмач:
– Инженер тоже наш. Я сразу угадал. Большое дело будет.
С холма, откуда Османов наблюдает за взрывом, не ясно, что происходит на дамбе.
– Авария! – разносится слух, и все, кто был на холме, спешат к дамбе.
Стадо так утрамбовало бетон, что уровень бетона теперь ниже берега. Стадо, как в ящике.
– Замечательный народ! – говорит Павел Иванович подошедшему Османову. – Все – сразу.
Он забыл, что только что говорил другое.
– Молодцы! Изобретатели превосходные! С ними не пропадешь!
В это время Хамдам, проходя мимо с мотками бикфордова шнура, сталкивается с басмачом и ишаном.
– Хамдам! Узнаешь? – спрашивает его басмач.
Хамдам, вглядевшись в басмача, утвердительно кивает головой.
– Ты от кого работаешь? – тихо спрашивает басмач у Хамдама.
– А ты?
– Я от Англии, – шепчет тот, кивая и на ишана.
– А я от ГПУ, – коротко отвечает Хамдам, беря басмача за ворот халата. – Взрывпром НКВД! Слыхал?
И тут впервые мы видим на халате Хамдама медаль.
Канал во многих местах готов. Уже возведены мосты, виадуки, плотины.
Османов и Павел Иванович подъезжают к развалинам Хусая, к остаткам древнего арыка. Здесь когда-то топили Тохтасына. Здесь его сын Осман спасал отца, зажимая рукой рассеченную грудь.
Экскаватор вгрызается в старую землю. Ковш поднимает вместе с землей гнилые бревна, камни в полуистлевших корзинах, человеческие скелеты, связанные проволокой по нескольку штук вместе.
– Что это?.. Подождите, подождите!.. – и Павел Иванович останавливает экскаватор. Отирая лицо платком, он растерянно говорит Османову:
– Лет сорок тому назад здесь произошло ужасное событие. Вы должны были о нем слышать. Вы ведь из Хусая…
– Да.
– Делили воду… Это было мое первое знакомство с водой в быту…
– Да. Вы стояли вот там, – говорит Османов.
– Что? – Глазами, омертвевшими от ужаса, глядит Павел Иванович на Османова.
– Вы стояли вот там, – повторяет Османов. – А я прыгнул в воду спасать отца… здесь вот…
– Кто вы? Боже мой, кто вы?..
– Я сын одного из этих Тохтасынов…
Павел Иванович закрывает глаза.
– Жизнь наша прошла для того, чтобы снова вернуться к началу, но пришла иной, удивительной, – говорит Османов.
– Мы с вами вернулись к сухим костям, чтобы успокоить их водою счастья. Наша с вами вода влилась в историю.
Расстроенный воспоминаниями, расстегивает Османов низкий ворот своей украинской рубашки и открывает грудь, исполосованную глубокими шрамами.
Павел Иванович узнает в Османове маленького Османа.
– Так вот когда мы с вами встретились, друг мой, – говорит он.
– Мы с вами и не расставались, профессор! Каждый по-своему искали мы дорогу к молодости, которая была бы другой, чем наша… Опустите ковш! Бережно положите кости мучеников!.. Здесь мы построим памятник борцам за народную воду, борцам, мученикам и жертвам ее!
Османов берет Павла Ивановича под руку, и они идут, как братья, смахивая пальцами слезы со щек.
– Ту воду никак нельзя было и поделить теми старыми средствами, – говорит Павел Иванович.
– Да. Нельзя. Мы построили социализм и вернулись с вами на места ужаса, чтобы по-своему закончить то, что не могла закончить их жизнь.
– Слушайте, Османов! Я гораздо старше вас – и старше, и наивнее, и в общем так далее… Но раз возвращаемся к молодости – надо к ней возвращаться всем своим существом… Понимаете вы меня?
– Я чувствую вас.
– Ну, и что скажете?
– Вам давно-давно пора стать коммунистом.
– Давно-давно – не значит ли это, что уже поздно?
– Если в нашем распоряжении хотя бы один только день жизни – мы обязаны и этот день прожить всей душой!..
Павел Иванович входит в свою палатку.
Анна Матвеевна плачет, сидя на походной кровати.
– Что, и у вас какие-нибудь воспоминания? – хмуро спрашивает ее Павел Иванович.
Та отмахивается.
– Хоть в партийном порядке дело рассматривай! – говорит она со вздохом.
– Это о ком же?
– Да об Юсуфе этом. Шалава, истинный бог, шалава!.. Голодранцем был, так Фомушку только и смущал, только к себе и сманивал. Вывели человека в люди, так теперь – ах, извиняюсь, жить негде.
– Это любовь, Анна Матвеевна! – говорит вошедшая в палатку народная артистка Халима Насырова.
– Оставьте, пожалуйста. Откуда это видно? – недружелюбно спрашивает ее Анна Матвеевна. – В наше время…
– В ваше время вы вот девушкой и остались, – говорит Павел Иванович.
– Им сейчас делать нечего – вот они и любить разучились. Это такие люди – будет аврал, шторм, прорыв, катастрофа, они тут и устроятся. Любят, чтобы у них все сразу, все вместе, то и другое. Жалко, нигде прорыва нет, чтоб их послать!.. Там бы все и устроилось…
– Нет, все-таки некрасиво вышло. Разговоров не оберешься, а толку нет, – не соглашается Анна Матвеевна.
– У кого нету, у кого есть, – и в палатку входит Ризаев, здороваясь со всеми.
– Профессор-ака, аукцион хотим маленький делать завтра.
– Какой аукцион?.. И что это вы все слова перепутали?.. Аукцион?
– Ну, торги называется… Фатьму продавать надо…
– Какую Фатьму продавать? – встает Анна Матвеевна.
– Подожди, подожди… Я по-другому скажу – Юсуфа покупать будем. Аукцион! Кто больше даст – тот к себе забирает. Жить им негде, дома нет, кишлака нет, сада нет. Такой работник! О! – и он выставляет большой палец. – Иначе, как торги, не выходит!
На участке колхоза «Руки прочь» доделывают последние метры. Председатель колхоза ободряет народ:
– Кто первый закончит, тому, говорят, артистку выдадут. Такой разговор сегодня был.
– А моя старуха кому пойдет? – едко спрашивает старик.
– Э-э, не лично, не лично!.. Колхозу дают, отец!
– Я всегда говорил: с этой водой одна забота, – тихо шепчет старик соседу. – Артистку дают, думаешь, зачем?.. Чтобы ей театр построить. А театр зачем?.. Чтобы там концерты давать, кто отстал или там что-нибудь еще… Покою от этого не будет.
Вдруг он роняет кетмень, сердится.
– Что с тобой?
– Сердце зовет лечь.
– Ты! Зря отпустивший бороду! – бежит к нему председатель. – Цифру ломаешь!
Старик машет рукой.
– Ну вас! Им тоже надо дать немножко работы, – кивает на санитаров. – Их цифра совсем в хвосте стоит.
– Ты человек, преисполненный большой хитрости! – говорит ему председатель. – Если больной, зачем пошел?
– Красиво поешь, а песни нет, – отвечает старик. – Если из-за одной артистки театр строить, может из-за одного меня больницу построят. Кто знает?..
И вот собирается пышный народный той. Расчищена огромная поляна. Врыты столбы вокруг нее. На столбы поднимают свернутые ватные халаты, смочив их керосином. Это освещение. «Администратор» тоя – Ризаев – верхом на коне распределяет места по кругу.
Длинным шестом указывает он места колхозов.
Первые ряды ложатся, вторые сидят на корточках, третьи – на ящиках, четвертые стоят, пятые и дальше – на автомобилях и арбах.
Амфитеатр из человеческих голов.
Собираются карнаиры, певцы, дойриеты (играющие на бубнах).
Публика возбуждена.
Тихий радостный вечер Узбекистана нежно переходит в сумерки цвета красного вина, слегка разбавленного водою.
Идут повара и поварихи с мисками. Над ними плакат:
«Шурпа колхоза Молотова».
Несут блюдо с пловом. Мальчуган гордо поднял плакат:
«Плов колхоза 1 Мая».
Бежит, ощетинившись железными шампурами, вереница людей, ведомая флагом:
«Шашлык колхоза Красная заря».
Участники пира усаживаются в круг.
– Легче два канала сделать, чем такой той организовать, – ворчит старик в новых калошах, гордо прицепивший листок бумаги с надписью «История болезни». Он ни за что не хочет, чтобы его обвинили в мнимой болезни.
Добрых двадцать тысяч составили круг, вспыхнули халаты на столбах, и вот на круг выбегает в старинном малиновом хорезмском костюме, похожая на сказочную птицу, Тамара Ханум.
Дойры взлетают вверх в руках музыкантов. Быстрые тонкие руки их как бы ловят готовый звук в воздухе и подбрасывают его на бубнах.
– Это Тамара Ханум, – кто-то говорит старому щеголю в калошах.
– Что я, слепой? – недовольно огрызается старик.
Молодые ребята, сидящие в первом ряду, снимают с халатов шелковые пояса (а у них поясов по пять) и расстилают их перед собою. Каждый хочет, чтобы она сплясала на его платке – в этом много славы.
Юноши распахивают халаты и бьют ладонями в сердце. Словно рассекая грудь, протягивают они к танцовщице руки, как бы держа в них живое биение страсти.
– Не уменьшайся! Будь нашей! – звонко кричат они.
…Выходит в круг соловей Азии – Халима Насырова. Она еще не начала петь. Она ищет кого-то.
– Это сама Халима, – говорят старику в калошах.
– Что я, глухой? – отзывается он.
И она начинает. Нет для узбека большей радости, чем слушать бегущую воду, но Халима – как сказочная река. Она поет хрустальным голосом воды.
Опять снимают юноши пояса, и уже весь круг покрыт шелком.
Тот, на чей платок ступит она, от радости и почета не знает, куда себя девать.
Но Халима глядит на Юсуфа.
И она хочет почтить его песней на его платке… Она, она поет Юсуфу:
Где ты, где ты, мой милый?
Выйди ко мне, я жду!
Слышишь ли голос песни,
Голос любви моей!
Сойдутся ли дороги наши,
Увидим ли мы вновь друг друга,
И запоет ли когда-нибудь арычок
На нашем с тобой дворе?
Юсуф медленно развязывает свой платок.
Медленно развязывает он шелковый платок-пояс, как бы раздумывая, бросить его в круг или нет.
Бросает. Но Халима не спешит ступить на него. Она медленно приближается к платку, вся поглощенная песней.
И тогда, как пламя на ветру, выносится в круг маленькая хрупкая Фатьма и, споря с голосом Халимы, словно отбирая у нее свою песню, спешит к платку. Халима, стороной обходя платок Юсуфа, приглашает Фатьму ступить на него.
Радостно Фатьма ступает на платок. И тогда Халима зовет глазами Юсуфа. Немногие понимают, в чем дело.
Он выходит. Смолкают и Халима и Фатьма. И глаза добрых десяти тысяч сковывают Юсуфа.
Халима говорит:
– Два человека искали друг друга. Вот они. И нас сегодня на праздник позвали. Пусть наш той их свадьбой будет!
– Жениться не можем, – твердо говорит Юсуф. – Не выходит. Я – колхозник, живу в кишлаке, она – артистка, в город хочет…
– Что ты в своем городе имеешь? – кричат люди Фатьме. – Сто рублей дают, подумаешь, какое дело!
Фатьма пробует оправдаться, но голос ее не слышен.
– На ней жениться – театр открывать надо… – продолжает Юсуф.
– Вот иди к нам в колхоз, – кричит Ризаев. – Построим тебе театр!
– Пока он выстроит, седая станешь, – перебивает председатель колхоза имени Буденного. – Иди к нам, ансамбль готовый. Петь, танцевать, пожалуйста. Трудодни хорошие.
Задумавшегося председателя колхоза имени Калинина теребит за руку старик в фетровой шляпе.
– Председатель, опять лицо свое уронить можем! Слышишь, Ризаев театр дает!
– Кому, отец, кому?
– Кому – не знаю, но дает…
И председатель «Буденного», не входя в сущность дела, кричит оглушительно:
– Эй, эй, зубного доктора даю, кино даю… Что?
Над его ошибкой смеются.
Какие-то доброхоты из Хусая подбегают к Юсуфу:
– Бери ее силой, наш колхоз убытки покроет.
И отвечает Юсуф:
– Наш колхоз маленький, своего театра, конечно, нет…
– Юсуф, я и без театра согласна…
– Певица есть. Песня есть. Театр, я думаю, везде найдете, – говорит Османов. – Все стали, как одна семья. Песни петь – у «Молотова» можно, танцевать – у «Буденного». Места не хватит – в степь выйдет. Наш арык через всю страну, как через одну усадьбу, бежит.
И Юсуф берет Фатьму за руку под крики и аплодисменты.
Старик в фетровой шляпе ядовито говорит своему председателю:
– Зубного доктора назад возьми, кровать для ребенка провозгласи. Сын у них родится – шефство над ним возьмем. Скажи скорей!
Но Ахмед Ризаев не дает никому выдвинуться.
Он говорит:
– Наш колхоз свое слово любит. Сказал театр – значит, театр. Сделаем у себя театр, одной певицы все равно мало…
Тут вступает председатель колхоза имени Калинина:
– Сыну, который родится, кровать даю!
– Две! – принимает вызов Ризаев. – Шелковое одеяло тоже даем! – и он выходит на круг. – Игрушки даем! Я свое лицо не могу уронить!
Но тут берет слово Османов:
– Братья! Сон отцов и дедов наших стал жизнью! Завтра пустим воду! И пусть самый быстрый конь сообщит таджикам, чтобы готовились у себя принять воду. Чей конь первый придет, тому колхозу и театр строить, в том колхозе и молодым жить.
Начинается пир.
Рассвет. Отовсюду спешат люди на пуск воды. Река шумит стремительным валом.
У плотины, на дне канала, стоят древние старики и старухи, женщины с детьми. Среди них Юсуф.
Вздымая пыль на дне сухого канала, вода падает расплавленной массой. Первый всплеск капель покрывает Османова и Павла Ивановича.
– Ортаг богамыз! Будем друзьями! – кричит он.
Вода примеривается к движению и как бы вынюхивает канал. Вот она даже как будто остановилась на одно мгновение.
Тогда старик в калошах с размаха прыгает в канал и посохом ведет осторожный, дымящийся пылью поток первой робкой воды.
А на бортах канала – люди. Они поют и пляшут.
Свершая обряд, пришедший из глубины веков, бросают в воду того, кто строил, – Павла Ивановича.
Выскочив из воды, он кричит:
– Не я! Не я!
Анна Матвеевна наспех вынимает из походной сумки сухой полотняный костюм, машет рукой:
– Он, голубчик! Он!
– Не я! Османов! – продолжает Павел Иванович.
Бросают Османова.
Вода бежит смелее. Меняются пейзажи.
– Не я ее строил! – говорит Османов. – Народ? От имени его – Сталин!
И окунают в воду портрет Сталина.
– Да будут сердца его и наши, как капля с каплей в одном потоке!
Пробегая по маленьким арычкам, ниспадая тут и там крохотными водопадами, наполняя сухие хаузы, пробирается новая вода на поля.
Скачут делегаты от туркменов на темных конях и в черных высоких тельпеках…
Подъезжают казахи в лисьих шапках…
Киргизы в белых войлочных шляпах с темными загнутыми полями всматриваются вдаль…
Таджики, с лицами библейских пророков, расстилают на сухом ложе канала, перед лентой, ковры для знатной гостьи – воды.
Сейчас она должна подойти, и навстречу ей выходит подросток с орденом на груди. Руки его дрожат.
А гости все подъезжают.
Едут джемшиды…
Едут белуджи в белых чалмах, в белых костюмах…
Спешат дунгане…
Строем стоят части Красной Армии с оркестрами.
По степи, рядом с каналом, не в силах опередить воду, разыгралась байга – всадники на конях отбивают друг у друга барана. Кто отобьет – тому быть вестником о воде. А Юсуф с Фатьмой, не глядя на байгу, едут вдвоем на коне – по дну канала.
– Смотри, какой арык запел на нашем дворе, – обведя рукой горизонт, говорит Юсуф.
Они первые подлетают к ленте на рубеже таджикской земли.
Удар литавр. Гортанный зов фанфар.
Мальчик-таджик рассекает ленту – и вода, пенясь и играя, заливает ковер и фрукты, а потом, подняв их со дна на поверхность, весело гонит куда-то на юг, на юг, в чьи-то новые руки.
– Пусть дорога нашей воды будет для всех дорогой счастья! – говорит Юсуф.
Подскакивают отставшие конные.
– Опять он впереди! – говорят про Юсуфа
– Посмотрим, где теперь жить будет! – ядовито замечает Османов.
– Всех зовите на этот путь! Пусть и в Иране, и в Индии, всюду берут народы воду у ханов и беков, кулаков и ишанов – и никто не победит народ. Чья вода – тот и хозяин! – говорит седой таджик.
– Хорманг! Не уставай, вода! Иди далеко! – кричит Фатьма.
– А мы впереди ее свой дом поставим, вода нас знает. К нам пойдет! – в лад ее мыслям отвечает Юсуф.
1940–1941
