Текст книги "Собрание сочинений. Том 4"
Автор книги: Петр Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Стеклянная веранда дома Софьи Ивановны. Лена сидит за столом, который завален томами энциклопедии, роется в книгах.
Лена. Ну, откуда я возьму про этого Суворова… И ничего нет… был в Крыму или не был… вот еще хлопоты.
Голос Наташи. Леночка, ты дома?
Лена(отрываясь от книги и перегибаясь через открытое окно). Дома, дома! Вот кстати! Я как раз о тебе думала…
Входит Наташа.
Наташа. У тебя прямо рай, Лена. Садик такой чудесный…
Лена. Это все мама и Алексей Витаминыч. Вперегонки чего-то сажают.
Наташа. Почему ты меня вспоминала?
Лена. Да я одна замучилась. Алексей Витаминыч оставил мне с утра записку, – он со мной занимается, каждый день задание… Вот. (Читает.) «Леночка, вечером расскажите мне, что делал в Крыму Суворов…» Ты понимаешь? А я даже не знала, что он тут был.
Наташа. Ну, как же. Его даже ранило в глаз на перевале.
Лена. Это Кутузова!
Наташа. Правда, правда. Но, с другой стороны, тоже как-то непонятно: сражался с французами, а ранен почему-то в Крыму. Какая-то неувязка.
Лена. Все увязано. Его ранило в глаз, когда он был еще молодым и воевал против турок.
Наташа. Так ты же все знаешь! И вообще ты самая умная среди нас. Чего ты учиться не едешь?
Лена. Сама не знаю, что выбрать… И учиться хочется, и работу интересную мне предлагают, но как-то все у меня неустроено.
Наташа. Лена, хочешь, будем говорить напрямки, как родные сестры?
Лена. Я с тобой всегда напрямки.
Наташа. Ну вот… все… начистоту. Ты мне скажи все-таки, как у вас?
Лена. Никак.
Наташа. Ты скажи откровенно – он нравится тебе?
Лена. Да. Так нравится, что и сама не знаю, что со мной. Все глупости разные лезут в голову, и мечты, и думаю – завтра встану и сама ему все скажу, чтоб не мучиться. А ничего не выходит, я рядом с ним, как немая.
Наташа. Ну, а скажи, вы целовались когда-нибудь?
Лена. Что ты! Разве у него поцелуи на уме? Он такой…
Наташа. Они все такие, я тебе скажу. Мой Юрка, если бы я не вышла за него замуж, ни за что бы на мне не женился. То есть, понимаешь, он ни за что не рискнул бы. Такой храбрый мальчик, а когда я спросила его: ты любишь меня? – он так побледнел, будто на мине подорвался. И вообще, я думаю, мужчины, которые сами лезут целоваться, это что-то не то. Тебе не кажется? Вообще это не их дело, правда?
Лена. Кто их знает…
Наташа. Вот я тебе расскажу, как мой папа делал предложение маме. Он ходил к ней в гости чуть ли не каждый вечер и все время рассказывал – может, и об этом самом Суворове, рассказывает и рассказывает, мама уже все наизусть выучила. И однажды, когда папа начал повторять все сначала, дедушка, мамин отец, значит, выскочил из соседней комнаты и говорит: «Мария, соглашайся немедленно, а то заговорит до смерти!» Ты понимаешь, что я хочу сказать? У них как-то по-своему все идет. Он может тебе говорить о земледелии, а выходит, что о любви.
Лена. Ты думаешь?
Наташа. Не думаю, я отлично знаю.
Шаги во дворе. Лена выглядывает.
Лена. Он!
Они бросаются устанавливать на место книги. Входит Воропаев с газетой в руке.
Воропаев. Здравствуйте, Наташа! Ай да авторы, ай да организаторы! Сады при школах! Да вы же молодцы, государственные деятели! Кто это из вас троих додумался?
Лена. Не помню, кто. Кажется; Наташа. Варвара поддержала, а я предложила написать в газету. Ну, а потом сочиняли все вместе и дружно подписались… Писем сколько, отзывов, постановлений, предложений, если б вы знали!
Воропаев. Так всегда бывает. Толкнуть надо. Дело, которое не движется, это просто идея. Идею толкнешь, она и пошла и на ходу превращается в дело. Только догоняй.
Наташа. Ну, я побежала. Сегодня доктор Комков лекцию читает молодым матерям.
Воропаев. Научно будете рожать?
Наташа. А как же! Зачем мне какая-то эмпирика? (Уходит.)
Воропаев. И когда эго вы всему успеваете учиться, не пойму? Вот хотя бы ты, Лена.
Лена. Это я у вас научилась. Сначала казалось мне, что вы так хорошо говорите с пародом потому, что вам кто-то подсказал, помог. Потом – вижу, говорите вы то, что я сама чувствую, но чувства этого до вас я как-то не сознавала, не могла выразить, а вы толкнули что-то в душе, и там пошло гудеть и волноваться. Это я особенно в День победы поняла, когда вы речь произносили… Не знала я, что вы такое с народом можете делать, не знала, скажу правду.
Воропаев. Это не я с народом, а народ со мной такое делает. Двадцать лет я в партии, огромную жизнь прожил, а, веришь ли, омолодила меня работа у вас. Не сознанием, а телом своим, дыханием чувствую, что я – народ, в народе, с народом, что я его голос. Ах, как мне повезло!
Лена. А можете вы и про меня так хорошо сказать?
Воропаев. Могу. Знаешь, кто ты, Лена? Дикая яблонька, выросшая в глухих горах.
Лена. Вы стихи говорите?
Воропаев. Такая хрупкая, сильная и скромная яблонька, которая не боялась никаких морозов и всегда зацветала первая. Ты – храбрая яблонька. Стоишь себе среди лесов и цветешь в свое удовольствие, как самое сильное на свете деревцо…
Входит Софья Ивановна.
Софья Ивановна(раздраженно). Это что ж такое – здесь кино, что ли, и идут, и идут, хоть собаку спускай… да и та – поздравляю – куда-то сорвалась. Разве это хозяйство – собаку не сберегли! Хороши хозяева – нечего сказать! Крышу до осени отложили, козу решили купить – раздумали… Ленке все некогда, статейки сочиняет… активистка какая нашлась!
Воропаев. Вы сами раздумали, Софья Ивановна. Я вам сколько раз напоминал.
Софья Ивановна. Нашел домработницу! Что ж, мне из-за вашей козы дело бросать? Я в артели, сами знаете, занята, у меня своя нагрузка, мне люди доверились, как человеку, а я буду их на козу менять! Никогда в жизни себе не позволю… Да и времени у меня нету… Вон опять идут! Лихорадка б их стукнула! (Выходит.)
Лена(вслед). На вечер, на вечер… Слышите, мама?
Слышно из сада: «А, Софья Ивановна!.. Как живете-можете? Цветете?» И ответ Софьи Ивановны: «Тут не до цвету, входите уж, входите, как пришли!»
(Выглядывая.) Васютин с Корытовым!
Входит секретарь обкома Васютин, с ним Корытов.
Васютин(здоровается). Мир дому сему! Высоконько забрались, товарищ Воропаев… (Лене). Васютин…
Воропаев. Зато вид какой! Загляденье!
Васютин. Вид – ничего, а начальству тяжело к вам добираться!
Воропаев. Прошу садиться! (Корытову.) А ты что же, Геннадий Александрович?
Корытов. Ничего, ничего.
Лена уходит.
Васютин. Мало-мало устроились?
Воропаев. Более или менее.
Васютин. Скорее, пожалуй, менее. Ну, обживетесь. Слышал я, что вы, товарищ Воропаев, маленько недооценили свои силы.
Воропаев. Ушел я, может быть, действительно рано, да ведь, как говорится, ранения и болезни не выпрашивают, а получают.
Васютин. Я понимаю. И я не в обвинение. Я сожалею. Что касается вашей персоны, то о вас неплохо отзываются.
Воропаев. Я слушаю вас, товарищ Васютин.
Васютин. Так вот. Начну собственно с конца. Говорят, один удачно найденный человек – половина дела. Впрягайтесь-ка вы в работу посерьезнее.
Воропаев. Есть у меня своя теория, товарищ Васютин…
Васютин. У кого их нет! Вы погодите с теориями… Партийная конференция на носу. Понятно?
Воропаев. Понятно.
Васютин. А с Геннадием Александровичем у вас недоразумение небольшое.
Воропаев. Что именно, какое недоразумение?
Васютин. Сейчас скажу. Когда ставишь человека на работу, надо всегда учитывать, сколько он на ней высидит. Важно не передержать, понятно. Мы тут ошибку допустили, каюсь – передержали. Так ведь, Геннадий Александрович?
Корытов. Выходит, так
Васютин. Каждый человек может выдохнуться. Наше дело – во-время поддержать. Недоглядели – выдохся Корытов. Плохой работник? Нет. Может найти себя? Может. В чем его беда? Рос медленнее людей. Перегнали его. Это – первое. А второе – заработался он, душой стал суховат. А партийная работа души требует. И теперь, если мы его не спасем, пропадет человек. Так ведь?
Воропаев. Пожалуй, так. Но самое трудное время позади.
Васютин. Думаете? Для нас с вами, партийных работников, самое трудное всегда впереди. То, что преодолено, то уже не трудно. Ну, так как же?
Воропаев. Я прошу не выдвигать меня секретарем райкома. Я, должно быть, буду неважным секретарем.
Корытов. Ага, заговорил. То-то.
Воропаев. Мне никогда еще не приходилось стоять на самом поэтическом участке работы, быть пропагандистом, работником чистого вдохновения. Оставьте меня на пропаганде. Выдвигайте молодых.
Васютин. В партии нет стариков. И знаете что – не показывайте мне, что вы отличный пропагандист и агитатор.
Воропаев. Зачем же мне браться за дело, на котором я буду выглядеть хуже, чем на сегодняшнем? Я понимаю, что с Корытовым нелегко работать.
Корытов. С тобой легко! Уж такое вы сокровище, ай-ай-ай!
Васютин. Погодите, погодите. Я о вашем характере тоже кое-что слышал, Воропаев. И вы не без греха. Я вот тебя, Корытов, спрашиваю – справится он?
Корытов. Справится. Силен. Укоренился в народе.
Васютин. Что и требовалось доказать… А насчет поэзии, дорогой мой товарищ Воропаев, это, надеюсь, несерьезно. (Встает и ходит по террасе). Поэзия! Пропагандист – поэзия, а секретарь – проза. А Киров Сергей Миронович? Проза? Не мне вам доказывать, что в партийной работе нет места прозе, особенно нынче. Вот Корытов ударился в прозу, и видите – что… Вот мы его и научим поэзии. Великие наступают времена, великие! Когда еще сказано было: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма»… а нынче не призраки, а миллионы живых людей несут это знамя со всех концов земли! Каждый из нас десять шкур должен с себя спустить, – людьми заняться. Философские времена наступают, Воропаев, мало быть передовиками в ремесле, мудрецов надо формировать, мыслителей, дальнозорких людей с объемной душой, как… как это наше небо… как это море… не меньше. Наш стахановец – государственный человек, а вдохните в него огонь теории, – это же гигант… это… в любом государстве министр! Вот как! Уговорил, нет? Кажется, уговорил.
Воропаев. Подумать надо.
Васютин. А вы, не думавши, и не слушали бы. Ладно, дам срок. Молоком не угостите?
Корытов. Да у него ни коровы, ничего… прямо стыдно.
Воропаев(в окно). Лена, дайте-ка молочка кувшин.
Васютин. От своей коровы молоко всегда вкуснее. Пора бы свою завести, вроде как коренной житель… неудобно.
Лена(входит с кувшином). Некогда возиться.
Васютин. Ай-ай-ай, все социализм строите? А как же другие управляются? На все надо иметь время. Мало вам двадцать четыре часа, раздвиньте их на сорок восемь. Все в ваших руках. Время без лимита. Если возьмете лишнее, никто не осудит. Так, я понимаю, мы договорились? Вчерне, так сказать.
Корытов. Ты выручай меня, Витаминыч, выручай. Я, брат, все-таки не где-нибудь, на посту свалился, ты сам видел… Мне бы вот, как тебе тогда, – помнишь, – мне бы сейчас передых небольшой, поучиться. И опять в бой. Так что… не подведи.
Васютин(прощаясь). Слышали? Зов раненого. И как там у вас, на фронте, говорилось: взаимовыручка в бою – святое дело, так ведь? Надеюсь, к вам ее применять не придется… Прощайте. Звоните мне.
Воропаев идет проводить Васютина во двор.
Корытов(уходя, Лене). Ах, да… Чуть не забыл. Письмо вам…
Лена(удивленно). Мне? (Открывает конверт, читает, волнуясь.)
Воропаев(входя). Письмо? Мне?
Лена. Нет, мне.
Воропаев. От кого, интересно. Популярному автору от почитателей?
Лена. От Горевой Александры Ивановны.
Воропаев. Что? Почему она тебе пишет? Что-нибудь случилось?.. С ней? Да говори же, Лена. Раненая? Да или нет? Что с ней?
Лена. Нет. Она жива, здорова. Читайте.
Воропаев. Что такое? (Быстро пробегает письмо.) Мгм… вот как… так… Что думаешь ответить?
Лена. Что же мне ответить, Алексей Вениаминович?
Воропаев(просматривая письмо). Как она тебя величает? «Милая Лена». Спрашивает, как живет и работает Воропаев? Ну, значит, так и ответь: «Милая Шура, сообщаю вам, что Воропаев здоров, много работает, жизнью своей доволен… что сынишку его на днях привезут из Москвы…»
Лена. Я ей отвечать не буду. Я ее вовсе не знаю. Мне бы уехать, Алексей Вениаминович… Помните, я просила вас помочь? Мне бы вот сейчас уехать… завтра, что ли…
Воропаев. Куда ехать, почему? Только начала становиться на ноги, и уезжать… И в какой связи это с письмом? Только появился у тебя дом, создались новые интересы… ты стала другой, чем была…
Лена. Смешно вы говорите – другая я стала. А какая такая другая, вы знаете? Что у меня на сердце, чувствуете?
Воропаев. Я что-то не понимаю… Александре Ивановне я, конечно, отвечу сам. Ты о ней думала?
Лена. А как же! Как же мне не думать, когда я рядом с ее жизнью стою. И письма ее кое-какие, – теперь уж признаюсь, – я читала, вы их рвете, а я возьму, склею, прочту. Умная и хорошая она женщина, Алексей Вениаминович. Читаю, бывало, ее письма и плачу. Вот, думаю, как не повезло женщине: одно думала, другое вышло.
Воропаев. Помнишь, какой я сюда приехал… за смертью… и тогда твердо решил я – не стеснять собой никого… и ее, конечно, в первую очередь… и вообще никого.
Лена. Не говорите мне ничего, Алексей Вениаминович. Я все сама вам скажу. Я ее жалела, а сама думала, – а вдруг так случится, что у нас с вами жизнь наладится. Мечтала об этом… А теперь вижу – ничего бы у нас с вами не вышло…
Воропаев. Я никогда не думал, что ты так ко мне относишься… Что ж теперь делать?
Лена. Постойте, не перебивайте меня… Жена – это недаром в народе говорится – половина. А разве я могу быть половиной? Я и на четверть не потяну…
Воропаев. Лена, не в этом дело…
Лена. Подождите, милый Алексей Вениаминович… вы уж потерпите, я за всю жизнь сегодня такая разговорчивая… Вы хотели забыть Александру Ивановну, потому что вам жалко было брать ее в свою жизнь. Плохо, мол, ей тут будет. А она, видать, не жалеет себя ни в чем, только бы поближе к вам быть. А вы не бойтесь… Вы, правда, послушайте меня, как сестру, худого я вам не пожелаю, – вы не зовите, ее. Обед она вам не сварит и за папиросами бегать не будет, но… (Не найдя слов, широко распахивает руки, движение их вольно и красиво и лучше слов объясняет мысль.) Вы ее любите… Я на вас зла не держу, я сама виновата, сама… Вы для меня так много сделали, вы меня жить научили… Меня научили, а сами не умеете. Других чему только не научили, а сами свою долю взять не знаете как. Мне б никто не простил, если б я связала себя с вами… Полы у вас мыть да чаем вас поить – это мне ничего не стоит, но счастья у нас не было бы. Стойте, стойте! Я сейчас, как все высказала, вижу – судьба моя еще не сказана, и впереди она вся. Знаю я: за пазухой у вас счастья своего не высидишь. Ну, хватит, Алексей Вениаминович, заговорила я вас, милый вы мой.
Воропаев. Что сказать… Кажется, в первый раз в жизни не знаю, что сказать…
Софья Ивановна(вбегая). Можете не волноваться… Нашелся Тузик! (Разглядывая Лену и Воропаева). Опять эта Морозова пришла, которой пенсию не дают, на завтра, что ли, отложить?
Лена. Нет, нет. Пойдите, Алексей Вениаминович, выслушайте ее… который раз она к вам…
Воропаев. Замечательный человек ты, Лена… только все как-то нескладно у нас с тобой получилось… Но какой ты чудесный, чистый человек! (Пожимает ей руку и выходит.)
Софья Ивановна. Что тут у вас, Лена?
Лена(бросается на грудь к матери). Вы мне ничего не говорите, мама… Только поклянитесь от чистого сердца, когда Сережка к нему приедет, будете смотреть за ним, как за своим. Мамочка, милая… (Целует ее).
Софья Ивановна. Гордая ты у меня, Леночка. Все сделаю, как ты хочешь… Все будет, как ты хочешь…
Набережная, что и в первой картине. Осень. Деревья слегка позолотели, но еще пышны, а солнце по-летнему горячо. На скамейке доктор Комков. Появляется Лена с чемоданчиком в руке.
Лена. Здравствуйте, доктор. Отдыхаете?
Комков(раздраженно). Пациента жду. По случаю воскресенья рассчитывал застать его дома, но не угадал: день секретаря райкома строится вне законов логики. Раньше, бывало, больные бегали за врачами, теперь врачи гоняются за своими больными.
Лена. А почему здесь его ловите?
Комков. Сегодня с пароходом прибывают переселенцы. Здесь организуется встреча… Едете?
Лена. Да, пароходом. Хотела попрощаться, да, видно, не удастся.
Комков. Что выбрали, Елена Петровна?
Лена. Фельдшерские курсы, потом, может быть, рискну в мединститут.
Комков. Отлично надумали, из вас выйдет прекрасный врач… только смотрите, никогда не соблазняйтесь лечить Воропаева.
Лена. Кстати, как у него сейчас со здоровьем? Уж очень неважно стал выглядеть.
Комков. Видите ли…
Лена. Говорите… как будущему врачу.
Комков. Воропаев – человек для всех. Организация, очень сложная. Для таких, как он, еще нет лекарств. Они и болеют-то не по-людски.
Лена. Он стал такой худой, такой худой…
Комков. Худой? Да он весь из костей, даже сердце.
Лена. Ой, нет. Зимой вы говорили, что перемена жизни – самое хорошее лекарство. Вот он переменил…
Комков. Он недопеременил. К этой перемене надо бы еще немножко сердечной радости, своей, маленькой… но он любит радость грузовиками, кубометрами, гектолитрами…
Лена. Как, по-вашему, он счастлив?
Комков. По-видимому – да… Как-то я прочел у Тургенева: «Кто знает, сколько каждый живущий на земле оставляет семян, которым суждено взойди только после его смерти», – и подумал тогда, что от многих из нас ничего не останется, и зависть меня взяла именно к Воропаеву. Он и при жизни взрастил неплохой урожай.
Лена. Зачем вы так говорите? От нас останутся люди, каких еще не было, от нас пойдет счастье.
С моря слышен гудок подходящего парохода.
Ну, мне пора, доктор. Я буду писать вам.
Комков. Возвращайтесь скорее. Я очень скучаю без тех, кого не надо лечить.
О чем-то бурно споря, появляются Юрий и Наташа.
Юрий(хлопая по толстой книге, которую он держит в руке). Видишь, что написано: «Мать и дитя», профессора Жука. Четырнадцатое издание.
Наташа. Ах, Юрочка, хотя б и сорок пятое, какое это имеет значение! Моя мама без всяких Жуков выкормила шестерых, и все были на загляденье!
Юрий. Голая эмпирика… а тут же все научно обосновано. Для чего же наука, если ею пренебрегать?
Наташа. Сам рожай и сам корми в таком случае, Юрочка, а я буду поступать, как нахожу нужным. (Заметив Лену и Комкова). Вы слышали что-нибудь подобное? Хочет, чтобы я… как его?
Юрий. Жук, «Мать и дитя».
Наташа. …чтобы я по Жуку воспитывала, а этот Жук жил в прошлом веке, когда дети были совсем другими!
Комков. Как вам сказать. Можно допустить, что они были несколько похожи на наших.
Лена. У вас, Наташа, такой замечательный мальчик, что я завидую.
Гудок парохода.
Ой, надо спешить!
Наташа. Лена, милая, мне вам столько нужно сказать… если бы не вы, я, вероятно, не родила бы со страху… Мы так много для меня сделали. (Целует ее). Юрочка, возьми чемодан…
Юрий. Вы для нас родней, чем сестра, Елена Петровна.
Наташа(Комкову). Доктор, а может быть, этот Жук все-таки прав, как вы считаете? Проводим Лену, и вы посмотрите Алешку, хорошо? (Взяв Комкова под руку, уходит.) Лена, я не прощаюсь, встретимся на пристани.
Юрий. Дайте мне чемодан.
Лена. Не нужно, Юрочка, я сама.
По набережной идут военный с палкой и Горева. Она в шинели, без погон, вид у нее измученный, болезненный.
Военный. (Юрию). Простите, пожалуйста, как пройти к райкому? Мне срочно нужен секретарь… товарищ Воропаев, кажется.
Юрий. Сегодня выходной… Сами его все утро ищем… может быть, он в клубе.
Военный. (Горевой). Александра Ивановна, подождите меня здесь, я загляну в клуб.
Горева. Хорошо, я подожду. (Юрию.) А квартира Воропаева далеко?
Юрий. Квартира у него была… да… но сейчас он живет в райкоме.
Горева. И сынишка с ним?
Юрий. Сынишка вот у них… У Елены Петровны…
Горева(радостно). Вы – Лена Журина?
Лена. Да.
Горева. Я – Горева.
Юрий(хватаясь за голову). Ну, я побегу, надо же все-таки разыскать его…
Лена. Юрочка, погодите, вы мне нужны!
Юрий(убегая). Сейчас, сейчас.
Горева. Я вам писала, не знаю, ответили ли вы, я странствовала по госпиталям.
Лена. Нет… я не ответила.
Горева. Скажите – почему?
Лена. Он сам обещал ответить, Алексей Витаминыч.
Горева. Как вы сказали?
Лена. Это у нас его так прозвали – Витаминыч.
Горева. Похоже… Скажите, а он ответил мне?
Лена. Не знаю. Хотел ответить… Простите, мне надо итти.
Горева. Одну минуточку.
Лена. Пожалуйста. Только я спешу.
Горева. Я понимаю. Я очень коротко. Нам с вами, конечно, не легко разговориться…
Лена. Да, правда… я даже не знаю, о чем…
Горева. Ну, как – о чем! Мы – женщины, Лена. Мы быстро поймем друг друга… Скажите, Лена, кто мы друг другу?
Лена. Как я могу сказать?.. Чужие.
Горева. Вы его жена?
Лена. Нет, что вы! Я думала – вы его жена.
Горева. Нет, что вы!.. Но вы слышали обо мне?
Лена. Слышала… Я… я даже читала ваши письма.
Горева. Что вы говорите! Вы заставили меня покраснеть. Я ведь, как вы понимаете, писала их не для вас.
Лена. Вы меня извините, правда, я ничего плохого не думала про вас…
Горева. Конечно, конечно, я понимаю. Тогда мне нечего долго объяснять – вам понятно, почему я оказалась здесь… И хотя я сознаю, Лена, что у вас нет и не может быть ко мне доброго чувства, вы должны были, вы обязаны были написать мне обо всем…
Лена. О чем – обо всем?
Горева. …чтобы я не приезжала. Быть отвергнутой легко, быть навязчивой – оскорбительно, Лена.
Лена. Я знаю, Александра Ивановна.
Горева. Я желаю вам… чтобы у вас никогда этого не было.
Лена. Было уж, было… Только я о вас хотела сказать – разве вы отвергнутая?
Горева. Должно быть. Он исчез так внезапно, отдалился так быстро, что я не успела даже понять, в чем дело.
Лена. Ничего я не знаю, Александра Ивановна.
Горева. Особенно было тяжело, когда меня ранило. Одна, никого близких, и он, я знаю, тоже один, и у него тоже никого. Я ему много писала. Он отвечал через друзей какую-то чепуху, что щадит меня, не хочет делать из меня сиделку… Почему сиделку?
Лена. А потому, что ему было плохо, совсем плохо. Вы там себе славу завоевывали, ордена, награды получали, о вас в газетах писали…
Горева. Откуда вы знаете?
Лена. Я все о вас знаю, все… А он в это время помирал – да, да… Крыши над головой не было…
Горева. Почему же вы не написали мне, что ему плохо? Почему вы не позвали меня – помогите Воропаеву. Это честно? Как вы считаете?
Лена. Я помогала ему сама. Что могла, то и делала. Ну, да вы ведь знаете, разве он жить умеет? Ребенок какой-то.
Горева. Для вас он – ребенок, для меня всегда – воин, мужчина, не в этом дело, а в том, что вы не подумали тогда – жизнь Воропаева есть часть чьей-то другой, далекой от вас. В общем я вижу, что, приехав, сделала ошибку… Я… У меня к вам большая просьба – помогите, чтобы никто не знал, что я была здесь. Я вернусь на пароход.
Лена. Подождите, что вы!
Горева. Нет, нет, я приехала не вовремя. Но знайте, Лена, я полюбила его на войне, где незачем было лгать. Мы были верны друг другу. У нас было одно сердце на двоих. А верность, Лена, порождает только самая беззаветная любовь. Нет… я совсем не то хочу сказать… одну минуту… Я как-то не соберусь с мыслями. Да!.. Все, что произошло, я могла бы узнать проще, но ничего не поделаешь. Прощайте! Не оставляйте Воропаева. Это в самом деле ребенок.
Лена. Александра Ивановна, не уходите, я должна уехать – не вы. Послушайте меня, Александра Ивановна, вы во-время приехали. Он любит вас, Александра Ивановна.
Горева. Вы уверены?
Лена. Он любит вас, верьте мне… «Обеда она мне, говорит, не приготовит и за папиросами бегать не будет, но счастье создаст… Она, говорит, хорошая, умная…»
Горева. Вы… сами слышали, как он это говорил?
Лена. Да.
Горева. Странный человек.
Лена. Это очень хорошо… замечательно, что вы приехали. Правда, ему поначалу трудно жилось, но потом… потом все изменилось.
Горева. А меня вблизи него не было… Но я работала, я не могла бросить дела, я… я… я ж все-таки не где-нибудь, а на войне была… Я думала, что раз у нас с ним одно сердце, так неважно, где оно – со мной ли, с ним…
Слышен гудок парохода.
Лена. Ой, я опаздываю. До свидания, Александра Ивановна. Я только вот еще что вам скажу. Я за глаза вас очень полюбила, а когда сегодня увидела – разозлилась на вас, сама не знаю, за что…
Горева. Ах, это совершенно неважно! Куда вы спешите?
Лена. За судьбой, Александра Ивановна. Каждый должен искать свою.
Горева. Вы нашли ее, Лена. Я не пущу вас.
Лена. Он любит вас, поймите вы это… И… Я же вижу, какая вы… А я… Я даже обокрасть вас не смогу…
Горева. Леночка, милая, не уезжайте. Приехать трудно, а уехать – нет ничего легче. Девочка вы моя милая, послушайте меня…
Лена. И не буду, не буду… и не говорите… Пустите меня. Вы хорошо сказали – одно сердце на двоих. И про верность тоже. Я ведь сама такая. Я тоже верная. Слушайте, Александра Ивановна, его Сережа у моей мамы. Возьмите его себе. (Обнимает Александру Ивановну.) Милая вы моя, худенькая какая…
Горева. Да нельзя же так, Лена.
Входит Городцов.
Городцов. Назвал всех на двенадцать часов, а сам неизвестно где. (Горевой.) Извиняюсь, гражданочка, вы с парохода?
Горева. Да.
Городцов. Много приехало?
Горева. Человек триста, четыреста…
Городцов. Дело! Люди до крайности нужны…
Лена. Знакомьтесь. Это жена Алексея Витаминыча – Александра Ивановна, доктор… с фронта приехала. Прими ее, председатель.
Городцов. Вот так коммунике! Здравствуйте! А я и не знал, что Алексей Витаминыч женат. Вот так чепе. Чрезвычайное происшествие, то есть. Что же вы телеграмму не дали?
Лена тем временем исчезает.
Горева. Лена… Куда вы, Лена? (Хочет броситься за нею, но Городцов решительно преграждает ей дорогу.)
Городцов. Пожалуйста сюда! Сейчас встречу будем устраивать вновь прибывшим. Вещички-то ваши где? Сейчас, сейчас пошлю за ними. И никуда вам ходить отсюда не надо.
Горева. Дело в том, что я еще сама не знаю, надолго ли… не знаю, останусь ли…
Городцов. Все мы так поначалу думали. Это от перемены климата. Такое было, Александра Ивановна, что и вспомнить стыдно. Ну, а потом… потом прошло.
Горева. Да?
Городцов. Да вы посмотрите, какой тут масштаб жизни. Это ж все надо перевернуть вверх дном!.. Горы, скажем. А на что нам, спрашивается, горы? Воду подают! Значит, что? Обваловать ущелья, плотины надо ставить. Или вот, возьмите, к примеру, море. К чему? Обыкновенная, кажись, картина природы. А на самделе – промысел. Или вот те косогоры. Зачем? Одно утомление глазу. А мы там маслинку разведем, виноградники расплануем… Больницу поставим. У нас народ любит лечиться, я не препятствую – пожалуйста, отчего ж, если хозяйству помехи нет. Доктор Комков у нас хороший… Увлекающий доктор, но до хирургии не дотянулся пока… робеет. Хотя зубья рвать – лихо рвет.
В праздничном платье появляется Варвара.
(Варваре). А лозунги где?
Варвара. Несут, несут. (Горевой.) Из новоприбывших?
Горева. Да.
Городцов(кому-то в сторону). Сюда, сюда! Выше поднимайте! Вот так!
Варвара. Не портниха будете?
Горева. Врач. Хирург.
Варвара. И то хорошо. Хоть Комкову конкуренция, а то на все болезни один доктор, даже лечиться неинтересно. Семейная будете?
Горева. Как вам сказать… Сама затрудняюсь.
Варвара. Муж есть, значит замужняя, мужа нет – холостая, чего тут затрудняться.
Горева. Разыскиваю свою семью…
Городцов. Обзнакомились? Замечательно. Это, Александра Ивановна, наша активистка Варенька Огарнова, наш коренник, как говорится… Хозяйка крымской лозы. А это, Варя, супруга Алексея Витаминыча.
Варвара. Вот тебе и раз! Но я чувствовала, я это давно чувствовала, что у ней ничего не получится. Одним словом, спокойно, все в порядке. Только держать его в руках. Да, да. Это ж такой ходок, я вас уверяю.
Городцов. Варвара, Варвара!
Входит Виктор Огарнов.
Витюша, ты бы вступил в дело… это ж, понимаешь, такие формулировки пошли!
Огарнов (Горевой). Здравствуйте, товарищ. Что, она вас уже на веники обламывает?.. Отдохни, Варвара.
Варвара(торжествующе). Воропаева Александра Ивановна.
Огарнов. Как? Сестрица?
Варвара. Жена, жена!.. Я что тебе говорила!.. Отдохни, Виктор.
Огарнов. Я просто до того удивленный, что, правда, сяду. Ну, вы подумайте, а?
Варвара. Вот и думай, самое тебе занятие… (Уводит Городцова в сторону.)
Юрий(влетая). Алексея Витаминыча все нету? Беда!
Огарнов. Юрий, может супруга в курсе?..
Юрий. Да нет, она едва ли.
Огарнов. Моя, например, всегда в курсе, когда и никакого курса нет… (Горевой.) Ваш-то куда подевался?
Горева. Я еще его сама не видела…
Юрий(хватаясь за голову). Ну, как тут у вас? Плакаты где? Лозунги почему не развешаны?
Варвара. Сейчас, сейчас. (Берет плакаты. Горевой.) А Сереже вы родная или мачеха?
Горева. Мачеха. Впрочем… (Помогает развешивать плакаты.)
Варвара. Ничего, и мачехи бывают стоящие. За это и думать нечего. Главное, его – к рукам. До ужаса распоясался. У нас ночевал, полотенце забыл, два дня потом платком лицо вытирал, у Поднебесок книгу читал, да так и оставил. Обедать у него и в обычае нет, как самоед прямо. Я ему раз белье постирала – неделю не забирал. Понимаете? Цыган бродящий. И ведь никому от него никакого покоя.
Горева(смеясь). Это на него похоже. Но у вас, видно, любят его.
Варвара. Да как же его, проклятого, не любить, – ведь он из души не вылазит. Это ж такой невозможный характер, как вы с ним управлялись, не знаю… Сюда вешайте!.. Вот так!.. Хороню, хороню!.. А главное – никого не слушайте. Будут вам говорить и обо мне, и о Ленке, только я вам скажу – ни-ни. Это ж камень!.. И даже камень легче расшутить, чем его. Ну, готово, председатель.
Городцов. Слушай, Юрий Михайлович, слово-то я буду произносить или как?
Юрий. Да мы же вчера еще решили на бюро, что слово дадим самой молодой колхознице Ленке Твороженковой. Так сказать, от лица смены.
Городцов. Смотри, Юрий Михайлович, накладки не получилось бы. Может, лучше мне? Как я апробированный в этом отношении. У меня ж все прогнозы в руках.
Юрий. Да какие тут прогнозы! А где Ленка, шут ее побери!
Варвара. Твои кадры еще в мячик играют, Юрочка…
Городцов и Юрий уходят.
Варвара(Горевой). Это его выдвиженец… замухрышка был, ужас, а теперь – извини-подвинься… Ума палата… и откуда взялось только!
Горева. Очень симпатичный юноша… с характером, видно.
Варвара. А с вашим без характера пропадешь. Меня, скажем, тоже он выдвигал – аж кости трещали. Потом привыкла, будто так полагается.
Горева. Я давно не видела его и не знаю, как бы… может быть, я лишняя. Может быть…
Варвара. Кто? Он? Да вы что!.. И думать не думайте. Я все знаю. И Ленка – молодец, это я при всех скажу, выходила его, как ребенка. Я ж видела. Я ж знаю.
Горева. Мне стыдно перед нею… больно за нее.
Варвара. Что больно, то больно, да своих мужей за чужих жен выдавать – это непорядок, Александра Ивановна, а что за Ленку подумать надо – это тоже верно.
Горева Она, должно быть, хорошая женщина.
Варвара. Лена-то?.. Хорошая. Это – да. Да ведь что делать-то, Александра Ивановна? Вот Виктор, муж мой. Видала я чужих мужей, бывают и получше, а что делать? Люблю своего дурака, хотя, конечно, и виду не показываю, чтоб не избаловался каким-нибудь манером… и уж лучше для меня будто и нет. Вот какое дело. На лучших если кидаться, самые худшие только достанутся… Муж, Александра Ивановна, или жена – я так понимаю – это вроде как новостройка… как построила, так и крутись… Верно?
