Текст книги "Собрание сочинений. Том 4"
Автор книги: Петр Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
Рыбари в Переяславле вытащили невод, чинят его и поют. Руки Александра неспокойны, он рвет снасть.
– Это тебе, Александр Ярославич, не шведов бить – работа тонкая, – говорит один из дружинников под общий смех.
Открывается окно небогатого княжеского терема в Переяславле.
– Сань! Сань! – кричит княгиня. – С Новгорода к тебе. Иди-ко!
Дружинник Михалко скидывает с себя новые сапоги:
– На, мои надень. Фряжеского шитья все-таки.
Александр, смеясь, отказывается.
– Сапогами Новгород не удивишь, – говорит он, идя к терему. Крестьяне стеной придвигаются к нему.
– Ну, слышь, Ярославич, – берет его за мантилью древний старик, – держись крепко! Небось, за тобой прибыли?.. Ты, значит, берегись… понял?
– Ты за всех ответчик! – бросает вслед молодой крестьянин Никита.
В чистой горнице сидят новгородские послы с архиепископом. В углу, у киота, стяг Невского, на бревенчатых стенах оружие: мечи, кольчуги, забрала.
Князь входит. Послы встают и кланяются до земли. Лицо Александра весело.
– Здравствуй, князь! – говорят послы. – Челом пришли бить.
– Добрым гостям всегда рады. Опять чего-нибудь не поделили у себя в Новгороде, сутяжники?
Среди послов Гаврило Олексич. Он говорит:
– Здорово, Александр Ярославич! Забыл, вижу, старых дружков! Неву-то помнишь? Гаврилу помнишь?
– А-а, Олексич! – смущается Александр. – Да и верно, подзабывать стал. Махнул я рукой на вас, не живать мне, видно, с вами.
– За тем и пришли, князь, – говорит владыко. – Беда у нас. Немец Псков пожег, на нас готовится. Просим тебя на стол.
Гаврило. Какая тут тебе жизнь? Гляди-ко, как смерд живешь. Княгиня по воду сама бегает, щи варит. Уж тебя ли Новгород не утешит, не обласкает?
Александр ходит по комнате, думает.
Тяжелы вы, новгородцы. Трудно с вами Русь править. За себя молельщики.
Владыко. Приходи, князь, спасай нас. Спасешь – твой будет Новгород навеки.
Александр. Краснобаи вы! За Русь боли нет. За себя только ответчики. Чем немцев бить хотите? Я их бил рукою новгородской, да суздальская была в припасе, да головой кумекал владимирской, да ноги меня держали переяславльские… А вы одной деньгой драться мастера, господа новгородцы.
Гаврило Олексич. Нет, теперь Новгород не узнаешь, князь. Рядились долго, но зато уж одной стеной стоим теперь за тебя.
5На мосту через Волхов идет бой между сторонами Новгорода.
Меньшие – народ простой, ремесленники и крестьяне – за призыв Александра, большие – купцы – за сговор с немцами.
– Ни тебе пожить, – кричит Буслай, сторонник мира, раздавая удары, – ни тебе отдохнуть! (Валит Пелгусия наземь.) Ни тебе семью завести! (С размаху бьет кулаком Садко.)… Седьмой раз сватаюсь… Уж кого только не били, а конца не видать!
Среди дерущихся видно несколько женщин. Псковитянка, воеводиха, скинув наземь душегрейку, закачав юбку и засучив рукава сорочки, бьется, как мужчина.
Ананий, лазутчик Твердилы, вертится на народе.
– Не пойдем на рать! – кричит он. – Сирот плодить?
Монах Пелгусий схватился с Буслаем. Тот рванул рясу, из-под нее блеснула кольчуга; тогда монах перехватил руку Буслая и толкнул его с моста в Волхов.
Князья Иванко и Василько хоть сами не бьются, но поддают жару со стороны.
– На бой! На бой! – орут они. – На немца! А дружине нашей весь полон, все добро пойдет. Кто пеший, тот на коне вернется. Кто драный да латаный, в атлас нарядится.
Но вот меньшие стали одолевать бόльших. Псковитянка (она среди меньших) нагоняет только что вылезшего из воды Буслая и снова толкает его в воду.
– О господи, вот девка-то! – в восторге лепечет он и падает в воду с блаженной улыбкой.
Персы на стругах смеются. Загадочно глядят индусы.
– Звать Александра! – кричит одна сторона.
– Договоримся с немцами! – кричит другая.
Побитые горожане ведут к мосту мать Буслая, Амелфу Тимофеевну.
– Усмири твоего Ваську, Амелфа Тимофеевна, – говорят они, повязанные полотенцами, хромоногие. – Вчистую же всех перебьет!
– У-у, оголец! – мрачно кричит она сыну, грозя палкой. – Поди, уши-то выдеру! – и она заносит руки над сыном.
Буслай кланяется ей в ноги, глазами ища псковитянку.
– Здорово, Амелфа Тимофеевна! – раздается над ней голос Александра. Склонясь с коня, он берет ее за руку. – Чего богатырей моих хлещешь?
Амелфа Тимофеевна говорит:
– Гляди-ка, сколь навалял!.. Люта душа!
– Это Буслай лютый-то? – Александр здоровается с ним, и Буслай польщен вниманием князя.
– Кой месяц драка шла, господа новгородцы? – весело спрашивает Александр народ. – Отдохнули бы, господа купцы!
– Ступай к себе в Переяславль! Не люб нам!
– Люб!..
– Опять на шею сядешь! – раздаются крики.
– Шеи у вас мягкие, сытые. Отчего на мягкое не присесть?
Он въезжает, сопровождаемый дружиною, на Ярославов двор. А на Волхове появляется с песнями переяславльское крестьянское ополчение,
6В бывших владычных покоях во Пскове. Заседание у магистра. В соседнем покое слуги расставляют столы для гостей, приносят яства.
Вокруг магистра и епископа – знатные рыцари, полесские и литовские воеводы.
Магистр говорит епископу:
– Новгород сам себя побьет… Смутьяны… торгаши! Но вы, почтенный отец, не точно понимаете указания Рима. Наша задача – неуклонно двигаться на Восток… неуклонно!
…и крестить, повергая к стопам Рима, покоренные области, – добавляет епископ. – Люди же вас не должны беспокоить.
– То есть как же? Кого же тогда вам крестить?
– Области, граф. Все эти леса, поля и реки – все ваше. Людей же надо обращать в истинную веру с большой осмотрительностью, и я предпочитаю спасать их души, не задерживая надолго тела в земной жизни.
– Мне понадобятся и руки и спины, почтенный отец. Из этих зверей выходят хорошие землепашцы.
– Восток велик. Тут всем всего хватит. Вам, рыцарям, – земель, нам, пасторам Христа, – людей.
– Итак, Новгород ваш. Крестите его, как хотите. Волга ваша, Днепр, церкви. В Киеве я не трону ни бревна, ни человека.
– Да там, говорят, уж и так нет ничего, кроме пепла, – замечает епископ.
За окном раздается звон бубенцов.
Магистр глядит в окно: на санях, убранных персидским ковром, развалясь, сидит в собольей шубе боярин Твердило Иванович. С ним лазутчик Ананий.
Магистр(епископу). Поселите здесь колонистов и дайте им каждому по две, по три местных бабы. Они нарожают немцев.
Входит опухший, пьяный Твердило. За ним Ананий.
Твердило(радостно-возбужденный). Граф, я получил приятнейшее известие: Новгород не хочет защищаться. Мой человек сейчас оттуда.
Ананий(в одежде торгового человека, падает на колени). Государь магистр! Прикажи веревки грузить.
Магистр. Веревки? Что такое?
Ананий. Новгородских смутьянов вязать.
Магистр. О! Верно сказал. Веревки мы забыли. (Обращается к интенданту) Возьмите двадцать, нет, сорок возов с веревками. Верно сказано. (Ананию.) А ты возвращайся назад, гляди в оба, ворота Новгорода за тобой.
Ананий. Государь магистр! Спешите. Меньшие люди вызывали князя Александра Невского.
Магистр поднимает бокал, обращаясь к худому, высокому рыцарю:
– Я пью за псковского князя Гуперта!
Твердило садится на пол.
– А я кто? – спрашивает он удивленно, но пьет за Гуперта.
– Я пью за киевского князя Феодориха. Господь не рассудил управлять вам сарацинами в Святой земле, – поможет, будем верить, в Киеве.
– А я кто теперь? – опять растерянно спрашивает Твердило.
Магистр обращается к другому рыцарю, могучего, гладиаторского склада, курчавому красавцу.
– Будьте князем русских путей, держите их от Азии до Рима, мой дорогой князь Суздальский.
Твердило, уже захмелевший, с трудом говорит по-латыни:
– Да здравствует благодать веры истинной, римской! Да живет магистр, граф фон Балк! А я кто, государь мой?
Магистр. Ты теперь, как и раньше, дерьмо.
7Ночь. Гудит площадь. Взволнованно дышит толпа. Народ, волнуясь, ждет решения Совета. Новгородцы-горожане и крестьяне из деревень. В Совете те же страсти, что на улицах города. Князья Василько и Иванко кричат, как на торжке:
– Берите из нас любого князем! На вашей воле и правде жить будем!
– Новгород сам себе голова! Вон князя из города! Не прими в обиду, князь, не гневайся, любить тебя любим, а воевать не хотим! – кричат купцы Александру. – Не люб ты нам!
Но сейчас это уже не тот Александр, что мирно ловил рыбу в Переяславле. Перед тщеславным Советом Господ стоял князь – и не свой, местный, которому можно было приказать что угодно, а князь русской земли, простершейся между Ордой и рыцарями, князь-лапотник, привыкший к трудностям…
– Не любовником пришел я к тебе, Господин Великий Новгород, – останавливая споры, говорит Александр, – а хозяином земли русской. Где стою, там и остаюсь. Я князь-лапотник. Эля не пивал, сластей заморских не пробовал. Не открою немцам пути на Русь, не отдам немцам рек русских, не пущу ни на Суздаль, ни на Владимир, ни на Волгу, ни на Днепр, ни к морям нашим.
Посадник. А я б так сказал: немцев пустить, да и стравить их с Ордою, а нам сроку выждать.
Александр. Третий сроду еще не выигрывал.
Посадник. За Ордою зла много, князь, а тут мы откупимся. Выставим золотую да серебряную дружины.
Александр. Вы с деньгой, я со слезами. Моя дружина злее. Собрал я слезы всея земли русской.
Опять раздаются голоса:
– Не хотим боя!
Александр. Новгороду обиды не будет, биться буду за Псковом, на чужой земле. Слово твердо. А мешать станете, кликну Суздаль и Владимир; не погляжу, что свои, – кости из вас повывертываю.
Василько и Иванко. Народной слезой не прокормишься!
Александр. А вы бы, гости дорогие, отъезжали отсель. Путь вам скатертью!
Василько и Иванко. Мы ж за тебя стоим, за войну, Ярославич!
Александр. Войну воевать – не комедь ломать: дело трудное. Чтобы и духу вашего тут не было!
Он быстро подходит к окну терема, резко распахивает его на мороз и возвещает народу:
– Слышишь ли меня, Господин Великий Новгород?
– Слышу! – отвечает площадь.
– Монгол залег на Руси от Волги до Новгорода. Латиняне идут с запада. Русь меж двух огней. Встань за нее, за отчизну, за родную мать! Слышишь ли меня?
– Слышим!
– Встань за русские города, Господин Новгород, – за Киев, за Владимир, за Рязань!.. За Русь!
– Слышим!..
– Не отдадим Руси! – кричит народ. – Сбирай народ, князь!
В толпе затевается песня:
Вставайте, люди русские,
На славный бой, на смертный бой!
Вставайте, люди вольные,
За нашу землю честную!
Врагам на Русь не хаживать,
Полков на Русь не важивать,
Путей на Русь не видывать,
Полей Руси не таптывать.
Живым бойцам почет и честь,
А мертвым слава вечная.
За отчий дом, за русский край
Вставайте, люди русские!
Пар дыханий клубится над поющей толпой. Бубны и рожки.
Кольчужный мастер Игнат открывает – хоть на дворе и ночь – свой лабаз. При свете масляных плошек и факелов он выбрасывает на прилавок боевой товар – кольчуги и мечи.
– Бери, кому надо! – кричит он. – Бери во славу святой Софьи!
Новгородская молодежь весело разбирает его добро. В толпе и князьки Иванко и Василько.
– Ну, куда денемся? – спрашивает Иванко.
– К немцу разве податься? – говорит Василько.
– А вы, князья, ехали бы к хану в Орду да там жалобу подали… на Ярославича! У-у, низкий поклон вам бы был! – шепчет им подвернувшийся рядом Ананий.
В толпе Буслай и Гаврило встречают Ольгу.
Гаврило. Ну, говори слово, ждать боле некогда, завтра в бой итти.
Буслай. Чего тянуть, Ярославна, право!
Ольга. Пусть судьба решит, как быть.
Она идет и поет о себе в поющей толпе:
8
Не кудри золотые хороши в женихе.
Не рост высокий, не голос громкой,
А берет за сердце храбрость львиная,
Мужество великое.
Пусть судьба меня рассудит,
Который из двух храбрей – тому и сватов засылать.
Жара в ордынских степях. Тысячи кобылиц пасутся вольными табунами. Скачут гонцы. Арбы купцов скрипят, как журавли, стекаясь со всех краев к ставке хана. Жара и пыль. Шатер хана на могучих колесах окружен частоколом копий с конскими хвостами. Вдоль частокола – лабазы ханских приказов, как ярмарочные ларьки. Тут китаец поднимает драгоценные камни, сквозь лупу разглядывая их на ладони и тонкими щипчиками отбирая дурные камни. Рядом монгол считает золотые слитки. За ним локтями меряют шелк. Пересыпают чаи. Перебирают меха. Грузят войлоки. Пишут грамоты.
– Трех шкурок недостает! – говорит счетчик привезшему дань туркмену.
– Недостает! – проносится по рядам. – Трех шкурок. Что?.. Недостает…
Туркмена волокут к виселице, на которой торопливо, едва успевая отирать пот, работают палачи. Какой-то русский отказывается пройти между костров, чтобы очиститься и получить право лицезрения хана.
– Я чистый, господа татары! – говорит он. – Мне нечего меж огня ходить!
Ему тут же рубят голову – торопясь, мимоходом, в великой суете делового дня.
Князьки Иванко и Василько с подарками пожаловали к хану. Они подают собольи шкурки одному дворцовому чину, и их допускают к прохождению костра. Далее они посылают шкурки главному визирю и жене хана, и им дозволено, преклонив колена у входа, войти в шатер и видеть хана. Они подползают к нему на коленях.
Старшая жена хана, сидя рядом с супругом, гладит подарок – соболью шкурку – и ласково глядит на гостей.
– На Искандер-хана своего жалобу принесли, – докладывает визирь.
– Что сделал дурного он? – спрашивает хан.
Василько, приложив руки к груди, говорит:
– Прижимист он, государь-батюшка. Самодурен. О себе одном забота.
– Мы князья хорошего рода, – говорит Иванко, – а никуды не допускает. Сам вот войной пошел против немца, нас не взял. Все себе!..
– Старшим князем на Руси желает быть, – тихо шепчет Василько. – Шведов как разбил – и во сне голову не сгибат. Гордой! А ныне на немцев полез, папу римского схотелось побить.
– Дани тебе, хан, платить не будет…
Хан слушает внимательно, вскидывая вверх тонкие брови. Лицо непроницаемо, чуть-чуть задумчиво-насмешливо.
– А шведов хорошо бил? – спрашивает он.
– Шведов здорово бил, чего греха таить, – отвечает Василько.
– Буюк адам! Яхши адам! Он шведов бил, а нас чехи били. Если я ему людей дам, он и чехов побьет? Валла! Яхши адам!
– Да ведь оголец, двадцати пяти годов нету!..
– Государь, возьми его себе, индийские земли можно послать воевать, – советует визирь.
Но у хана Берке зарождается свой план. Не слушая болтливых князей, он думает. Потом одним движением глаз высылает князьков из шатра. Когда уходят князьки, он вызывает своего посла по Руси, говорит, щуря глаза:
– Поезжай на Русь, привези Искандера. Если немцев побил, вот ему подарок мой! – и подает послу перстень со своего пальца. – Если разбит, приведи на этом, – и подает послу аркан. – Если откажется, вручи последнее, – и вручает послу тонкий кинжал.
9Снега. Метель. Передовой отряд Александра под командой Гаврилы Олексича пробирается ко Пскову. Проводником – лазутчик Твердилы Ананий. Он наводит отряд на колонну рыцарей. С тылу нападает сам Твердило.
Сражение превращается в побоище. Снег засыпает раненых и убитых. Вот кучка бойцов, едва держась на ногах, присела отдохнуть. И уж не могут встать. Снег закружил их, замял – и только пики да верхи шлемов торчат из-под снега, но скоро замело и шлемы.
– Их наша сила не возьмет! – говорит Ананий. – Быстры на удар!
К бегущим бойцам примыкают жители деревень.
10Лагерь Александра. Перекликаясь, поют сторожевые: «Славен город Владимир!..» «Славен город Владимир!»
Сам Александр в шатре с начальниками отрядов. Тут же Пелгусий, Буслай, приближенные князя, новгородский посадник.
Идут разговоры о близком сражении. Конный Ананий подлетает к шатру.
– Князь! – кричит он – Передние побежали! Беда! Он кричит, будя лагерь и внося общее смятение:
– Беда! Беда! Отворяй Новгород!
Лагерь пробуждается. К шатру прибывают беглецы.
Ананий, обращаясь к столпившимся бойцам, нашептывает о неизбежном поражении.
Александр выходит из шатра, молча расталкивает бойцов своих, берет за грудь Анания, поднимает его и бросает о землю. Раз, второй раз! Еще жив? Третий!
– За что ты его? – кричат бойцы, расступаясь в ужасе.
У Александра нет слов. Ярость его нема. Он дрожит. Похоже сначала, что он испуган, как и другие.
Купец Садко кричит:
– Нам, купцам, воевать несподручно.
И, как Анания, хватает его Александр за горло, трясет в воздухе и бросает наземь, но мало, мало – ярость еще кипит в нем, ей нет выхода.
Тут на коне подъезжает печальный Гаврило Олексич. Александр молча кидается к коню и, схватив за гриву, одним махом бросает коня наземь. Гаврило отлетает прочь. Буслай готов встать на защиту друга.
– Ты бы рыцарей так, князь! А то что своих бить! Своих и я умею!
Поднимается шум. Начинаются споры. Буслай уже валяется на снегу. Но еще, еще жертвы требует немая ярость. Александр рвет кольчугу своими железными руками, сплющивает свой шлем, свивает его в виток, как мочалу.
– Измена! – кричат бойцы. – Измена! Ворочай к Новгороду! Отсидимся за стенами!
И Александр наступает на своих дружинников. Он страшен. Он почти в безумии.
Люди валятся округ него.
Подбегает его стремянной Савва, – он отшвыривает и его.
– Довольно, князь, потешился – и ладно! Ворочай к Новгороду! – говорит посадник.
– Ты купецкий князь, по-купецкому думать должен.
И тут отходит Александр. Отирая пот с головы, полуголый на морозе, он говорит:
– Я не купецкий князь, я русский князь. За Русь ответчик я, а не за Новгород. Всем пригодится Русь! Русь! Всем! И купцам, и боярам, и холопам!
Савва набрасывает на него шубу.
Александр отходит в сторону, садится у сторожевого костра. Дежурный рубит дрова, загоняя клин в полено. Долго глядит Александр на то, как железо под сильным и быстрым ударом раздваивает дерево, но, напоровшись на сук, останавливается и не рассекает полена.
Гаврило Олексич, стоя за спиной Александра, мрачно докладывает о битве.
– В чем их козырь? – спрашивает Александр. – Каким строем идут? Как бьются?
– Идут клином, свиньей, как у нас называют. Вот как вон то полено раздвоят – ну и конец.
– Свиньей? – переспрашивает Александр. – Вот по рылу и бить.
– Да как же ты по пятачку ударишь, когда сшибают с удара? Идут больно шибко.
Дежурный у костра, переяславльский Никита, рубит дрова, выбирая ровные поленцы, и князь говорит:
– А ты сучковатые возьми!.. Вставь клин! Вдарь! Ага! Не берет? Вот тебе и свинья!
Подходит посланник.
– Ну, Александр Ярославич, давай приказ отходить! Назначай лагерь!
Александр поднимается и своим обычным веселым, ухарским голосом говорит:
– Отойдем на Пейпус-озеро! – И когда посадник уходит, он добавляет своим: – Наутро там, с божьей помощью, и побьем немца! Слово твердо!
– С пустыми руками домой не ворочаться! – вставляет древний старик. – Раз собрались, значит давай, чего уж там!
Пелгусий(Савве). Должно, князю какое видение было!
Савва. Нам с тобой было видение, – и показывает синяк под глазом.
11Твердилу рукополагают в рыцари. Стоя на коленях и высоко подняв руку, он дает обеты.
– Буду честен, – говорит он, – приму обет безбрачия и нищенства. Блаженные нищие, яко их есть царство небесное!
Магистр ударяет его о плечо мечом и, подняв, обнимает. Твердило что то шепчет магистру на ухо.
– Вы только что дали обет нищенства, – отвечает тот.
В это время входит епископ и благословляет всех. Рыцари преклоняют колена. Слышен гнусавый латинский напев.
Неофит Твердило еще путается, как свершать крестное знамение, то осенит себя православным крестом, то римским.
Стоят германцы, пруссы, поляки, нормандские рыцари – добытчики легкой славы.
Снега Руси встают перед ними впервые.
– Готовы ли? – спрашивает магистр.
– Рыцари Венгрии готовы к победе, – отвечает один.
– Мы видели Иерусалим и во сне готовы к сечи, – отвечает другой.
– Немцы всегда готовы, – отвечает третий.
Магистр обращается к чудскому воеводе:
– А вы? – и тревожно глядит в его лицо. Тот отвечает, не колеблясь, но все же мало уверенно:
– Да. Я заставлю драться и чудь!
12По целине давно не паханных, заброшенных полой, по кладбищам костей несется кибитка. В ней – посол хана. Он сидит, заглядывает в ящичек. Там перстень, аркан и кинжал. Улыбаясь, глядит он на разгромленную Русь.
13Ночь. Брячиславна, жена Александра Ярославича, одна в княжеском тереме Переяславля. Зима завалила город снегом. Пустынно. Жутко. Брячиславна поет о муже, ушедшем на битву, поет печально-благородную и сдержанную песню, полную уважения к судьбе мужчины-воина.
Муж ушел далеко и, быть может, не вернется, но он князь, а судьба русских князей – сеча. Так чего и печалиться напрасно? Пусть бьется хорошо, помоги ему, Русская земля!
Одна и Ольга в Новгороде под утро. И она думает о своих женихах, и она, как Брячиславна, как всякая умная русская женщина того столетия, знает, что судьба русского богатыря – битва, что не кудри, не брови красят молодца, а храбрость, мужество.
Мера мужской красоты вытекает из воинских доблестей, и права псковитянка Василиса, когда, ведя на рассвете новгородские обозы к Чудскому озеру, поет:
Сохрани, господь, красивого,
Кто мечом булатным да семерых кладет.
Кто копьем вострым да восьмерых пронзит, —
Сохрани пригожего, от него пощады нет ворогу.
Холодно и ветрено в апреле. Мокрый снег, как дождь, кропит дружину. Александр со скалы глядит на озеро. Немцы уже видны. Они движутся клином, вобрав внутрь ливонцев и чудь.
– Свинья! Свинья! Вот она! – раздается в русских отрядах.
Рассвет. Низкое солнце. Полутемно.
– Сохрани нас, Русская земля! – говорит Александр и дает знак своим.
Немцы с пиками наперевес, прикрывшись щитами, медленно подвигаются на русских.
Русские сбросили тулупы и армяки, иные и валенки. Кольчуги на одних сорочках. Но многие и без кольчуг, с топорами, с дрекольем. К озеру подходят обозы из Новгорода с резервами. Битва еще не началась. Обозницы поят лошадей у проруби. Девушки – беженки из Пскова – рвут тряпье на перевязки, развели костры – греют воду.
Бой на Чудском озере вот-вот должен начаться. С высоты Вороньего камня глядел Александр на мощное движение рыцарской колонны. Она идет быстро, дымится снегом.
В новгородских полках шептали, ахали, ругались. Воеводы часто взглядывали на Александра и все суровее сдерживали бойцов, с ярой руганью уже то и дело хватавшихся за мечи. Хрипели кони княжей дружины. «Свинья» неслась, не уменьшая хода. Александр сказал Буслаю:
– Возьми себе середину рати, голову сложи, а на час останови свинью. – Он глядит на озеро, видит цепь новгородских обозов, добавляет: – Воза поперек поставь, коней повали.
– Понятно, – ответил Буслай и, попрощавшись с князем и окружающими, обнял Гаврилу Олексича и поскакал к середине новгородского фронта, состоявшего из новгородского и владычного полков, части княжей дружины и остатков псковского полка.
– Гаврюша, спор-то наш не забывай! – крикнул он озорно Гавриле.
«Свинья» накатывалась на русских. Александр, глядя на ее страшный ход, сказал Гавриле Олексичу:
– Стань на левом крыле, Гаврило, возьми Переяславль и Суздаль и, как ударит немец в Буслая, откатись в сторону и бей сбоку. Не торопись. А я с правым крылом ударю. С богом!
Гаврило Олексич молча, торжественно отъехал от князя к левому краю сражения. Новгородцы орали, как перед кулачной потехой. Смельчаки вырывались вперед из рядов. Буслай осаживал их. И вдруг горсть отчаянных ахнула и сорвалась навстречу немцам, грозя сломать всю русскую линию.
Кони высекали искры из льда.
Закричали, заматерились новгородские ловкачи, столкнувшись с немцами, и сразу же пали наземь. Уже десятки коней и новгородских молодцов валялись на льду, под копытами рыцарей. Кнехты, идущие в середине клина, добивали их топорами. Гул прошел по русскому строю. Гул ненависти и растерянности. Заколебались люди.
– Мать честная! – раздался острый, растерянный крик из рядов новгородских.
– Мать честная! – И тут «свинья» ударила в новгородцев. Ее головные рыцари вонзились в русский центр и разом смяли его передовое звено. Показались русские кони без всадников. Смолкли рожки и бубны. Буслая сбили с коня, и он вскочил на чужого.
– Поддай жару, господа новгородцы! – кричал он, работая топором, рубя немецкие копья.
Но центр все еще подавался назад, на свои обозы.
Девушка-псковитянка подскочила на неоседланном коне к Буслаю.
– Обозы уводить, что ли? – закричала она.
– Цыц! Умирай, где стоишь, – ответил Буслай, узнав ту, что толкала его в Волхов. – Составь сани в цепь! Понятно?
Буслаевы полки облокачивались на обозы, – отступать было некуда. Бились меж саней, меж лошадей, спотыкаясь о бочки с вином, о корзины с хлебом.
«Свинья» вонзилась в центр и стала. Тут ударили фланги: справа Александр, слева Гаврило Олексич.
– За Русь! – крикнул Александр.
– За Русь! – отозвался Гаврило Олексич.
А Буслай, прижатый к обозам, уже не бил, – отбивался. «Свинья» медленно вползала в его раздробленный центр. Обозные бабы ставили поперек сани, валили под ноги рыцарей обозное добро. Вот пеший рыцарь уже выбрался за санную баррикаду, наводя страх на обозный люд, но провалился в прорубь, из которой сегодня поутру новгородцы поили коней.
– Руби лед! – крикнула тогда псковитянка, и за линией саней, как следующая очередь заграждений, враз открылись десятки прорубей и щелей во льду.
«Свинья» между тем уже вбирала в свое нутро телеги и сани. Лед гнулся под тяжестью клина, и черная зимняя вода хлынула из прорубей. Кони и рыцари заскользили на мокром льду и снова приостановились, смешав ряды. Вода замерзала на их ногах, одетых в железо. Ноги прилипали ко льду. Многие падали в проруби. Тут под Буслаем убили второго коня. Он бросился в бой пеший, работая коротким мечом. Вот он вонзил меч в живот рыцарской лошади, и она всей своей тяжестью обрушилась на него, подмяв его под себя.
– Погиб Васька! – закричали в обозе. – Конец Буслаю!
Справа сблизился с немцами Александр. Слева – Гаврило Олексич. Рыча от злости и запала, Буслай сбросил с себя рыцарского коня, расстегнул окровавленную кольчугу, содрал кафтан и, по пояс голый, потный на морозе, бросился в рукопашную сечу.
– Здесь Васька! – закричал он. – Здесь я!
Тут и там трещал лед.
– Руби! Руби! – кричали женщины.
– Гляди ноги своим не отрубите! – весело орал в ответ им Буслай.
Теперь новгородцы уже с трех сторон охватили немцев и, остановив их, держали на месте, еще сильных и неразгромленных, но уже потерявших свободу действий.
«Свинья» втягивала свое рыло. Рыцари сдвигались плотнее. Буслай продвигался от обозов, но не прорвать ему частокола рыцарских копий.
Александр, видя отчаянное положение центра, всей силой своего крыла ударил вбок немцам, смял его. На левом фланге Гаврило Олексич с крестьянским ополчением уже врубился в линию рыцарей, прикрывающих тяжелую стену основной колонны. Рядом с ним бьются княжий отрок Савва и Михалка, сын воеводы Павши.
Монах Пелгусий и кольчужный мастер Игнат прикрывают князя в бою. Веселый балагур Игнат и тут верен себе.
– Хорош товар! – с завистью приговаривает он, опуская меч на кольчугу рыцаря, искрящуюся под мечом. – Любекский, небось, товар-то!
Он и на бой глядит глазами кузнеца. Когда ему самому попадает мечом в край шлема, да так, что Игнат едва не сползает с коня, – и тут он кузнец:
– Тьфу ты, чорт! Тройной чеканки меч-то!
Александр смеется:
– Слабо ихни кольчужки нашими мечами рубить– то, а?
– Отчего же! – резонно отвечает в паузе между работой Игнат. – Меч – он-то… Александр Ярославич… меч плечом силен… – и поводит своим сухим, но ловким плечом.
Бой – дело серьезное, но бывалое для новгородцев. Русские не умели драться молча. Ругань стояла в рядах, колыхались песни. Обозные время от времени ударяли в бубны, трубили в рожки, и раненые пели, ободряя товарищей.
Княжий отрок Савва первый раз в бою и суетится, задыхается.
– Савка, не части! – говорит ему Гаврило Олексич, дерущийся, как умелый боец, следя за дыханием, за каждым ударом.
Нос «свиньи» вдруг выдвинулся снова. Новгородцы отпрянули. Быстро разомкнувшись, рыцари дают место чудским дружинам, стоявшим в середине колонны. Стаи стрел, попискивая и свистя, влетают в новгородскую рать, и в промежутке между рыцарями выдвигается отряд чуди. С диким криком бросилась чудь на русских. Их воины одеты в шкуры. На головах – турьи рога, медвежьи и волчьи пасти. Толстый воевода, видно было, подгонял чудских бойцов палкой. Они дрались принужденно.
С криком, воем, гоня тучи стрел, бросалась чудь на новгородцев, хватала за ноги их коней, сама катилась под ноги новгородцам. И тут опять туго пришлось середине. Буслай работал мечом, как мельница ветряком. Меч раскололся надвое.
– Игнашкина работа, гроша не стоит! – крикнул Буслай.
Ему дают другой, но и этот выбивает у него из рук высокий, худой, с седыми усами, торчащими из-под вырезного забрала, рыцарь. Буслай отступает назад, ища глазами какое-нибудь оружие, какой-нибудь выход из тяжелого положения. Вот сейчас он упрется в баррикаду саней – и деться ему от меча некуда. Он быстро оглядывается. На возу перевязывают псковитянку. Она видит опасное положение Буслая и, прыгнув с саней, выламывает оглоблю и подает ее Буслаю.
– Эх, и хороша девка!
Подхватив оглоблю, Буслай с лету опускает ее на рыцаря. Удар сплющивает шлем и как бы запирает его, прищемив усы. Второй – по шлему. Рыцарь валится наземь.
На левом крыле у Александра дело идет веселее.
Князь бьется успешно. Шутит. Вонзая в немецкую грудь меч, приговаривает, будто ставит тавро:
– Носи – не сносишь! Бросай – не сбросишь!
У Гаврилы Олексича тоже идет дело. Он так вогнул внутрь левый фланг немцев, что того и гляди ворвется в самую середину колонны.
– Не части, Саввушка, не части! – приговаривает он, глядя на молодого своего коновода, задыхающегося от усталости, ничего не видящего от пота, градом льющегося по глазам.
– Эх, шут гороховый! – кряхтит Гаврило, видя, как сбили шлем с Саввы. – Откачнись назад, сынок!
Но меч уже нашел саввину голову. Мальчик застонал и пал с коня.
– Матушка родима! – крикнул он еще на лету, у самой земли. Михалка был рядом. Он поднял коня на дыбки, перекинул с седла туловище вниз, чтобы подобрать тело товарища, но копья рыцарей были рядом с ним. Левый фланг немцев теперь не двигался. Опустив копья копьевищами в землю, твердо, нерушимо стояли немцы, быстро вбирая внутрь своей колонны жмудский отряд.
– И мертвых нас не возьмете, душу вашу язви! – и бросил тело Саввы на копья. Три копья опустились под тяжестью Саввы. Михалка дал коню шпоры, прыгнул на рыцарей, чуть замешкавшихся из-за Саввы, рубил их мечом, давил грудью коня и очутился в самой гуще их линии.
Гаврило все ближе и ближе подвигается к Буслаю. Бьются, поглядывая один на другого.
– Не видать, Гаврило, какая твоя работа! – кричит Буслай. – А ну, покажь храбрость!
– На-ко! На! Гляди! – отвечает мечом Гаврило Олексич.
И уже врубается во вторую шеренгу рыцарей, за которыми, окруженный свитой, виден сам магистр ордена граф Герман Балк. До него подать рукой. Колонна рассечена. Бьются теперь везде, всюду, один на один. Все мешается в кучу – знамена новгородских полков, значки рыцарей, перья рыцарских шлемов, кабаньи головы чуди.
