Текст книги "Собрание сочинений. Том 4"
Автор книги: Петр Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Солнечное январское утро. На склоне холма – крохотный домик с открытой терраской и ступенчатым двориком перед нею. Дерево горького миндаля в розовом цвету осеняет дворик легкой узорной тенью. За домом видны горы в снегу, а внизу, справа, – полоса сияющего синего моря. Терраска завешена плащ палаткой.
Появляются Воропаев и Городцов в сопровождении Ленки Твороженковой.
Ленка(трагическим топотом). Вот здесь они живут, Поднебески. Такие бедные, дядя Алеша, такие… прямо не знаю, что сказать…
Воропаев(Городцову). Знаешь их?
Городцов. Да нет, не работники… Заметьте, на штурмовке не были, а уж, кажется, на всю Европу было слыхать.
Воропаев(Ленке). Ну, спасибо, что довела. Если увидишь доктора Комкова, попроси, чтобы подождал меня, а я зайду к нему, как освобожусь.
Ленка. Лечиться будете?
Воропаев. Я его сам сегодня лечить буду. (Оглядывает горы.) Эх, и красотища же!
Городцов. Красота меня в данном случае не завлекает. Мелкого масштаба дело здесь. Мне же ваш виноград хуже капусты. У меня масштаб другой: просто люблю технику. Я же комбайнером был. Сплю – пшеницу во сне вижу. Скучаю за батюшкой-хлебом.
Воропаев. Не единым хлебом жив человек. Нам все надо – и виноград, и апельсины, и орех, и маслины. Мы тут такое разведем, чему и названия нет.
Городцов. Разведете тут! Да возьмите хоть этот дворик-пятачок, что с него возьмешь, – плюнуть же некуда… Да и климат несообразный какой-то, на дворе январь, а сворачивает на май, миндаль цветет. А там, пожалуйста, – горы в снегу. А тут море рот разинуло, хоть закрывай чем ни попало, голова от него только болит. А я так считаю, что русский человек никак не может без снегу. Другой раз глаза закрою, и представится – снег, деревья трещат от мороза, лунища огромная и где-то сани на морозе поют… А тут не знаешь, как к ней подступиться, к здешней природе. Как барышня какая.
Воропаев. Ты привык вдаль смотреть, а ты вверх взгляни. Какие горы! Вон, видишь, Орлиный пик. Там орлы свили, гнезда, а по сути дела нам с тобой там жить, дворцы понастроить там, сады разбить. Для счастливых людей место.
Городцов. Сказал тоже! Его сделать надо, место-то.
Воропаев. Вот именно, сделать. Все надо перевернуть заново…
Городцов. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается… Давай стучи к ним… Алло, жители!
Воропаев стучит палкой о балкон. Из-за плащ-палатки появляется лицо Наташи. Из-за плаща появляется Юрий в наташином халате.
Юрий. Здравствуйте, товарищ полковник.
Воропаев. Здравствуйте. Можно к вам?
Юрий. Я бы пригласил к нам, да, знаете…
Наташа(из-за плащ-палатки). Ты с ума сошел, Юрий!
Юрий. Да нет, я же говорю, что… (Показывает на свой капот.) Мои штаны в стирке, других нет… А поскольку капот на мне, то на ней… понимаете… Наташа, вот этот товарищ затеял позавчера ночной штурм! Здорово получилось, я сам было хотел примазаться, да не вышло, кости ныли… от сырости…
Воропаев(сбрасывает с себя шинель, протягивает Юрию). Накиньте мою шинель, капот отдайте жене…
Юрий берет шинель и исчезает за плащ-палаткой.
(Городцову). Будь добр, скажи Варваре Огарновой, пусть подойдет сюда да одежонки захватит… Ну, что-нибудь там, на первый случай, у нее есть, я знаю.
Городцов. Есть-то у нее много чего есть, да не про ихнюю честь. За что одевать, не знаю… Попробую, однако… Разрешите быть свободным?
Воропаев. Иди, бог войны, думай о мире.
Городцов. Есть думать о мире. (Уходит.)
Плащ-палатка опускается, и Воропаев всходит на балкон, где на ящике, завернувшись в шинель Воропаева, сидит Наташа. Вместо столика перед нею кусок керченского ракушечника. На нем – коробочка с пудрой и осколок зеркала.
Юрий. Входите, товарищ полковник.
Воропаев. Ничего особнячок. Давайте знакомиться. Зовусь Воропаевым Алексеем Вениаминовичем.
Юрий(представляя Наташу). Моя жена Наташа… Наталья… знаете, как ее… Дмитриевна…
Воропаев. Очень рад познакомиться, Наталья Дмитриевна.
Наташа. Вечно этот Юрка не то скажет. Какая я Дмитриевна!
Воропаев. Ну, как же вы все-таки сюда попали?
Юрий. Подлечиться думали, если удастся.
Наташа. Пока не удается, но…
Воропаев(оглядывая обоих). Оба фронтовики? (Кивая на орденские колодки, что лежат рядом с зеркалом.) Вижу, вижу. Что же вы так… налегке? Вроде птиц перелетных?
Юрий(смущенно, даже виновато). Как-то все некогда было… Сначала жили у родителей, в Белой Церкви… до войны, конечно… а потом фронт, родных растеряли, дом погиб, когда тут барахлом заниматься… Ну, вот, значит, и загнали все, вплоть до трофейной зажигалки!
Наташа(улыбаясь). Словом, как говорится, солнце, воздух и вода – наша лучшая еда. Но мы вывернемся. Если б нас в дороге не обокрали, – все бы ничего.
Воропаев. Какие специальности?
Юрий. Мы же прямо из школы на фронт, я – сапер, она, знаете, медсестра…
Воропаев. Вот это уже нечто…
Наташа. Ясно, нечто. Я трехлетний стаж имею.
Юрий. Тоже мне стаж! А ребенка не сумеет пеленать. (Воропаеву.) Из всех наших бед… это самое страшное. Ребенка ждем.
Наташа. Юрий, прекрати!
Юрий. Ничего я не прекращу. Ты совершенно не бережешься.
Наташа. А ты сам бережешься?
Юрий. Так не я же в положении, а ты…
Наташа. Юрий!
Воропаев. Я вижу – тихо живете. Но, по-моему, ваш муж прав. Дела у вас, насколько я понимаю, не блестящие.
Наташа. Это неправда. Мы с Юрой большой славы не заработали, мы с ним много потеряли – и дом, и стариков, и свое здоровье, но ведь мы боролись… Мы… Вы не думайте, что мы молодые, мы взрослые, мы свою силу знаем…
Воропаев. Чувствую.
Наташа. Нет, погодите, погодите. Вы, может быть, думаете, что если у нас ничего нет, значит – мы бедные? Бедные – это те, которые слабые, а мы не бедные, потому что мы… потому что… мы ж побеждаем… Не только вы, но и я сама сколько раз побеждала, и Юрий, и другие, что вы думаете…
Воропаев. Ах вы, черти полосатые!
Наташа. Вы ругаете нас?
Воропаев. Да нет, я завидую вам, и молодости вашей и силе.
Наташа. Хотите меняться?
Воропаев. А на что вам моя старость?
Наташа. Была бы я с такими орденами, как вы… ого-го! Я бы раскачала людей, я бы…
Юрий. Кто не примерзал с винтовкой в руках к земле, тот не знает, что такое жизнь и как она замечательна! Правда? Сейчас, знаете… только и жить… как это? Во весь голос жить. Правда?
Воропаев. Это самая правдивая правда, которую я когда-либо слышал. Ну, что же, давайте тогда действовать сообща… во весь голос, а? Идет?
Входит Варвара.
Варвара. Иду, иду. Ну, в чем тут неразбериха? Кому вещи, зачем? Маскарад, что ли?
Наташа. Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста…
Варвара(Воропаеву). Что я, комитет помощи? Незнамо кого одевать-обувать.
Наташа(недоуменно). Кого одевать-обувать?
Варвара. Вы бы хоть документ ихний в залог взяли, а то с себя юбку сымешь – ффью, ходи тогда сама голая, извини-подвинься.
Наташа. Какие юбки? Это, наверное, товарищ полковник. Но я ни за что не возьму, вы совершенно правы.
Юрий. Жили мы без ваших юбок и проживем без них…
Варвара. Так бы сразу и сказали! Без юбки, гражданочка, все одно, как без паспорта. Вида на жительство нет.
Наташа. Нам ваша помощь не требуется.
Юрий. Извините за беспокойство. Выход – сюда.
Варвара. Что такое? Довел жену до того, что голая сидит, а еще фасон давит. Знаю я сама все ходы и выходы.
Юрий. Я…
Варвара. Ты мне не командуй. Помощь им не требуется! Ну, и сидите голые. Молчать, когда я говорю! (Ударяет по ящикам с такой силой, что они задрожали.) Укор мне делаете! А я кто, не солдатка сама, или уж глаза мне свинцом залило? Я знаю, кому помогать. Вот оно. Не назад же нести!
Наташа. Что вы придумали, право? Не надо!
Варвара. Марш за мной, нечего разговаривать. (Воропаеву.) И как таких ребят воевать посылают!
Наташа безропотно уходит вслед за Варварой.
Юрий. Как же так…
Воропаев. Вы не слушайте, что Варвара говорит. У нее все слова наоборот… Ну, вот что. Сегодня вечером соберемся в правлении, поговорим о новых порядках в колхозе. Приходите, будет речь и о вас, найдем работу.
Из комнатенки доносится голос Наташи.
Наташа. Юрочка, иди сюда, для тебя тоже кое– что есть.
Юрий. Ну, ерунда, зачем это?
Воропаев. Идите, идите, я подожду.
Юрий уходит. На улочке появляется Корытов и Ленка.
Корытов. Ну, дальше.
Ленка. А мы тогда все вскочили и давай копать…
Корытов. Видел, видел, как наработали!
Ленка. Здорово наработали! Пятнадцать лопат сломали, цапки все повывертывали… ну, до того весело было, как на первомай!
Корытов. Весело-то весело, а сколько кустов перепортили!
Ленка. Ну, как же не попортить, когда темно… Вот они сами – товарищ Воропаев.
Корытов. Ага! Здорово, Воропаев! Спускайся-ка сюда.
Воропаев спускается на улочку. Ленка прижимается к каменной стене, восторженно глядя на Воропаева и ожидая его триумфа.
Ты что же, друг милый, тут наворочал? Хорошо, что я рядом оказался. Я тебя для чего послал? Послал себя устроить… по человечеству… а ты – в начальники. Ура, вперед, на штурм! Председателя низвел до нуля… Перевыборы какие-то затеял. Это, брат, стопроцентная анархия и партизанщина!
Воропаев. Может, разрешишь сказать?
Корытов. Натяпали, натяпали, лопаты только в темноте переломали! Сколько, говоришь?
Ленка (в ужасе от того, что она наделала). Подумаешь, пятнадцать лопат!
Корытов. Ну да, зато веселья на целый день! Еще бы! Нет, так, брат, дело не делается… Ты мне так все виноградники перепортишь.
Воропаев. Дело не столько в виноградниках, сколько в людях. Будут люди, будут и виноградники. Я увидел людей разобщенных, мрачных, самих себя не помнящих. Их нужно было перекапывать, а не землю. Их!
Корытов. Ты меня не учи. Внимание людям – первая заповедь.
Воропаев. Ты – за внимание к людям. Хорошо. А вот скажи, этих Поднебеско ты знаешь? А то, что у них не во что одеться, – это у тебя уже не внимание к человеку, а вопрос торговой сети, так? Что им негде жить – вопрос жилотдела, так? Ты наложил резолюцию о внимании, и тебя это больше не беспокоит?
Корытов. Полегче, полегче, ты мне сейчас дискуссию не затевай. (Увидя Ленку.) Ты что тут подслушиваешь партийный разговор? Марш отсюда!
Ленка прижимает руки к лицу и, что-то шепча, убегает.
Штурмовку учинил? Учинил. Безобразие! В дела колхоза влез административно? Влез. Безобразие! Райком не давал тебе такого поручения.
Воропаев. Если бы ты расспросил меня, а не эту девочку, ты получил бы иное представление.
Корытов. Все знаю сам. Перегиб допустил.
Воропаев. Да где у тебя совесть, послушай! Тебе бы только приказывать. Ты бежишь за народом да покрикиваешь: «Ах, как я здорово им руковожу!»
Корытов. Героизм не стихия, а организация!
Воропаев. Правильно!
Корытов. Что правильно?
Воропаев. Я это тебе и говорю.
Корытов. Нет, это, брат, я тебе говорю, а ты возражаешь!
Воропаев. Я возражаю?
Корытов. Ну, в общем ты понял, что я хотел сказать. Завтра изволь явиться на бюро. И прекратить всякую ломку. Понятно?
Воропаев. Ломать можно то, что уже построено.
Корытов. Ах, вот какие дела! До вас, значит, ничего не делали?
Воропаев. Ты все кричишь – зарази людей энтузиазмом. Так чего же ты не заражал до сих пор, чего ты ожидал? У тебя люди заражены неверием, угнетены трудностями, а ты не можешь понять, что люди заново начинают жизнь, им все здесь ново и чуждо: и небо, и горы, и земля, а ты их планами по горбам, планами по горбам, ты им дурацкой бумагой в нос тычешь!..
Корытов. Так-с… До вас, значит, ничего не делали, Скажите, какой психолог нашелся. Думаешь, что если ты командовал: «Направо! Налево! Ряды сдвой!» – так уж все умеешь?
Воропаев. Ты не смеешь так говорить, Корытов!
Корытов. Смею. Вижу, с кем имею дело. Я дни и ночи, а ты…
Воропаев. А я дачу хочу отхватить? Я шкурник, да?
Из комнаты выходит Юрий в новых галифе. На улице появляются Городцов и Ленка.
Корытов(берет себя в руки). Ну, ладно. На бюро, на бюро. Я тебя научу уму-разуму. (Идет за угол.)
Воропаев. Послушай, да ты же слепой, Корытов! Слушай меня!
Слышен звук заводимого мотора.
Корытов! Ты же слепой!
Силы оставляют Воропаева. Кашель потрясает его. Он выхватывает платок и подносит его к губам, шатается, ищет рукой опоры. Юрий, Городцов и Ленка подбегают к нему и усаживают его на камень.
Ленка. Ой, кровь, дядя Алеша, кровь же… ой, это я все виновата… Я натрепалась… Дядя Алеша, это я, честное слово, я виновата…
Юрий. Товарищ Воропаев, голубчик, бросьте вы… Главное – спокойствие… Где бы доктора?
Городцов. Ленка, где Комков?
Ленка. Ожидает их. (Кивает на Воропаева). Пусть, говорит, придет, пусть, говорит, явится, я ему скажу одно слово… Злой, у-у-у!
Городцов. Беги за ним! Скажи – плохо!
Ленка. Сюда звать?
Городцов. Зачем сюда? Ко мне зови. Он у меня будет. Товарищ полковник! Да что вы в самом деле?
Юрий подносит к губам Воропаева стакан воды. Появляются Варвара и Наташа, одетая в какое-то уютное платьице.
Наташа. Алексей Витаминыч! Алексей Витаминыч!
Юрий. С ума сошла! Вениаминович!
Наташа. Да нет, он Витаминыч. Он такого витамина нам вспрыснул! Я его всегда так звать буду. (Подходит ближе). Что это? Что случилось, Юрий?
Юрий. Корытов налетел. Дал жару. Чепуха в общем.
Городцов. Ну, вставай помаленьку, Витаминыч. Не округлилась, я вижу, наша с тобой операция… Пошли.
Воропаев. Сейчас, сейчас, это пройдет… Это мелочь. (Идет, поддерживаемый Городцовым и Юрием.)
Варвара(вслед). Вот, скажи на милость… хорошему человеку никогда нет счастья на свете, никогда!
Двор городцовского дома на отвесном берегу, окруженный каменным забором. Внизу – море. За домом – горы. На топчане под старым кедром лежит Воропаев. Доктор Комков и Городцов стоят возле.
Комков(просматривая длинный температурный листок). Ну, что же, дело улучшается. Медленно, но улучшается. Я вам продлю бюллетень еще недельки на две, а на очередном колхозном собрании попрошу еще раз высказаться по моему адресу. Будет очень уместно.
Воропаев. Вы, как я понимаю, собираетесь всерьез меня лечить?
Комков. Вы не лишены некоторой наблюдательности. Собираюсь.
Воропаев. И надеетесь на успех, конечно?
Комков(с достоинством, несколько высокомерно). Человек, лечившийся в столице даже у очень дурного врача, считает, что на периферии к его услугам одни коновалы. От этой точки зрения вам придется отказаться. Ваша болезнь не сложнее любой другой, да, да. Никакой «Травиаты». Не воображайте. Она требует, кстати, очень недорогого лекарства – хорошего воздуха и хорошего настроения… Насквозь продуть себя воздухом, омыть каждую свою клетку свежим воздухом. И, наконец, занятость. Мечтать не обязательно, это ослабляет, – но иметь дело нужно. Вы слушаете меня?
Воропаев. О да. Весь – внимание.
Городцов. Ты слушай, полковник, он дело говорит.
Комков. Все наперекор тому, чего хочет болезнь. Хочется бессмысленно валяться на кровати? Поступайте наоборот. Хочется кашлять? Удержитесь Понятно? Самое сильное средство против вашей болезни, еще ни разу не подводившее ни врача, ни больного, – это воля.
Воропаев. Вот спасибо. С тех пор, как я окончил начальную школу, я не слышал этих истин.
Комков. Хорошее никогда не вредно повторить. Итак, начинайте принимать воздух в самых неограниченных дозах. Научитесь дышать. Привыкайте относиться к воздуху, как к пище, ощущайте его на вкус и запах, наслаждайтесь им, как гурман.
Воропаев. И благо мне будет?
Комков. Надеюсь. Больные, как и врачи, тоже должны быть талантливы. Всего вам доброго. (Уходит в сопровождении Городцова).
Воропаев. Заносится, но молодец, крепко стоит на своем.
Городцов возвращается.
Городцов. Не округлилась моя операция. Я ж его позвал, чтобы вас промеж себя подружить. Огромного же ума человек! Ему что тиф, что холера – как нам с тобой водки выпить. Ему на твою хворобу раз плюнуть, и будешь здоров.
Воропаев. Ну и пусть плюнет где-нибудь от меня подальше. Я и без него встану.
Городцов. Без него? Ну, я тебе скажу окончательное коммунике – замерзать будешь, все одно в хату не переведу, пока Комков не скажет. И будет тебе такой график жизни – лежать.
Воропаев. Что же я, вроде штрафного у тебя?
Городцов. Хуже! (Направляется к калитке). И имей в виду – установлено над тобой наблюдение, секреты заложены, патрули в наряде и калитка на запоре. (Уходит и запирает за собой калитку.)
Воропаев лежит на спине, глядя в небо. Где-то, на соседнем дворике, засвистел дрозд. Воропаев подсвистывает ему, приманивая к себе. Дрозд свистнул рядом. Воропаев ответил ему. Дрозд заинтересовался, спел целую гамму. Воропаев повторил ее.
Воропаев. Досвистелся! Ну что ж! Надо же когда-нибудь.
За стеной слышно пение мальчишек.
Голос Ленки(за стеной на улице). Марш отсюда со своим пением! Человек помрет не сегодня-завтра, а они ансамбль устроили! Другого места нет. А к нему не пущу – не до вас.
Ленка осторожно заглядывает во двор. Воропаев манит ее рукой.
Ленка(перелезая через забор). Чего вам?
Воропаев. Не сегодня-завтра, говоришь?
Ленка(очень довольная своей выдумкой). Да это я так, для порядку… Их если не пугнуть, они вас и правда в гроб вгонят. И идут к вам и идут. У всех до вас дело… Разнообразный, говорят, человек товарищ полковник, шесть орденов и всем помогает… Нашли себе доктора.
Воропаев. Ну, что на свете нового?
Ленка. Чего нового? Ну, вот Юрочка Поднебеско вчера на комсомольском собрании доклад делал. Здорово было!.. Прямо товарищ Корытов: так и сыпет, так и сыпет.
Воропаев. Слышал я его доклад. Еще что? (Тихонько подсвистывает дрозду.)
Ленка. Еще чего? Да! Машин сегодня, машин! Одна за одной, одна за одной, да шикарные такие, мимо нас. Жиг, жиг… военные в них.
Воропаев. Странно.
Ленка. Конечно, странно. Может, немцы где прорвались, а?
Воропаев(посвистывая). Ерунда. Война теперь знаешь где?
Ленка(с интересом наблюдает за пересвистом Воропаева с дроздом). А хотите, я вам живого дрозда поймаю?
Воропаев. Зачем? Пусть живет.
Ленка. А когда вам поют, любите? Когда мама работала в госпитале, я всегда раненым пела.
Воропаев. А ну-ка, попробуй. Только интересное что-нибудь.
Ленка. Хочете, я про любовь спою?
Воропаев. Что ж, это кстати.
Ленка. Ну вот. (Поет.)
Прости, моя любезная,
Прости, прощай мой свет.
Нам сказано, нам велено
В поход итти чем свет.
И если в том сражении
Я орден заслужу,
С какой его я радостью
Тебе, свет, принесу.
А может, я в сражении
Умру с клинком в руках,
Страждая, побеждая,
И сам не знаю как?
Воропаев. Добрая песня. Только не очень веселая.
Ленка. Невеселая? А я про войну люблю. Я в госпитале всегда за раненых письма писала, – ух, это ж прямо красота!.. А хочете, я за вас письмо напишу.
Воропаев. За меня?
Ленка. На фронт кому-либо, а? Кто у вас там? Я всегда на фронт любовь описываю.
Воропаев. Ну что ж, попробуй, напиши.
Ленка берет температурный листок и карандаш, лежащий возле кровати Воропаева, и устраивается на корточках.
Ленка. Тут температура записана. Ничего?
Воропаев. Валяй.
Ленка. Ну, говорите, только не быстро.
Воропаев. Кому же нам с тобой написать? Ну, пиши! (Диктует.) Милая моя Александра Ивановна! Я лежу и пересвистываюсь с птицами.
Ленка. Как?
Воропаев. Да вот так. (Свистит.) Ну, пойдем дальше… (Диктует.) Но все-таки дроздом себя почувствовать не могу. И температурный листок, и почерк, которым письмо написано, помогут вам представить, каково мое нынешнее состояние. Написала?
Ленка. Когда непонятное, писать труднее. Так.
Воропаев(диктует). Я вывалился из своей прежней жизни, как из самолета. Начинается новая жизнь, в которой я – существо лежачее, пассивное, ненужное… Жизнь дожита. Дом мой небом покрыт, воздухом огорожен.
Ленка. Фу… дайте отдохну. Здорово выходит.
С улицы доносится шум машин.
Слышите? Всё едут.
Воропаев. Да, что-то непонятное. Сколько дней лежу – такого шума не слышал.
В калитке появляется Городцов.
Городцов. Эй, авангард! Это что такое?
Ленка(взбирается на забор). Я им только температуру замерила, честное слово…
Городцов. Самая ты у меня была показательная, разведчик, не девка, и вот, пожалуйста, пост оставила… Чтоб твоего духу тут не было!
Пока Городцов разговаривает с Ленкой, Воропаев берет температурный листок и читает.
Воропаев. «Мил. Алексан. Иван. Дело его плохо, лежачий, свистит с утра». Ну что ж. В общем гораздо понятнее, чем я думал.
Городцов(Воропаеву). У тебя должно быть одно понятие – лежать. Будешь аккуратный, поощрение сделаю или, как барышням говорят, сюрприз.
Воропаев. Торопись, милый, а то на гроб его придется менять.
Городцов. Скажет тоже! Ну, слушай, – домик мы тебе оформляем… рядом… соседи будем… Такой капе на три комнаты – одно удовольствие…
Скрип калитки. Появляется Юрий.
Ну, вы подумайте только!
Юрий. Товарищ председатель, по партийному делу, никак нельзя отложить.
Воропаев. Здравствуй, Юрий, заходи, заходи…
Городцов. Хоть и партийное дело, а… неуместно все ж таки получается… Дисциплина ж должна быть, товарищ сержант!
Юрий. Я коротко. Я – две минуты. Меня сам Алексей Витаминыч звал.
Городцов. Не порядок, не порядок. Больной должен свое дело делать, а ты – свое.
Воропаев. Да пусть войдет.
Юрий. Вот в чем дело, Алексей Витаминыч. Я вчера доклад делал, в среду хочу повторить, так я посоветоваться хотел. Знаете, как я заострил вопрос?
Воропаев. Знаю.
Юрий. Кто рассказал?
Воропаев. Ты. Я тебя отсюда слышал.
Юрий. Что вы… Ну и как, по-вашему, ничего?
Городцов. А говорил – партийное!
Воропаев. Подожди, Городцов, я ему сейчас изображу, как он выступал. Только смотри не обижайся, Юрий. «Товарищи! Мы имеем в данный момент мирный период жизни… кха-кха… вполне, так сказать, мирную ситуацию, каковая…»
Юрий(умоляюще). Алексей Витаминыч…
Воропаев. Нет, ты уж послушай, будь добр… (Продолжает шаржировать.) «Каковая требует от всех нас обратно, так сказать, боевого энтузиазма…»
Юрий вытирает со лба пот.
(Городцову.) Похоже?
Городцов. Как в кино. (Юрию.) Выкидывался, как чибис перед грозой, – и пожалуйте – портрет какой списали с тебя.
Юрий. Я тезисы с Корытовым согласовал. Все так делают доклады.
Воропаев. Неправда. Не все. Дома, с Наташей, или вот с Ленкой ты же так идиотски не разговариваешь и никогда не кашляешь в кулак. Почему ж ты с народом беседуешь, будто на чужом языке речь ведешь? Чего ты трусишь? Отчего ты так вопишь, будто тебя сейчас бить начнут?
Юрий. Так ведь я совершенно неопытен в этих делах, Алексей Витаминыч, и потом – молодой я член партии!..
Воропаев. Юрий, давай мы с тобой условимся: никогда не говори – недавно вступил в партию, не умею, молод… Ты куда, милый, вступил? Это ты соображаешь? В партию, которая скоро отметит полвека жизни. За твоей спиной почти столетие Коммунистического манифеста, а ты все лепечешь: я недавно, я недавно… Коммунист, брат, – это звучит гордо, на весь мир звучит!
Юрий. Ну, пропесочили… век теперь рта не раскрою.
Воропаев. Это напрасно. Говори с народом просто… Вот как со мной. Кстати, что это за слухи пошли о Варваре?
Юрий. Глупости одни, Алексей Витаминыч.
Воропаев. Будто бы она Виктора затравила, Наташе жизни не дает, распоясалась, каким-то пустым рекордсменством увлеклась?
Юрий. И кто это вам наговорил, Алексей Витаминыч? Это у вас личные счеты, ей-богу.
Воропаев. Неверно, что ли?
Юрий. Абсолютно неверно! И как вы можете так говорить? Варвара на язык зла, правда, да ведь язык и есть язык, при ней он и останется.
Городцов. Она своим языком вполне быка убить может.
Юрий. Вранье, ей-богу, вранье! Она тебя ревнует, что Алексей Витаминыч в твоем доме, а не у нее живет… но я – то вижу!
Воропаев. Видишь ли?
Юрий. Она делами говорит. Виктора загоняла! Да она, может, всех загонит в доску, что из того? Надо ж понять, в чем ключ дела!
Воропаев. Ну и в чем же ключ? Интересно даже.
Юрий. Ей мало своей жизни, не помещается она в ней, как тесто на дрожжах, перекипает… Виктор осторожничать начал, – объявила ему войну. Городцов на небо полез, – осадила.
Городцов. Это я – то на небо?
Юрий. На соревнование вызвала всех огородников. Над каждым росточком возится, к осени первой в районе будет. Плохо? Да таких, как Варвара, на рассаду надо пускать. Победитель-человек! Красиво работает!
Воропаев. Уж и красиво, ай-ай-ай!
Городцов. Добрая каша на голодные зубы…
Юрий. Повторяю – красиво работает. Настаиваю. Нет, недооцениваете, Алексей Витаминыч, оторвались от жизни, простите меня. Говорю, как старшему товарищу.
Городцов. Ай-ай-ай!..
Воропаев. Давай, давай раскулачивай, не стесняйся.
Юрий. Я вполне серьезно.
Воропаев. Вот, вот, молодец! Так, так. Эх ты, соколенок мой ясный! О Варваре я думаю то же, что и ты, и только хотел попробовать тебя, хорошо ли людей знаешь. Молодец! Как сейчас, – всегда и говори. Уважай тех, с кем беседуешь и с кем говоришь. Это ж какие люди! О них тридцать лет рассказывали небылицы, а они, брат, взяли да и выстроили социализм. Гитлера на них напустили, они и Гитлеру шею свернут, освободят Европу и станут победителями. Отныне и вечно, брат, будут они стоять перед глазами человечества, как самые сильные и справедливые люди на земле! На передний край человечества вышел советский человек… Ты же именно с ним беседуешь, уважай его. В среду постараюсь тебя послушать, и если… смотри, Юрий… осрамлю на миру!
Юрий. Уж лучше не слушайте, слова не произнесу.
Воропаев. Ничего, ничего, из тебя неплохой пропагандист получится…
Городцов. Со временем, конечно. Ну, давай, давай поднимайся! Пойдем, я покажу, как твоя Варвара красоту наводит на огороде. Это ж… трудно сказать… ей– богу, прямо счетверенная мина какая-то, да еще без предохранителя.
Городцов и Юрий уходят. Калитка остается незапертой. Воропаев свистит. Тишина… Неожиданно появляется Лена и идет по двору, некоторое время не замечая Воропаева.
Воропаев. Лена, здравствуйте!
Лена. Кто это? А я вас и не заметила. Здравствуйте. Мама велела вас проведать, прислала кое-чего, возьмите.
Узелок повисает в воздухе. Смутившись, она опускает его наземь и без приглашения садится на краешек топчана.
Вот какие дела! (Хмурясь и улыбаясь.) Заболели-то как, а?
Воропаев. Что там Корытов, не ругает меня?
Лена. А не знаю. Я ему не сказала, что к вам собираюсь. Еще чего подумает, ну его!
Воропаев. Ну, а как с домом, как Софья Ивановна?
Лена. Ах, вертится в общем. (Оглядывает двор, хату, топчан, по ее лицу пробегает усмешка не то сожаления, не то иронии.) Ничего себе хозяйство. Здесь будете жить?
Воропаев. Пожито. А умирать, очевидно, здесь придется.
Лена. Что вы! Что вы! Комков говорит – встанете.
Воропаев. А вы откуда знаете?
Лена. В райкоме, что ли, слышала… не помню…
Воропаев. Вот-вот закончится война, и начнется, Лена, изумительная жизнь. Но мне уже не придется строить ее, как ту, довоенную… А сколько, Лена, задумано, сколько начато! Да чорт ее бери, эту жизнь, всегда кажется, что впереди еще леса, горы времени, а горы-то оказались невысокими, лесок оказался реденьким.
Лена. Да что это вы! Отлежитесь, – как раньше, жить будете.
Воропаев. Мне уже теперь прописано не жить, а валяться. А ведь я жил, Лена, жил… Вы еще соску сосали, а я уже у Кирова в астраханских степях с белыми воевал.
Лена. И самого товарища Кирова знали?
Воропаев. Знал, как же. Впервые у него, в Астрахани, я и увидел море.
Лена. А потом что было?
Воропаев. Потом стал командиром, сторожил границу на Амуре. Комсомольск строил.
Лена. А потом?
Воропаев. А потом действовал на Хасане, у Халхин-Гола, в Финляндии… И все время, всю жизнь тянуло к морю. Наконец вот оно, рядом, но, оказывается, его могло и не быть… Да, пожил, и в общем есть что перед смертью вспомнить…
Лена. Ах, вы все о смерти да о смерти, а я к вам пришла про другое сказать.
Воропаев. Ну, давайте про другое.
Лена. Да я маме тогда рассказала о вас, что вы одинокий и семью потеряли… Ну, она, сходи, говорит, и скажи, пусть уж наш дом на себя берет. У нас, правда, хорошенький такой домик, очень уютно. Так что, когда поправитесь, прямо к нам.
Воропаев. По-моему, вы не очень довольны этим, Лена?
Лена. Нет, почему не довольна, это мамино дело, мне некогда с домом возиться, работать надо.
Воропаев. А что вы думаете, это идея! Вот встану, займусь вашим домом, и будет у нас свой угол. Заведем хозяйство… домик… садик… две курицы… собачка какая-нибудь… Как вы думаете, Лена?..
Лена(сухо). Не знаю, не знаю, ни о чем таком я не думала и… ничего не знаю, честное слово.
Воропаев. Весной привезу своего Сережку, пусть пасется у вас.
Лена. Это уж вы там как хотите… И что я еще вам хотела сказать… Я перед вами виновата, подумала тогда на вас, что вы за дармовыми дачами к нам приехали. Не обижайтесь, я на язык злая бываю.
Воропаев. А на самом деле вы, должно быть, очень добрая, Лена. Вот взяли и пришли ко мне… Спасибо… дайте мне вашу руку.
Лена. Ну, что вы! Выздоравливайте. Только смотрите никому не рассказывайте, что я у вас была. Не люблю я…
Открывается калитка, и во дворе – Корытов.
Корытов. А-а, мои кадры здесь! Здорово, полковник! Ты как же это успела? (Воропаеву.) Она, брат, сегодня на вывозке леса четыре нормы сделала! Да еще к тебе за двадцать километров прибежала!
Воропаев. Пешком? Вот это друг, вот за это спасибо, Лена!.. Не забуду.
Лена. Ну, чего там! (Уходит.)
Корытов(подходя и здороваясь). А говоришь – нету внимания к человеку… Видал, какая душа? Ну, как самочувствие? Не знал я, брат, что ты до такой степени болен… да… Ты уж того, извини, брат, нескладно у нас с тобой вышло! Ну, да я кое-что предпринял. Домик тебе коммунхоз отведет.
Воропаев. Нашел, о чем вспоминать. Бывает всяко… Домик! Дома эти у меня прорезываются, как зубы мудрости.
Корытов. Замотался, брат, я… жуткое дело! А тут еще предстоит такое… Ты ничего не знаешь?
Воропаев. Откуда же я узнаю?.. Что такое?
Корытов. Ты ничего не слыхал?
Воропаев. Да ничего.
Корытов. Кон-фе-рен-ция! Вот что.
Воропаев. Районная? Так что ты волнуешься? Снимут, думаешь?
Корытов. Ай, не то.
Воропаев. Или областная?
Корытов. Не то, не то. Союзных держав. Вот что, брат.
Воропаев. Где?
Корытов. У нас. Тут!
Воропаев. Не может быть!
Корытов. Как не может быть, когда съезжаются!
Воропаев. Значит, приближается мир! Выиграли войну! Эх, чорт возьми, нашел я время свалиться.
Корытов. Тут твой знакомый генерал Романенко прибыл, искал тебя… Крутой, крутой товарищ… Заберу, говорит, Воропаева. Какому-то Василию Васильевичу будет докладывать.
Воропаев. Василию Васильевичу? Он здесь? Ого! Значит, дела!
Корытов. Да ты помолчи, не напрыгался, тебе б все в первый ряд! Стой, где стоишь, вот и все… Впрочем, у тебя сколько языков?
Воропаев. Три.
Корытов. Не по анкете, а в натуре?
Воропаев. Три, три.
Корытов. Могут, брат, нам пригодиться. Наедут иностранцы, мало ли что… Как считаешь?
Воропаев. Это ты правильно.
Корытов. Вот, а говорил – стихия… Не-ет, брат!
Воропаев. Это ты, по-моему, говорил – стихия, ну, да ладно. А скоро это?
Корытов(иронически). Как встанешь, так и начнут. Тебя одного дожидаются.
Воропаев. Когда так… (Встает.)
