Текст книги "Цитадель Гипонерос (ЛП)"

Автор книги: Пьер Бордаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)

Жека внезапно втянуло в пасть голубого света. Голоса и фигуры исчезли, двое мужчин с саркофагами превратились в крошечные сияющие точки. Он мельком увидел здание, окруженное высокими башнями, город в иллюминации, шар планеты, на котором преобладали синие и красные тона, а затем не стало ничего, кроме волнительного ощущения скорости и тепла.

Рядом с гигантскими змеями трехлетний мальчик выглядел совсем крошечным. Самые крупные достигали метров двадцати от головы до хвоста, но, несмотря на то, что в проходах было тесно, они проносились мимо него с удивительной чуткостью, ни разу не сбив и не толкнув. Иногда они открывали рты, ловко хватали ребенка пастью и исчезали в узких темных туннелях.

Первые мгновения испуга и удивления прошли, и Жек понял, что именно так, в их пастях, мальчика переносят от одного гнезда в коралловом щите к другому, и этот странный транспорт напомнил Жеку чрево космины. Ему потребовалось несколько минут, чтобы связать этот пейзаж, ребенка, змей и обмолвки Шари. Индисские анналы отправили его в дальнейшее путешествие, на Эфрен, с нематериальным визитом к Оники и Тау Фраиму.

Как ни сильно отличалась Оники от Найи Фикит, Жеку она показалась такой же красивой, как мама Йелли, и он согласился с выбором Шари – выбором, который он до этих пор бессознательно отвергал. Он был не в силах принять, чтобы мужчина, перед которым открывалась величественная судьба, избавлению всего человечества предпочел сковывающую путами любовь к женщине и ребенку; при этом Жек совершенно забывал, что и его самого поддерживала беспримерная любовь Йелли. Однако при виде Оники он понял, что без нее Шари ни за что бы не нашел сил пройти до конца в одиночку, что она – родник нежности, без которого он не мог обойтись, к которому он возвращался за возрождением. Она носила одежду из терпеливо сплетенных веточек небесного лишайника, ржаво-коричневый оттенок которого подчеркивал блеск ее кожи и волос. Оники поселилась в змеином гнезде, которое разделила занавесками на три комнатки, и устроила матрасы, набитые лишайниковым пухом и покрытые плетеными попонками. Они с Тау Фраимом питались плодами коралла – продолговатыми белыми и сочными наростами, которые росли в средине коралла, и до которых были охочи и змеи.

Бдительность гигантских рептилий не ослабевала ни на миг; в каждой прогулке Оники и Тау Фраима их сопровождали около двадцати змей. Время от времени в молодой женщине просыпались рефлексы тутталки, она сбрасывала платье и взбиралась по вертикальным туннелям, которые очищала от небесных наростов. Она облюбовала порядка тридцати труб, и некоторые из них – шире десяти метров в диаметре. Синее или красное сияние солнц Тау Ксир и Ксати Му жадно врывалось внутрь щита и величественными колоннами падало на остров Пзалион и на барашки волн черного океана Гижен.

Проворство и энергия Оники поразили Жека. Она балансировала на округлых стенках труб, держась лишь пальцами, постоянно меняя центр тяжести своего тела, прилипшего к кораллу, словно присоска. Иногда она передвигалась на манер паука, раскинув руки и ноги, иногда, если заставлял проход, пользовалась лишь своими руками, как рычагом. Жек отчетливо различал игру ее мышц под тонким покровом кожи, глубокие ложбины на внешней стороне бедер, работу трицепсов и спинных мышц, напряжение и расслабление ягодиц, мощные сокращения пресса. А еще его изумляло, с какой точностью, ловкостью, экономностью жестов, с какой грацией она обрывала пучки лишайника, вросшие в коралл, и сбрасывала их в пустоту. Она так уходила в свою работу, что ее подъема не замедляло ни единое паразитное движение. Змеи проскальзывали сквозь расщелины, незаметные невооруженному глазу, опять появлялись на несколько метров выше и ожидали, пока она приблизится к ним, чтобы снова исчезнуть.

Вся в поту, Оники забралась на крышу щита и уселась на коралл, пурпурный от лучей красного карлика Тау Ксир и выметенный верховыми ветрами. Из расщелины появилась и подползла к ней змея. Оники увидела в широко открытой пасти рептилии силуэт Тау Фраима, и ее лицо осветила сияющая улыбка. Жека захватило властное желание присоединиться к ним, раствориться в потоках любви и гармонии, хлынувших из их глаз. В тот же момент он уловил колыхание холодных слизистых щупалец вокруг молодой женщины с ее сыном, и почуял, что скаиты Гипонероса, собравшиеся на острове Пзалион, более не замедлят с атакой. Затем его зрение затуманилось, и его поглотил небесный вихрь.

Головокружение внезапно прекратилось. Он плавал в полутемной комнате, где всей мебели было – тюфяк да пара соломенных стульев. На матрасе лежал мужчина с бритой головой, укрывшийся небеленым полотном простыни. На стуле сидела женщина в строгом накрахмаленном платье, присобранном до колен.

Жек задумался – что же он делает в этой лачуге. Снаружи бушевала буря, о чем сообщали завывания ветра и скрип мелкой гальки о саманные стены. Глаза женщины – совершенно белые, лишенные радужки, – были устремлены на лежащего человека, и не видели его; точнее говоря, они не задерживались на контурах его телесной оболочки. Владея экстрасенсорными способностями, женщина проникала по ту сторону видимого и созерцала сразу и тьму, и чистоту в душе своего собеседника. В нем было полно благородного – и немало низкого, словно он долгие годы гнался сразу за двумя взаимоисключающими судьбами. Женщина не осуждала его, она была слишком дальновидна, чтобы разбрасываться приговорами близким, но мужчина сам не мог простить себе собственной растраченной жизни.

– Глаза не могли меня обмануть, – повторила она. – Ты – один из двенадцати столпов храма. Один из двенадцати рыцарей Избавления.

– Я просто мародер из гор Пиай, торговец человеческим мясом, один из ублюдков Жанкла Нануфы, – устало ответил он.

– Еще ты рыцарь-абсурат, человек, направляющий энергию. Именно это умение необходимо человечеству. Чем быстрее ты поверишь в важность своей роли, тем больше у людей шансов избежать ожидающей их страшной участи.

– Вы переборщили с зельями видений, има!

– Возблагодари бога, даровавшего мне силу видений. Если бы я не защитила тебя от мужчин моей деревни, ты бы умер в мучительных страданиях, а серные ветры разметали бы остатки твоего трупа по плато Абразз.

В уголках его рта появились горькие складки.

– Вам бы следовало дать им убить меня…

Она пожала плечами, встала и прошлась. Жек понял, что она не видит предметов, стен, потенциальных препятствий, но ощущает их частоту их волн, их плотность.

– Мы не можем терять времени! – сердито сказала она. – Скоро Жанкл Нануфа начнет тебя искать и появится здесь со своими людьми!

– Отчего мне быть одним из двенадцати избранных? По-моему, вы куда лучше меня годитесь для такого рода…

Она быстро повернулась, нагнулась над тюфяком и зажала ему рот ладонью.

– Я буду луком, ты будешь стрелой.

Она выпрямилась и торжественным жестом расстегнула платье, которое скользнуло по ее груди, бедрам, икрам и смятым затихло у ступней.

– Черпай из меня силу убеждения, – прошептала она. – Мы свяжемся навсегда. Я буду сопутствовать тебе в мысли, в памяти. Я окажусь рядом, когда буду тебе нужна.

Он позволил себе задержать пламенный, почти мучительный взгляд на этом обнаженном теле, которое пробуждало в нем намного больше, чем простое желание.

– Когда твои люди узнают, что ты пожертвовала своей девственностью, как они отнесутся?

– Орден има Абраззов создавался с единственной целью – распознать двенадцатого рыцаря Избавления, а девственность гарантировала чистоту ясновидения. Я распознала тебя, У Паньли. Так что у меня больше нет причин оставаться девственницей. Пришло время соединиться, слиться.

Она скользнула под простыню и обняла его. Жек вспомнил переплетенные коричневые тела Сан-Франциско и Феникс в темнице Ториаля Жер-Залема. Он снова услышал их стоны, эти вздохи, которые предательски выдавали странную боль, и подумал: а испытает ли он когда-то что-нибудь подобное с Йеллью.

Он взмыл над своими воспоминаниями, пересек вихрящееся желтое облако, взлетел над планетой, окруженной десятком колец, покинул двойную звездную систему и пустился в странствие по бездонному космосу. Что-то двигалось вдали – серая линия, усеянная зеленоватыми и черными пятнами. Это походило на космический корабль или на вереницу сваренных воедино кораблей. Насколько Жек мог судить, они пересекали межзвездную пустоту намного быстрее света. Он отправился к аппарату в самом хвосте каравана, проник сквозь внешние слои фюзеляжа, покрытые толстой черно-зеленой паршой, миновал коридоры, каюты, общие отсеки, где в полумраке колыхались таинственные силуэты. Жек улавливал трепет тысяч тел, мысли, испускаемые тысячами мозгов, и чувствовал исходившую от них острую, почти осязаемую тоску. Они жили в постоянной темноте, словно окончательно разучились пользоваться светом.

Он вторгся в крохотную каютку и завис над койкой, на которой покоилась неподвижная, безмолвная фигура. Переборки и пол подрагивали от низкого урчания двигателей. Два луча света пробивали тьму – два луча, пришедшие, казалось, из глубин времени. Жек не находил другого объяснения этим ярким всполохам, кроме того, что сияли глаза лежащего существа. Свет бил с такой напряженностью, с такой энергией, что он испугался и инстинктивно поискал места, куда можно было бы скрыться. Жек решил, что самое безопасное убежище – его тело, которое осталось в нефе индисского храма.

*

Дерево потрескивало, изредка бросаясь снопиками искр. Жек отодвинул тарелку и сел перед камином. Тепло огня – вот все, чем ему хотелось бы насытиться.

Они с Шари очнулись не в нефе, а прямо в доме Шри Лумпы и Найи Фикит. Утомленные долгими странствиями, они по очереди растянулись на кроватях, чтобы немного отдохнуть. Теперь, когда скаиты были предупреждены о воинах безмолвия на Матери-Земли, постоянная опасность, которой грозил Гипонерос, принудила их установить посменное дежурство.

Однако на голову и тело Жека пришлось столько образов и ощущений, что, несмотря на всю его усталость, он не смог заснуть.

– Ну, Жек, что ты вынес из нашего похода в индисские анналы? – спросил Шари, склонившись к камину и пошевеливая угли.

Жек сохранял молчание – отчасти потому, что слишком устал даже для того, чтобы просто раскрыть рот, а отчасти потому, что не находил, что сказать в ответ. Он еще недостаточно отошел, чтобы что-нибудь извлекать из только что пережитых событий, которые все еще полностью занимали его мысли.

– Ты ведь понял, что мы с тобой не расставались? – продолжал Шари. – Ни на Сиракузе, ни на Эфрене, ни на той планете с кольцами – вероятно, Сбарао, – ни, наконец, внутри этого корабельного каравана…

Хотя по ходу путешествия анжорец присутствия Шари рядом с собой ни разу не обнаруживал, это известие его не удивило.

– Ясновидящая с Кольца говорила о двенадцати рыцарях Избавления, двенадцати столпах храма, – добавил Шари (похоже, беседуя в основном сам с собой). – Посещая анналы прежде, я уже натыкался на число двенадцать, но не знал, как его истолковывать.

– А теперь знаете?

Пламя отбрасывало отсветы на стены и на пол. Стучавшийся в двери и окна сильный ветер предвещал надвигающуюся грозу.

Шари обернулся и доброжелательно оглядел Жека:

– Меж товарищей по Индде мы все на «ты», Жек. Переставай думать обо мне как об учителе. Я буду рад, если ты станешь относиться ко мне как к равному. Мы вошли в анналы вдвоем, а нас должно быть двенадцать – как двенадцать рыцарей Избавления, как двенадцать столпов храма. Дюжиной у нас будет шанс одолеть блуф. Летописи показали нам девять наших будущих товарищей: маму Афикит, Йелль, Сан-Франциско и Феникс… если нам удастся вызволить их и оживить… Оники и Тау Фраима… К ним, возможно, мы должны добавить нынешнего муффия церкви, бритоголового мужчину – рыцаря-абсурата, по словам ясновидицы, – и существо, которое мы только мельком видели в караване кораблей…

– Оно меня напугало! – воскликнул Жек.

– Всего выходит одиннадцать, – продолжал Шари, не обращая внимания на то, что его перебили, – но почему анналы не показали двенадцатого?

Он сумрачно уставился на раскаленный конец кочерги.

– Кто двенадцатый?

Глава 6

ЭЛЬ ГУАЗЕР (также известный как Аль-Гуазер, Эль-Гуазейр или Эльгвазер): легендарный персонаж земной доисторической эпохи (приблизительно за 11000 стандартных лет до начала первого периода постанговской империи), предположительно был одним из первого набора учеников великого провидца Сатьяна Мах Урата, основателя Индды (или индисской науки). Будто бы входил в легион фанатиков, называемых Уратами Абсолюта. Считается, что он яростно выступал против массового истребления людей, пострадавших от ядерной чумы. Ему приписывается изобретение двигательной установки, которая позволяла бы двигаться почти в сто раз быстрее скорости света (некоторые историки утверждают, что единственная заслуга Антона Шлаара, изобретателя одноименного прыжка, состоит в том, что он обнаружил разработанные Эль Гуазером формулы) и спасла бы тысячи жертв чумы, отправив их в космос на земной период в десять тысяч лет, что маловероятно, потому что археологи не нашли никаких следов этого так называемого каравана из кораблей (поистине… каравана-призрака!) Затем он якобы удалился в великую пустыню Гоб, чтобы посвятить жизнь созерцанию. Ни книгофильмы, ни голографические записи не упоминают о его существовании. Он кажется чистым продуктом коллективного бессознательного или даже мифом, созданным на пустом месте сторонниками Ананды Гайи. Однако следует отметить, что во время Войны Мыслей, опустошившей изначальную Землю, многие документы были утеряны. Что касается имени Эль-Гуазер, то, по всей вероятности, происходит от диалекта, исчезнувшего почти за сотню веков до этого, спаньольского (или спанского).

«Сказки и легенды нашей Матери-Земли», Академия современных языков

Во внутреннюю тишину мыслей Гэ просочился телепатический шепот:

«Собрание в связи с возвращением на Землю. Собрание в связи с возвращением на Землю.»

Внутри нее бурно всколыхнулся эмоциональный прилив, словно поднялась из глубин времен могучая река, века за веками набухавшая ностальгией изгнания. Она забыла свои заботы, инстинктивно обратилась полностью в слух и ощущала повсюду вокруг себя ментальные вибрации своих братьев и сестер, в которых слышалась та же радость, та же эйфория.

Наконец-то Земля.

«Публичное обращение через один час С.С.В.» – телепатически продолжал упреждающий.

Хотя времени на подготовку было предостаточно, Гэ не откладывая встала с койки в каюте и сдвинула металлическую дверцу своего шкафчика, чтобы подобрать подходящую случаю одежду. Резкое движение сразу же вызвало у нее приступ мышечных судорог. Ей пришлось постоять несколько минут, чтобы мускулы ног расслабились. Не прошло и нескольких месяцев С.С.В. с тех пор, как она покинула семейный отсек и стала осваиваться с самостоятельной жизнью, которая доставляла ей одни разочарования; и, лишившись ласкового (и неотступного) присмотра матери, она порой поступала непростительно беспечно для совершеннолетней.

Она сообразила, что так глупо волнуется, и попыталась взять под контроль дыхание, чтобы успокоиться. Тридцать столетий С.С.В. тому назад[7]7
  У автора некоторая путаница между временем, прошедшим на Земле, и локальным «сверхсветовым временем», С.С.В. (которое у него почему-то привязано к скорости, вместо того чтобы взять обычное внутрикорабельное время). Понять, о какой единице времени идет речь, нетрудно, вспомнив, что весь полет ракетного поезда по собственному времени занял немногим более 100 лет, а на Земле прошло 100 веков. – Прим.перев.


[Закрыть] пять из семи кислородных генераторов в ракетном поезде вышли из строя, и каста техников не смогла их отремонтировать. Тогда каста управляющих приняла сами собой напрашивающиеся драконовские меры: сначала выбросила в космос нежелательные элементы – бесполезные рты, заключенных общего режима, политических оппонентов, стариков и больных, – а затем запретила резкие движения, бег, беспричинное возбуждение, нервозность и любые действия, которые так или иначе приводили к чрезмерному потреблению кислорода и избыточной выработке углекислого газа. Этот запрет распространялся на общественные места, проходы, коридоры, общие комнаты, а также на личные каюты и апартаменты.

Если бы кто-нибудь из упреждающих уловил ментальную возбужденность Гэ и известил касту смотрителей, излишняя восторженность могла стоить ей долгого заключения в криокамере или даже, если бы не нашлось ни одного свободного кессона заморозки, попросту вышвыривания в космос. Внезапно накатил удушливый жар, и медленным, аккуратным движением она растерла бисеринки пота, скатывающиеся по ее лицу и заползающие между грудей. Она терпеливо выжидала, пока не прекратится эта отвратительная потливость – это неоспоримое доказательство того, что она нарушает правила. Вспотевшие тела часто выдавали безрассудных любовников, преступавших закон об ежемесячных соитиях – закон, ограничивающий частоту половых актов между супругами одним разом в месяц С.С.В. (максимально разрешенная продолжительность акта: десять минут). Подозрения у смотрителей могли вызвать и другие симптомы – зарумянивание, блестящие глаза, лихорадочное возбуждение, опухшие губы, следы укусов или царапин.

Этот указ не касался Гэ, как и других обоеполых холостяков, которые занимали суда в задней части поезда. Им вообще не разрешалось ни заниматься сексом, ни даже предаваться самоудовлетворению. Им разрешалось покидать каютки лишь для того, чтобы предельно неторопливо отправляться к своим рабочим местам, или на крипто-церемонии, или собрания пассажиров. Все остальное время они оставались распростертыми каждый на своей койке – обнаженные, неподвижные, погрузившиеся в окружающий океан ментальных вибраций, словно в целительную, благодатную воду.

На Земле они наконец смогли бы дышать без ограничений, любить друг друга без регламента, потеть, суетиться, бегать, плакать. Они топали бы по этим гнущимся зеленым прутикам, горстку которых каста хранителей памяти в музее родины оберегала как драгоценность и называла травой, и отдавались бы ласкам ветра и лучей Солнца, желтой звезды системы. Слова гимна возвращения домой, те слова, которые Гэ так часто привычно-машинально напевала, замерли у нее на губах.

«Мы уходим на десять тысяч лет, о наша Земля, но мы не забудем тебя… – не размыкая рта, тихонько мурлыкала она. – Мы не забудем нежного шелеста ветра в листьях деревьев, сладости и свежести травы под нашими босыми ногами, красоты рассветов и сумерек, журчания родников и водопадов, рева штормов и волн, летней жары и зимнего холода… Мы уходим, о наша Земля, потому что нас избрала болезнь и мы не хотим, чтобы она избрала прочих твоих детей… Сто веков космос будет нашей родиной, “Эль-Гуазер”– нашим городом, скитания – нашей жизнью… Сто веков мы будем искать свой путь исцеления и надежды… Мы вернемся к тебе свободными и здоровыми, как дети возвращаются к своей матери… Двенадцать любящих сыновей, двенадцать избранников твоего сердца избавят тебя от зла, что тебя гложет, и мы будем лелеять тебя до заката времен… Эта судьба исполнится милостью нашего защитника Эль Гуазера… Благословенно будь его имя вечно…»

Гэ не знала, что скрывается в действительности за «листьями деревьев», «красотой рассветов», «водопадами», «волнами», «летом» или «зимой», но она укрепилась в греющей уверенности, что жизнь на Земле уж точно будет привлекательнее жизни на «Эль-Гуазере». Хотя Гэ отроду не знала иного горизонта, кроме потолков звездолетного поезда, она страдала, чувствуя себя взаперти. Ей становилось все труднее выносить сковывающие ее округлые анфилады коридоров, кабинки и общие каюты, запахи окислов, идущие от разъедаемого ржавчиной металла. Эта зарождающаяся клаустрофобия, наверное, шла от сужения жизненного пространства и физических ограничений, вызванных недостатком кислорода.

Гэ приспособилась к постоянной темноте, как и все окружающие, но никталопия не заменяла великолепия света. Каста хранителей памяти утверждала, что система освещения «Эль-Гуазера» перестала действовать на седьмой век скитаний, когда ракетный поезд еще не покинул Млечного Пути. Продолжали упрямо светить лишь несколько прожекторов головного корабля, где проживали касты управляющих и техников.

Возвращения на Землю уже не миновать, и это наполняло Гэ таким ликованием, что она вспотела еще сильнее. Безволосая голова ощутила дыхание вентилятора; тогда она поняла, что не ее одну охватил стихийный прилив горячности, что жар, исходящий от десятков тысяч тел, вызвал внезапное повышение температуры и автоматическое включение вентиляции. Никогда еще Гэ не улавливала с такой ясностью ментальных вибраций своих братьев и сестер по изгнанию, этого плотного и бурного моря энергии, из которого она вылавливала похожие на брызги пены обрывки мыслей. Она опять растянулась на койке и стала ловить кожей чувственные ласки воздуха, предвестники земных ветров, которые – по ее мнению – были яростнее и изысканнее. Каждый раз, подставляясь под прикосновения потока воздуха, она закрывала глаза и отдавалась острой дрожи удовольствия, что начиналась между ее бедер и отдавалась в торчащих сосках груди. Кожа Гэ, с ее обостренной чувствительностью, была лишена покрова из волос. Она слыхала, что головы и гениталии их земных предков защищали густые пучки растительности, но полагала эту басню такой же выдумкой, как и легенду об Уратах Абсолюта.

Она энергично отвергла соблазн поисследовать потаенные складки своей женственности: было бы некстати, если бы упреждающие ее заметили и приговорили к выбросу в космос. Гэ встала и из дюжины нарядов, которые подарила ей мать, выбрала черное приталенное платье. Она натягивала его помедленнее, потому что вентилятор подсушил пот, а ей не хотелось снова вспотеть. Затем она вышла из своей каюты и двинулась по узкому проходу, который выходил на центральную площадь на 7-й палубе корабля.

По направлению к залу собраний текли в молчании людские реки. Формально общение вслух в общественных местах «Эль-Гуазера» не запрещалось, но каста управляющих настоятельно рекомендовала телепатический обмен, который экономил кислород. На ходу Гэ внимательно прислушивалась, не пожелает ли кто-нибудь из братьев и сестер вступить в мысленную беседу. Уже какое-то время ее преследовало навязчивое ощущение, будто с ней кто-то пытается заговорить, но каждый раз, когда она мысленно открывалась, чтобы подбодрить таинственного незнакомца, тот отказывался отозваться, словно пораженный собственной дерзостью. Несколько дней С.С.В. она подумывала, что впадает в паранойю – страшную болезнь в условиях «Эль-Гуазера», – и пошла к проконсультироваться к лекарю своей палубы, еще нестарому мужчине, чьи напористые приставания были просто оскорбительны.

– Ты совершенно здорова, сестра Гэ, – заверил он с гадкой ухмылочкой (говоря при этом нейтральным, на грани бесстрастного, голосом, что Гэ не понравилось). – Эти попытки общения реальны, они не результат психического расстройства из-за злоупотребления криптой. Наверное, нерешительный воздыхатель, который не осмеливается признаться тебе в страсти…

«Поверь мне, сестра Гэ, перед твоей красотой я бы не проявил застенчивости», – добавил он мысленно, как будто испугавшись звука собственного голоса – рефлекс, тем более глупый, что смотрители перехватывали ментальный обмен легче, чем устную речь.

В памяти у нее сохранился длинный твердый отросток, пытавшийся силой проникнуть в ее сокровенное место, грубые ногти, царапавшие ее грудь и бедра, но совсем из головы вылетело, как ей удалось вывернуться из объятий лекаря и удрать из кабинки приемов. Она обнаружила, что лежит обнаженная на койке и тяжело дышит, во власти спазмов, наедине со своими чувством вины, отвращением и желанием разрыдаться.

Она не сообщила о нападении из опасения, что обвинение обернется против нее же. Однако с поры того тягостного случая ей не удавалось слиться с гармонической вирной на церемониях крипты. Вместо взлета в чудесные миры духа, она, напротив, спустилась в подземелья своей души, где встретилась с энергией ненависти и разрушения, и была напугана ее силой.

Полукруглые ярусы постепенно заполнялись. Актовый зал, расположенный в центральном звездолете поезда, вмещал более 100 000 человек – почти всех пассажиров «Эль-Гуазера». Красноватые огоньки аварийного освещения, разбросанные над бесчисленными дверями и питающиеся от автономного энергетического контура, не могли процарапаться сквозь извечную непрозрачную тьму, скрывающую перегородки, потолок, лестницы и ряды сидений. Участникам собрания в задних рядах, несмотря на их никталопию, было не разглядеть распорядителей, выстроившихся на центральной сцене. Невидимость, однако, существенной помехи не составляла, поскольку распределенные по площади громкоговорители повторяли слова любого из ораторов для самых отдаленных секторов зала.

Гэ заняла свое место в четвертом ряду амфитеатра, откуда могла видеть центральную сцену, а на заднем плане – почти отвесную стену с креслами управляющих и лидеров других каст. Металлический пол подрагивал от шагов хлынувших в раскрытые настежь двери пассажиров. Большинство людей оделись в свои лучшие наряды: платья, комбинезоны или костюмы, которые они приберегали для прилетного собрания. Их искрящиеся от радости глаза бросали отблески света – единственные отблески на фоне тьмы.

Уставшая от ходьбы Гэ уселась на откидное сидение и стала разглядывать управляющих – тех мужчин и женщин, чья каста руководила судьбами «Эль-Гуазера» более ста земных веков, – занявших нижние ряды стены кресел. Они тоже облачились в свои парадные одежды: платья, туники, мантии и шапочки из муаровых тканей, отражавших редкие блики света. Лихорадочность, горевшая в их глазах, странно контрастировала с бесстрастием лиц. Выше сидели лидеры одиннадцати других каст – техники, смотрители, упреждающие, хранители памяти, криптоделы, лекари, пищевики, священники вирны, астрономы, переработчики и наружные, – и бросали друг на друга косые взгляды, в которых читались то угроза конфликта, то приглашение к созу. Более пятидесяти лет С.С.В. касты вели непрекращающиеся войны за влияние, и поочередно занимали ведущее положение подле управляющих.

Гэ была еще ребенком, когда переработчики заставили всех пассажиров самостоятельно заботиться о своей канализации и чистить воздуховоды, и эта гибельная инициатива стоила жизни более чем двум тысячам братьев и сестер. Она вступила в подростковый возраст, когда упреждающие разразились таким потопом информации (в основном совершенно бесполезной), что спровоцировали возрождение паранойи и появление новых, дотоле неизвестных психических заболеваний. Она только-только прошла криптоинициацию, когда каста наружных, отвечающая за внешний ремонт «Эль-Гуазера», уговорила управляющих мобилизовать всех взрослых пассажиров на очистку фюзеляжей, изъеденных космической проказой. Поэтому Гэ пришлось натянуть автономный скафандр и, вооружившись крошечным излучателем-дезинтегратором, совершить дюжину выходов в открытый космос. Впервые в жизни она увидела корабельный караван снаружи. Зрелище этих цилиндрических груд металлолома жестоко разочаровало ее. Тяжелые формы и обглоданный металл едва ли соответствовали той фантастической элегантности, которой ее воображение украшало «Эль-Гуазер». Впрочем, после того, как ей удалось преодолеть разочарование и ужас, которые в ней вызывала межзвездная пустота, вылазки подарили ей такое ощущение свободы и легкости, что она подала официальный запрос на членство в касте. Она еще не получила ответа, ибо бескастовым было трудно подняться выше своего положения, но объявление о возвращении на Землю спутало все расклады, и невидимая нить, на которой висело решение наружных, оборвалась.

В зале наступила глубокая тишина. Теперь на трибунах теснились все пассажиры «Эль-Гуазера», кроме маленьких детей и кормящих матерей.

Выстроившись на центральной сцене, распорядители затянули гимн изгнанников, которому хором вторили собравшиеся. Гэ никогда не чувствовала среди своих братьев и сестер по несчастью такого единства, такого энтузиазма. То была квинтэссенция их души, исходящая из уст, счастье возвращения, наполненное бесконечной грустью странствий. Она чувствовала, как песня уносит ее в древность, за сотню столетий С.С.В., и цеплялась за нее, как цеплялись все наружные за ограждение тросами, чтобы не потеряться в космосе. Пассажиры, конечно, переживали трудные дни во время своего бесконечного путешествия, сталкивались в кровопролитных стычках, которые перерастали в настоящие генеральные сражения, но теперь, когда автоматические таймеры возвращали их в мир, из которого ушли их предки, они осознали, что гимн скреплял их союз и спас их от окончательного погружения в отчаяние и безумие.

«Мы вернемся к тебе свободными и здоровыми, как дети возвращаются к своей матери…»

По щекам Гэ, совершенно захваченной эмоциями, текли теплые ручейки. В обычное время она воздержалась бы от слез, полагая, что слезы похожи на пот, разоблачающий чрезмерное потребление кислорода и караемый суровым наказанием, но в этот день ликования у нее не было ни воли, ни сил, чтобы контролировать себя.

«Двенадцать любящих сыновей, двенадцать избранников твоего сердца избавят тебя от зла, что тебя гложет, и мы будем лелеять тебя до заката времен…»

Эти слова, которые она до сих пор произносила, не вдаваясь в смысл, точно так же, как ходила по коридорам не видя их, вызвали теперь необычный, тревожный отклик. Вдруг ей показалось, что над великой мечтой изгнанников нависли грозные тени. Что это за зло, разъедающее Землю? Кто эти двенадцать любящих сыновей, эти двенадцать избранников? Имеет ли это какое-либо отношение к двенадцати кастам? Продолжая петь, она блуждала взглядом по бледным лицам управляющих и предводителей других каст. На несколько мгновений она задержалась на хранителях памяти, архивариусах истории «Эль-Гуазера»: они, вероятно, обладали ключом к загадке, но шансы для нее получить аудиенцию были минимальны, если не сказать нулевые…

«Эта судьба исполнится милостью нашего защитника Эль Гуазера… Благословенно будь его имя вечно…» Как только гимн закончился, характерная дрожь нейронов предупредила Гэ, что упреждающие, разбросанные по залу, собрались передать очередное объявление: в ее голове набухало подобие мысли, напоминающее шепоток. Превосходя своих товарищей по странствию в телепатическом потенциале, упреждающие обзавелись довольно неприятной чертой, а именно вещали когда хотели, не заботясь о том, чем заняты их реципиенты. Иногда они доходили до такого непотребства, что надоедали супружеским парам в их редкие и потому драгоценные моменты близости. Гэ, конечно, ни разу не приходилось терпеть подобного рода неудобств, но несколько раз ей приходили всякие пустячные сообщения, стоило ее рукам начать блуждать по телу. Она тогда мельком задумывалась, нет ли у касты упреждающих секретного соглашения с кастой смотрителей, и не служили ли эти неурочные шепотки скрытыми предупреждениями, и тогда она застывала на своей койке, страшась момента, когда повылазят парализоты – анестезирующие микророботы, управляемые смотрителями.