Текст книги "Цитадель Гипонерос (ЛП)"

Автор книги: Пьер Бордаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 38 страниц)

– Поблагодарите их за меня, – продолжала Афикит.

– К вам вернулось желание: они этим уже отблагодарены. Когда вы планируете отбывать?

– Как можно скорее. Когда Сан-Франциско и Феникс присоединятся к нам в миссии. По крайней мере, примите мою благодарность вы.

– Для меня было честью и гордостью приветствовать вас в моей скромной миссии, Найя Фикит. Не стесняйтесь и устраивайтесь на отдых в моей комнате: не думаю, чтобы я вернулся до зенита Соакры.

Он резко повернулся и зашагал к тропикале-старейшине, которая ждала его у Камня Жизни. С непостижимым для крейцианского священника отсутствием угрызений он собирался лишний разок нарушить обет целомудрия.

Над Бавало занимался рассвет. Песни тропиков, доносящиеся через утреннюю тишину провала, теперь слышались просто невнятным бормотанием. Оцепеневшие от прохлады насекомые еще не взлетели. Цветки на кустах буг-буга распустили свои алые лепестки, промокшие от росы. Зарождающиеся лучи Соакры, еще невидимого в небе, окрасили крылья огненных драконов в оранжевые и охристые оттенки.

Афикит и Йелль, взявшись за руки, шли по опустевшей деревне. Они не стали задерживаться у бухты возле миссии. Если к водам Гранд-Нигера и вернулась прежняя прозрачность, то останки полицейских и церковников тропики еще не убрали. Йелль вопросительно оглядела жуткое зрелище, но не задала вопросов. Она ничего не говорила с тех пор, как вышла из комы, и Афикит подумала – не потеряла ли она дара речи. Время от времени девочка поднимала правую руку к устью провала и наблюдала за тонкой игрой света в джулианском кориндоне. Они шли вдоль ручья, приглядывая укромное местечко, скрытое листвой фафановых деревьев, чтобы вымыться.

Свои первые слова Йелль произнесла только когда они растянулись на кровати миссионера:

– Я помогу тебе освободить папу от блуфа…

Афикит приподнялась на локте.

– Ты очнулась во время церемонии?

– Какой церемонии? Я видела только папу и блуф внутри него. Мы ему нужны, мама.

Афикит обняла дочь и привлекла к своей груди. Несколько минут они молча лежали прижавшись друг к другу.

– Я так счастлива, что ты жива, – прошептала Афикит.

– Ты тоже была мертва, мама, а папа – ему придется умереть, чтобы вернуться к жизни… А теперь я хочу, чтобы ты научила меня путешествию силой мысли.

– Научу, как только доберемся; я обещаю.

Внутри миссии быстро нарастала жара. Жужжание насекомых возвещало торжествующее пришествие дня.

Торжество жизни.

*

Не обращая внимания на дождь, Жек сидел посреди чаши кратера и предавался мучительным раздумьям. Фрасист Богх и бывший абсуратский рыцарь перенеслись на вулкан Исход несколькими часами ранее, но от Йелли, Найи Фикит, Сан-Франциско и Феникс до сих пор вестей не было.

Рыцарь-абсурат материализовался первым. Жек сразу узнал человека, которого увидел в мысленной вылазке из нефа индисских анналов – человека, укрывавшегося в лачуге с темноволосой женщиной, чьи совершенно белые глаза заглядывали за пределы пространства и времени. Он прекрасно помнил эту сцену – соломенные циновки и стулья, глиняные стены, их слова: «Ты – один из двенадцати столпов храма… Я просто один из ублюдков Жанкла Нануфы… Я буду луком, ты будешь стрелой… Пришло время союза, слияния…» Она сбросила платье, скользнула под небеленую простыню, и они яростно любили друг друга, как Феникс и Сан-Франциско в темнице Ториала.

– Вы рыцарь, бывший работорговец с гор Пиай, один из двенадцати столпов храма, – сказал Жек, не давая своему собеседнику времени оправиться от коррегированного эффекта Глозона.

Лежа на земле, рыцарь пытался подавить охватившие его тошноту и головокружение, открыть глаза и понять по голосу, кто это с ним заговорил.

– Как вы сюда попали? – продолжал Жек. – Вам ведь никто не дал координат Исхода.

Даже воззвав к энергии Кхи, У Паньли не смог собраться с мыслями.

Из трудного положения его выручило внезапное появление Фрасиста Богха. Мальчик, чьи заунывные расспросы начинали смахивать на пытки, переключился на новоприбывшего и временно потерял к нему интерес.

Жеку пришлось дать взрослым отойти от эффекта Глозона и на какое-то время воздержаться от жгущих ему язык вопросов. Его интересовало, почему Фрасист Богх одет в серый комбинезон наемника-притива – ведь когда они расставались, тот все еще носил свой белый облеган понтифика. Не многим понятнее было и то, отчего бывшего муффия сопровождает рыцарь, одетый в черный комбинезон овата.

– Где Йелль и остальные? – спросил он, увидев, как сморщившееся лицо Фрасиста Богха начинает понемногу разглаживаться.

– Их нет с нами… – замялся тот. – Мы не смогли воспользоваться дерематами дворца… Отключение магнитной энергии… В мастерской появились наемники… Мальтус Хактар убит… Рыцарь У Паньли спас мне жизнь…

– Как он попал во дворец? Он жил далеко от Сиракузы, в мире абраззов и Пиай…

– Пиай – это горы Шестого Кольца Сбарао, а Абразз – система плато на этих горах, – вмешался У Паньли. – Отправиться в Венисию меня подтолкнуло видение. Но кто тебе обо мне рассказал все эти подробности?

– Индисские анналы, – ответил Жек.

– Храм света, – сказал Фрасист Богх, уловив вопросительный блеск в глазах У Паньли. – Что до Найи Фикит и прочих, то я не знаю, что с ними могло случиться…

Анжорец проводил мужчин в деревню паломников, завел их в дом Найи Фикит, накормил по-быстрому (в основном фруктами и водой), а затем вернулся к вулкану. Он надеялся увидеть золотые волосы Йелли и ее матери с вершины выступа, царившего над всем кратером, но пустырь в нескольких сотнях метров ниже него так и оставался пуст. Тяжелые черные тучи разродились мелким непрерывным дождем – сероватой моросью, затопившей округу своей безысходностью. Жек сбежал вниз по спиральной лестнице, мокрой и скользкой. Входы в старые пещерные жилища затянула огромная паутина, плавно колышущаяся под порывами ветра.

Он уселся в центре чаши. Дождь промочил насквозь его льняные тунику и штаны. (Стягивая свой облеган, он почувствовал огромное облегчение. Сколько же пришлось вытерпеть па Ат-Скину, втискивая толстый живот внутрь этого ужасного матерчатого узилища!) Его печаль усиливалась гнетущей тишиной, царившей внутри вулкана. Перед отбытием на Эфрен Шари велел ему оставаться на Матери-Земли, чтобы встретить Афикит, Йелль и остальных, и он не осмеливался пуститься на их поиски – с одной стороны, чтобы не нарушать инструкций Шари, с другой стороны, чтобы не рисковать разминуться с ними и прозевать их прибытие. И вот ему, охваченному растущим чувством беспомощности и отчаяния, не оставалось ничего иного, как хандрить в мертвом кратере, хмуро разглядывая иссеченный шрамами камень древней огнедышащей горы.

– Жек!

Кажется, ему послышался тонкий голосок, произносящий его имя, но он не решался обернуться, боясь разочарования, предпочел думать, что стал жертвой звуковой иллюзии – скажем, не за то принял хриплый клекот орла.

– Жек!

Он с колотящимся сердцем обернулся. Йелль была в десятке метров от него в той серой куртке, которую он носил на Сиракузе. Она стала заметно лучше пользоваться руками и ногами, ее серо-голубые глаза радостно сияли, как и епископское кольцо на правой руке. Моросящий дождик заставил ее золотые волосы облепить лоб, виски и щеки. В широкой улыбка, озарившей ее лицо, не было следа привычной иронии.

Он мельком увидал позади нее силуэт Феникс, закутанной в белую мантелетту Шари. Растянувшись на земле кратера, страдая от эффекта Глозона, она слабо ворочалась, будто гусеница, выползающая из кокона. Это был ее первый клеточный трансферт, и, судя по ее ошалевшим глазам, одышке и стонам, этот коварный разлад между восприятием и моторикой ее перепугал.

Жека тоже накрыло любопытным разладом: его толкало безумное желание броситься к Йелль, обнять ее, оторвать от земли и закружить в воздухе, но туловище словно окаменело, не в силах сделать ни малейшего движения. Так и вышло, что это она подлетела к нему, обняла за талию и мягко положила голову ему на грудь. Они были примерно одного роста, когда ее поразил криогенный луч из оружия Марти, сейчас же он был на две головы ее выше. Она казалась ему такой хрупкой, что он не осмеливался обнять ее, опасаясь раздавить. Он нежно провел тыльной стороной ладони по ее щеке; затем понял, что она плачет, что ее жгучие слезы пробиваются сквозь его мокрую тунику и согревают ледяную влажную кожу.

Они молча стояли обнявшись, пока рядом с Феникс, все еще недомогающей после переноса, не материализовались Афикит и Сан-Франциско.

Афикит потребовалось всего несколько минут, чтобы восстановить координацию разума и тела, подняться, подойти к Йелли и Жеку, обнять их обоих. Она ощутила, что возвращается домой из бесконечного путешествия, просыпается от долгого сна.

– Мы так рады видеть тебя снова, Жек.

– Мы к вам присоединимся позже, – настаивала Йелль.

Когда у нее делался такой упрямый вид, когда нахмуривались брови и вызывающе надувались губы, переубедить ее не могло ничто. Тем более что застенчивый взгляд Жека, взявшего ее за руку, выдавал молчаливую тайную поддержку.

– Дождь ведь идет! – возразила Афикит, понимая, что ее попытка окажется совершенно безрезультатной.

– Моя голова говорит, что принц гиен хочет немного побыть наедине со своей принцессой! – сказал Сан-Франциско. – И мое сердце одобряет…

– Небеса тоже показывают, что рады, – с усталой улыбкой добавила Феникс.

Оба жерзалемянина еще не оправились от церемонии Камня Жизни, а трансферт обессилил их еще сильнее. Они торопились растянуться на кровати и уснуть. От праздника у них сохранились только смутные воспоминания… Ощущения ласки, могучие волны, которые закружили их в бурлящем море наслаждения, обострившаяся чувствительность кожи в тех местах, которыми они прижимались друг к другу, чувственно смыкающиеся рты, сладострастно раскрывающиеся лона, пылкие члены, насыщающие их…

– Если весь свет, и даже небо, против меня, мне остается лишь склониться! – сказала Афикит.

– Мы ненадолго! – крикнул Жек.

Он уже утаскивал Йелль в густые заросли, окаймляющие тропу.

Через полчаса они достигли берега ручья, где купались после первой встречи. Йелль сразу узнала это место, хотя большая часть скал заросла ежевикой, сорняками и кустами. Дождь не перестал, даже наоборот: сейчас он валился толстенными жесткими струями, вспарывающими взбаламученную поверхность потока.

Они разделись, бросили одежду на траву и, тихо повизгивая, вошли в холоднющую воду по колено. Как и три года назад, Жек придерживал руки сомкнутыми внизу живота. Поток яростно забрызгивал камни, их ноги, голые корни деревьев, швырялся ледяными каплями им по коже.

– Будь как дома! – провокационно бросила Йелль. – Я знаю, как устроены мальчики!

Жек удрученно вскинул руки вверх, и они засмеялись. Тогда Йелль увидела, что имеет дело скорее не с мальчиком, а с почти мужчиной.

*

– У вас нет новостей об Адамане Муралле? – спросил Фрасист Богх.

В каменном камине потрескивал огонь, перед ним сидели на скамейке замерзшие, завернутые в шерстяные одеяла Йелль и Жек, и пытались отогреться. Измученные Сан-Франциско и Феникс отправились отдыхать. У Паньли в подробностях поведал свою историю – о своем безнадежном положении рыцаря, о двадцати годах службы торговцем человекотоваром на Шестом Кольце, о встрече с има абраззов Катьяж, о том, как отправился в Венисию.

– Все, что могу вам сказать – это что один из двух дерематов Бавало использовали за несколько часов перед нами, – ответила Афикит, присев перед камином. – На индикаторе памяти устройства значился пункт назначения – Дуптинат, столица Маркината.

Влажное дерево горело неохотно, и она регулярно раздувала угли куском ткани. От мокрых поленьев поднимался шипящий черный дым.

– Это, конечно, Адаман, – вздохнул Фрасист Богх. – Он маркинатянин, как и я. Ему не удалось ухватиться за соломинку, которую ему протянула судьба.

– Никто не сказал ему географических координат Исхода, – сказал У Паньли, сидя напротив бывшего муффия. – Поэтому он не знал, где к нам присоединяться.

– Это был его выбор, не так ли, рыцарь?

– Это было его право…

Фрасист Богх встал и присоседился к Афикит напротив камина. Он долго колебался, затем решился несмело задать беспокоивший его вопрос:

– Когда вы собираетесь инициировать нас антрой?

Она приостановила помахивание и посмотрела на священника:

– Завтра. Вам нужно быть готовыми к моменту, когда вернется Шари.

Глава 22

И случилось, что твари с темным сердцем, которые держали народ Эфрена в рабстве, вдруг исчезли. Многие нашлись, кто верил во вмешательство древних богов из легенд планеты, и посвящал им хвалебные служения, именуемые Эфрениаками. Многие нашлись, кто думал об естественном исчезновении, об источении времени, и считал, что довольно и науки, чтобы объяснить тайны творения. Прочие же наконец увидели в этом явлении новое чудо Тау Фраима, и прошли они по улицам Коралиона, воспевая его чудеса.

И случилось, что Тау Фраим услышал их, прошел через мир мертвых и явился им в главной трубе великого органа. И сказал он им, что, если продолжат они жить согласно его заповедям, то присоединятся однажды к нему в чудесном мире великой Индды.

Девять Евангелий Эфрена, «Факты и чудеса Тау Фраима»

Грок Ауман, личный секретарь кардинала д’Эсгува, нервно отер лоб.

– У меня такое ощущение, что повстанцы продвигаются… – визгливо заявил он.

Викарий, кардинал и пятеро штатных миссионеров Коралиона укрылись в комнатке Оники Кай на верхнем этаже крейцианского храма. Вероятно из опасения, чтобы вид обнаженного тела бывшей тутталки не смущал миссионеров, викарий (ему смущение не грозило, разве что чисто платоническое) накрыл юную женщину шелковой простыней, которую нашел в стенном шкафу. Она не протестовала, так как ее почти восстановленная кожа уже выдерживала прикосновение тканей. Лежать беззащитно возле украдкой зыркающих церковников ее не радовало, поэтому она секретарю кардинала-губернатора за его инициативу была благодарна.

– Мы должны были попытаться отбить комнату с дерематами! – отозвался один из миссионеров. – Нас блокировали: на чердаке нет запасного выхода.

– Хотите – спуститесь по лестнице и коридорам храма, брат Антор! – прошипел викарий. – Объясните этим бесноватым, что хотите добраться до подвала, чтобы перенестись на Сиракузу!

– Успокойтесь! – вмешался кардинал д’Эсгув, сидевший на стуле у изножья кровати. – Наемники-притивы нам преданы. С помощью полицейских они, может быть, исправят ситуацию.

– Боевых навыков пяти сотен против нескольких тысяч, пожалуй, будет явно недостаточно, Ваше Преосященство! – проскрипел Грок Ауман.

– Ну так молитесь Крейцу, а не стоните как старуха!

После необъяснимого исчезновения скаитов Гипонероса, от которых остались только пустые бурнусы, кардинал, кажется, полностью восстановил свои умственные способности. И в том числе – свою задиристость, к огорчению его секретаря, снова ставшего излюбленной целью его стрел.

– Я сильно опасаюсь, что моего знания молитв тоже недостаточно, – пробормотал викарий. – У меня такое чувство, что повстанцы знали, что скаиты собираются нас бросить.

– Абсурд! – воскликнул кардинал. – Никто не мог этого предвидеть. Скаиты не люди – может быть, у них просто завершился их жизненный цикл.

Тем не менее совпадение по-прежнему тревожило: повстанцы начали наступление в момент, когда исчезли инквизиторы, стиратели и защитники. Свет Ксати Му падал разнокалиберными голубыми столбами из тех труб огромных органов, которые еще не успели засориться. Тысячи мужчин и женщин, вооруженных гарпунными ружьями, простой садовой или кухонной утварью (из-за хрупкости защитного кораллового щита использование оружия высокой плотности было неизменно под запретом), вышли из узких улочек Коралиона и собрались у храма. На колесные платформы водрузили гигантские контейнеры, и десятки людей притащили их к подножию холма из черного кварца.

Грок Ауман услышал крики толпы, когда сидел над выгребной ямой. Сразу сообразив, что происходит, он не стал тратить время на то, чтобы полностью опорожнить свой мочевой пузырь. Он поспешно оделся, проклиная сложное обращение с облеганом и необходимость мочиться как женщина.

Несколькими часами ранее старый пулоньер по имени Кэл Пралетт попросил аудиенции у Ксафокса, чтобы предупредить, что капитан его пенника по имени Саул Арнен подобрал сына Оники Кей, Тау Фраима, во время их рейда по укреплению пилонов. Великий инквизитор внедрил зародыш стирания в сознание старого пулоньера (он ничего не запомнил, даже прихода в храм), разыскал капитана Саула Арнена, извлек из его мозга кое-какую интересную информацию и отправил по его адресу когорту наемников-притивов. Затем он вызвал к себе секретаря кардинала д'Эсгува (он-то лучше всех знал, что за услугами верховной власти в Эфрене лучше обратиться к викарию, чем к прелату) и сообщил ему ситуацию. Затем они решили отправить вторую когорту наемников для нападения на Тутту в сопровождении двух скаитов-стирателей, которым было поручено дистанционно воздействовать на разум дежурных администраторш, и таким путем нейтрализовать систему клеточного распознавания.

Натянув облеган и стихарь, Грок Ауман побежал в кабинет Ксафокса, но обнаружил только ошеломленные физиономии миссионеров-резидентов.

– Скаиты… они исчезли, – промямлил один из них.

– Вперед на их поиски! – взвизгнул викарий. – Повстанцы атакуют раньше, чем ожидалось!

– Они исчезли, – повторил миссионер.

И указал на красные, белые и черные лужицы, застывшие на полу. Викарий недоверчиво подобрал бурнус и развернул его, как будто рассчитывал на шанс кого-нибудь все-таки найти внутри этой опустевшей грубой тряпки.

– Исчезли… – пробормотал он.

Ему на голову будто обрушился великий коралловый орган.

Поднятые по тревоге междупол и наемники покинули свои казармы и собрались перед храмом, чтобы преградить путь повстанцам. Разразились бои – жестокие, кровавые. Диски-убийцы наемников сеяли опустошение среди нападавших, но эти последние нацелили на защитников кончики сопел и накрыли их тоннами жидкой пены. Наемники и полицейские, которым удалось спастись от погребения, отступили внутрь храма, рассыпались по комнатах, по лестницам, по балконам и, воспользовавшись теснотой помещений как преимуществом, остановили продвижение своих противников, превосходящих их численностью вдесятеро.

Гроку Ауману, миссионерам и кардиналу ничего не оставалось, кроме как укрыться под самой крышей. Они выбрали комнату Оники, потому что в случае, если дела пойдут совсем худо (а объективных причин для улучшения не просматривалось), они хотя бы могли использовать тутталку как разменную монету. Викарий улучил время, чтобы сходить забрать миниатюрный волнобой, который странствовал с ним повсюду. Теперь, чтобы судить о продвижении повстанцев, им приходилось полагаться только на шум, стук падающих тел, крики раненых, скрип металлических дисков, дрожь лестничных маршей под шагами.

– Интересно, успели ли скаиты нейтрализовать систему клеточного распознавания Тутты до… до завершения своего жизненного цикла! – молвил Грок Ауман.

– Зачем это им? – спросил кардинал.

– Затем, чтобы наемники смогли забрать сына этой женщины…

Оники приподнялась и, прижимая одной рукой простыню к груди, беспокойно уставилась на викария.

– Так ее сын находится на территории тутталок? – не отставал кардинал.

– Его подобрал один пенник из Пулона. Один из членов экипажа пришел нас проинформировать…

– Проинформировать вас, господин секретарь? – внезапно разозлился кардинал, забыв о ментальным контроле. – И почему не был, так сказать, проинформирован я? Разве я не кардинал-губернатор этой планеты?

– Эти проклятые мятежники не дали мне времени, – соврал Грок Ауман.

В напряженное молчание за вспышкой кардинала вплелся слабый голос:

– Скажите, он здоров?

Викарий метнул в молодую женщину змеиный взгляд.

– Понятия не имею, и мне все равно! – прошипел он. – Молитесь своим богам, если они есть, чтобы он не попался наемникам под горячую руку!

– Умерьте свои речи, господин евнух! – вмешался кардинал. – Вы разговариваете с матерью.

Грок Ауман сунул руку в карман своего стихаря, вытащил волнобой и направил в голову прелату.

– Назовете меня еще раз евнухом, Ваше Преосвященство, и прощайтесь с головой!

– Не сходите с ума, Грок Ауман! – отреагировал кардинал. – Вы угрожаете своему вышестоящему начальнику, кардиналу Церкви! Вы понимаете, чем рискуете?

– Скаитов, чтобы свидетельствовать, здесь больше нет!

Широким взмахом руки кардинал указал на застывшие желтые тени миссионеров.

– Они засвидетельствуют.

По напряженным лицам миссионеров он понял, что призыв давать показания не вызвал у них живого отклика: они, без сомнения, не видели надобности добавлять лишние заботы к вороху свалившихся на них проблем.

– Ничто не говорит о том, что скаиты с других планет последовали примеру наших, – быстро добавил прелат (когда приступ гнева прошел, темень в дуле волнобоя стала вызывать у него сильное беспокойство). – Может быть, они пострадали от вируса, специфичного для Эфрена. Я вас отдам под чрезвычайный трибунал, и правда не ускользнет от проницательности инквизиторов епископского дворца!

Тонкие губы Грока Аумана скривились в ухмылке.

– На вашем месте, Ваше Преосвященство, я бы не стал тешиться иллюзиями. Гипотеза вируса не только нереальная, она совершенно дурацкая! Кто хоть когда-нибудь видел больного скаита? Мне кажется, что всех скаитов отозвало их высшее начальство, причем с конкретной целью. Этот маневр как-то странно напоминает общее отступление армии!

– Вы меняете точки зрения как рясы: только что вы утверждали, что их уничтожили эфренцы…

– В любом случае одно можно сказать наверняка: перестав служить Церкви Крейца, они втравили нас в адскую передрягу. Просто в адскую, вынужден сказать. У нас даже нет возможности попросить подкрепления!

– Даже если бы у нас был доступ к голосвязи, это ничего бы не дало: епископальный дворец Венисии не отвечает уже нескольких часов.

Грок Ауман машинально почесал щеку кончиком ствола своего волнобоя (тем самым отведя его от кардинала, который мгновенно воспользовался этой поблажкой, чтобы вскочить, обогнуть кровать и встать между двумя миссионерами, которые глянули на него сердито).

– Предпочитаю не представлять себе, какую судьба уготовят нам повстанцы, если мы попадем им в руки, – мрачно пробормотал викарий.

Он подошел к кровати и направил оружие на Оники.

– Если они войдут в эту дверь, я тебя убью, прежде чем застрелюсь сам.

Она встретила его взгляд не дрогнув. Она была уверена, что ее принц скоро придет спасти ее. Угрозы этого человека, одетого в черное, оставили ее совершенно равнодушной. Он был одним из тех, кто заслал крылатых чудищ в большой орган, кто истребил коралловых змей; теперь он дрожал от страха перед праведным гневом эфренцев, возмущенных этим чудовищным преступлением, совершенным против их планеты.

Сквозь стены комнаты доносились вопли.

– Если они войдут в эту дверь, я тебя убью! – повторил викарий.

*

В жилище тутталок царил полный переполох. Наемники-притивы без труда проникли на территорию монастыря Тутта, поскольку две дежурных администраторши, будучи стерты, отключили систему клеточного распознавания и открыли задние двери.

Наемники бесшумно прокрались во внутренний сад, окрашенный в синий цвет косыми лучами Ксати Му. Они не обратили внимания, что два скаита, манипулировавших рассудком администраторш, после того исчезли. Когда они рассыпались между арок сада, вернувшиеся тутталки из второй смены вошли через заднюю дверь, которая осталась приоткрытой, и, обнаружив, что две их сестры зарезаны, испуганно завопили. Наемники-притивы набросились на них, чтобы не дать им вспугнуть всю обитель, и обезглавили своими металлическими дисками, но пронзительные крики девушек встревожили матрион, которые, мгновенно осознав серьезность ситуации, заперлись с ребенком Оники в зале заседаний и дали команду на автоматическое закрытие больших опталиевых дверей, в принципе непроницаемых для лучей-дезинтеграторов.

Наемники устроили настоящую резню среди сестер Тутты. Окровавленные трупы усеивали десятки аллей, лежали среди зарослей палисандрий, на лужайках внутреннего сада, в аркадных галереях, коридорах келейного крыла и общих залах. Небесные хозяйки и администраторши не обладали спасительными рефлексами матрион: привлеченные суматохой, они покинули свои камеры вместо того, чтобы в них запереться, и были разорваны смертоносным дождем металлических дисков. Только те из них, что занимали самые дальние кельи и увидели, как падают впереди их сестры, успели отступить и укрыться на кухнях, складах или в прачечных. Обезумевшие от ярости, опьяненные кровавой бойней наемники обыскали монастырь в поисках выживших. Они выследили нескольких, и бестрепетно их казнили, но остальным удалось сбежать от них, укрывшись в секретных проходах здания.

Затем наемники собрались перед опталиевыми дверями зала заседаний, смонтировали из частей дезинтегрирующую пушку и принялись бомбардировать массивные створки зелеными мумифицирующими лучами, но легированный металл сопротивлялся. По крайней мере – поначалу, потому, что теперь он начал трескаться, расслаиваться и осыпаться.

Теснящиеся в зале мужчины сдерживали, как могли, свое нетерпение. Кровь взывала к крови, и резня тутталок только подстегнула в них позывы к убийству. К овату, который стоял за пушкой в черной маске, покрывшейся зелеными сверкающими осколками, подбежал наемник:

– Скаиты ушли, оват!

– Они сделали свою часть работы. Они нам больше не нужны.

– Все, что от них осталось, это их бурнусы, – не отставал наемник. – Они как бы… как бы распались.

– Позже посмотрим. Чтобы забрать мальца, мы можем обойтись без скаитов.

– Еще вот что, оват: Коралион горит. Эфренцы восстали. Они тысячами окружают храм крейциан.

Офицер притивов яростно взглянул на опталиевую дверь.

– Эти чертовы матрионы горько пожалеют, что нам приходится тратить на них свое время!

Тишину молчания рвал треск дезинтегрирующего луча. Матрионы со страхом смотрели, как расширяется темное пятно на серой опталиевой двери. Они не стали разбредаться по амфитеатру, но стянулись в центр, вокруг кресла старейшины, вокруг Муреми и ребенка Оники. Большинству из них пришлось оторваться от своих повседневных дел; они наскоро накинули свои повседневные серо-голубые платья, и их неприбранные волосы падали на плечи светлыми, русыми, поседевшими или черными каскадами. Тревога им добавила морщин, подвела темными кругами глаза, заставила осунуться лица. Они слышали, как ужасе и агонии кричали их сестры, и хоть и сидели запершись, понимали, какое жуткое зрелище ждет их снаружи (в случае, если удастся выйти из этой комнаты живыми, на что оставалось все меньше шансов). Они гадали, откуда узнали наемники о том, что сын Оники в Тутте, и как им удалось преодолеть неодолимое принципиально препятствие клеточного распознавания (на незваных гостей, клеточные координаты которых не внесли в блок идентификации, автоматически наводились лучи высокой плотности; система, которую пока что сумел обойти только таинственный любовник Оники).

Всего за несколько часов матрионы привязались к сыну изгнанницы, словно все время только и ждали возможности вытащить из-под спуда материнское чувство, похороненное ими глубоко в подсознании. Они заспорили, как дети, за привилегию приютить его в своей келье. В отчаянии они обратились к мудрости Муреми, которая, озорно поглядывая, решила их проблему, уведя мальчика с собой. Все они бросились в келью старейшины, когда во время смены вахт зазвонили сигнальные колокола: их первой мыслью было увести ребенка в безопасное место. Быть может, помимо прочего они на такой манер извинялись перед изгнанницей за непримиримость, за унизительное обращение, которому она подверглась. Оники нарушила правило № 2 Тутты, а они отвечали за соблюдение тутталочьих законов, но в те тревожные часы, что переживал Эфрен, они осознали, что следует избавляться от жесткости своих принципов, их неподатливости, их негибкости. Вторжение на планету имперских армий и крейциан, истребление коралловых змей, обрушение части великого органа – все эти события нарушили естественный баланс, и даже если повстанцы добьются успеха в своем предприятии (а как идет у тех дело, тутталки не знали), больше уже ничто никогда не будет как прежде. Эфренцам придется придумывать новый стиль жизни, чтобы создать новое равновесие. Тутталки примут активное участие в переосмыслении задач, в перестройке, но какая роль будет им отведена – пока не представляли.

Дверь уже трещала, и в узкую щель залетали искры страшного зеленого луча.

– Боже мой! Мы пропали, – застонала Гомаи.

Муреми строго посмотрела на сестру.

– Пока мы дышим, будем гордо держать голову и не терять надежды!

В этот момент ребенок пронзительно зашипел. Прежде чем старейшина успела отреагировать, он отвел ее руку, протолкнулся между тесными рядами матрион и отправился к дальней стене зала.

Там стоял мужчина в некрашеных льняных штанах и куртке. Матрион сразу поразило его сходство с сыном Оники: те же черные вьющиеся волосы, те же блестящие темные глаза, та же смуглая кожа. Они поняли, что стоят перед человеком, который несколько лет назад приходил похитить девственность их младшей сестры. От изумления они даже не задумались, как он сумел прорваться в осажденное помещение.

Мужчина поднял ребенка и долго не отпускал от груди. От него исходило легкое свечение, сверхъестественная энергия; по щекам катились блистающие как алмаз слезы, от которых захотелось расплакаться и матрионам. Еще больше они удивились, услышав первое слово ребенка:

– Папа.

Его чистый голосок разнесся по залу, словно ударил гром. Они забыли о коварном потрескивании зеленого луча на опталии.

– Там наемники, которые хотят забрать вашего сына, – объявила Муреми, снова обретая дар речи и чувство реальности.

Шари поставил Тау Фраима обратно на пол.

– Благодарю, что защитили его, – сказал он. – Особенно учитывая, что он – плод запретной любви…

– Глядя на вашего сына, думается, что нарушение правила того стоило, – сказала Муреми. – Но обо всем этом мы поговорим позже: через несколько минут в эту комнату ворвется пара десятков разъяренных наемников. Дверь вот-вот подастся.

Шари бросил взгляд на растущую трещину в опталии, зеленую от брызгающих искр. Он мог с Тау Фраимом немедленно присоединиться к Оники, прикованной к постели в комнате крейцианского храма, но не чувствовал себя вправе бросить этих женщин на произвол судьбы. Прежде чем отправиться на Эфрен, он побывал в нефе индисских анналов. Те отправили его на ментальную разведку в крейцианский храм, на улицы Коралиона и в монастырь Тутта. Он обнаружил, что мятежные эфренцы с оружием в руках тысячами собирались к холму из черного кварца, на котором стоял храм, что отряд наемников-притивов в сопровождении двух скаитов пытался проникнуть в монастырь, где разместили Тау Фраима, и что несколько крейциан укрылись в комнате Оники. Он увидел шрамы и чуть более светлый оттенок кожи по всей правой стороне молодой женщины и понял, каким ужасным страданиям она подверглась. Еще Шари удостоверился в том, что, хотя Оники и Тау Фраим не были инициированы антрой, все, что ему нужно было сделать – это взять их за руку, и они бы переместились вместе с ним силой мысли. Они образовали неделимое целое, индисского дэва. То, что решал один, спонтанно принимали двое других; то, что чувствовал один, чувствовали двое других.