Текст книги "Цитадель Гипонерос (ЛП)"

Автор книги: Пьер Бордаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц)

Она сместила руки и ноги, чтобы перенести вес тела на правую сторону и снова скорректировать курс. Через несколько метров она сошлась с колючими полипами; ощущение было такое, словно они содрали ей кожу от плеча и до колена. Оники стиснула зубы, чтобы не потерять сознания и сохранить ясность рассудка. Несмотря на жестокую боль, сводящую бок, она держала руки скрестив, чтобы защитить грудь, и старалась не отделяться от стены. Непрерывное трение тела о коралл замедляло падение, но несло неимоверные страдания. На какие-то секунды ей показалось, что она покидает собственное тело, что расстается с непригодной теперь для жизни оболочкой плоти, и мгновенно почувствовала невыразимое облегчение, чувство бесконечной свободы и парения.

Порывы соленого ветра вырвали ее из объятий сладкой эйфории, вернув к реальности боли. Она продолжала с отвратительным скрежетом крошить коралл, оставляя на стенке кровавый след. Помутившийся взгляд Оники упал на бескрайний океан Гижен, иссеченный пурпурными линиями. Она поняла, что приближается к концу разлома, что расплывчатые пляшущие формы, которые она сначала ошибочно приняла за волны, были потрепанными каркасными нитями. Вокруг нее сыпались осколки полипов, колотя по лбу, щекам, подбородку. Еще несколько метров, и она выскочит из щита, ее вышвырнет в пустоту, у нее не будет возможности выравняться, она рухнет с километровой высоты на твердую, как гранит, воду. Ей пришел на память образ Сожи, ее состарившейся сестры-тутталки: та упала с нескончаемым криком отчаяния, с воплем, который долго преследовал Оники во снах.

Оники выбросила перед собой свободную руку и попыталась зацепиться за нити. Несмотря на то, что основа была клейкой, первые три нити, которые удалось схватить Оники, выскользнули из ее пальцев и обожгли ладонь. Она почти сдалась, но лица Тау Фраима и ее принца предстали перед ней вновь, как будто они мысленно бросились ей на помощь. По мере приближения к выходу из расселины волокна уплотнялись, сплетались с кораллом, снижая ее скорость. Действуя сугубо рефлекторно, инстинктивно, она расположилась так, что гибкие ремни обвились вокруг ее ног и предплечий. Некоторые не выдерживали под весом Оники, но остальные сопротивлялись и жестко притормаживали ее падение. Ее потряс неимоверно яростный толчок, и тут она остановилась. Она чувствовала, как пронзают ее насквозь собственные раздробленные кости, и, прежде чем потерять сознание, ощутила, как стекает по бедрам горячая жидкость.

Через несколько минут Оники пришла в сознание, повиснув, как поломанная марионетка, над океаном Гижен, подцепленная к коралловому щиту за два десятка нитей, которые переплелись и растянулись от энергии удара.

И тело и душа невыразимо, нестерпимо болели. Она не смогла бы с определенностью сказать, откуда приходит боль, или даже отчего. То ей казалось, что в мышцы, в органы впиваются осколки ее сломанных костей, то – что невидимые клювы терзают ее живую плоть, то – что полипы все еще раздирают ее правую ногу и руку. У нее не хватало смелости повернуть голову, чтобы взглянуть на свои повреждения и далеко ли она от щита. Она вся была одна сплошная рана, бездонный колодец боли. Ужасный хруст ее тела о стену расселины все еще эхом отдавался в голове; в шее, плече, бедре застряли осколки коралла. Кровавые потеки оплели ее торс и конечности теплой липкой сетью.

Трудно было определить, как долго она провела в этой неловкой позе с опущенной головой. Учащенные толчки сердца отзывались пронзительной болью, словно от ударов множества кинжалов. Ей удалось повернуть голову и понять, что она находится в десяти метрах ниже щита – в ее состоянии дистанция непреодолимая. Морской бриз и ветер высот слегка раскачивали натянувшиеся нити, удерживавшие ее на весу.

Она различила вдалеке неясное гудение. Сперва Оники подумала, что вернулись крылатые монстры, и инстинктивно напрягла мышцы – рефлекс, за которым последовала невыносимо усилившаяся боль. Она вдруг напомнила себе, что Тау Фраим мог стать жертвой одной из этих птиц, и материнские страдания на мгновение пересилили ее собственные мучения.

Гудение превратилось в рокот, которое она непроизвольно связала со звуком мотора посыльной аквасферы. Она мельком увидела сквозь просветы в завесе своих окровавленных волос прозрачный овал аэрокара, быстро вырастающий в ее поле зрения. Оники разглядела неподвижные фигуры внутри аппарата и блистающий крест над пилотской кабиной.

Аэрокар крейцианской церкви.

– Она в скверном состоянии! – голос, искаженный маской.

– Она жива и одним куском – вот все, что имеет значение, – сказал металлический голос.

– Но сколько еще протянет? Она потеряла много крови, у нее кости лица, рук и ног наружу торчат! Может, лучше добить…

– Ни в коем случае. Она будет полезнее живой.

– А ее сын?

– Никаких следов.

– Может, его прикончили серпентеры?

– Серпентье нас заверяли, что их звери не нападают на людей, пока они сами им не прикажут. По всей вероятности, этот мальчишка укрылся в недоступной части коралла. Но змеи его больше не защищают, и мы его рано или поздно найдем.

Оники, которая из этого разговора не пропустила ни слова, закрыла глаза и наконец позволила себе потерять сознание. Теперь она уверилась, что Тау Фраим сбежал от гигантских птиц и врагов ее принца. Разговор происходило несколькими минутами спустя после того, как аэрокар устойчиво завис и его круглая кабина открылась. На крышу выбрались двое людей в белых масках, они перерезали нити искристыми зелеными лучами, затащили молодую женщину внутрь аппарата, уложили ее на скамью и прикрыли шелковым одеялом. Прикосновения, тряска, страх пробудили боль – это чудовище, готовое воспользоваться малейшим поводом, чтобы воспрять и мучить ее. Она лишилась чувств, но шум голосов вернул ее к жизни. Теперь она могла уступить своим усталости и горю, не испытывая угрызений совести.

*

«Карусель» серпентеров закончилась только через четыре дня, когда они истребили всех коралловых змей. Птицы всей массой появились над Коралионом, вызвав панику и скопления народа на улицах города. Когда они приземлились в гавани, укротители затолкали всех их внутрь клеток.

Рыбаки и члены корпорации Пулон, отвечающей за сохранность опорных колонн, запросили аудиенции у кардинала д’Эсгува, чтобы сообщить ему, что защитный щит Эфрена в нескольких местах рухнул и грозил обвалиться во множестве других. Прелат выслушал их краем уха и попросил обратиться со своими жалобами к великому инквизитору Ксафоксу. С той же небрежностью он отделался от делегации матрион Тутта, которая прибыла тремя днями ранее, чтобы потребовать объяснений по поводу вторжения в большие органы гигантских серпентеров; небесные чистильщицы не могут возобновить своих работ, пока по кораллам бродят крылатые хищники. Многие второстепенные трубы уже заросли, и свет Тау Ксир и Ксати Му просачивался через большие трубы, постепенно забивавшиеся лишайниками, совсем скупо. Запершись в своей обители, тутталки на время отказались от каких-либо переговоров с представителем кардинала, инквизитором Ксафоксом, и эфренскими властями – эдилами Коралиона.

Вооружившись лучевой пушкой-дезинтегратором, наемники-притивы уничтожили тысячи змеиных трупов, которые они нашли сваленными в кучу на необитаемом островке недалеко от Коралиона.

Представитель змееловов явился в покой для аудиенций крейцианского храма. В центре комнаты в одиночестве неподвижно стоял великий инквизитор, укрывшись в складках своего черного бурнуса. В косом лиловом свете, падающем из оконных витражей, плавали завитки ладанного дымка.

– Наша работа завершена, – объявил укротитель. – Мы готовы к возврату в Ноухенланд.

– Соберитесь на пристани. Я пришлю к вам деремат.

– Потребуется большой, под размер клеток…

– Не волнуйтесь: ваше возвращение на родную планету входит в соглашение.

Серпентье кивнул и развернулся на каблуках. Теперь он стремился покинуть эту странную планету с ее коралловой коркой, ему не терпелось к тропическим лесам и выцветшему небу Ноухенланда.

Однако через час на набережной появился не деремат, а внушительный отряд наемников из секты притивов. Они обнажили направляющие своих дискометов, вживленных в кожу предплечий, и посносили головы змееловам. Несколько укротителей попытались уклониться от дисков-убийц, бросившись в океан Гижен, но были разорваны залпами из волнобоев и обуглились прямо в воде.

Что касается серпентеров, перевозбудившихся от запахов крови и горящей плоти, то им достались зеленые лучи в упор. Наемники-притивы изуверски расчленили их – сначала ноги, затем крылья и наконец, когда летающие гиганты Ноухенланда превратились в обрубки туловищ, извивающиеся от боли и ярости на полу своих клеток, – головы и шеи.

Ксафокс вошел в помещение, где лежала Оники Кай. Медик из ЗКЗ, который по приказу кардинала-губернатора за ней постоянно присматривал, встал и двинулся навстречу великому инквизитору.

– Она выкарабкается, сударь. Я зафиксировал переломы и поставил аутотрансплантаты. Ее кожа и подкожные ткани восстановятся. Ей всего лишь нужно как следует отлежаться…

Ксафокс осмотрел молодую женщину, на обнаженном теле которой теперь виднелось больше оголенного мяса, чем кожи, особенно с правой стороны. Ее щека была разорвана, и проглядывали зубы и кости челюстей; глаз чуть не выпадал из глазницы.

Великий инквизитор схватил мать, но не дитя.

Глава 8

ВОИТЕЛЬ БЕЗМОЛВИЯ: выражение, обозначающее существо, мужчину или женщину, наделенное исключительными способностями, такими как мгновенный перенос силой мысли или возможность неограниченно продлевать молодость. В более широком смысле включает всех людей с даром исцеления или любым талантом, который отличает их от обычных людей. Примечание: некоторые историки включают в число первых воителей безмолвия Шри Лумпу, Найю Фикит, махди Шари из Гимлаев и других основателей новых религий. Другие проводят связь между индисской наукой – наукой, законы которой заключены в сказочном ковчеге из света, воителями безмолвия и древними рыцарями-абсуратами. (Абсурат: урат абсолюта, первоначально – ученик человека по имени Сатьян Мах Урат, основателя индисской науки.)

«Универсальный словарь терминов и живописных выражений», Академия живых языков

С того самого момента, как Жек рематериализовался в пригороде Венисии, у него разбегались глаза от вида чудес имперской столицы. Шари, напротив, поджал губы, и в его мрачном, отсутствующем взгляде не отражалось ни интереса, ни восхищения, словно красота города нисколько его не трогала.

Городской пейзаж, встретивший Жека на Сиракузе, совсем не походил на анжорский. Если столица Ут-Гена представляла собой гнетущее скопище безыскусных построек, то Венисия была образцом гармонии и равновесия. У Жека сложилось впечатление, что здесь каждому из зданий, каждой площади, каждому мосту, каждой скамейке, каждому дереву отводили свое особое место как неповторимой и непременной частичке гигантской мозаики. Единственное, что объединяло два города, это вышки мысленного контроля – высокие узкие башни, смотровые пузыри которых нарушали архитектурную цельность и того, и другого.

Эфирные коридоры вынесли Шари и Жека к широкой спокойной реке, по которой бесшумно скользили красочные судна. Хотя место было относительно оживленным, никто не обратил на них внимания, как будто возникновение из ниоткуда мужчины с мальчиком не представляло собой ни чего-то чрезвычайного, ни даже просто примечательного. Первое, о чем подумал Жек, была Йелль. Она спала где-то посреди этого города, и эта внезапная близость – после миллиардов километров, разделявших их долгих три года, – наполнила его неописуемой радостью.

Несколько минут они отдыхали на берегу реки, рассеянно поглядывая на прохожих. Оба они оделись в облеганы и куртки, купленные на Маркинате, планете, лежащей между Матерью-Землей и Сиракузой. Шари сбрил бороду, потому что религия Крейца и сиракузское общество запрещали украшать свое лицо растительностью – не считая пары вьющихся декоративных локонов, выпускаемых из-под капюшона. Жеку потребовалось несколько секунд, чтобы с изумлением узнать махди в бритом молодом мужчине, вышедшем из комнатки маркинатской цирюльни.

Анжорец чувствовал, как сдавливает его тесная упаковка из ткани, особенно вокруг лица и шеи, и позавидовал надменной естественности, с какой ее носили венисийцы. Великолепие их плащей, накидок или стихарей заставляла серую шерсть собственных одежд землян выглядеть тускло. За некоторыми из местных следовали в отдалении где один, а где два или три скаита-мыслехранителя.

– Авангард блуфа, – прошептал Шари. – Человечество доверило ему ключи от своей души…

У Шари оставалось сколько-то стандартных единиц, так что они перекусили в одном из многочисленных ресторанчиков на берегу реки. Жек еле убедил себя не просить добавки – ему подали зеленые пшеничные лепешки, начиненные овощами, и миндальную пастилу, вкус которой его обворожил. Затем они наняли таксишар – прозрачный летающий аппарат– до Романтигуа, исторического центра города.

Мчась на огромной скорости воздушным коридором, Жек наблюдал, как в роскошном зареве пурпурных полос и разводов подступает вторая ночь. Над проспектами, подобно шальным кометам, рассыпались наполненные белым светом плавающие шары. Водитель искоса посмотрел на пассажиров, но то ли смутившись хмурого взгляда Шари, то ли не найдя интересной темы для разговора, не проронил ни слова. Он высадил их на круглой площади, в центре которой стоял фонтан из позолоченного опталия, и даже не улыбнулся и не поблагодарил, кладя в карман две стандартные единицы за проезд.

Гости столицы некоторое время постояли перед скульптурами животных, из полуоткрытых пастей которых извергались радужные струи воды.

– Крейцианский бестиарий, – негромко пояснил Шари. – Легендарные стражи непорочных миров: драгоны, гриффарды, дьяволы Коромо, гигантские пауки, серпентеры… Символические чудовища, которые не дают человеку испить из истоков…

Вокруг бассейна разыгрывали всевозможные представления мимы-трехмерники, трубадуры, танцоры Срединных веков, жонглеры-телепортеры. Жек бы всю ночь оставался на этой площади и любовался артистами – и особенно танцовщицами, которые восхищали его плавностью движений, но Шари ухватил его за руку и потащил по извилистым улочкам к гигантскому зданию, окруженному семью башнями, самая высокая из которых вытянулась более чем на триста метров.

Анжорец узнал епископский дворец, в который он не раз проникал мыслью. Несмотря на грандиозность, этому зданию не хватало воздушной грации окружающих построек, вероятно, потому, что оно было последним архитектурным напоминанием об ушедшей эпохе. Они нырнули в поток пешеходов, шагавших вдоль высокой стены, и подошли к главному входу – монументальной арке с резной притолокой. Здесь пробираться сквозь возбужденную толпу стало труднее. Претенденты на аудиенцию Его Святейшества собрались перед заслоном понтификальной гвардии и пытались пробиться во внутренний двор. Размахивая бумагами, печатями или кодопосланиями, они пихались, стараясь протиснуться к одетым в черное церковникам, которые фильтровали людей на входах. Пот увлажнял густую пудру, покрывающую их лица, и время от времени их странно напряженные черты искажались гримасой ярости. Теплый ветерок разносил смешанные ароматы благовоний и парфюма.

У Жека участилось сердцебиение. Теперь от Йелли его отделяли лишь несколько стен. Он кинул сообщнический (и одновременно восторженный) взгляд на Шари, но последний не соизволил отойти от своего мрачного настроения. Анжорец забеспокоился, нет ли связи явной напряженности махди с чрезвычайной сложностью их задачи, и преисполнился нервозности сам.

Откуда ему было знать, что, когда они материализовались на Сиракузе, его товарища охватило ужасное предчувствие. Всю правую сторону Шари пронизало мучительными болями, и он покрылся с головы до пят пеленой ледяного пота. Внутри него выкристаллизовалась совершенная уверенность, что на Эфрене случилось несчастье; однако, коль скоро он не потерял контакта с жизненной нитью Оники и Тау Фраима, то решил придерживаться своего первоначального плана. Они уже потратили слишком много времени, и блуф, даже приторможенный действиями Тиксу, продолжал неумолимо надвигаться. Он разберется с Эфреном, как только они освободят Афикит, Йелль и двоих жерзалемян. Оживить их недостаточно; помимо того требуется обеспечить им способ покинуть имперскую планету, потому что они, кроме Афикит, не владеют умением путешествовать силой мысли. Шари планировал перебросить их через церковные дерематы, хранящиеся в ремонтной мастерской, которая располагалась в нескольких сотнях метров от бронированной камеры, где экспонировались их тела. Эти устройства, несмотря на то, что числились в ремонте, находились в идеальном рабочем состоянии. Теневая сеть, в которую входил кое-кто из постоянных обитателей епископского дворца, кардиналов, экзархов и слуг, регулярно использовала их для тайных экспедиций во внешние миры. Во время ментальной разведки Шари видел, как одни из них проскальзывали в круглые старые машины, в то время как другие караулили снаружи мастерской.

Когда воители подошли к Императорскому дворцу, опустилась вторая ночь. Хоть Жек не раз видел дворец во время их ментальных рекогносцировок, он вновь поразился величию этого залитого светом строения, расположенного на высотах Романтигуа, словно тиара на прическе. Они вошли в открытую для доступа публики часть наружного парка. Белый драгоценный камень аллей ловил отблески от светошаров, посверкивала алмазная пудра дорожек вокруг цветников. Оранжево-красные полумесяцы двух ночных спутников увенчивали рожками смотровые пузыри вышек мысленного контроля. На верхних и нижних ступенях главного фасада, украшенного двойными коническими колоннами, толпилось множество слуг, скаитов, полицейских, наемников-притивов, стражи в парадной форме, придворных и священнослужителей. Непрерывная вереница аэрокаров и таксишаров несла посетителей внутрь прозрачного купола, соединенного с главным зданием гравитационным коридором, нашпигованным клеточными идентификаторами.

Несколько минут Жек позабавлялся с невысокой птичкой, распустившей длинные перья хвоста ярким цветастым веером. Шари заставил себя вернуться в форму. Свобода для их действий сократилась настолько, что эмоции никоим образом не должны его отвлекать. Они предприняли вылазку, решающую для будущего человечества. Они обратили на свою сторону все шансы, силой разума исследовав из нефа индисских анналов каждый укромный уголок императорского и епископского дворцов, неустанно отслеживая движения кодов. Их виртуальная подготовка, конечно, не учитывала особенностей сопротивления материи, плотности, гравитации, но возможности, предлагаемые анналами, они использовали по максимуму.

Четыре стандартных часа назад они посчитали, что обстановка благоприятствует операции. Сначала оба перенеслись на Маркинат, где сделали последние приготовления. В дополнение к одежде они обзавелись оружием – короткоствольными волнобоями, которые сунули во внутренние карманы курток. Еще они похитили из лечебницы ЗКЗ реанимационные препараты и дозированно распределили по шприцам; Шари уложил их в плоскую коробку, которую хранил под своим облеганом. Однако прежде чем приступить к инъекциям, к ним обязательно следовало добавить генетические коды четверых замороженных.

– Ты все запомнил? – спросил Шари у Жека. – У нас осталось около часа до того, как коды переместятся…

Анжорец прекратил игры с птицей, выпрямился и серьезно посмотрел на махди.

– Сначала я беру код, который хранится в Сейфе коронных сокровищ, – быстро прошептал он, как будто повторяя урок. – Затем код, который находится в магнитном пузыре в казармах пурпурных гвардейцев. Затем я нахожу тебя в комнате епископского дворца, где заперты Йелль и остальные. Все три операции не должны занять больше пяти секунд…

Стоило Жеку проговорить все пункты вслух, как до него дошло всерьез, что от горстки секунд зависит все – не только его жизнь, но и жизнь Йелли, Афикит, Сан-Франциско, Феникс, будущее па и ма Ат-Скин, и всех знакомых и неизвестных ему женщин и мужчин, из которых складывалось человечество. Его зазнобило от страха под облеганом.

– Пять секунд – столько же времени есть у меня, чтобы добыть два других кода, – сказал Шари, обращаясь одновременно к товарищу и себе самому. – Третий в этот момент хранится в подземелье Феркти-Анг, бывшего правительственного дворца, а последний в воздухе на борту патруля притивов.

– Аэрокар же в полете, он все время движется! Как ты собираешься его засечь?

– Неважно, фиксирован конечный пункт или движется – достаточно его представить, чтобы туда переместиться. Мысль аннулирует пространство и время… – Впервые за то время, что они разгуливали по улицам Венисии, он улыбнулся и добавил: – Кстати, надеюсь, что и ты в этом не сомневаешься, потому что наш успех полностью зависит от силы и уверенности мысли.

– Между всеми переносами есть материальные этапы…

– Да, и именно этот момент, эти две секунды во время материализации для нас опаснее всего. Выбора у нас нет, брать коды нужно непосредственно руками. Раньше я пытался забрать их путем телекинеза, но общее человеческое сознание настолько ослабело, что мы утратили всякое прямое влияние на материю.

– Телекинеза?

– Это способность перемещать предметы одной лишь силой мысли. Наш налет важен по двум причинам, Жек Ат-Скин: мы не только идем спасать маму Афикит, ее дочь Йелль и их двух товарищей-жерзалемян, но и начнем отвоевывать человечество. Мы воители безмолвия, вестники вечности, мы создаем первый атом нового поля…

От слов Шари по телу Жека пробежал всепожирающий огонь, отбрасывая коварную ледяную тень страха.

– Надеюсь, нам не придется этим пользоваться, – продолжил Шари, указывая пальцем на грудь, где его куртка справа слегка оттопыривалась из-за волнобоя. – Но мы на войне, и при малейшей угрозе должны изготовиться стрелять, и убить, если придется. Сейчас не время для душевных терзаний и промедления. Мы снимем оружие с предохранителей и не выпустим из рук до конца операции.

Жека полностью захватила волна энтузиазма, которая поднялась из самых глубин. Перед ним промелькнула картина Неа-Марсиля, города на планете Франзия, куда он бежал с «Папидука» в компании Марти де Кервалора. Сидя сейчас на каменной скамье, на затопленной светом площади, он испытывал то же ощущение полноты жизни и вечности, как и в ту ночь; он стал мостом, переброшенным между прошлым и будущим, между пространством и временем. Жек думал о Марти, этом странном собрате по судьбе, охваченным последним всплеском человечности перед тем, как покончить с собой, о видуке Папиронде, волей случая полюбившем его как сына столь же неловко, сколь пылко, о профессоре Робине де Фарте, о колдуне по имени Поцелуй Смерти, старом Артаке; и призванные мальчиком образы всех тех людей, что встречались на его пути, укрепили его решимость. Он машинально сунул руку во внутренний карман куртки и прикоснулся к холодной гладкой стали волнобоя.

Несколько долгих мгновений взгляд Шари блуждал по окруженному теменью парку, по ослепительному фасаду императорского дворца. Ночь раскинула над Венисией свой звездный безмятежный бархат. Теперь он стремился перейти к действию, ему не терпелось покинуть Сиракузу и перенестись на Эфрен, не терпелось узнать, что случилось с Оники и Тау Фраимом.

– Мы должны любой ценой опережать на несколько секунд скаитов и крейциан, – с напором продолжил он. – Эти секунды совершенно необходимы, чтобы поставить уколы и добраться до ремонтной мастерской дерематов. Ты будешь ждать здесь, пока я не завершу первичный отвлекающий маневр. Ты готов?

Жек медленно кивнул. Пальцы его сжались на округлой рукояти волнобоя.

*

Пять ночных спутников Сиракузы выстроились роскошной цепью огней – от изумрудно-зеленого до кроваво-красного.

Стоя перед огромным застекленным эркером своих покоев в императорском дворце, Гаркот не мог оставаться равнодушным к странному очарованию, исходившего от спящего города. Кориолисовы ветра играли кронами окаймлявших широкие проспекты пальмин, чьи плоды и прозрачные лепестки сливались в прелестные букеты переливающегося цвета. Иллюминированные торговые либо туристические галиоты бесшумно скользили вдоль гладкого темного зеркала реки Тибер Августус.

Этот пейзаж скоро сотрет с лица земли пустота. Ничего не останется от исторического района Романтигуа, сердца имперской столицы, этого уникального памятника истории и гордости сиракузян. Ни одного из этих зданий с элегантной и смелой архитектурой. Ни одного из этих фонтанов и этих скульптур из розового опталия, ни одного из этих голубомраморных мостов, ни одного из этих величественных дворцов, ни одной из этих самоцветных аллей, этих цветников, этих пурпурных лужаек…

Вскоре перед напором нахлынувшего Несотворенного исчезнут любые волны, любые формы, любые материальные тела, включая Гаркота и десять тысяч его братьев по чану. Абсолютная тишина заглушит шум и неистовство, бесконечный холод нейтрализует жар и его искры созидания.

Гаркоту показалось, что нервные имплантаты внутри его черепа нехотя запульсировали. Так для него выражалась печаль, или точнее – вероятность, что он проходит мимо желанной цели. Его не программировали переживать ощущения наподобие чувств или эмоций, но, живя среди людей, он порой сожалел о том, что человечество должно исчезнуть, чтобы позволить прийти Несотворенному. На нем вновь сказалась искусственная пустота, вложенная спорами-властителями, которые подобными приступами подстегивали в нем неудовлетворенность, жажду личного признания. Бывший коннетабль Паминкс, прежде чем слиться с ним и сформировать ядро третьего конгломерата, сказал, что новая нейрологическая программа восстановит единство его споры и уничтожит любые намеки на субъективность, на страдание; однако приходится признать, что с этим споры-властители промахнулись.

Сенешаль немало постарался, подготавливая величественное царствие пустоты, и продолжал вносить весомый вклад. Но, пусть люди и обрекли себя на уничтожение сами, даже несмотря на то, что Гипонерос был не более чем ответом на их собственную слабость, Гаркот находил прискорбным уничтожать этаким образом все проявления творческой силы человека. Неужели его данные снова заразились этим странным вирусом, зовущимся эмоциями?

Ностальгические позывы сенешаля могли бы объясняться (вероятность от 49 % до 50,5 %) внезапным незапланированным вторжением Тиксу Оти в механизмы Гипонероса. На несколько секунд, в тот самый момент, когда разум оранжанина отделился от своей телесной оболочки и растворился в первом конгломерате, Гаркот превратился в квант энергии, одновременно самостоятельную сущность и часть полевого взаимодействия. Он воспринял ранее абстрактные для него понятия интуиции, чувств, эмоций. Он осознал, что такое основа бытия, уловил первопричину вечности во взрыве материи.

Гипонероархат, стабильность которого вмешательство Тиксу Оти поначалу подорвало, отреагировал, стал выстраивать защиту, изолировать мысли и воспоминания нарушителя, разрушать его разум. В результате споры-властители натолкнулись на защитный барьер, воздвигнутый антрой, на вибрацию такой силы, что она отвлекла на себя огромную часть нега-энергии Несотворенного и значительно ослабила потенциал скаитов. Оранжанин устроил диверсию в утробе Гипонероса, чтобы позволить людям-истокам перегруппироваться и подготовиться к ответному удару. Только вот он забыл, что сам был одним из существ-истоков, и что его самопожертвование в равной степени ослабило потенциал человечества.

Расчеты чана, опирающиеся на многочисленные пророчества и другие отголоски творящего Слова, разбросанные по мирам-колониям, показали, что союз двенадцати этих существ-истоков станет серьезной угрозой для Гипонероса. Четверо из существ находились здесь, на Сиракузе, погруженные в искусственный сон. Гаркот согласился передать неподвижные тела муффию церкви Крейца в знак если не доверия, то доброй воли, но предусмотрительно придержал у себя их криокоды реанимации. Он мог бы отправить их в крематорий и превратить их телесные оболочки в пепел, но побоялся полностью потерять власть над их разумом, над той вечной первопричиной, которую люди называли «душой». Множество религиозных доктрин утверждали, что после прекращения жизнедеятельности душа переселяется в другое тело, точно так же как после растворения скаитов в чане их мозговые имплантаты переустанавливались в новую материальную оболочку. Это были всего лишь верования, гипотеза, которую никто так и не доказал, но вероятности оставались слишком высоки, чтобы Гипонерос решился рискнуть, как он уже рискнул поступить с Шри Митсу и Шри Алексу, последними действующими мастерами индисской науки. Пока душа оставалась в плену своего телесного носителя, ее можно было обнаружить и выследить, давить на нее физически и ментально. Таким образом, криогенизация идеально решала проблему: замораживание действовало так же, как стирание. Даже защищаемый антрой ум переходил в состояние глубокой комы, более сам себя не осознавал и никак, следовательно, не мог проявить себя в сфере творения.

К упомянутым четырем следовало добавить бывшую тутталку Оники Кай, недавно захваченную на Эфрене. Великий инквизитор Ксафокс подтвердил сенешалю, что она должна выжить после падения из кораллов. Как только она достаточно оправится, ее криогенизируют и используют в качестве очередной приманки. Что до ее загадочно исчезнувшего сына (хотя ему исполнилось три года, он, вероятно, обладал врожденными индисскими способностями), то кампания по его поискам уже развернута.

Оставалось нейтрализовать махди Шари из Гимлаев и его юного спутника-утгенянина. Если верить тому, что сказал Жек Ат-Скин (когда навещал своих родителей на Ут-Гене), они готовились начать операцию по освобождению четверых замороженных в Венисии. Операцию, которой сенешаль изобретательно способствовал, организуя утечку сведений, чтобы держать двух интересантов в курсе регулярных перемещений четырех криокодов. Гаркот дразнил их кодами – фальшивками, разумеется, – как приманкой. Настоящие он держал при себе. В иррациональном безотчетном порыве он сунул конец своей верхней конечности (которую не мог себя заставить назвать рукой) в карман бурнуса и проверил, на месте ли крошечные сферы, содержащие пробы ДНК – ее образцы для замороженной четверки.

Эти несколько клеток, которые брались из тел через три часа после того, как по ним расходились химикаты-консерванты, нужно было непременно добавить к размораживающим препаратам. Без этой обязательной генетической идентификации попытки реанимации обычно заканчивались окончательным прекращением основных жизненных функций. Эту медицинскую меру предосторожности ввела ЗКЗ, чтобы снизить процент инцидентов с крио, которыми не раз манипулировали с целями шантажа или судебных разбирательств. Порой согласно решениям церковных судов коды передавались из рук в руки на протяжении более пяти веков – по запутанным случаям наследования или признания отцовства.