Текст книги "Цитадель Гипонерос (ЛП)"

Автор книги: Пьер Бордаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

Саул Арнен не смог бы сказать, сколько пилонов он со своими людьми укрепил после выхода из Коралиона – тридцать, сорок, может быть, даже больше пятидесяти… Они по очереди отдыхали в общей каюте по нескольку часов, но их осунувшиеся лица и лихорадочные жесты выдавали усталость и недосып. Даже беспорядок, царивший на палубе пенника, – беспорядок, которого капитан не потерпел бы в обычное время, – говорил о неотложности и значении их задачи.

Саул Арнен вышел из рубки, остановился посреди палубы и навел бинокль на верхнюю часть колонны, полностью залитую синим светом. Когда его глаза привыкли к яркому свету Ксати Му, он понял, что пилон треснул сверху донизу и держится на нем только узкая полоска коралла, своего рода выступ, похожий на подиум. А еще он приметил очертания аэрокара, бесшумно, скрытно облетающего орган. Он пробормотал проклятие и сплюнул на настил. Эфрен не знал серьезных проблем в течение столетий, а имперским силам потребовалось менее трех лет, чтобы нарушить хрупкое экологическое равновесие планеты. Саул Арнен вовсе не обожал гигантских змей, но внутренняя неприязнь не мешала ему признавать их роль регуляторов и соглашаться, что их истребление могло вызвать неразрешимые проблемы засорения; змеи глотали лишайники в феноменальных количествах, когда рыли галереи для своих гнезд, а тутталки, пусть эффективные и преданные своему делу, рисковали быть скоро заваленными накапливающимся небесным мусором. Хуже всего было то, что кардинал-губернатор Крейца и его проклятые дружки, великий инквизитор и евнух-викарий, устроили это бедствие с одной-единственной целью – наложить лапу на тутталку-изгнанницу и трехлетнего мальчонку.

– Эй, капитан, он сейчас нас без пены оставит, столб-то этот!

Саул Арнен уронил бинокль на грудь и уставился на Кэла Пралетта, старейшего матроса в его экипаже, человека, который служил в Пулоне более пятидесяти локальных лет. Кэл знал все уголки и закоулки океана Гижен, мог отличить подпорки органа одну от другой (вплоть до того, что дал каждой имя), но его нерешительная натура вместе с определенной тягой к выпивке не позволила ему подняться в корпоративной иерархии. Вместе с тем он оставался ценной подмогой для капитанов, которые обычно не могли нарадоваться его умениям.

Высокие черные волны швыряли пенник, заставляя Саула Арнена и Кэла Пралетта крепко вцепляться во вделанные в палубу дуги. Верховой ветер кидался языками пены вдоль палубы, в людей, которые просунули концы четырех впрыскных сопел в трещины основания пилона.

– И поддерживает он теперь не слишком-то много, – продолжал Кэл, прищурив глаза, которые подергивались от тика, оставившего глубокие морщины на его скулах и висках.

– Ты думаешь, не стоит тратить пену на его укрепление? – спросил Саул Арнен.

– Напротив, капитан! Он, если рухнет, запросто утянет за собой чертовский кусок щита. И родит трубу, чистить которую и тысячи тутталок не хватит!

Капитан отпустил дугу и, расставя руки, направился к металлическому кожуху, под которым находился внешний вентиль резервуара. Незамысловатый катер-пенник состоял из плоского прямоугольного корпуса, непотопляемого благодаря бортовым поплавкам, центрального герметичного резервуара с пеной, камеры с двумя двигателями и топливным баком, внутреннего отсека для отдыха и рулевой рубки. Пучки водорослей амортизировали постоянные удары носовой части о камни у поверхности воды, которые иногда виднелись при отливе волны. Сколько лет ни плавали люди из Пулона, им еще не доводилось видеть, чтобы Гижен так волновался. Саул Арнен на четвереньках залез под кожух и положил руки на крупнозубчатое колесо. Только капитанам разрешалось управлять вентилями (за исключением, конечно, тех случаев, когда их физическое или психическое состояние делало их непригодными к командованию), чему Саул был не рад, потому что его полнота плохо сочеталась с узостью под кожухом. И когда он напряг мышцы рук, чтобы разблокировать кран, ему показалось, что он услыхал крик. Он так резко поднял голову, что стукнулся макушкой о металлический верх.

– Хоооооо, капитан!

Он выругался, в тысячный раз в жизни проклиная болванов, строивших пенники, и, хитро извернувшись, вытащил свою тушу из узкой ниши.

– Хо, капитан!

Он поднялся на ноги, потирая голову, потратил несколько секунд на то, чтобы восстановить равновесие на убегающей из-под ног палубе, и впился взглядом в своих людей, навалившихся на поручень по левому борту, включая и Кэла Пралетта. Те не обращали на него внимания: они смотрели в направлении пилона, где их товарищи по команде бросили пенные сопла и склонились над фигурой, которую он было принял за золотого пингвина – веслоногой птицы, обитавшей на островах южного полушария. Он, в свою очередь, тоже подошел к поручням и в голубоватом свете Ксати Му увидел, что маленькая фигурка на самом деле принадлежала ребенку.

– Забавный улов можно собрать со столбов, капитан! – воскликнул Кэл Пралетт, оборачиваясь к Саулу Арнену.

– Этот малыш был внутри столба?

– Оттуда он, во всяком случае, выбрался. Если бы вы открыли клапан – вместо него, пока мы тут говорим, уже была бы кучка застывшей пены…

Ребенку было не больше четырех лет, но его большие темные глаза лучились необычной, поразительной энергией. Ветер играл кудрями его черных волос и свободной туникой, сплетенной из веточек. Он стоял неподвижно, молчал и разглядывал одного за другим обступивших его людей. Им же казалось, что его взгляд проникает до самой глубины их душ, в область сокровенного, но это не оскорбляло, не вызывало такого же чувства беззащитности, как ментальное чтение или стирание скаитами крейцианской инквизиции.

– Разве это не тот малец, которого ищут наемники-притивы? – заметил Кэл Пралетт. – Сын этой выпертой тутталки?

– Других реальных объяснений, как он появился в этой глуши, нет, – согласился Саул Арнен.

Пулоньеры часто их костерили – и его, и его мать, – из-за мороки, в которую они втянули эфренскую общину, но теперь, когда моряки встретили ребенка, их обиды как по волшебству исчезли. То, как он водил за нос оккупационные войска, заслуживало уважения и было примером к подражанию. Сами они остались пассивны перед лицом вторжения на их планету и непреклонности своих новых правителей. Они и пальцем не пошевелили, когда на площадях Коралиона были воздвигнуты первые огненные кресты, когда крейциане заставили их отречься от богов своих отцов и поклоняться Истинному Слову, когда скаиты стирали память об их близких. Чувство возмущения со временем угасло, они привыкли к своим хозяевам и смирились с жизнью в страхе. Они не пытались взяться за оружие ради своей защиты – народ Эфрена никогда не сталкивался с войной с тех пор, как прибыли сюда Манул Эфрен и первые поселенцы, – ради того, чтобы изгнать захватчиков и восстановить свою независимость, и вот является трехлетний мальчик, сын отверженной тутталки, просто одним взглядом вернуть их на путь чести и свободы.

– Что нам делать, капитан? – спросил Кэл Пралетт. – Может, лучше отдать его в органы порядка…

Предложение старого пулоньера удивило Саула Арнена.

– Мы и так уже слишком много отдали им, тебе не кажется?

Люди из экипажа, которые не пропустили из их разговора ни слова, согласно закивали. Голубой свет Ксати Му окутал ребенка, и он стал похож на божка из эфренских легенд. Колыхание океана Гижен и завывания ветра высот, казалось, предвещали великие потрясения.

– Может, он захочет снова повидать свою мать, – неубедительно предположил Кэл Пралетт.

– Было бы так, он бы устроил, чтобы его взяли наемники-притивы.

– Похоже, она в скверном состоянии, та бывшая тутталка. Она оставила на коралле половину кожи…

– Еще одно слово в этом духе, Кэл, и я тебя брошу в Гижен с цепями на ногах!

Саул Арнен перепрыгнул через поручни, ловко приземлился на расширяющееся основание пилона и, стараясь не поскользнуться на мокрых полипах, перешагнул через сопла и подошел к ребенку. Соль рожденных ветром брызг ела ему щеки и губы. Его ярко-красные высокие сапоги до бедра так и резали глаз на фоне «белой ночи» комбинезона – цвета офицеров Пулона.

– Привет, – заявил он, непроизвольно переходя на дурацкий тон взрослых, разговаривающих с детьми. – Я Саул Арнен, капитан Пулона, корпорации, занятой укреплением подножий большого органа. Ты – сын Оники Кай, тутталки-изгнанницы?

Мальчик не разомкнул губ, но выражение его глаз показало, что он прекрасно понял вопрос.

– Мы не хотим тебе худого… Ты прятался в этой колонне?

– Лучше его спросите, капитан, не хочется ли ему поесть или попить!

Кэлу пришлось орать, чтобы перекрыть грохот волн и свист ветра. Ребенок как-то странно покачал головой, а потом приоткрыл рот. Он не произнес ни слова, но с вибрирующего кончика его языка слетело высокое шипение, отозвавшееся у капитана в солнечном сплетении.

– Господи боже, это еще что? – заворчал один из мужчин, стоящих на основании пилона.

– Он шипит, как… как коралловая змея! – воскликнул другой.

Оправившись от удивления, Саул Арнен присел перед мальчиком и заставил себя встретиться с ним взглядом.

– Когда мы укрепим последние поврежденные столбы в нашем районе, то вернемся в порт Коралион, где держат твою мать. Может быть, мы сумеем помочь тебе освободить ее… Что скажешь?

На смуглых губах ребенка наметилась застенчивая улыбка, а затем, прежде чем капитан успел среагировать, он в два прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от пенника, перепрыгнул через поручни, даже не опершись на них руками, и приземлился. на палубе с легкостью небесного лишайника. Он двигался с такой поразительной скоростью, что на пару секунд Саул Арнен засомневался, не спит ли он. Кое-кому из его людей не хватило ни времени, ни скорости рефлексов успеть повернуть голову, и они продолжали тупо пялиться на пилон.

– Носится, как говорит, – прокомментировал Кэл Пралетт, его полуоткрывшийся рот и выпученные глаза выдали шок, даже страх. – Как гребаный змеиный ублюдок…

Запах тел моряков – тяжелый, кислый – раздражал Тау Фраима, но летающие монстры истребили всех коралловых змей, и если он хотел освободить свою мать, ему не оставалось ничего другого, кроме как разделить общество людей. Даже гул, идущий от корабля и его команды – не только рев двигателей, но и отрывки громких голосов, и глухие удары волн о металлический корпус – и тот звучал для него оскорблением тишины. Он всегда жил в гигантском органе, где окаменелые кораллы поглощали бесполезные звуки, где гармонично шептал в сквозные трубы ветер высот, где бесшумно двигались змеи, не обламывая ни единой веточки. В отличие от людей гигантские рептилии уважают свое окружение и общаются в тишине, обычно используя сложнейший язык тела и в исключительных случаях – экстренная ситуация, предупреждающие сигналы… – ультразвуковой язык, рождающийся при интенсивной вибрации раздвоенного кончика языка. Змеи проявили к своему маленькому товарищу-человечку большое терпение и снисходительность, потому что из-за своего физического строения (ему ужасно не хватало сегментации тела, а у его языка был всего один кончик), Тау Фраим столкнулся с огромными трудностями в овладении двумя формами офидианской манеры выражаться (двумя основными, потому что надеялся подсмотреть другие во время брачного сезона).

– Ну как, покушаешь еще? – в двадцатый раз спросил человек с морщинистым лицом, который ухаживал за ним после того, как он сел на пенник.

Тау Фраим понимал человеческий язык, потому что на нем всегда изъяснялась мама, но говорить на нем еще не решился. Он медленно покачал головой, мельком взглянув на оставшуюся сушеную рыбу и лепешки из хлопьев, которые Кэл Пралетт разложил перед ним. С самого рождения после материнского молока он питался только плодами кораллов, и пища, которую он только что проглотил, тяжело давила на желудок. Члены команды по очереди спускались в отсек отдыха, чтобы поглазеть на своего маленького пассажира. Он внушал им не только любопытство, но и суеверный страх, восхищение, близкое к благоговению. Так и веяло ароматом чудес от этого ребенка, который казался бесконечно старше и мудрее, чем сами патрионы Пулона – общепризнанные образцы знания и мудрости.

Тау Фраим был сыт прятками с людьми в белых масках, которые искали его в коралловом щите. Было не так уж трудно оторваться и запутать их в лабиринте туннелей, прорытых змеями, тем более что сопровождавшие их существа-нечеловеки не могли нашарить его разума. Три года их мысленные щупальца тыкались в неощутимый бастион, воздвигнутый перед источником его мыслей, и им приходилось переключаться на незащищенный мозг его матери. Он знал мельчайшие тайные ходы в кораллах на территории в десятки тысяч квадратных километров, узкие туннели, где могло проскользнуть лишь удлиненное тело рептилии и где ему самому, чтобы протиснуться, приходилось вывихивать суставы. В течение пяти дней и пяти ночей ему достаточно было прислушиваться к отдаленному рокоту аэрокаров и содроганиям кораллов, чтобы засечь положение своих преследователей, оценить их темп и укрыться в глубинных гнездах, куда им не было доступа. Еще ему приходилось избегать мест, разоренных летающими монстрами, потому что пересечение открытого участка – например, разлома, могло оказаться опасным. Это занятие настолько отнимало все время, что было некогда оплакивать истребление рептилий.

Теперь же, во время передышки в отеке пенника, его преследовали вернувшиеся к нему жуткие картины: он играл на крыше щита с несколькими друзьями, когда чудовищные птицы ринулись в атаку. В выси, залитой фиолетовым светом от восходящего Тау Ксир и садящегося Ксати Му, царила мирная тишина. Змей, несущий в полуоткрытой пасти Тау Фраима, внезапно застыл, словно почувствовал невидимую угрозу. Вибрации язычков доносились из самых разных точек коралла, по которому пробегала тревожная дрожь небывалой силы. За оглушительным шелестом последовало появление крылатых чудовищ, которые выросли из тепловых миражей и с пронзительным улюлюканьем набросились на змей. Рептилия, которая везла Тау Фраима, рефлекторно закрыла пасть, и вместо того чтобы немедленно броситься на атакующих, как повелевал инстинкт, поползла к входу в галерею. Оказавшись там и выгрузив своего пассажира в гнезде примерно тридцатью метрами ниже, она развернулась к крыше, чтобы помочь своим товарищам отбиваться от летающих хищников. Тау Фраим пробыл в убежище недолго. Беспокоясь за свою мать, ослепляемый ливнем коралловых осколков, оцарапывающийся о неровности стен, он тоже поднялся на поверхность щита. Он заметил силуэт матери, бегущей между взбудораженными и сбитыми с толку змеями и охотниками на них. В тот момент, когда он хотел помчаться за ней, она внезапно пропала, словно выхваченная невидимой пастью. Он бросился туда, где она исчезла, догадался, что она упала в большую трещину, и увидел ее свободно падающее тело. Тау Фраим понял, что мать вот-вот сдастся, и, всеми силами борясь с охватывающим отчаянием, внушил ей прижаться к коралловым стенам, чтобы снизить скорость и получить шанс уцепиться за рваные нити уткá опоры. Мальчик непроизвольно нашел способ управлять разумом своей матери на расстоянии – как пилот, ментально ведущий корабль. Она повиновалась его приказам: развернулась и перенесла тяжесть своего тела так, что оно сменило траекторию и стало скрестись о коралловую стену. Он чувствовал жуткую боль, льющуюся из правого бока. Мать потеряла сознание, и ему пришлось зачерпнуть из самых своих глубин, чтобы вернуть ее к жизни, уговаривать ее не терять контакта с кораллом, пока ее руки, грудь, таз и ноги не опутали липкие ремни и не стянулись в достаточно прочную сетку, не дав ей провалиться на километр ниже. Она осталась висеть подвешенной с руками и ногами крест-накрест над Гиженом на дюжине нитей, которые толчок растянул, но не порвал. С того места, где был Тау Фраим, она выглядела как муха, застрявшая в паутине, которую треплют порывы ветра. В ужасе он понял, что она стоит на пороге мира душ, и что даже если змеи одержат победу над своими грозными противниками и помогут вытянуть мать оттуда, где она оказалась, все, что ему останется – только присутствовать при ее агонии. Появление летательного аппарата принесло ему облегчение. Аэрокар определенно принадлежал врагам, тем, кто наслал на кораллы гигантских птиц, но в нем могли оказаться средства, чтобы оказать его матери первую помощь, и, возможно, спасти ее. Они очень осторожно погрузили ее окровавленное, изломанное тело внутрь аэрокара.

В битве не выжила ни одна змея. Жертвы своих инстинктов, они не стремились убежать, укрыться в самой средине кораллов, они защищали свою территорию до самой смерти. Самые младшие, едва выйдя из яиц, бросались в бой и были вырезаны до последнего. Те немногие, кто выбрал отступление, были изгнаны из своего убежища птицами, чьи мощные когти отламывали коралловую кору целыми глыбами. Крылатые хищники унесли трупы, и, если бы не пустые галереи и гнезда, свидетельствующие о бывших обитателях, Тау Фраиму показалось бы, что никто никогда в коралле и не жил. Ксати Му покинула небесную равнину, и Тау Ксир, красная звезда, накрыла огромные коралловые органы алой пеленой. Верховой ветер унес зловоние, оставленное большими птицами. Под ленивыми порывами ветра трепетали несколько синих и зеленых перьев.

О жестокости боев говорили бесчисленные лужи крови. У Тау Фраима не оставалось времени привести в порядок свои мысли: он услышал визг двигателя и понял, что, уничтожив его союзников, люди в белых масках теперь ищут его. Если верить его матери, эти их отчаянные усилия как-то были связаны с его отцом, неведомым принцем, который однажды придет, чтобы забрать их и увезти в чудесную страну.

Тау Фраим водил за нос своих противников вот уже более пяти дней, но вдруг его охватило внезапное желание снова увидеть свою мать или хотя бы узнать, что с ней сталось. Грызя коралловый плод в гнезде, одна из галерей которого выходила под щитом – прямо над океаном, – он обратил внимание на эволюции суденышка. Наблюдая за катером в течение нескольких часов, мальчик заметил, что тот останавливался возле каждой из колонн, поврежденных налетом гигантских серпентеров. Он понимал, что люди, которые жили на большом континенте и о которых иногда говорила его мать (она сказала, что ее изгнали как недостойную, и по грусти, отразившейся в ее чертах, он догадался, что она по-прежнему жестоко страдает от этого воспоминания) пытались предотвратить окончательную гибель больших органов. Интуиция подсказывала Тау Фраиму, что ему нечего бояться экипажа; он спустился по внутренней трещине пилона (который больше не был связан со щитом, если не считать тонкого кораллового мостика) и спокойно ждал, пока подойдет корабль.

– Мы только что укрепили последний столб, – сказал капитан, влетая в отсек отдыха. – Возвращаемся!

– Остается разобраться с одной проблемкой, – не без затаенной агрессивности начал Кэл Пралетт, кивая подбородком в сторону сидящего перед ним за столом Тау Фраима.

Саул Арнен взмахом руки велел старому пулоньеру продолжать.

– Я про ментальных инквизиторов хочу сказать… Они прочитают у нас в головах, что мы прячем ребенка, которого они ищут как угорелые уже больше пяти дней.

– Нам просто нужно спокойно держаться. Если мы не дадим им повода…

– Мы только что вернулись с моря, и этого хватит! – перебил Кэл Пралетт. – Они на взводе, они будут копаться в мозгах у всех – искать информацию или хоть простые зацепки. Мне осталось жить недолго, но я не хочу, чтобы меня зажарили на огненном кресте. Или даже остаться без памяти. Стирание, капитан, это полное дерьмо: вы же даже как пописать не вспомните!

Вираж судна отбросил Саула Арнена к переборке. Он поднялся на ноги, схватился за стол и в свою очередь сел на скамейку, привинченную к полу.

– Черт побери, Кэл, мы не собираемся пресмыкаться до конца своих дней!

– Простой вопрос гибкости, капитан!

Капитан изумленно и гневно посмотрел на старого пулоньера. Светильники на переборках, запитанные от прикрученной к двигателям древней динамо-машины, заливали отсек желтым светом, яркость которого прыгала такт со скоростью пенника.

– Ты не предлагаешь ли мне, Кэл, чтобы я сдал нашего пассажира властям?

– Что лучше, капитан? Жить с согнутым хребтом или помереть с выпяченной грудью? Скаиты – враги не из обычных.

Саул Арнен выглянул в иллюминатор. Они пересекали затененную область, не тронутую серпентерами и непроницаемую для лучей Тау Ксир и Ксати Му. Он доверил управлять пенником матросу, который не так ловко умел обходить пилоны, как сам Саул, и работал штурвалом жестко, раскачивая корабль из стороны в сторону. Если капитан не поторопится занять свое место, большинство экипажа скоро выблюет только что проглоченную еду.

– Это ты – полное дерьмо, Кэл Пралетт! – загремел Саул Арнен. – Этот пацан дает нам уникальный шанс поднять голову, и я не собираюсь его упускать.

– Вольно вам видеть шанс там, где я чую подлянку, капитан! – заявил старый пулоньер, разводя руками.

Тау Фраим не мог понять страхов Кэла Пралетта: умам этих людей будет не страшна инквизиция, пока он остается среди них, потому что он может растягивать бастион звука, защищающего его мозг, до бесконечности. Если он раньше никогда не использовал такой силы, даже для защиты собственной матери, то просто оттого, что ни разу не увидел в этом необходимости. Пока змеи неусыпно охраняли их, он чувствовал, что никто не сможет выбить их из коралла. Появление гигантских птиц радикально изменило ход вещей: оно вынудило его покинуть знакомую территорию и рискнуть вступить на территорию людей, но в отличие от рептилий люди были подвержены странным позывам, которые оборачивались отношениями опасными и конфликтными.

– Я тебя ни к чему не обязываю, Кэл, – сказал капитан. – Но я хочу, чтобы ты дал мне слово помалкивать, пока мы не начнем наши действия.

– Ваши действия? – сыронизировал Кэл Пралетт. – Как похоже на одного из тех пламенных парней, которых распяли на площади Коралиона! И с кем вы рассчитываете пойти против притивов?

– Эфренцев, которые хотят избавиться от сиракузян и их слуг в масках, гораздо больше, чем ты полагаешь…

Дерганый свет выхватывал грубые черты лица старого пулоньера.

– Начать с того – где вы намерены прятать своего маленького протеже?

Капитан встал, перегнулся через стол и провел рукой по вьющимся волосам Тау Фраима.

– Есть у меня одна маленькая идейка, но я надеюсь, ты поймешь, если я придержу ее при себе…

*

В деревянные задние двери монастыря семикратно постучали. Две караульные администраторши вздрогнули, переглянулись, затем одна из них, не сказав ни слова, вышла во внутренний сад и пошла за Муреми, старшей из матрион.

Стояла полнейшая ночь – момент, когда на небе не сияла ни та, ни другая из обеих звезд, когда из трубок огромных органов не падал ни один столб света.

Нахмурившаяся Муреми приоткрыла дверь своей кельи:

– Вы уверены, что расслышали семь ударов?

– Конечно, мать…

– Иди, расскажи остальным матрионам и назначь им сбор в зале приемов. Я буду ждать их там с гостями.

Администраторша поклонилась и растворилась в темноте. Муреми переодеваться не требовалось: она получила кодопослание патрионов из Пулона несколькими часами ранее, немедленно обрядилась в свое официальное розовое платье, украшенное коралловыми звездочками, и приготовилась – села на табурет и собралась со всеми силами, чтобы противиться околдовывающему шепоту сна. Ежедневного отвара из тутталовых трав, приготовленного лекаршами, для облегчения ее ревматоидного артрита уже было недостаточно, и невыносимая боль трижды заставляла ее останавливаться на центральной аллее внутреннего сада.

Она вошла в сторожку и жестом руки приказала оставшейся на посту администраторше (толстой и задыхающейся тутталке, которая – как все сестры, сочтенные неспособными к расчистке органов, – была назначена на внутренние и административные работы) отключить систему клеточного распознавания.

Дверь бесшумно открылась перед четырьмя силуэтами, выглядящими в темной ночи как статуи: там были два узнаваемых по белой форме патриона, дородный мужчина с обветренным лицом, в чуть сероватом комбинезоне и красных сапогах до бедра, что означало капитанский ранг, и ребенок, еще не достигший четырехлетнего возраста.

Муреми отступила в сторону, чтобы пригласить посетителей войти.

– Мне снова включить систему клеточной идентификации, мать? – спросила администраторша.

– Поразмысли немного, дочь моя! – отрывисто ответила матриона. – В идентификатор не внесены клеточные координаты этих господ.

Служительница запустила руку под накрахмаленную вуаль и потерла загривок – знак усиленных размышлений.

– Я не знаю, как долго продлится ваше совещание, мать, но мы не можем оставить обитель без защиты…

– Прояви инициативу, дочь моя! Активируй старый магнитный барьер.

– Если кто-то непрошеный вздумает материализоваться внутри монастыря, это ему не помешает.

Муреми пожала плечами, еле слышно пробормотала: «Всё лучше, чем ничего!», и покинула сторожку.

Матрионы в розовых платьях для официальных приемов заняли свои места на приподнятых ярусах амфитеатра в зале аудиенций, освещенном дюжиной летучих светошаров. Муреми ввела посетителей и пересекла комнату, чтобы сесть в кресло настоятельницы. Все взгляды были прикованы к ребенку. Впервые в долгой истории Тутты ребенку изгнанницы дозволялось предстать перед собранием матрион. Присутствие плода запретной любви в храме самого целомудрия вовсе не выглядело забавным эпизодом – оно было прелюдией к радикальному изменению обычаев и взглядов. В сверкающих глазах матрион отражалось и недоверие, и восхищение сразу; недоверие, потому что этот ребенок пришел напомнить им, что они не безупречны, что любая из них может преступить правила, которые обязана чтить; и восхищение, потому что он пробуждал дремавших в них женщин и матерей. Они подумали (хотя открыто ни за что бы не признались), что Оники оказалась права, впустив в свое чрево таинственного возлюбленного, потому что лишить Эфрена ребенка такой красоты было бы позором. То, что он стал дополнительным символом борьбы против крейциан и их приспешников из оккупационных сил, лишь подтверждало эту точку зрения.

– Извольте, сьеры из Пулона, просветить наших сестер о причинах вашего присутствия в наших стенах, – проговорила Муреми.

Патрион поклонился и выступил в центр круга.

– Присутствующий здесь капитан Саул Арнен во время своей последней миссии по укреплению пилонов подобрал сына отлученной тутталки Оники Кай. Этот ребенок – наш запал, элемент, которого нам не хватало, чтобы начать отвоевание планеты. Хотя ему всего три года, он совершил прорыв, одержал верх над оккупационными войсками. Его пример вдохновит нас и укрепит решимость наших отрядов…

– Каких отрядов? – прервала его Муреми.

– Эфренцев, которым более нестерпимо крейцианское иго…

– Их много?

– Достаточно, чтобы устранить наемников-притивов.

– А скаиты Гипонероса? Как вы планируете избавиться от них?

– Зальем их тоннами полипены…

– Не боитесь, что инквизиторы разнюхают ваши планы?

На пергаментном лице патриона прибавилось морщин.

– Мы постарались пустить их по ложному следу, – ответил он. – Но не можем сказать, клюнули ли они на приманку. У нас нет выбора, кроме как рискнуть.

– Какую роль вы отводите ордену Тутты?

– Мы хотим, чтобы вы охраняли ребенка и его мать до конца боевых действий. Мы считаем, что ваш монастырь с его системой клеточного распознавания – самое безопасное убежище в Коралионе.

– Оники держат пленницей в храме…

– Ее вызволение будет нашей первой целью.

– Вы просите нас нарушить наши собственные уставы…

– Мы просим вас принять участие в освобождении Эфрена, матрионы!

– Когда вы намерены действовать?

– В скором времени…

Матрионы раздумывали всего несколько минут. Они пригласили гостей вернуться в зал и сообщили им, что приняли предложение. Капитан Саул Арнен предупредил руководительниц Тутты, что ребенок не говорит, а точнее – пользуется странным языком, который напоминает шипение коралловых змей. Затем он поднял Тау Фраима, пылко прижал его к груди и, не добавив ни слова, вышел из комнаты вслед за патрионами.