Текст книги "Все. что могли"

Автор книги: Павел Ермаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

Размышления Курилова прервал дежурный по заставе, сообщивший, что Курилова разыскивал начальник. Тот сразу же начал кричать на опера, какого черта сидит на заставе, почему не арестовал Ильина. Узнав, что комендант на границе, засуетился: «Чует кошка, чье мясо съела. Уйдет, сволочь, не проворонь, не упусти».

Курилов раздосадованно положил трубку. Куда он уйдет? К немцам, чей самолет обстрелял? Начальник, пожалуй, сам горячку порет, у него крайние меры на первом плане. Не враг этот Ильин. Время приближалось к полночи, скоро он будет на заставе. Вот тогда… Что тогда? Неужели ему, оперуполномоченному Курилову, придется арестовать Ильина?

Задумался Курилов, склонив голову на подставленные ладони, и не заметил, как задремал.

Шевеление в коридоре вывело его из дремы. На стене тикали ходики, стрелки показывали без пяти минут три. От неловкого положения затекли руки, шея. Курилов встряхнулся, разминаясь, подвигал плечами, покрутил головой, согнул-разогнул рук».

Осторожно вошел Петренко.

– Извините, – сказал он. – Мне только заглянуть в шкаф.

Открыл скрипнувшую дверцу, взял тетрадь и направился обратно.

– Капитан Ильин вернулся из наряда? – с непонятной внутренней дрожью спросил Курилов.

– Пришел час назад. Я ему передал, что вы о нем спрашивали. Капитан прилег отдохнуть, – как бы желая предупредить новые вопросы Курилова, торопливо объяснил: – Вторую ночь не спит. Вы знаете, прошлой ночью на комендатуру было нападение. Ранен часовой.

Курилов кивнул, но не сказал ничего, и Петренко вышел.

Верно, начальник отряда говорил о нападении. Но это происшествие почему-то отошло на второй план. Оно забылось на фоне вопиющего нарушения капитана Ильина. И он, Курилов, в комендатуре выяснял только о первом происшествии. Почему? Да потому, что искать врага среди своих легче и… безопаснее. Веселенькое дельце.

Взгляд его упал на большую книгу, лежавшую на краю стола. Ага, журнал наблюдения. Что они тут наблюдали? Полистал. Многое усмотрели наблюдатели стыковой заставы. Движение военной техники на той стороне. Нарушения границы. Одно, второе, пятое. Наш пограничный столб немцы расстреляли. Вот запись за двадцатое июня: «Шесть ноль-ноль. Самолет с немецкими опознавательными знаками пересек воздушную границу и углубился в наш тыл. Доложено дежурному по комендатуре. Шесть двадцать три. Самолет с немецкими опознавательными знаками на низкой высоте перелетел обратно через границу, оставляя за собой полосу дыма. На сопредельной территории, по предположению, самолет упал. Был слышен гул, похожий на взрыв».

Курилов вскочил. По предположению… Он нервно забегал по канцелярии, лихорадочно забились мысли. Выходит, его начальник прав. Здесь, на нашей территории, уже не по предположению, а точно, капитан Ильин не только стрелял по самолету, но и подбил его. Начальник отряда об этом прямо не сказал. Хитрил, ссылался на протест с сопредельной стороны.

Какого черта он ждет? Надо немедленно забрать Ильина и везти. Иначе не сдобровать самому. Курилов бросился к дверям. В это время под окном заставы рвануло, взметнулись комья земли. Брызнули, посыпались стекла.

7

В какой-то момент Леопольд Богаец ощутил, что разработанная тщательно, с немецкой педантичностью операция, обещавшая, как ему казалось, блестящие результаты, начала давать опасные перебои. Провалилась попытка взорвать водонапорную башню на железнодорожной станции. Двое диверсантов, солдат и боевик Богайца, обнаружены русскими и в перестрелке убиты. Но гауптман Отто Зонгер, как показалось Богайцу, и ухом не повел. При встрече он сказал, что русским дорого обошлись двое наших людей – он в губернском городе рванул машину с солдатами. Было ли так на самом деле, Богаец не проверял, но если сказанное только легенда, она работает и в интересах Богайца. Ведь на них обоих, гауптмана Зонгера и лейтенанта Богайца, командование возложило в равной мере ответственность за проведение диверсий на советской стороне.

Группа их вскоре разделилась. Богаец остался в приграничье, а гауптман со своей командой ушел дальше. Результаты пока не блестящи. Богаец не сидел сложа руки, но сейчас ему пришло на ум сравнение: он похож на ветряную мельницу, вращающую крылья день и ночь, с той разницей, что от его крутежки пока ни муки ни отрубей. Выходит, преждевременно он радовался удачной переброске через границу и совершенно безопасной, не замеченной никем высадке непосредственно в его владениях.

И хотя в осуществлении личных замыслов он топтался на месте, все же верил, владения обязательно будут в его руках. Богаец докажет, что он тут истинный хозяин. Но сколько в этом ни уверял себя, должен был признать, что где-то и в чем-то допустил ошибку.

Богаец сидел, запершись в комнате один, и шаг за шагом прослеживал, почему он забуксовал, не добился, где спрятано его имущество. Мебель из особняка, картины и другие драгоценности, по скромным подсчетам отца – это миллионы злотых, куда-то увезли. Куда, никто не знает. Друзья сходятся на том, что все добро прикарманил здешний пограничный комендант. Где он его припрятал? Притворяется бессребреником, проживая в доме, где когда-то селилась господская челядь.

Вот тут-то и была ошибка Богайца. Напролом надо было идти, а не пытаться улестить коменданта серебряными побрякушками.

Явного маху дал и Микола Яровой, когда пытался ночью проникнуть в квартиру коменданта. Хижняк, лучший боевик, получил пулю в живот. Сейчас лежит и стонет, вместо того чтобы красным кровь пущать.

Каково Богайцу выслушивать насмешки гауптмана Зонгера?

– Не могли убрать часового? Это такой пустяк. Надо было сказать мне, а не скрытничать. Мои парни сделали бы из часового бифштекс и привели коменданта на веревочке, как теленка.

Гауптман разговаривал с ним снисходительно, как бы похлопывал по плечу.

– Лео, вы напрасно таитесь от меня, не посвящаете в свои замыслы, – продолжал гауптман. – Я разгадал их сразу, как только вы отделились от меня. И вот – терпите крах. Учтите, у нас всюду глаза и уши.

– Можно подумать, что у вас блестящие успехи, – Богаец решил не оставаться в долгу. – Взрыв водокачки прошляпили, людей потеряли.

Зонгер криво усмехнулся и, действительно, по-дружески похлопал Богайца по плечу.

– Вы у нас в армии, Лео, недавно, а в диверсионных делах и вовсе новичок. Я одним из первых ступил на территорию Польши, отлично знаю, как затеваются эти игры. Мина в водонапорной башне – мой ловкий трюк. Это деза, то есть дезинформация противника. Он станет теперь неусыпно караулить эту башню. И пусть старается. Она потребуется нам самим. Рванем мы в других местах, да так, что небу станет тошно. Вы упрекнули меня за потерю двух человек, – гауптман опять оттопырил нижнюю губу, открыл прокуренные зубы, сморщился. – Это такой пустяк, Лео. В нашей работе издержки неизбежны.

– Значит, Отто, вы тоже утаили от меня свои планы? А ведь мы вместе отвечаем за операцию, – оскорбленно заметил Богаец. – Так друзья не поступают. Вряд ли командование одобрит ваши действия.

– Э, мой друг, импровизация – первое качество разведчика и диверсанта. При выполнении операции идеи приходят, как аппетит во время еды.

Зонгер задумался, испытующе долго смотрел на Богайца, смаковал сигарету, пуская дым длинными тонкими струйками. Наконец отбросил окурок, вкрадчиво проговорил:

– Лео, вы поделитесь со мной золотом, и все будет о'кей, как выражаются наши злейшие враги туполобые британцы. Не пойму, почему фюрер тянет, не прикажет нам вырезать их поголовно, как йоркширских свиней? – он значительно замолчал, как бы давая собеседнику время на обдумывание своего предложения, добавил: – Я возьму с собой парней, мы совместно обтяпаем ваше дело в лучшем виде.

Богаец заерзал на стуле, краска бросилась ему в лицо, шея набухла. Воротник душил, он рванул его, пуговицы брызнули на пол.

– Не стоит нервничать, господин Богаец, – развязно продолжал гауптман. – В том, что я предлагаю, нет ничего предосудительного, – он поправил на себе форму командира Красной Армии. – Как в том, что в интересах рейха я натянул на себя это.

Крепко зацепил его Зонгер, не вывернуться.

– Мои ребятишки выследили, комендант уехал, часть солдат тоже отправилась в сторону границы, – укрощая гнев, взвешивая слова, как бы в чем не дать промашки, не попасть к Зонгеру на новый крючок, медленно проговорил Богаец.

– С какой целью, на какое время? – пронзая Богайца взглядом, спросил гауптман.

– Он не поделился со мной планами, – зло ответил тот, едва сдерживаясь, чтобы не нагрубить.

– Не в упрек, Лео, как другу: выяснить все это – первая заповедь разведчика, – Зонгер снова доставал сигареты – он сосал их почти беспрерывно. – Стало быть, в пограничном гарнизоне остались крохи, коменданта нет, а семья его здесь. Это нам на руку.

В дверь постучали. Богаец откинул крючок, вошел Микола Яровой. Из-за него вынырнул и проскользнул в комнату невысокий юркий человечек неопределенного возраста, одетый, как и большинство здешних крестьян, в домотканые рубаху и штаны.

– Це до вас пробивается, пан Леопольд, – хрипловато проронил Яровой, прикрывая рот ладонью, от него разило самогонным перегаром и чесноком.

– Ты где шлялся? – сердито накинулся на него Богаец.

– У Хижняка ж… Виткинул копыта Хижняк, вмер. А який хлопець був, – Яровой сдернул кепочку с кучерявой головы.

«Вот они, издержки, – вспомнил Богаец разговор с гауптманом. – Неизбежные».

Ему было жаль Хижняка. Тот в тридцать девятом ушел с ним. Сейчас он жалел его не как преданного человека, а как боевика, готового в любую минуту стрелять, резать, грабить. Почему пуля нашла именно его?

– Помянем Хижняка… позже, – хмуро сказал он и вопросительно взглянул на юркого человечка, какое у того дело к нему.

Человечек молча разулся, оторвал подкладку в чувяке и извлек маленький пакет, завернутый в клеенку.

На листке отцовского фамильного блокнота Богаец увидел его почерк и несколько слов, заставивших вздрогнуть. «Свершилось! Час пробил, идет возмездие Господне. С Богом, сынок!»

Он не стал спрашивать отцовского посланца, когда тот видел пана Казимира и как удалось перейти границу. После ухода гонца Богаец поднялся во весь рост и истово перекрестился. Вот ему и приказ, и сроки. Он не станет ждать гауптмана. Пусть Зонгер занимается диверсиями и не вмешивается в его и отцовские дела.

Микола Яровой все понял и без слов, тоже вытянулся, для чего-то пригладил кучерявые волосы, выдохнул:

– Када?

– Скоро. Через несколько часов. Готовь людей.

Но как только темнота окутала землю, появился гауптман. Будто сидел рядом, все видел и слышал. На сей раз он был затянут в эсэсовскую, с иголочки, форму. За окном маячили силуэты солдат. «Когда, откуда?» – удивился Богаец, хотя это уже не имело никакого значения.

– Мы с вами решили объединить усилия, – заговорил гауптман. – Немецкое командование оказало вашей семье высокую честь. В особняке для короткого отдыха остановится командующий группой армий. Затем в нем разместится, тоже временно, наместник здешнего края. После его резиденция будет там… – гауптман указал рукой на восток. – Лео, я желаю вам… короче говоря, у вас появляется возможность, чтобы вас заметили. К прибытию высоких господ особняк должен блистать чистотой и полным комфортом.

Пока гауптман говорил, Богаец почувствовал, как вырастал он в собственных глазах от того, что в ближайшее время окажется в поле зрения столь значительных особ.

– Благодарю, Отто, – он согнулся в полупоклоне. – Я постараюсь.

Растянувшись гуськом, ничем не выдавая себя, диверсанты вышли к пограничной комендатуре. Все команды отдавал гауптман. Богайца с его боевиками он послал к дому, где жили семьи. С тихим стоном пали под ножами двое пограничников-часовых, и тут же в окна красноармейской казармы полетели гранаты. Взметнулись оранжевые всплески огня, ночь озарилась сполохами, тишина лопнула от взрывов, стрельбы и криков людей. Из казармы в одном белье выскакивали бойцы и падали под пулями нападавших.

Богайцу показалось, что он и сам бы совершил налет не хуже, тогда не пришлось бы делить славу с гауптманом. Но эти вожделенные мысли, лишь только он ступил на крыльцо комендантского дома, оборвала вдруг длинная, заглушившая все остальные звуки, пулеметная очередь. Богаец не сразу понял, откуда хлестал пулемет, но в отблесках вспышек успел заметить, что бил он в самую гущу немецких солдат.

8

В полночь дневальный красноармеец Иван Кудрявцев сменился со службы.

– Как придет с поста Шустов, – попросил он напарника, – скажи ему, я запрягать лошадь пошел. Пусть побойчее собирается.

Накануне старшина объявил: несмотря на воскресенье, все свободные от службы пограничники отправятся на сенокос. Усмехнулся Кудрявцев, где они свободные-то? Народу кот наплакал.

– Кудрявцев, ты с ночи поедешь. По росе накосишь и навьешь возок, – распорядился старшина. – Вези на конюшню. Мы все будем косить, за день кошенина высохнет. Жены командиров обещали помочь сгрести.

Пришел Шустов, и они выехали. Дорога тянулась по мелколесью, колеса мягко постукивали на перехлестнувших ее корневищах. Кони бежали нетерпкой рысью, пофыркивали.

Закинув руки за голову, Кудрявцев полулежал в бричке, вспоминал свою деревню и думал о недалеком свидании с нею. Осенью кончался срок его службы. Скоро он скажет: прощай, граница, до свидания, Серега Шустов. Иван Кудрявцев едет домой.

А Серега, легонько похлопывая ременными вожжами по сытым крупам коней, чмокал губами, для порядка, как заправский возница, покрикивал: «Но, шевелись!» Из-за спины у него торчал ствол винтовки. Капитан Ильин запретил выходить за ворота комендатуры без оружия.

Боец прошлого осеннего призыва, Шустов сразу приглянулся Кудрявцеву. Если у парня выдавалась свободная минута, он шел на конюшню, помогал дневальному убираться, чинил и чистил упряжь, хотя его об этом никто не просил. Старался молодой боец и на занятиях по боевой подготовке, и скоро на комендатуре стал одним из лучших стрелков. Кудрявцев про себя решил: более надежного коновода Ильину не сыскать. Вот капитан вернется с границы, и он расскажет ему о Шустове, попросит назначить его взамен себя.

Делянку они нашли сразу. Кудрявцев бывал уже тут со старшиной, запомнил два одинаковых дуба по обе стороны от дороги.

– Лошадей отправим пастись, – Шустов натянул вожжи, соскочил с повозки. – Я распрягу.

– Погоди распрягать, сначала давай опушку очистим от травы. Здесь будет наш стан, – Кудрявцев взял косу, тронул ее бруском.

– Темно же еще…

– А звезды на что. Гляди, как светят, чес-слово.

Над лужайкой от павшей росы поднималась испарина. Было необычайно тихо, только неподалеку попискивала одинокая птаха.

– Ох, и раззадорился я. Знал бы ты, Серега, как стосковались руки по такой работе, – воскликнул Кудрявцев, и коса мягко вошла в траву.

Пока они обкашивали опушку, начало светать. Шустов пошел к лошадям, пора было навивать возок.

Услышал, как где-то грохнуло, донесся частый перестук, будто за глухой стенкой забивали гвозди.

– Ваня! – побежал он к Кудрявцеву. – Погоди косой махать, послушай.

– Кажись, в нашем городке, в комендатуре, – Кудрявцев весь напрягся, лицо будто окаменело. – Похоже, пальба. Беда, Серега.

Он бросил косу на травяной валок, вскочил в повозку. Крутанул вожжами, свистнул, лошади сорвались в галоп.

– Может, начштаба учения затеял, боеготовность проверяет, – кричал ему в ухо Шустов.

– Эва, да разве старшина начал бы сенокос, – возразил Кудрявцев. – Сними-ка винтовку из-за спины.

В небе возник рокот. Задрав голову, Кудрявцев глядел на плывущие огоньки. С запада на восток летели самолеты. Много самолетов. Гул прокатился и затих вдали, а в той стороне, где проходила граница, загромыхало, горизонт озарился вспышками.

– Что это? – озирался Шустов, но вокруг все оставалось по-прежнему: в задумчивости стояли деревья, над землей висела легкая кисея тумана. – Ты почему молчишь, Ваня?

– Не знаю, что сказать, чес-слово.

Видимо, произошло самое худшее из того, о чем не раз говорил с ним в поездках по границе капитан Ильин. И самолеты в небе, и стрельба в комендатуре, и канонада на границе – все одно и то же.

– Война это, Серега. Надо скорее мчать в комендатуру, помогать товарищам отбивать врага.

Невдалеке от комендатуры резко осадил лошадей, чуть не смял какую-то женщину.

– Ой, хлопци, не ездийте туда. Там ваших усих поубывалы. Тикайте, – голосила она.

– Поубивали наших? Что вы такое говорите? – соскочил с повозки Кудрявцев.

– Та нимци ж… И з ними пан Богаець, сын помещицький. Як бешеные собаки, – она вытирала глаза уголком платка.

Больше от нее бойцы ничего не могли добиться. Женщина одно твердила: «Тикайте, хлопци, або потеряете головы».

– Что будем делать, Ваня? – у Шустова рвался голос, лицо вытянулось и побледнело.

– Пока не знаю, в кустах отсиживаться не станем.

Заметив растерянность товарища, он неожиданно почувствовал себя сильнее, обрел уверенность. Так и должно быть, он старше, осенью ему домой ехать, а Шустов лишь начал службу. Кудрявцев еще надеялся, что события не столь трагичны. У страха глаза велики. Только не соваться очертя голову.

– Загоняй повозку в лес, где поглуше. Надевай лошадям торбы с овсом и жди меня, – в голосе Кудрявцева зазвучала строгость, пусть у Сереги и тени сомнения не возникнет, будто все пропало. – Я разведаю, что к чему.

– Может, вместе пойдем, вдвоем-то куда сподручнее.

По взгляду Шустова Кудрявцев почувствовал, как неуютно ему, муторно и не хочется оставаться одному.

А если Кудрявцеву не суждено вернуться? Что станется с парнем, куда он прислонится? Но жалость только на миг коснулась его сердца.

– Ништо, брат, я возвернусь. Запалы в гранаты вставь. Будь на взводе. Коней береги, они нам еще пригодятся.

Взяв винтовку, Кудрявцев направился к комендатуре. Обогнул пруд, без помех дошел до рощи, взобрался на дерево. Перед ним, как на ладони, оказался двор комендатуры. Там сновали немецкие солдаты в серых мундирах – через границу он видел их много раз. Над крышей вместо красного флага моталось полотнище со свастикой. «Чисто паук нарисован», – сплюнул он.

В доме, где жили семьи командиров, двери были настежь распахнуты, из них выходили незнакомые люди. «Наших не видать. Неужели женщина сказала правду?» – снова подумал он и хотел было спускаться, как на дороге показалось несколько мотоциклов и легковых машин. Они подкатили к крыльцу комендатуры. Из них вышли военные в высоких фуражках. Сверкнули погоны, кресты.

«А как же… где все наши?» – у Кудрявцева будто голова пошла кругом.

Он слез с дерева и, опершись о ствол, замер в тяжком раздумье: «Где женщины и дети? Не может быть, чтобы начальник штаба вовремя не увел их от беды. Может, отошли в лес? Искать надо». Кудрявцев вышел на тропу, что вела к сыродельному заводу, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых рабочих.

Однако, никто ему не встретился. Видимо, затаились люди. Найдя в плетне лаз, Кудрявцев перебрался в огород и пополз по борозде к низенькой, с подслеповатыми оконцами хате. На его осторожный стук в окошко из хаты вначале никто не отзывался. Потом скрипнула низенькая дверь, из-за косяка выглянул белый, как лунь, старик. В помутневших от времени глазах плеснулась радость. Но, оказалось, боец был один и старик сник.

Кудрявцев спросил, не видел ли он кого-нибудь из комендатурских.

– Ни, не бачнв. Нимци прийшлы, воеваты почали. И цих, яки понацепляли на капелюхи жовтые лоскутки, богато, як тараканив из щелей повылазило, – старик потряхивал сивой бородой, потирал заскорузлым скрюченным пальцем покрасневшие глаза, хмурил брови. – Люди балакают, прикордонников зовсим мало було. Нимакив да бандюкив бильше. Така стрельба почалась. Один прикордонник з пулеметом чи на крышу, чи на чердак взбирався. Добре нимакив покрошив, пока бонбой його не вбили. Ох, маты мия, шо потим почалось. Кого из ружжя побилы, кого повисилы. Ранетых усих штыками покололы. Сынку, рази ж можно бачить такое? – старик помолчал, вздохнул и закончил рассказ: – Мужики наши сговорилысь, ничкою пийдема да поховаем у землю побитых прикордонников.

– Дед, а не видел ли ты жен командирских, – добивался Кудрявцев.

Старик встряхнулся, заговорил быстро, сердито: «Женок и маляток ихних повели до завода». Дескать, и раньше живодер Богаец женщин и детей заставлял на себя задарма работать. «Тоже ж и им надо было чего-то исты, вот и батрачили». Потом видел он одного человека, бежал с завода избитый, весь в крови, так сказал, что жен командирских и детей заперли в сарае. «С ружжями стерегут».

За разговором не сразу заметили, как парень в пестро расшитой свитке, в серых брюках, заправленных в низкие хромовые сапоги, остановился напротив. Из-за плетня ожег взглядом Кудрявцева. Не сказав ни слова, одернул свитку и побежал.

– То – злыдень, – с придыханием ронял старик. – Еще вчора був за совецьку власть, а зараз к бандюкам перекинувся. Ховайся швыдче, сынку, не то спиймають. И мени пид старый зад пинков надають. Ой, тяжко. С висемьнадцятого року цих… купантив помню. Кроме лиха ничего.

Зорко глянув вокруг, Кудрявцев перехватил винтовку из руки в руку, пожал жесткую, словно деревянную ладонь старика.

– Погодь, – тот не по-стариковски резво юркнул в хату. Через минуту появился, протянул холщовую сумку. – Трошки харчей. Чого Бог пислав.

– Спасибо, дедуня, – сдавленно сказал Кудрявцев, подхватил сумку, обнял старика, ощутив под ветхой рубашкой костлявую спину. – Мы еще вернемся, жди нас, дедушка.

Через огород бегом метнулся к лесу. На опушке оглянулся. Трое бандитов с винтовками выскочили из рощи и прямиком ринулись к хате старика.

– Сволочи, – ругнулся Кудрявцев, положил ствол винтовки на сук и прицелился в парня в расшитой свитке.

Но спохватился, не нажал на спуск. Понял, что обнаружил бы себя, и тогда ставь на этом точку.

Хрястнул плетень, бандиты перемахнули в огород, ворвались в хату и выволокли старика. Дед крестился, показывал в противоположную сторону той, в которую скрылся боец.

– Спасибо, родной, – взволнованно произнес Кудрявцев и побежал к Шустову.

Тот истомился, ожидаючи, не чаял увидеть товарища в живых.

– Табак дело, Серега. В комендатуре немцы хозяйничают. И банда здешняя.

– А мы… куда?

– Подскочим к сыродельному заводу. – Кудрявцев взялся за вожжи, коротко передал Шустову рассказ старика.

– Что ж… поедем, Ваня, поглядим, – заражаясь решимостью товарища, поддержал Шустов.