Текст книги "Цитадель Гипонерос (ЛП)"

Автор книги: Пьер Бордаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)

Через несколько минут они почувствовали себя глупо с бесцельно зажатыми в кулаках дагами. Оружие, когда оно не инструмент силы, безынтересно. Раздраженные смотрители не видели и не слышали, как в шлюз пробираются неприметные тени. Они обернулись, когда по потолку чиркнула сабля, но не успели среагировать: троих из них обезглавили с такой силой, что снесенные головы пролетели через камеру и врезались в переборку на противоположной стороне, двоих проткнули насквозь, и они со стонами рухнули на пол. Наконец, последний уронил кинжал и стал ждать смертельного удара. Он понял, что явился в эту прихожую небытия за собственной смертью, и не попытался уклониться от острия, которое со свистом неслось к его сердцу.

Кровь, хлынувшая из безголовых тел, забрызгала Гэ.

– Они тебя не поранили, сестра Гэ?

Она медленно покачала головой. Гэ узнавала среди членов небольшого отряда, ворвавшегося в комнату, мужчин и женщин, которых она встречала в коридорах или в общих отсеках, но с которыми никогда не заговаривала – ни устно, ни телепатически. Они смотрели на нее с почти боязливым благоговением. На женщинах не было платьев или другой одежды, которая помешала бы им двигаться, лишь свободные штаны и куртки. В основном люди вооружились саблями с широкими лезвиями, заточенными с обеих сторон – очевидно, вырезанными из кусков фюзеляжа.

– Кто вас предупредил? – спросила она.

– Посланец от друга-управляющего, – ответил какой-то мужчина, от его влажного темени и лба причудливо отблескивал свет. – Один из нас проследил за смотрителями и проводил сюда нас. Настал час битвы, сестра Гэ.

– А мне дадите оружие?

Застигнутый врасплох мужчина спросил взглядом совета у остальных. Вытекающая из смотрителей кровь продолжала скорбно побулькивать. Гэ перебралась через теплую скользкую лужу.

– Ну… ты же избранная, сестра Гэ…

– Если ты вправду признаешь меня избранной, ты должен мне повиноваться. Дай мне оружие.

Ее тон не допускал возражений. Мужчина вздохнул, пожал плечами и протянул ей свою саблю.

– Надеюсь, мне не придется пожалеть о своем поступке…

Гэ охватила кистью нагретый эфес, грубо обработанная рукоять оцарапала ее ладонь и подушечки пальцев. Прикосновение к этому куску железа наполнило ее яростной решимостью и неслыханной энергией. Они вступят в битву внутри ракетного поезда во имя Эль Гуазера, во имя Маа, во имя человечества, и она никому иному не позволит вести ее войска. В ней текла сила Земли и горел огонь войны, а железо было продолжением ее воли, ее руки. Гэ даже не позаботилась подобрать платье, она вышла в коридор обнаженной, вся в крови, и ее воспламененные солдаты вслед за ней.

*

Горстка все еще остававшихся на своем посту упреждающих своими паническими мыслями сеяла хаос в головах пассажиров, укрывшихся на головном корабле.

В коридорах, общих отсеках и складах «Эль-Гуазера» бушевала битва. Сторонники Одной Избранной, в основном – внекастовые, развернули боевые действия в хвосте каравана, причем одновременно в нескольких местах: вооруженные саблями или копьями, они оседлали сеть проходов, закрепленных за переработчиками, и возникали отрядами по полсотни человек на переходных мостиках – этих проходах, соединяющих корабли друг с другом, настоящих бутылочных горлышках. Оттуда они поднимались к центрам кораблей, вырезая смотрителей, упреждающих, техников, переработчиков или священников вирны, вставших у них на пути, и соединялись с группами, пришедшими с противоположного направления. Так они захватили одиннадцать судов из двадцати двух в караване и достигли своей первоочередной цели: они могли больше не опасаться наступления с тыла, тем более что подавляющее большинство пассажиров, увлеченных общим настроением, нарушили свой нейтралитет и присоединились к ним.

Смотрители, которых подняли упреждающие, скопились массой в зале собраний. Они понимали, что спасти их может генеральное столкновение на открытом пространстве, где их оружие – парализоты, заряженные смертоносной криптой, и высоковольтные дуговые хлысты – дадут им решающее преимущество. Они расположились на трибунах, нависших над двумя из четырех боковых входов в зал – застывшие черные волны, и пена бледных лиц над ними. Если повстанческая армия, возглавляемой Избранной, намеревалась двигаться дальше и взять под контроль головные корабли, ей не оставалось иного выбора, кроме как ломиться в эти две двери и прорываться через зал собраний. У них не будет ничего, кроме жалких щитов да металлического оружия, чтобы противостоять электрической бомбардировке и смертоносным роботам, и в том маловероятном случае, если удастся пробиться сквозь этот поток огня и яда, им все равно придется столкнуться с тысячами людей, опытных в ремесле схватки.

– Но вы же нас заверяли, что эта девчонка мертва, Квин! – резко сказала управляющая Ната.

Трое верховных управляющих – Квин, Ната и Паоль, – вместе с техниками Вар’ном и Риком собрались в командной рубке «Эль-Гуазера». Залитый светом лик Земли, покрытой белой облачной мантией, занимал две трети высокого шестиметрового эркера. Через полуоткрытую дверь им были видны избранные, управляющие, священники вирны и техники, укрывшиеся в актовом зале. Остальные касты – упреждающие, хранители памяти, астрономы и криптоделы – втиснулись в следующие три корабля. Зато большое количество лекарей, пищевиков, переработчиков и наружных не удалось предупредить вовремя, и сторонники Одной Избранной застали их врасплох на своих рабочих местах, в собственных каютах или коридорах.

– Я оставил ее в руках шестерых смотрителей перед люком шлюзового отсека, – парировал Квин. – Не мог же я предвидеть, что…

– Хороший управляющий – как раз тот, кто предвидит! – проронила сквозь сжатые губы Ната. – Однако нам сообщали, что последователи Маа готовятся к атаке. Вам следовало убить эту шлюху собственными руками! Она стала душой восстания: без нее бескастовые ни за что бы не преодолели барьера кислородного голодания.

– Я не палач! – запротестовал Квин. – И я напомню вам, Ната, мы договаривались оставить эту девчонку в живых и допросить ее о крипто-трансе. Кроме того, кто-то из наших предал, открыл кислородные вентили…

На лице Наты, старейшей из действующих управляющих, появилось несколько лишних морщин.

– Прихоти смотрителей обходятся нам дороговато! – хрипло прорычала она. – Поощряя этих порочных типов, вы нас поставили в щекотливое положение…

– Я не мог отказать им в этом праве, – возразил Квин. – Это был единственный способ исправить грубую ошибку, которую мы (на этом «мы» он сделал особое ударение) сделали, когда сняли головы и кастрировали шестерых головорезов, истязавших Гэ.

– Эта проклятая бескастовая неплохо над нами подшутила: она ничего такого нам не сообщила, чего бы мы уже не знали…

– Ссоры бессмысленны, – вмешался управляющий Паоль, мужчина лет пятидесяти С.С.В. с начинающимся брюшком (которое выдавало в нем чревоугодника). – Нравится это смотрителям или нет, но биться они будут изо всех сил. Они защищают не просто наши интересы, но прежде всего – свою шкуру! Остается только сохранять спокойствие и терпение: они раздавят этих негодяев, как вшей!

Ната, прихрамывая, подошла к эркеру и посмотрела наружу. Свет Земли оторочил ее хрупкую фигуру тонкой голубоватой каймой. Глубокие морщины избороздили ее череп, весь в черных и коричневых пятнах. Подол ее белого прямого платья прошелся по толстым веревочным коврикам, покрывавшим настил.

– Что вы не улавливаете ментальных вибраций бескастовых, управляющий Паоль, в том нет ничего удивительного, – устало прошептала она. – Правящие касты для того и формировались, чтобы компенсировать этот недостаток и сохранить контроль над «Эль-Гуазером». Но как управляющему вам бы следовало проявить хоть минимум проницательности.

– Вы хотите сказать, что силы Избранной разобьют смотрителей?

Ната резко повернулась и пристально посмотрела на толстяка. Два техника, поглощенные наблюдением за мерцающими экранами приборной панели, вместе с тем не упускали ни крупицы из разговора. Несколькими часами ранее управляющая Ната приказала им пристыковать шаттлы у посадочного шлюза, и они подозревали, что погрузка пойдет раньше, чем ожидалось.

– Именно это я имела в виду, – медленно произнесла она. – Число сторонников Гэ исчисляется десятками тысяч. Смотрителям удастся перебить пять тысяч, десять тысяч, но рано или поздно кончится тем, что их задавят.

– Но парализоты, электрохлысты…

– Оружие, каким бы оно ни было совершенным, не может противостоять тысячам разгневанных людей. Поток их ненависти будет нарастать, он сметет все на своем пути.

Круглое лицо Паоля посерело. Ему пришлось схватиться за рукоятку на приборной панели, чтобы не сползти на пол. Он раскрыл рот, как будто ему отчаянно не хватало воздуха.

– Они нас перережут…

– Нет, если мы уйдем до того, как они одолеют сопротивление смотрителей… У нас более тридцати действующих шаттлов – этого должно быть достаточно, чтобы эвакуировать тридцать тысяч пассажиров с первых четырех кораблей.

Паоль утер лоб обратной стороной рукава и заметался взад и вперед, как пойманный зверь.

– Это безумие! Мы же не вышлем разведывательной армии и не поймем природы таинственного зла, гложущего Землю…

Его плаксивые причитания неприятно резали собеседникам уши.

– Вы вполне можете передумать и оставаться здесь, отправите бескастовых на разведку и дождетесь их отчета! – сыронизировала Ната.

– Мы только отложим проблему, – заметил Квин. – Среди их союзников насчитывается немало техников; если они победят смотрителей – что еще не факт, – они набьются в оставшиеся шаттлы и, поскольку они все запрограммированы на приземление по тем же координатам, найдут нас и будут преследовать на земле…

На морщинистых губах Наты наметилась улыбка.

– У технической касты есть решение, – сказала она, кивнув подбородком на Вар’на и Рика.

Пара онемевших техников переглянулась.

– Я говорю об уничтожении «Эль-Гуазера», – сказала Ната. – Этот комплекс разрабатывался с прицелом на войну: пилоты должны были запрограммировать взрыв своего корабля, если тот попадал в руки врага.

– Функция «К»… – выдохнул Вар’н.

Лицо его побледнело и резко контрастировало с темно-синим комбинезоном, традиционным цветом его касты.

– Именно так: функция «К»! – согласилась Ната. – Нам нужен час, чтобы погрузиться, и еще час, чтобы оказаться достаточно далеко от места взрыва.

– Но, сестра управляющая, мы тогда приговорим к смерти смотрителей, которые в эту самую минуту сражаются, защищая нас… – запротестовал Вар’н.

– Они уже приговорены! Пусть от их жертвы хоть будет прок! К тому же они с каждым днем становятся все требовательнее, все наглее, и не управляющему Квину мне возражать. Как бы ни были они для нас незаменимы в космосе, от них может оказаться один вред на Земле, где без наших умений они смогут обойтись.

– Если мы запрограммируем уничтожение «Эль-Гуазера», а Земля окажется непригодной для жизни, мы больше не сможем вернуться в космос! – вставил свой довод техник Рик. – Никто не согласится на запуск функции «К»!

Ната взглянула на него так неистово, что он жалко опустил глаза.

– Я понимаю, что означает для вашей касты звездолетный поезд, но если вы откажетесь принять это – единственно напрашивающееся – решение, вы нас всех подставите под удар! Что для вас важнее? Жизнь «Эль Гуазера» или ваша собственная? Жизнь этого куска металлолома или жизни ваших жен и детей?

Она замолчала и посмотрела, как подействовали ее слова на собеседника. По тому, что техник не поднимал головы, словно уличенный в провинности ребенок, она поняла, что выиграла. И тогда сказала себе, что окончательно победила Маа и ее ясновидящих, с которыми боролась более шестидесяти лет С.С.В.

Маа, собственную единокровную сестру.

Тридцать минут спустя техники, вызванные Вар’ном (у Рика не хватило духу участвовать в убийстве «Эль Гуазера»), активировали функцию «К» и присоединились к семьям, которые находились на борту отправляющихся на Землю шаттлов.

Глава 16

В тот день к Тау Фраиму, который спустился к подножию пилона, чтобы окунутьсяв ледянуюводуГижена, явилсякапитан Пулона.

– Двое моих детей тяжело больны, – сказал капитан. – Я верю в силу твоего Слова и надеюсь, что ты их исцелишь.

– Достаточно ли ты в меня веришь, чтобы нырнуть в океан? – спросил Тау Фраим.

– Я не умею плавать, – сказал капитан.

– Человеку, который не умеет ходить, я бы предложил побежать.

Капитан подумал, что Тау Фраим хочет испытать его и вовремя спасет его от утопания. Итак, он погрузился в океан, и волны унесли его от пилона.

– На помощь! – закричал он, почти утопая.

– Если ты веришь в меня, в тебе нет места для веры в страх, – сказал Тау Фраим.

Тогда капитан перестал сопротивляться, сбросил бремя своих печалей, сомнений и страхов и почувствовал себя таким легким, что поплыл по поверхности волн, как веточка небесного лишайника.

– Возвращайся домой, – сказал Тау Фраим. – Твои дети нуждаются в своем отце.

Так капитан и поступил. Когда он подошел к дому, на пороге его ждала жена. И она бросилась в его объятия, рыдая от радости, потому что их двое детей чудесным образом исцелились.

Девять Евангелий Эфрена, «Факты и чудеса Тау Фраима»

Оники теперь могла двигаться, но малейшее шевеление вызывало у нее стоны и болезненные гримасы. Великий инквизитор планеты Эфрен не счел нужным ее криогенизировать до полного выздоровления, потому что, по словам скаита, она еще не осознала своих сил как человека-истока и не овладела мысленными путешествиями. Она решила, что упоминания о «силах человека-истока» и «путешествии силой мысли» относятся не к ней, а к ее принцу и к тому, как он четыре года назад чудесным образом исчез из ее кельи в монастыре тутталок.

Ее принц… посмотрит ли он прежними глазами на нее, когда обнаружит шрамы, оставленные аутотрансплантатами вдоль всей правой стороны ее тела? Она чувствовала подергивание в виске, щеке, челюсти и шее, но этот зуд – неприятный, конечно – не шел в сравнение со жгучим колотьем в плече, бедре, голени. Она без конца переносила вес тела на левый бок, чтобы раны не касались матраса, и этот постоянный перекос приводил к болезненным судорогам. Она еще не вставала с тех пор, как ее заперли в этой маленькой комнатке в храме Крейца.

Ее несколько раз навещал кардинал-губернатор планеты. Она незамедлительно признала прелата в пурпурно-фиолетовых облачениях, который заявлялся в монастырь Тутта и задавал ей неудобные вопросы, но ее поразила невыразительность его глаз, когда-то ясных и живых: он смотрел на нее с каким-то безразличием, как будто его взгляд проходил через нее насквозь и утыкался в шелковую простыню.

– Мне говорили, что вы тутталка, – проговорил он нейтральным, безличным тоном. – Еще мне говорили, что ваш сын потерялся в коралловом щите… Мы его активно ищем… Активно…

Он вышел, не осведомившись о ее здоровье и не подождав, пока она ответит, как будто уже забыл, зачем заходил в эту комнату. Однако полил ядовитой отравой душевные раны молодой женщины, даже того сам не замечая.

Раньше бессознательная блокировка запрещала едва пришедшей в сознание Оники думать о Тау Фраиме – наверное, потому, что ее и так истощенная иммунная защита не справилась бы с новым кризисом отчаяния, и этот запрет проистекал исключительно из инстинкта выживания. И действительно, после первого же визита кардинала, после того, как вместе с ним вернулся образ сына, брошенного в необъятных кораллах, ее покинула воля к жизни, и она впала в состояние прострации, близкое к коме.

Химическим мегастазам докторов ЗКЗ не удавалось вернуть ее в мир. В отчаянии лечащий врач решил обратиться к целителям Тутты. Хотя Оники стала изгоем, сестрой, нарушившей обет целомудрия, матрионы согласились лечить ее и отправили двух своих лучших специалисток в храм Крейца. Осмотрев свою бывшую коллегу и придя в ужас от ее ран, они приготовили отвар из тутталовых трав, дрожжей, сушеных морских водорослей и, приоткрыв ей рот золоченым опталиевым расширителем, заставили проглотить все до последнего глотка.

– После этого к ней должна вернуться тяга к жизни, – объяснила врачу одна из них.

Он, конечно, не поверил им, но довольствовался тем, что пожал плечами: он, хотя и полагал их методики ближе к суевериям, чем к науке, был не в том положении, чтобы насмехаться над этими женщинами или их поучениями. Тем более, что они добивались результатов там, где он терпел неудачу.

Через несколько дней, хоть печаль и вялость с лица Оники никуда не делись, в ее глазах загорелись искорки, говорящие о возвращении к жизни. Это возрождение, естественно, сопровождалось чувством вины, и она плакала долгими часами. Она не могла избавиться от ужасного чувства, что предала Тау Фраима, провалилась как мать. Что она скажет своему принцу, когда он вернется на Эфрен, чтобы обнять своего сына? Она целиком положилась на бдительность змей и, как немного запоздало поняла, оказалась ленива и небрежна. Оники недооценила настойчивость имперских сил, она не предвидела, что они зайдут настолько далеко, чтобы отправить в трубы кораллового органа крылатых монстров, угрожая экосистеме планеты. Теперь она осталась наедине со своим раскаянием, наедине со своим страданием, и никакое лекарство, никакой отвар, никакие перевязки не могли вылечить ран в ее душе.

Дверь в комнатку открылась и впустила кардинала, великого инквизитора, и кого-то третьего, одетого в черный облеган со стихарем. Они встали по обе стороны кровати и уставились на Оники. Врач запретил накрывать тело молодой женщины одеялом, утверждая, что контакт восстанавливающихся тканей кожи с любой материей вызовет вторичное воспаление или даже гангрену. Посетители вызвали у нее пренеприятное ощущение – будто она их собственность, будто ей больше некуда укрыться. Ей хотелось, словно раненому животному, сбежать в глухую темную пещеру, свернуться клубком и восстанавливать свои силы. Они не давали ей такого права, они не понимали, как их взгляды ее унижают; они смотрели на ее израненное тело со смесью отвращения и болезненного любопытства. Она положила себе одну руку на грудь, а другую – на нижнюю часть живота жестом целомудренности, вызвавшим у кардинала усмешку.

– Похвальны рефлексы стыдливости женщины, но ваши столь же смехотворны, сколь и бесполезны, – монотонно пробормотал прелат. – С одной стороны, женское тело не привлекает людей Церкви. С другой стороны, чувство скромности кажется нам несколько… неуместным, когда исходит от тутталки, нарушившей клятву целомудрия. Потому что мне сказали, что вас сослали на остров Пзалион…

Он сделал паузу и, казалось, погрузился в напряженные размышления, как будто пытался уловить связь между этой полуосвежеванной женщиной и причинами, по которым она находится в этой комнате. Его амнезия, все учащающаяся, все более и более продолжительная, была предвестником полной и необратимой потери памяти. Все окружающие (если не считать скаита-инквизитора Ксафокса) полагали, что его мозг подточен вирусным заболеванием. Викарий Грок Ауман направил к чиновникам здравоохранения епископского дворца Венисии несколько запросов о репатриации своего начальника, но единственный ответ, который он получил на сей день, призывал его воззвать ко всемерной доброте Крейца и, не привлекая внимания, временно замещать правителя в ожидании прибытия специальной комиссии и вынесения решения по делу кардинала д’Эсгува.

– Мы пока не разыскали вашего сына, – сказал инквизитор; металлический тембр его голоса больно ранил барабанные перепонки Оники. – Вам не следовало бы радоваться: трехлетний ребенок не сумеет долго прожить во враждебной среде.

Оники не ответила, лишь по ее щекам снова покатились жгучие слезы. Они оставляли болезненные следы на правом боку, где их соль раздражала ее все еще слабенькую кожицу.

– Вот почему мы просим вас помочь нам, женщина Кай, – кисло добавил викарий. – Искреннее сотрудничество с вашей стороны может позволить нам спасти вашего сына.

Одновременно с тем, как это он произносил, она чувствовала, как вползают в ее голову гибкие холодные щупальца. Она догадалась, что они тянутся из черного бурнуса, застывшего у изножья ее кровати, что они крадут информацию из ее мозга, как воры крадут драгоценные предметы из дома, и что они могут в любое время ее убить или, что еще хуже, стереть из головы все, в чем кроется смысл бытия. Они напомнили ей о атаках дьявольского холода в пещере на острове Пзалион. Оники была убеждена, что это щупальца виноваты в странном поведении кардинала-губернатора, что они перекроили сущность губернатора Эфрена, и ее охватил мучительный страх. Она вновь набралась немного храбрости, когда подумала о своем принце, который годами боролся с этим ужасным, пожирающим душу холодом.

– Она не знает имени отца своего ребенка, – вдруг сказал великий инквизитор Ксафокс.

Кардинал тихо засмеялся.

– Значит, вы удостоились чести… стать, я бы сказал – лишенной чести, неизвестным! Ваше представление о стыдливости кажется мне, мягко говоря, своеобразным, дама моя!

– Неизвестный – неподходящий термин, Ваше Преосвященство. Теперь мы знаем, благодаря изображению, которое наши чтецы, расположившиеся на Пзалионе, уловили из ее сознания, что человек, которого она приютила и с которым предалась любви в своей келье Тутты, – не кто иной, как Шари Рампулин, более известный под именем махди Шари из Гимлаев.

Оники, услышавшую, как скаит произнес имя ее принца, охватили неистовые чувства. Шари… Это слово согрело ее, как благодатный огонь, прозвучало, как обещание избавления.

– Я никогда не слышал об этом… этом Шари из… – начал кардинал.

– Предполагаемый лидер Воителей Безмолвия, – отрезал Ксафокс.

– Воители безмолвия? – поразился Грок Ауман. – Не вы ли заявляли три года назад, что их не существует?

Инквизитор медленно повернулся к викарию и уставился на него сверкающими желтыми глазами.

– Вы, наверное, не то слышали, господин секретарь. Скаиты никогда не сомневались в их существовании.

– Но Императорская академия наук и технологий…

– Боюсь, что вы путаете научную догму с политической целесообразностью. Академия всего лишь подчинялась распоряжениям сенешаля Гаркота. Как, по вашему мнению, отреагировало бы население миров империи Ангов, если бы мы подтвердили существование воителей безмолвия?

Устав от созерцания содранной плоти тутталки, викарий отошел к стене на несколько шагов. Поскольку в комнате не было ни панорамного окна, ни даже простого слухового, он довольствовался тем, что озирал рассеянным взглядом геометрические узоры на обоях (украшение, типичное для эфренского дурновкусия). Слова Ксафокса обеспокоили его, потому что означали безраздельную манипуляцию населением и правительствами множества планет – следовательно, полное пренебрежение человеческой расой.

– Как вы думаете, откуда матрионы узнали о преступлении этой девицы? – продолжал Ксафокс. – Я обнаружил присутствие махди Шари из Гимлаев в тот самый момент, когда он появился в ее келье. Я сразу поговорил с кардиналом д’Эсгувом, но он не соизволил поверить моим словам. Поэтому я взял на себя инициативу и отправил двух наемников из Притива внутрь монастыря, но Шари из Гимлаев – воитель безмолвия, способный путешествовать силой своих мыслей. Он вовремя высвободился из объятий женщины Кай и улизнул раньше, чем прибыли наемники. Ей такой возможности не предоставилось: успели подойти матрионы, и поняли, что она нарушила клятву целомудрия.

– Как впечатляюще! – сыронизировал викарий. – Но вы поминаете прошлое, а нас интересует настоящее: вам бы лучше применить свои навыки, чтобы найти и поймать сына женщины Кай! Вы говорили о реакции местного населения: что ж, эфренское население удивлено, что трехлетний ребенок продолжает ускользать от роты наемников, преследующих его в коралловом щите. Но от удивления до восхищения лишь один шаг, а от восхищения – до вероотступничества!

– Я ничего не понимаю в ваших историях, – сказал кардинал, подавляя зевоту. – Мне может из вас кто-нибудь сказать – мы сегодня уже обедали?

Не дожидаясь ответа, он отправился к двери. Он часто забывал имена собеседников, бесцельно бродил по улицам Коралиона и давал пищу насмешливому любопытству прохожих, которых развлекали его странные монологи. Грок Ауман поручил двум миссионерам присматривать за ним. Один из пары, дежурящей по обе стороны от храмовых дверей, должен был следовать за ним по стопам и сопровождать его в странствиях, другой – бежать, чтобы предупредить секретаря. Эти нехитрые меры предосторожности несколько раз позволяли им избежать худшего.

Забыв о стеснении в присутствии посетителей, Оники внимательно следила за их разговором. До сих пор она не задавалась вопросом, отчего это имперские войска, состоящие из более чем двухсот наемников-притивов и такого же количества эфренских добровольцев, еще не схватили Тау Фраима. Начало ответа на этот вопрос положили слова великого инквизитора. Она не удивилась, услышав от него:

– Похоже, господин викарий, махди Шари из Гимлаев передал какую-то долю собственных сил своему сыну. Как ни странно это может прозвучать, индисское колдовство передается генетически по наследству вместе с цветом глаз, типом волос, текстурой кожи и другими физиологическими или психологическими характеристиками.

– Вы имеете в виду, господин инквизитор, что ваши замечательные телепатические способности бессильны определить местонахождение трехлетнего ребенка?

– Я имею в виду, господин секретарь, что определенные человеческие разумы избегают прочитывания или стирания, но они остаются крайне редки, к большому счастью для нашей Святейшей Церкви и воцарения Истинного Слова.

В по-прежнему нейтральном голосе скаита Грок Ауман расслышал угрозу. В его сознании внезапно упала завеса, он связал болезнь кардинала Эсгува с высадкой на Эфрен змееловов из Ноухенланда. Он вспомнил, как прелат, воспротивившийся выпуску гигантских хищников в кораллы, жестоко поссорился с инквизитором и с тех пор начал терять память. До него дошло, что губернатора стерли без его согласия – в отличие от верующих, которые сходились на еженедельные храмовые службы. Скаиты более не были простыми исполнителями, но вершителями, существами, которые отныне располагали всеми рычагами власти, с не известными никому истинными намерениями.

Кардинал д’Эсгув вышел из палаты, расположенной на чердаке реквизированного и превращенного в крейцианской храм дома, и сошел по винтовой лестнице, ведущей в нижние помещения. Оники вдохнула неясный запах ладана и холодного воска, просочившийся через полуоткрытую дверь.

– Прозрение – опасный союзник, – добавил Ксафокс.

Отныне Гроку Ауману не суждено наслаждаться безмятежностью, или хотя бы душевным спокойствием. Присоединение к викариату уже стоило ему ужасной жертвы, его гениталий, и он не хотел терять цельности своего разума – единственного, на что он все еще мог положиться. Больше всего в стирании страшило то, что его можно было совершить без ведома жертвы. Было ли что-нибудь хуже и унизительнее, чем терять шаг за шагом собственный мозг и утопать в растительном существовании, не осознавая этого? Невзгоды кардинала д’Эсгува лучше любого повествования показали, в какое жалкое состояние впадает лишенный памяти человек, оторванный от своих корней.

– Из сознания этой женщины больше ничего интересного не извлечь, – снова сказал скаит. – По словам доктора ЗКЗ, ее можно будет криогенизировать через два-три эфренских дня. А пока нам нужно усилить наблюдение. В ее комнате будут посменно дежурить два наемника-притива.

Устрашенный Грок Ауман его больше не слушал. Он внезапно почувствовал острую потребность оказаться как можно дальше от великого инквизитора. Позже он придумает, как лучше всего предохранить свой рассудок: он слышал, что муффий Барофиль Двадцать Пятый оставался невосприимчив к любой из форм инквизиции (к сугубому гневу высшего викариата, потерявшего всякий контроль над верховным понтификом), и постарается сам немного разузнать о ментальной защите.

Он вышел на площадку, поспешно спустился по винтовой лестнице, прыгая через ступеньки, толкнул мимоходом кардинала д’Эсгува и, не обращая внимания на яростные протесты своего начальника, бросился к дверям своих апартаментов.

*

– Хоооо! – заорал Саул Арнен, капитан Пулона.

Стоя с высунутой из рулевой рубки головой, он слегка подработал штурвалом. Когда большой пенник вышел на траверз пилона, команда оторвалась от поручней и вцепилась в центральные каркасные дуги. Катер вошел в огромный столб пурпурного света, падаюший с кораллового щита через пролом в несколько десятков метров шириной, и отдрейфовывал ближе к расширяющемуся основанию пилона, к которому мягко – невзирая на размах и силу волн – причалил своим изогнутым бортом, обмотанным водорослями.

Пока двое людей швартовали пенник к коралловому остову, другие принялись раскатывать четыре шланга с соплами, прикрепленные к резервуару с пеной из полипов. Уже три дня и три ночи команды Пулона – корпорации, ответственной за обслуживание оснований кораллового органа, – рассекали океан Гижен и без отдыха укрепляли столбы, пострадавшие от нашествия серпентеров с Ноухенланда. Теперь лучи светил Тау Ксир и Ксати Му жадно врывались в бесчисленные бреши, и температура окружающей среды повысилась на несколько градусов. Кое-где сыпался дождем небесный лишайник, и покрывал волны толстым зыбким покровом.

Возвратившиеся с промысла рыбаки рассказали, что коралловый щит дошел до того, что вот-вот начнет обрушиваться целыми глыбами, что рыба, привыкшая к ледяному холоду Гижена, не выдержала потепления воды и всплыла на поверхность вверх брюхом. Руководящие Пулоном патрионы составили чрезвычайный план действий и подняли все свои экипажи. Они опасались, что внезапные климатические изменения могут привести к атмосферным депрессиям, нестабильным фронтам и, как следствие, разрушительным ураганам. Все пятьдесят пенников Пулона одновременно отправились в путь по необычайно взбудораженным волнам и разошлись по заранее распределенным географическим секторам, за исключением пяти, которые непрерывно курсировали туда-обратно между Коралионом и точками сбора в море – для дозаправки жидкой пеной.

Битва между змеями и гигантскими охотниками на них порушила сектор Саула Арнена до такой степени, что ему уже пришлось семь раз дозаправляться в открытом море. К счастью, до ближайшего пенника-снабженца было всего несколько часов хода. Благодаря своим огромным контейнерам (крупнейшим во флоте) он мог перезаправить несколько оперативных судов подряд, не возвращаясь в Коралион за пополнением. В Пулоне с беспокойством наблюдали за тем, как уменьшаются их запасы полипены, смеси измельченных полипов, водорослей и химических дрожжей, которая увеличивалась в объеме в пять раз после введения в сердцевину колонн и по мере высыхания образовывала практически неразрушимый цемент.