Текст книги "Цитадель Гипонерос (ЛП)"

Автор книги: Пьер Бордаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

Гаркот механически кивал головой, но уже не слушал своего визави.

Он мобилизовал весь комплекс нервных имплантатов, чтобы попытаться проникнуть в разум одетого в белое мужчины, стоящего чуть правее него, который, если толпой его не выдавит, станет следующим собеседником скаита. Он сверился с данными своей памяти, но не смог найти никакой информации, касающейся этого человека, чье энергичное лицо и отсутствие позерства резко контрастировали с прочими придворными. Существовал высокий шанс (50 %), что этот незнакомец был новоприбывшим представителем профессиональной гильдии из паритольского мира и спешил засвидетельствовать уважение сенешалю, но неприступность его мозга не объяснялась ни одной разумной причиной.

– Уверяю вас, Ваше Превосходительство, наша семья будет бесконечно благодарна вам за продление нашей пребенды…

– Почему вас так волнует эта пребенда, сьер д’Ариоста? – ответил Гаркот. – Неужели производство магнитной энергии не удовлетворяет всех ваших нужд?

– Дело не в деньгах, Ваше Превосходительство! – обиделся придворный. – Наша семья присоединилась к аристократической коалиции, которая помогла Артибану Сен-Нойлю одолеть Планетарный комитет, и веками была непоколебимо предана семейству Анг. Разве не будет справедливо, чтобы империя Ангов выразила благодарность своим историческим основателям?

Гаркот с удовольствием ответил бы ему, что Ариосты вошли в шесть великих семейств, которые принесли клятву верности Марсам и сформировали фактически параллельное правительство с намерением свергнуть и заменить империю Ангов; однако его мозговые имплантаты захлестнула подоспевшая гипотеза, и теперь не давала ему заниматься пустопорожними беседами: возможно, человек в белом, стоявший справа от него, был одним из двух воителей безмолвия, которые украли два фальшивых кода из караульной комнаты и подвала старого правительственного дворца. Такая возможность пока что опиралась только на горсточку предположений, на мысленную конструкцию, выстроенную на факте неприступности мозга. В конце концов, люди могли защищать свой разум от просмотра и стираний не только с помощью индисской науки: например, семейство Марс использовало микростазии – химические препараты, которые окутывали их мозг холодной туманной завесой. Но Гаркота встретила обжигающая вибрация, несмолкающий звук, о который его щупы разбивались, словно волны о скалистый утес. Похоже было на то, что близость этого человека притупляла его собственные логические способности, замедляла процессы обмена, как будто скаита внезапно покинула базовая энергия материнских плат и, стало быть, Несотворенного. Внутри него неуклонно росла вероятность того, что ныне он оказался перед лицом главного врага Гипонероса.

Перед лицом махди Шари из Гимлаев.

Это предположение, которое постепенно превращалось в уверенность, имело то достоинство, что удовлетворительно и связно объясняло, как незнакомец без хлопот миновал клеточные и ментальные барьеры. Инквизиторы систематически связывались с сенешалем в случаях, когда лицо, не внесенное в списки, причем к тому же паритоль, просило пропуска ко двору. Однако доклада не поступало; это говорило о том, что в разумах, которых они должны были обследовать, аномалий не обнаружилось. Вдобавок, поскольку географические координаты Императорского дворца были под строжайшим запретом, никто не мог перенестись туда посредством деремата, не прибегая к специальным услугам государственных компаний.

Только человек, овладевший мысленным путешествием, человек-исток, заклятый враг Гипонероса, мог пробраться в зал для конфидентов, не подняв тревоги. Из уже выявленных людей-истоков, помимо четырех крио из епископского дворца, тутталки Оники, ее сына Тау Фраима и оранжанина Тиксу Оти, Гаркот знал только о двоих: о Жеке Ат-Скине, ребенке с Ут-Гена, и о махди Шари из Гимлаев, последнем потомке народа америндов. Кто-то предупредил их, что настоящие коды хранит при себе сенешаль – вероятно, осгоритка, горничная Патриса де Блоренаара: она входила в подпольную сеть, и полицейские слышали, как она что-то кричала, прежде чем они ее застрелили.

Гаркот немедленно прекратил безуспешные попытки ментального взлома. К огромному неудовольствию прочих придворных он отключился от сьера д’Ариоста посреди тирады последнего, чтобы улучить время на анализ вероятностей и выбрать наиболее эффективное решение. Дичь сама пришла и бросилась в пасть волку, и на этот раз он не даст ей ускользнуть.

Затянувшееся молчание сенешаля заинтриговало Шари. Сьер д’Ариоста истолковал это безмолвие как приглашение развить тему; польщенный неожиданным интересом второго лица империи Ангов и одержимый настоящим недержанием слов, он сыпал дальше пустыми фразами, как будто продолжительность речи была важнее ее содержания.

Шари обнаружил, что холодные дергающиеся щупальца от его мозга убрались, и подметил в полутьме капюшона энергичные пламенеющие проблески. Интуиция подсказывала, что скаит о чем-то догадался, что он искусственно затягивает беседу с придворным, чтобы выиграть время и подготовить ответный ход. Судорожная давка мотала махди, как корабль в самом центре звездной бури.

Шари решил, что прождал уже слишком долго. Украдкой вытирая ладони о ткань облегана, он мысленно проиграл последовательность движений, которые ему предстояло повторить. В голове у него мелькнули образы Оники и Тау Фраима, и его решимость окрепла. Он призвал антру и подготовился дематериализоваться при малейшей тревоге. У Шари появилось отчетливейшее ощущение, словно он раздваивается, покидает собственное тело и глядит на себя со стороны. Поблекли все окружающие его звуки, формы и цвета, словно он полностью отделялся от мира.

Махди толкнул плечом сьера д’Ариоста с такой силой, что придворный потерял равновесие, рухнул на своих ближайших соседей и увлек их за собой на пол. Затем, сделав небольшой шаг в сторону, Шари оказался перед скаитом и ухватил капюшон его бурнуса за низ.

*

Здание сотрясла еще одна серия взрывов. На пьедесталы криоконсервации посыпалась густая едкая пыль. Бои разгорелись сразу в нескольких местах епископского дворца, и, судя по все более близкому треску, по все более едким запахам, разносящимся по наполнившейся углеродными газами атмосфере, имперские силы, с их превосходством в численности и вооружении, взламывали одну за другой всевозможные линии обороны, подготовленные осгоритами «Луны Рок».

– Чего вы еще ждете, Ваше Святейшество? – завопил Адаман Муралл. – Волнобойного луча в сердце? Пока полицейские вас арестуют и доставят в чрезвычайный трибунал?

Влажная пудра на его лице смешалась с пылью и превратилась в грязную густую маску.

– Я не часто бываю заодно с этим грязным кастратишкой, но должен признать, что тут он прав! – вмешался Мальтус Хактар. – Коридоры, ведущие к мастерским, могут в любой момент попасть в руки нападающих.

– Еще раз назовете меня кастратом, господин садовник, и я вам самому мошонку оторву! – взорвался экзарх.

Двое мужчин скрестили взгляды, злобно поедая глазами друг друга сквозь вихри пыли. Ярость взрывов задула сенсорные светошары, и жалкий рассеянный свет, все еще падающий от настенных бра, не мог рассеять мрака.

Муффий вклинился между экзархом и главным садовником и поочередно строго взглянул на них.

– Сейчас не время терять самообладание! Вы подаете очень скверный пример нашему юному другу. Уходите немедленно, если хотите, но сделайте это с достоинством!

На Жека, прислонившегося к саркофагу Йелли, и на самого напал неимоверный ужас, но он прилагал сверхчеловеческие усилия, чтобы этого не показать. От непрерывных взрывов, грохота оружия, воплей и явных признаков продвижения вражеских армий по дворцовым галереям, вместе с отсутствием Шари и чувством собственной беспомощности над замороженным телом Йелли, отчаяние и страх все росли.

– Я не останусь в этом бедламе ни на секунду! – прорычал Адаман Муралл. – Дерематы в ремонтной мастерской уже запрограммированы, так?

– Все, что вам нужно сделать – это закрыть дверцу и нажать кнопку переноса, Адаман, – подтвердил муффий. – Встретимся в условленном месте.

Экзарх решительно направился к выходу. Стены и потолок затряслись долгой дрожью от продолжительного взрыва, похожего на гром в грозу. Через щель в дверном проеме хлынул поток пыли. Адаман Муралл обернулся и уставился на Барофиля Двадцать пятого полу-насмешливым, полу-извиняющимся взглядом. Жек решил, что экзарх определенно похож на горгулий с анжорских храмов религии H-прим.

– Если хотите снова увидеться со мной, Ваше Святейшество, вам нужно следовать за мной…

Он закутался в накидку и вышел. Звук его шагов быстро потерялся за стаккато волнобоев и криками бойцов.

– Вы можете присоединиться к нему, Мальтус. Вам не обязательно оставаться со мной.

Бледная улыбка озарила суровое лицо шеф-садовника. Он поднял руку над головой и ткнул указательным пальцем в потолок:

– А Двадцать четвертый, Ваше Святейшество, с ним что поделать? Он приглядывает за мной сверху, и мне как-то не хочется, чтобы он надрал мне задницу, когда я ступлю через порог вечности.

– Вы были очень привязаны к моему предшественнику, верно?

Черные глаза осгорита затуманились от чувств:

– Он, хоть и церковник, был мне как отец, Ваше Святейшество…

Жек уперся лбом в стекло саркофага и уставился на невозмутимое лицо Йелль, тускло освещенное падающими искоса лучиками настенного бра. Махди советовал ему сохранять уверенность, а сам еще не появлялся, и только взгляд на девочку не давал анжорцу окончательно утратить надежду.

Глава 14

Легенда о джулианском кориндоне

Вдова Йевута жила в деревне, в горах Крейш спутника Джулиус. Случилось так, что ее сын, Илмеш, тяжко заболел, и оттого что у нее не было ни земли, ни денег, деревенский целитель отказался его лечить. В отчаянии она взяла сына на руки, шла семь дней и семь ночей в сторону, где восходит первое солнце, и поднялась на гору Чудес, где в стародавних легендах жили боги и богини. Она не нашла ни богов, ни богинь, а только старуху, собирающую цветы по обочинам тропы. Йевута спросила ее – где боги, которые смогут исцелить ее сына, Илмеша. Старуха ответила, что единственные известные ей боги обитают в далекой забытой стране: «Чтобы добраться до нее, нужны века и века. А дорогу, ведущую в страну богов, так трудно найти, что многие сбиваются с пути и скитаются по чудовищным безднам…»

Тогда Йевута села на камень, положила пред собой горящее в лихорадке тело сына и взмолилась богам, чтобы они указали ей путь. Она умоляла их с такой горячностью, что из ее сердца вырвался синий лучик. Она снова подняла сына и шла еще три дня и три ночи, следуя за указкой этого луча. Так подошла она к темной пещере, вошла и поняла, что синий луч уже исходит не из ее сердца, а из камня, вделанного в скалу. Два дня и две ночи она держала тело своего сына Илмеша в небесном сиянии камня, и случилось так, что он исцелился. Восторженная Йевута упала на колени и возблагодарила богов. И тогда в пещеру вошла старуха и сказала:

– Лучше всего можно отблагодарить тех, кто сделал тебе этот бесценный дар, если забрать этот камень с собой и исцелять всех больных, которые придут к тебе и искренне пожелают исцелиться.

С этим старуха исчезла так же таинственно, как и появилась. Тогда до Йевуты дошло, что она столкнулась с богиней, прикинувшейся смертной. Ей потребовалось еще три дня, чтобы вынуть самоцвет из каменной оправы. Она помогала себе каменными осколками, валявшимися на полу, и разодрала пальцы в кровь. Когда Йевута вернулась в деревню со своим драгоценным трофеем, люди увидели, что Илмеш снова здоров, и столпились вокруг нее, чтобы исцелили и их. Она коснулась их лбов камнем, и их недуги, большие или малые, пропали. Слава о ней вскоре разошлась по окрестным деревням, затем по всей стране, и люди приезжали к ней со всего мира.

Между тем оказалось, что великий успех Йевуты разозлил целителей, и они затеяли заговор с целью ее устранения. Ибо коль скоро она творила чудеса, ни один больной не приходил на прием к целителям, и не прислушивался к их советам, и их мучило ужасное чувство никчемности. Они не могли убить Йевуту, потому что всемогущий камень, синий кориндон гор Крейш, защищал ее от проклятия смерти, но зато приготовили порошок, который усыпил бы ее навсегда. Один из них переоделся, смешался с больными, вошел в дом Йевуты и подсыпал ей порошок в питье. Йевута выпила отраву и погрузилась в глубокий сон, из которого ее вывести никому не удалось. Ее сын Илмеш плакал дни напролет, пока в конце концов горе не унесло его в вышние миры, и его похоронили подле матери. Никто не осмеливался прикоснуться к камню, который оставался в доме Йевуты, пока не явился пророк, человек с планеты Осгор, который прослышал об этой истории, не поднял его и не вернул ему исцеляющую силу. Его звали Антус Сиж Пайлар, но более известен он был как Крейц.

Что до Йевуты – она ждет, и проснется, когда люди найдут тайный путь, ведущий в страну богинь и богов.

Джулианская фольклорная легенда. Перевод: Мессаудин Джу-Пьет

Примечание переводчика легенды: Крейц, должно быть, передал джулианский кориндон своему первому преемнику, Алькинзиру Сиракузянину, в знак правопреемственности того. На Сиракузе пришли к выводу (боюсь, опрометчивому), что крейцианская правопреемственность неотделима от правопреемственности самой Сиракузы. Поэтому сиракузяне перенесли резиденцию зарождающейся церкви в Венисию и установили своего рода де-факто монополию на линию муффиев – монополию, которая, напомню, не прерывалась до 17-го года империи Ангов, когда муффия Барофиля Двадцать четвертого сменил кардинал Фрасист Богх, Маркитоль. Загадочные обстоятельства избрания Фрасиста Богх, впрочем, служат предметом многочисленных споров. Что касается целительной силы муффиального перстня, то она ни разу не демонстрировалась (но и не оспаривалась официально…).

Шари нащупал пальцами маленькие гладкие сферы. Он преодолел брезгливость от соприкосновения с шершавой и холодной коркой эпителия, покрывающей скаита.

Гаркот не двинулся с места, как будто внезапная решительность противника парализовала его нервные центры. Он как раз предупреждал своих агентов, когда воитель безмолвия отшвырнул сьера д’Ариоста, схватился за край капюшона скаита и сунул руку во внутренний карман его бурнуса. Исходивший от махди Шари из Гимлаев внутренний свет вибрировал слишком сильно для третьего конгломерата. Мало того, что из сенешаля вымело базовую нега-энергию материнских плат и Несотворенного, еще и прервалась постоянная связь со спорами-властителями главных конгломератов чана, как если бы прямой физический контакт с человеком-истоком забивал помехами ментальные частоты созданий Бесформенного.

Покатившиеся на пол придворные смешались в кучу и не давали друг дружке встать. В аудиенц-зале господствовала неописуемая толчея. Столь знаменитый на всю империю Ангов ментальный контроль разлетелся вдребезги, и мечущаяся вразнобой толпа разбилась на множество стаек, то сбивавшихся вместе, то разбегавшихся, то перекраивавшихся заново под властью импульсов паники. Придворные, кардиналы, викарии, медики ЗКЗ, старшие офицеры Пурпурной гвардии, хранительницы этикета, церемониймейстеры, певцы, голо-скульпторы, танцоры среднеэпохового сохорго и представители профессиональных гильдий независимо от различий в расах, социальных классах или планетах-родинах, вопили от страха, налетали друг на друга, разбегались во всех направлениях, натыкались на стены, как насекомые, попавшиеся под стеклянный колпак. Оказалось достаточно одного крика и легкой суматохи, чтобы они превратились в мишени чудовищного покушения террористов, в актеров волнующей и трагической пьесы, чтобы наконец отведать восхитительного озноба ужаса.

Вломившийся взвод притивов с раструбами криопучкового оружия наперевес усугубил замешательство, но и укрепил толпу в чувстве, что им довелось стать свидетелями одного из тех знаменательных событий в придворной жизни, что дают темы для разговоров больше чем на десятилетие. Счастливчики, например, которым довелось встретиться несколькими годами ранее в коридорах императорского дворца с дамой Веронит де Мотогор – раздетой, униженной, отвергнутой, – все еще затевали злорадные пересуды (особенно учитывая, что телосложение дамы Веронит, ранее воспеваемое не слишком наблюдательными или плохо информированными поэтами, обнаружило ряд изъянов, подпитывавших неиссякающий источник ехидства).

Ладонь и пальцы Шари сомкнулись на четырех сферах. У него появилось любопытное ощущение, что он столкнулся с существом, состоящим из пустоты, заключенной в жесткую оболочку. Его рот находился всего в нескольких сантиметрах от губ сенешаля, и больше всего его смущало то, что он не чувствовал на шее, щеках или губах теплого дыхания. Дыхание – символ жизни, но скаиты не дышали, не нуждались в кислороде, воде, пище, и из этого фундаментального отличия от людей было видно, что их зачали не для жизни в человеческих мирах, а для того, чтобы подрывать эти миры и готовить пришествие пустоты. Они не подходили под свою среду, или же среда не подходила под них, поэтому их нисколько не интересовало сохранение вселенной – она к ним не имела отношения. Этот механический аспект, их нейтральность, был в одно и то же время их силой и их слабостью: их силой, потому что никакие эмоции, никакие противоречивые или даже просто паразитные мысли не снижали их эффективности; их слабостью, потому что им были недоступны тончайшие механизмы Творения, и потому, что они не переживут своей собственной работы по стиранию.

Предупрежденные скаитами-коммуникаторами наемники из группы реагирования ворвались в давку в центре зала, бесцеремонно топча и расталкивая придворных, преградивших им путь. Они увидели человека в белых облегане и мантелетте, странно обнявшего неподвижного, окаменевшего сенешаля.

В момент, когда Шари потащил руку из глубины кармана, скаита охватила жестокая дрожь. Споры-властители, хоть и ослабленные появлением Тиксу Оти с Оранжа, пришли в себя, восстановили связь с третьим конгломератом и обнаружили способ парировать нападение: рассчитав вероятности, чан предложил им использовать досье по ирратипному поведению, выведенное из доступа в 7157 году стандартного календаря Нафлина. Данные в файле касались пятнадцати скаитов из опытных серий, одержимых ненавистью (передавшейся через ДНК женщины, послужившей их концептом) и убивших огромное количество людей на трех планетах Конфедерации. Тогда споры-властители проникли в закрытую память и откопали этот файл, деактивированный тысячу лет назад, чтобы избежать дальнейших перекосов и не вызвать скаитофобии в коллективном человеческом сознании. При этом они открыли коридоры в зонах разграничения файлов, и бдительный разум Тиксу Оти мгновенно воспользовался этим исчезновением стен, чтобы в свою очередь проникнуть в секретные области Гипонероса. Они спешили как могли, но оранжанин – ирратипный, как и все его сородичи, – отныне представлял собой неизвестную величину в девятом этапе Плана. Тайном этапе, разработанном без ведома материнских плат и Несотворенного.

Споры-властители уже добавляли Гаркоту тончайшую долю ненависти, перестраивая его при слиянии с коннетаблем Паминксом, но ни разу не прибегали к импульсу такой плотности, такой неистовости. Однако неосмотрительность третьего конгломерата, который носил при себе настоящие криокоды и подставился под дестабилизирующий физический контакт с человеком-истоком, не оставила им выбора: только поток ненависти мог реактивировать имплантаты Гаркотова мозга.

Рука сенешаля, охваченного неудержимой жаждой убийства, взвилась, как пружина, и его грубые пальцы без ногтей сомкнулись вокруг шеи противника.

Горло Шари пронизала жгучая боль; он, удивившись внезапной контратаке, среагировал инстинктивно, крепче вцепляясь в четыре кода и вытаскивая руку из выреза в бурнусе. Ему стало нехватать воздуха, и вибрация антры растворилась в заволакивающей сознание красной дымке. Он попытался вообразить входы в эфирные коридоры, но не мог связно думать. Свободной рукой он пытался сдержать пальцы Гаркота, сдавившие хрящи его гортани, но скаит внезапно превратился в безжалостную машину убийства, и материал, из которого он был сделан – едва ли его можно стоило именовать плотью, – был тверд как камень.

Придушенный Шари начинал впадать в оцепенение. У него не оставалось ни сил, ни воли, чтобы обратить свое возмущение и панику в действие; он чувствовал, что медленно отключается, разрыв между желаниями и физиологическим восприятием вылился в чувство беспомощности, которое постепенно обратилось в безразличие, в покорность. Звуки, формы, цвета вокруг него исчезали, растворялись в наваливающемся ватном облаке. До него все еще долетали обрывки голосов, замирающих вдали криков:

– Убейте этого подлого террориста, сенешаль!

– Это паритоль с Ут-Гена… низкая тварь!

Наемники-притивы рассыпались вокруг двоих противников и прицелились в них из криоизлучателей, но, не зная, насколько устойчивы скаиты к действию замораживающих агентов, и опасаясь поразить сенешаля, открыть огонь не осмеливались. В любом случае, судя по напряженному лицу неприятеля Гаркота, сенешаль и так добил бы его за несколько секунд. Зрители этой причудливой сцены впервые увидели скаита в рукопашном поединке с человеком и были потрясены, осознав, что необычайная эффективность выходцев с Гипонероса не ограничивается одними лишь манипуляциями с рассудком. Его черные глаза навыкате сияли из тусклого полумрака капюшона словно алмазы, переполненные злой энергией. Вся жизнь из его тела перелилась в пальцевидные придатки, которые неумолимо вонзались в шею жертвы.

Шари краем зрения уловил вдали устье голубого света. Оно звало его, выпевая завораживающий мотив. Ясности рассудка все еще хватило, чтобы понять, что оно открывается не в эфирный коридор, а в другую реальность, в мир душ. Кажется, он мельком увидел улыбающееся лицо своей матери по другую сторону устья, и его заполнило желание присоединиться к ней. Шари не было еще восьми лет, когда амфаны народа Америндов обрекли ее на истязания песней смерти, и теперь он понял, как сильно ему не хватало ее нежности. Оники смогла бы заполнить этот провал, но судьба упорно их разделяла. Устье безудержно надвигалось так, что у Шари повело голову, и это чувство головокружения все больше и больше отдаляло его от окружающей действительности, от его телесного вместилища.

Он различал необычные шепотки, словно на берега озера его внутреннего безмолвия набегали шипящие и пенящиеся круги, и там умирали. Что-то, однако – некое расплывчатое чувство – мешало ему полностью расслабиться в безмятежном уходе. Остатки ярости, ощущение неудачи, пустой расточительности. Он капитулировал, он покидал этот бренный мир, не оградив существования человечества, он оставлял одиннадцатилетнего ребенка в одиночку противостоять тварям блуфа, он трусливо покидал Оники и Тау Фраима в руках имперских сил на Эфрене. Внезапный всплеск осознания заставил его взбунтоваться, отринуть неизбежное. Он вернулся к реальности и сразу почувствовал ужасающую боль в затылке и шее, снова расслышал гомон, перемежающийся визгом и вскриками. Шари не стал сопротивляться сенешалю с его безжалостной силой робота, он сосредоточился на вызове антры. И звук жизни немедленно, как если бы только и ждал момента вмешаться, как если бы прятался с единственной целью – не влиять на решение своего подопечного, пустил в ход всю силу своей вибрации и поставил махди пред эфирным коридором.

Внезапное и необъяснимое исчезновение террориста привело в ступор придворных, кардиналов и всех, кто толпился в зале для избранных. Внезапно оказалось, что рука сенешаля – иначе эту грубую конечность не назовешь – сдавливает совершенную пустоту. На несколько секунд толпа призадумалась: не приснилась ли им вся эта сцена, и не оказались ли они теми пресловутыми хохлатыми павлинами в скверном розыгрыше, ведь кое-какие из голо-скульпторов слыли мастерами искусства иллюзий. Придворные не раз впадали в заблуждение, думая, что стали свидетелями необычайных явлений или грандиозных побоищ, однако действующие лица в них были не чем иным, как трехмерными обманками в натуральную величину. Такие забавы случались в стенах императорского дворца довольно часто: вы порой посреди монолога замечали, что собеседник, перед которым вы держите речь, просвечивает, чувствуете себя глупо, но, поскольку хвалились искусностью в ментальном контроле, выдавливаете улыбку, призывая тысячи проклятий крейцианского ада на голову шутника. Однако подобные спектакли не то что сенешаля, но даже простого скаита-инквизитора обходили стороной, а одетый в белое мужчина – паритоль, террорист с Ут-Гена, – казался довольно плотным, довольно непрозрачным для простой голографической иллюзии.

– Это что… воин безмолвия? – раздался женский голос. – Такая манера пропадать напомнила мне…

Никто так и не узнал, что напомнил ей этот человек, потому что сенешаль Гаркот, напоенный первобытной ненавистью чана, схватил ее за шею и оторвал от пола. Удивление сменилось ужасом, когда послышался треск хрящей ее трахеи.

*

Дымный полумрак полосовали слепящие вспышки световых бомб и лучи высокой плотности. Нападающие неумолимо продолжали продвигаться. Викарии провели их тайными галереями и они, используя элемент неожиданности, овладели большой частью епископского дворца. Теперь они добрались до подвалов, осаждать которые оказалось несколько труднее, поскольку броневое покрытие было так спроектировано, чтобы противостоять разрывам бомб. Бои вспыхнули с удвоенной силой, когда защитники, осознав необходимость создать последний бастион между имперскими силами и убежищем, где укрылись муффий с Мальтусом Хактаром, бросились в битву с энергией отчаяния. Их заградительный огонь, их мины и древние фугасные гранаты отсрочили исход, но потери, нанесенные вражеской армии, не мешали ей бросаться нескончаемыми волнами на очаги сопротивления и давить их числом. Диски наемников сеяли хаос, и сладковатый запах крови смешивался с запахом обугленной плоти и металла.

– Не упрямьтесь так, Ваше Святейшество! – проворчал шеф-садовник. – Через несколько минут коридоры в мастерскую дерематов перекроют.

– Идите, Мальтус: никто не заставляет вас разделять со мной судьбу. Даже ваш драгоценный Двадцать четвертый…

Барофиль Двадцать пятый обнял Жека за плечи и прижал к себе, как бы прикрывая щитом своего тела. Осгорит с беспокойством взглянул на полуоткрытую дверь, из которой вырывались густые клубы дыма, затем вернулся к своему:

– А вы, что вас заставляет разделять судьбу этих четырех крио?

– Вы знакомы с Додекалогом, книгой пророчеств Захиэля?

Мальтус Хактар раздраженно покачал головой.

– Вы думаете, сейчас самое время для…

– Я твердо убежден, что эти четверо – из числа двенадцати Вестников Храма Света, двенадцати Рыцарей Откровения…

– Вы тоже, и вы тоже из их числа! – вскричал Жек.

Муффий присел перед анжорцем, ухватил его за плечи и до мучительности серьезно всмотрелся в него. От вспышек света и грохота оружия выражение его лица казалось трагичным.

– Отчего вы так говорите?

– Я видел это в индисских анналах, в храме света, – ответил анжорец, не дрогнув встретивший пристальный взгляд собеседника.

– Значит, вы побывали в храме света, описанном Захиэлем?

– Не принимайте его россказни за чистую монету, Ваше Святейшество, – загудел главный садовник. – Может, он и путешествует силой мысли, но он всего лишь ребенок!

– Я вас уже видел в этой комнате раньше, – продолжал Жек, упорно глядя на муффия. – Вы часто приходили со своим другом, вы рассматривали саркофаги, вы падали на колени, вы плакали, а потом снова вставали, вы спрашивали своего дорогого Адамана, действительно ли он ничего не чувствует, и он вам отвечал, что Крейц пока что не заговаривал со своим ничтожным слугой…

Потрясенный Барофиль Двадцать пятый несколько долгих мгновений не знал, как отреагировать. Его пальцы в белых перчатках машинально впились в плечи Жека. Мальтус Хактар уставился на анжорца с выражением отца, обнаружившего, что его сын – монстр.

– Так вы за нам следили… – пробормотал муффий.

– Это не слежка, – поправил Жек, – а ментальная разведка, подготовка к нашей операции… – И добавил со слезами на глазах: – Все пошло не по плану…

– В любом случае, ничего еще не потеряно! – поручился Барофиль Двадцать Пятый с убедительным нажимом в голосе, который, как понял Жек, в основном предназначался для того, чтобы уговорить самого себя.

– Ваш друг прав, – сказал Жек, указывая на шеф-садовника. – Вы должны идти. Я-то умею путешествовать с помощью мысли, и я пока могу подождать. – Он похлопал по карману куртки. – У меня есть коробка со шприцами…

– Вы не знаете, как отключать морозильные камеры, – возразил муффий.

– Покажите мне.

– Это сложные механизмы, и я побаиваюсь, что вы пропустите этап. Кроме того, вам понадобится поддержка, чтобы помочь вашим друзьям: вышедшим из крио требуется время, чтобы восстановить координацию. Когда они возвращаются к жизни, то уязвимы, как новорожденные. Я положусь на Крейца и остаюсь с вами! Но я замечу, что мы еще не знаем вашего имени…

– Жек Ат-Скин… Махди Шари говорит, что с товарищами по Индде можно обращаться на «ты»…

Лицо Верховного Понтифика озарила теплая улыбка.

– Для меня большая честь, мой дорогой Жек, что ты считаешь меня своим, и я приветствую тебя в епископском дворце Венисии.

Он торжественным жестом стащил огромный перстень, сиявший на безымянном пальце его правой руки, и вручил его анжорцу.

– Это кольцо понтифика, джулианский кориндон. Прими его в знак благодарности и дружбы.

– Вы с ума сходите, Ваше Святейшество! – взревел Мальтус Хактар. – Только у муффиев есть право носить этот перстень!

– В этот миг я прерываю преемственность муффиев навсегда, – спокойно и решительно ответил Барофиль Двадцать пятый. – И разрываю тяжелые цепи, которые обременяют миллиарды верующих, обращенных силой, угрозами или манипуляциями с разумом. Я упраздняю злейшего врага Крейца, аппарат Церкви, и возвращаю каждому человеку его внутреннюю истину. Слишком много преступлений было совершено во имя этого ненавистного символа властной, гегемонической воли. Я полагаю справедливым, чтобы джулианский кориндон теперь перешел в стан праведников и чтобы Жек стал его хранителем. Это решение – лишь завершение воли моего предшественника Барофиля Двадцать Четвертого.

Задыхаясь от эмоций, Жек уставился на камень с бесчисленными гранями, полуночно-синий цвет которого почти переходил в черный, в розовой опталиевой оправе, слишком большой для его собственного безымянного пальца. Камень слегка подрагивал между большим и указательным пальцами муффия и ловил мимолетные отблески света.