Текст книги "Все. что могли"

Автор книги: Павел Ермаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

3

В глубине мерцавшей холодным светом реки отражались редкие звезды, проглядывающие в разрывы облаков. На пологую отмель накатывались неторопливые волны и с тихим песчаным шорохом сбегали обратно. Пахло илом, мокрой, подопревшей осокой.

До рези в глазах Ильин вглядывался в противоположный берег, скрадываемый мглой. Прошло больше трех часов, как Горошкин переправился туда со своими разведчиками и саперами. Они должны были прощупать немецкую оборону, проделать проходы в заграждениях. Ильин то присаживался на валежину, то челноком ходил по узкой отмели, не чувствуя холодных волн, шлепавших по сапогам.

О своей высадке Горошкин просигналил. В тот же миг у немцев разразилась стрельба. Над рекой протянулись светящиеся трассы, водную гладь вспучили разрывы. Несколько снарядов разорвалось и на этой стороне, в прибрежных зарослях. Просвистели осколки, с плакучей ивы осыпались посеченные ветки. Зародилась тревога: разведчики нарвались на засаду.

Первым движением его было побежать к телефону и доложить командиру полка о неудаче. Но разве такого сообщения ждут от него? На том берегу надо захватить плацдарм, это приказано сделать ему, начальнику штаба пограничного полка. В его распоряжении батальон и приданные огневые средства. Вот и действуй. Первый поиск не удался, посылай другую группу, иди с нею сам. Недавно их полк переформировали, дали гаубичную и противотанковую артиллерию. В батальонах вместо застав роты. Полк наступал и вышел к Днепру вместе с частями и соединениями армии в первом эшелоне.

Командующий армией не объяснил, почему он избрал пограничный полк для захвата плацдарма на западном берегу. Не главного, а вспомогательного, чтобы помочь главному, который был взят с ходу и удерживался сейчас километрах в десяти ниже по течению.

– Вы стреляные воробьи, не стоит вам объяснять, что на войне обстановка нередко круто меняется, – говорил командующий Стогову и Ильину. – Второстепенное направление может стать основным. Завладеете плацдармом, наведите переправу, охраняйте ее, пока в ней минует надобность.

Эта же круто сменившаяся обстановка, на которую ссылался командующий, осложнила задачу. В армейском тылу высадился крупный немецкий десант. На первый взгляд Ильину показалось – немцы действовали по шаблону, точь-в-точь, как на Волге в прошлом году. Однако вскоре понял, что ошибся. Десант немедленно раздробился на мелкие диверсионно-разведывательные группы, которые рассеялись по дорогам и населенным пунктам. Силы пограничного полка пришлось дробить, чтобы охватить весь район действий десантников.

План по захвату плацдарма командующий не отменил. Батальон изготовился к переправе. Для огневого обеспечения командующий назначил артиллерийский полк.

В прибрежной полосе части и соединения армии сгрудились, уплотнились. Где фланги, где стыки между ними, где тылы? Наступление притормозилось, не занятых делом солдат потянуло на соблазны. Ильин знал, они шныряли по селам, пили самогон, пристраивались к бабенкам, стосковавшимся без мужиков. Говорил с иными, стыдил. Смеялись в ответ, дескать, командиры отпуск дали, первый за два года войны. По уставу положено. Какой, к черту, отпуск, если в хуторе, где он застал гульбу, три хаты. А им, мол, все едино, город ли деревня, были бы харчи да бабы.

Вперед не рвутся, река широкая, глубокая, утонуть в два счета можно. О наступлении пусть у командиров голова болит. Пойдешь в наступление, еще убить могут, а пока живы, какую-никакую сладкую ягодку испробуют.

В одном селе до того разгулялись, до перестрелки дошло, столкнулись лбами танкисты с пехотой. Пойди, разберись, что не поделили. В такой-то «мутной водичке» шпиону и диверсанту руки развязаны. «Рыбка» ловится. Двух таких «рыбаков» пограничники взяли на чердаке крестьянской хаты. Внизу полевая почта разместилась, наверху они средь бела дня морзянку отбивали. Оба были русские. В плен сдались, через немецкую разведшколу прошли. Солдаты чуть на штыки не подняли «рыбаков», пришлось отбивать. Начальник почты, старшина, размазывал слезы по щекам, каялся, что проглядел, вовек урока не забудет.

Безусловно, и командованию пограничного полка оплеуха изрядная. «Рыбаки» сумели миновать заслоны и шлагбаумы, пролезли в гущу войск. Полковнику Стогову не позавидуешь.

Командующий, назначая Ильина на захват плацдарма, испытующе глянул на Стогова, неожиданно сказал, что майор хорошо бы подошел для службы в армейской разведке.

– Ильин – не разведчик, а строевой командир, – возразил Стогов.

– Командир, а на штабе его держите, – полушутливо-полусерьезно заметил командующий. – Я бы ему дал стрелковый полк, коль он командир толковый. Может, так и сделать? Ведомства у нас разные, но задачи одни: поскорее нашу землю от немцев освободить.

Ильин стоял в сторонке, голоса не подавал. Думал, командующему вольно и пошутить. Не отрицал, приятно было, что генерал запомнил его с той поры, когда ликвидировали немецкий десант на Волге.

Стогов улыбнулся:

– Безусловно, задачи одни, но…

– Оставим этот разговор, Тимофей Иванович. До лучших времен. Пусть плацдарм возьмет, – усмешка опять тронула его губы. – Только не обижайте майора.

– Как же, обидишь такого. У него зубы острые, сам кусаться умеет, – с облегчением кивнул Стогов.

Они вместе тщательно готовили операцию. Вечером Стогов срочно поехал в тыл, там на наш заслон напоролась группа немецких диверсантов. На бегу попрощался:

– Желаю успеха, Андрей Максимович. Встретимся на том берегу.

– Надеюсь.

Обстрел с того берега прекратился внезапно, как и начался. Затем возобновлялся еще не раз. Ильин подумал, лупят для острастки, и уже спокойнее ожидал следующего сигнала от Горошкина.

Зашуршал мелкий надоедливый дождик. Ильин расправил плащ-накидку, натянул капюшон на голову. Капли застучали по брезенту, навевая тоску. Смутно видимый прежде гребень высокого противоположного берега размылся, увяз в заслонивших небо плотных тучах. Река стала неразличимой. О том, что она никуда не делась, напоминал невнятный плеск воды.

Подошел начальник штаба артиллерийского полка.

– Молчат твои ребята? – спросил озабоченно.

Ильин молча кивнул.

– Подождем, – артиллерист завернул рукав шинели, глянул на светящийся циферблат. – До рассвета еще далеко.

– Погоди, сигналят.

На другом берегу дважды коротко мигнул фонарь.

– Ясно. Бегу на НП и жду твоей команды, – артиллерист пожал ему руку. – Координаты для моего огня давай сам. На пятачке, какой у тебя там будет, ювелирно положить снаряды не просто. Есть опасение по своим жахнуть.

Сигнал повторился. Значит, все в порядке у Горошкина. Подозвал Сапронова:

– Батальону – вперед! Еще раз напомните командирам, пока не достигнем берега, себя не обнаруживать. Как можно быстрее вперед.

Зашелестели кусты, захрустел песок под ногами. Плюхались в воду плоты. Кто-то ойкнул, забулькал.

– Раззява, мать твою…

– Бревна скользкие, оступился, – оправдывался солдат.

– Разуй глаза, гляди, куда ступаешь.

– Прекратить разговоры, – шикнул Сапронов. – Отчаливай.

Гребли наскоро сработанными веслами, обломками досок, малыми саперными лопатами. Исчез из вида наш берег, не просматривался и противоположный. Низкие тучи тяжело нависали над рекой, под ногами опасно кренился плот, едва державший на себе десяток человек. Ильин слушал, как всхлипывала, выплескивалась между бревнами вода, волны мягко ударяли по ногам.

Нечетко вырисовывался изломанный гребень высокого берега. Ильин подумал, миновали середину реки. Но впереди вдруг судорожно забились вспышки, гулкая дробь крупнокалиберного пулемета рассыпалась над рекой. Над водной гладью начали вздыматься бугры от разрывов снарядов. Плоты закачались. В соседний угодила мина или снаряд, хрястнуло дерево, взбугрилась и опала вода, образуя яму. Просвистели осколки и деревянные обломки. Кто-то боязливо вскрикнул, выматерился, двое-трое солдат уцепились за край плота рядом с Ильиным.

Он инстинктивно пригнулся, вглядываясь поверх берега. По-прежнему там сверкали вспышки. Обнаружили? Или как раньше – дежурный огневой налет? Пули буравили воду уже позади. Думалось, не ошибся ли командующий, выбрав этот участок для переправы. Сейчас понял, генерал заботился о тех, кто пойдет первыми. Казавшийся вначале недоступным, высокий берег прикрыл их, плоты вошли в «мертвое» пространство.

– Почему долго не сигналил? – спросил Горошкина, как только приткнулись к берегу.

– Дак, в овраге застряли-забуксовали, – разведчик досадливо передернул плечами, отряхиваясь от дождя. Плащ-накидка свисала обмякшими крыльями, придавая лейтенанту вид огромной нахохлившейся птицы. – В ем шесть рядов проволоки. Немец насквозь из пулеметов прошивает. Резали, когда он реку обстреливал.

Рядом, под скалистым выступом, жались командиры рот и взводов. Накрывшись плащом, Ильин включил фонарик, развернул план обороны немцев на берегу, скопированный с отпечатка аэрофотосъемки.

– Обозначь карандашом, где проходы сделал. Горошкин вгляделся в схему.

– Вот здесь… и здесь, – карандаш оставил жирные отметки перед траншеями немцев. – Там мои ребята. В овраге под заграждения заряды подложили. Смахнем их и во фланг немцу врежем-закатим. В правое ухо. Двух парней там потерял.

«Значит, девятнадцать всего», – машинально приплюсовал Ильин к тем семнадцати, которых недосчитались после переправы. Указывая на проходы и заграждения, сказал Сапронову: «Двумя ротами атакуй с фронта, когда артиллерия перенесет огонь в глубину. Дуй за огневым валом. Я с третьей из оврага зайду, во фланг немцу».

У противника было тихо, пока батальон занимал исходный рубеж для атаки, лишь светящиеся следы ракет прочерчивали темное небо. Пока все шло неплохо.

Радист настроился на волну артиллерийского полка. Ильин взял микрофон, условным кодом передавал, куда ударить. Семь минут отводилось артиллеристам. «Отмолотит, потом и мы… – думал Горошкин, слушая Ильина. – Много ли, семь минут? Мгновение. А там – кому как улыбнется судьба».

Память высветила будто полоску алой зари на тусклом небосводе – Зою, Зоеньку, госпитальную сестричку, березку стройную в белом крахмальном халатике. Письма от нее в кармане гимнастерки носит. Греют они. В атаку на немца треклятого, чтоб конец ему пришел поскорей, чтоб встретиться в конце-то концов с Зоенькой, и ринется сейчас лейтенант Горошкин. Крепко угнездилась Зоенька в сердце после Галки, хуторской дивчины, первой любви его, распятой немцами, разорванной танками.

Ильину тоже казалось, слишком малый срок отвел он для подготовки к атаке. Но и семь минут тянулись как вечность, как расстояние между жизнью и смертью.

С гулким протяжным вздохом лопнул первый снаряд. Прошелестела воздушная волна. Сразу же зачастили разрывы по переднему краю немецкой обороны, слились в сплошной рев. Огненные сполохи метались будто молнии. Рвануло в овраге, раскидало заграждения. Чуть отодвинулись вглубь разрывы, поднялся батальон. В рассеянном свете наступающего утра Ильин заметил бегущего впереди Горошкина. Плащ-накидка развевалась за его спиной. Ничего не осталось от нахохленной птицы, какой он выглядел при встрече. В атаке Ильин еще раз видел своего разведчика. Он лежал на возвышении за пулеметом, сосредоточенно слал очередь за очередью. Возле него приткнулся Янцен, стреляя из автомата. Когда Ильин залег после очередной перебежки, разведчики рванулись дальше.

Пограничники растекались по траншеям и ходам сообщения. Гремела стрельба, рвались гранаты, тут и там закипала рукопашная.

4

Прошел день, минула ночь, наступило новое утро. Что за день, что за ночь… С чем сравнить их, чего они стоили батальону? Иной такого не увидит, не испытает за месяц, а то и за год боев. У Ильина гудело в голове.

Вчера шесть атак отбили. Считает, что повезло. Немцы ни разу не пустили танки. Видимо, не ждали прорыва здесь. Всего три самоходных орудия появились, врезались в боевые порядки батальона, но их скоро подожгли. Ночью немцы беспрерывно обстреливали батальон из минометов. Методически садили минами, чтобы не было у русских ни минуты отдыха.

Оборона имела неутешительный вид. Ильин обходил ее, и невыразимо тягостное чувство охватывало его. Повсюду развороченные окопы, воронки. Везде, куда ни кинь взгляд, мертвые тела солдат. Не было ни сил, ни времени хоронить. От батальона осталось не больше роты. Ранены комбат Сапронов и один из командиров рот, а двое других – убиты.

Вчера сравнительно легко овладели плацдармом. Но часа через два начался ожесточенный бой. Почему немцы, уступив вначале, спохватились потом? Почему, не считаясь с потерями, полезли напролом? Наверное, какому-то начальству не понравилось вторжение русских? Хм, а кому нравится, когда вышвыривают с насиженного места, отнимают выгодный рубеж? Пригрозили, должно быть, военно-полевым судом, расстрелом. Немецкое начальство, поди-ка, не хуже нашего своим неудачникам разносы устраивает, вот те, разозленные, и полезли на рожон.

Вернее всего, сбывалось то, что предполагал командующий армией. Незначительное поначалу направление превращалось в важное. Не потому ли вчера немцы жестоко бомбили левый берег? Под воздушный налет попал понтонный полк. Он справился с уроном лишь под утро, на сутки позже назначенного начал наводить переправу. Сейчас батальону надо стоять еще крепче, чем вначале. Начнет действовать переправа, придет поддержка. Такая сцепка, такое условие. Все бы ничего, да боеприпасы на исходе. Прикладом и штыком не много навоюешь.

Как назло, распогодилось. Вчерашний день был летный, сейчас тоже за спиной вставало солнце. Косые лучи простреливали облака, крыли их позолотой. Пусть бы лучше шел дождь, снег, камни с неба сыпались, только не завывающие, выворачивающие душу бомбы, не штурмовики, секущие из пулеметов все живое и неживое.

– Воздух! Воздух! – с разных сторон донеслись возгласы наблюдателей.

Ильин увидел звено «юнкерсов», заходивших на плацдарм из-под солнца. Солдаты ложились на дно окопов. На нашем, левом, берегу застучали зенитки. Крылатые, с крестами на плоскостях, машины ринулись вниз. Рев моторов вдавливал в землю, бомбы с надсадным воем врезались в оборону, встряхивали почву, брызгали осколками и тяжелыми комьями, пули стегали словно стальными кнутами. Над командным пунктом Ильина мелькнула тень, вздрогнул, задвигался, как живой, накат, между бревнами посыпалась земля. Перед командным пунктом и за ним дымились две глубокие воронки. Пронесло. На этот раз пронесло. Что будет в следующий заход?

– Где наши истребители? – недовольно бурчал Сапронов, баюкая подвешенную на повязке руку.

Осколками зацепило его не только в руку, но и в плечо, и в шею, он маялся ужасно, не мог двинуть головой, не мог командовать. Ильин приказал Горошкину подменить комбата, и тот метался по всему участку обороны.

Словно услышав Сапронова, из-за облаков выпорхнуло звено наших истребителей. Заходивший на бомбежку «юнкерс» сбросил груз неприцельно, не увернулся от истребителей, задымил, потянул вдоль реки и рухнул за ее изгибом. Два штурмовика нырнули в облака, за ними скрылись истребители.

– Нас тут с землей перемешивают, а они прохлаждаются, – продолжал цедить Сапронов.

Поморщившись, Ильин смолчал. Что он мог сказать комбату в утешение? У летчиков вчера был жаркий день. Сегодня с раннего утра слышно – вдали, где-то южнее, шли одна за другой немецкие армады, доносились бомбовые удары. Возможно, бомбы сыпались на главный плацдарм. Сапронову это, кажется, тоже понятно. Но он командир батальона, от которого остались рожки да ножки, переживает, беспокоится за возможный исход операции, который пока неясен. Еще вчера надо было бы отправить Сапронова в госпиталь.

– Танки! – разнеслось над окопами.

В крике Ильин почувствовал удивление, тревогу и самый обыкновенный испуг. Вчера Бог миловал от такой напасти, сегодня и она, наиболее тяжкая для обороны, навалилась. От нее не было спасения, потому что нечем отбиваться. Сознание Ильина всячески сопротивлялось, мысль услужливо подсказывала, что наблюдателям померещилось, а если и увидели в отдалении несколько танков, то почему они обязательно пойдут на них.

Однако он напрасно тешил себя. В окулярах бинокля вырисовывались тяжелые громадины с угловатыми башнями. Они вылезали из затененной облаками рощи и растекались по лощине веером, держали направление именно на участок, обороняемый батальоном.

– Вяжи гранаты в связки! – кричал где-то справа Горошкин.

Там танки были ближе всего к обороне.

– Какие связки? – простонал Сапронов. – На весь батальон осталось десяток гранат.

Знал это и Ильин, еще с вечера подсчитал оставшиеся боеприпасы. Но мысленно похвалил Горошкина. Тремя связками танки не остановишь, но все же…

В бинокль он видел приткнувшихся к башням солдат. Значит, еще и с десантом на броне. Ударили танковые пушки, лопнули первые снаряды, вздымая султаны дыма и вздыбленной земли. В первом ряду Ильин насчитал шесть машин, во втором ряду столько же, дальше угадывался третий ряд. Ему подумалось, немцы безошибочно выбрали момент, когда могут без особых затруднений смять обороняющихся, вернуть плацдарм и с него гвоздить по возводимой переправе.

От ощущения этой неотвратимости и собственного бессилия холодело в груди. Почва уходила из-под ног. Хотя бы батарею противотанковых пушек. Никакой тут героизм уже не поможет, его просто нечем подкрепить. Нечем?

– Только одно… только это, – вслух оформлял он пришедшее вдруг решение. Пересохшие губы не слушались. Поманил к себе связного. – Пулей к Горошкину. Приказ – немедленно свернуть оборону. Людей во вторую траншею. Радист, артполк…

Две минуты ушло, пока подтянулись люди, почерневшие, в задубелых от крови повязках, поддерживавшие друг друга.

– Здесь Ильин, – сказал он в микрофон. – Через пару минут ударь по дальней траншее… квадрат… Из всех стволов, из каких только можешь. Прут немецкие танки с десантами пехоты.

– Вызываешь огонь на себя? Я правильно тебя понял? – сквозь треск в наушниках слышал он артиллериста.

– Потом бьешь по всему плацдарму. Я буду корректировать, – послушал ответ, добавил: – Перед балкой дай заградительный. Там мои раненые.

Не отпуская микрофона, повернулся к Сапронову:

– Все слышали и поняли? Залп накроет траншею – людей в балку. Лично вы…

– Товарищ майор, как же?.. – от лица Сапронова отхлынула кровь, губы его тряслись.

– Без разговоров… выполнять приказ! Только так удержим плацдарм. После – атакуйте с фланга.

Он приказывал жестко, решительно, чтобы ни Сапронов, ни Горошкин не усомнились в том, что плацдарм можно удержать.

Танки сомкнулись и ворвались в оборону, утюжили первую траншею. Ильин видел, как кто-то там приподнялся перед машиной, под ней раздался взрыв. Танк повернулся на месте, башня, как голова подстреленного зверя, поворачивалась в ту сторону, откуда его ранили, ствол с набалдашником что-то нащупывал.

«Почему оставили, кого?» – хотел он спросить Горошкина, но не сказал ничего – сделанного не вернешь.

Неподалеку двое бронебойщиков из противотанкового ружья слали пулю за пулей и наконец подожгли стоявшую машину. Она зачадила.

В это же мгновение вдоль всей траншеи густо взметнулись разрывы. Загорелся еще один танк. Ильин махнул: уводите людей.

Высветленные гусеницы мельтешили совсем близко, когда последний солдат исчез за поворотом хода сообщения. Следя за танками, Ильин краем глаза увидел, что кто-то еще возится рядом. Обернувшись, уперся взглядом в Горошкина. Тот пристроил над окопом пулемет и бил по немецкой пехоте.

– Ты почему бросил батальон? Не возражать!

Увидел в ответном взгляде мучительную боль. Понял, эта боль за него, потому лейтенант молча сопротивляется приказу. Тогда Ильин попросил:

– Вася, как другу говорю – иди. Иначе, кто же расскажет Наде, как все тут было. Прощай…

Горошкин мотнул головой: он не согласен, но подчиняется приказу. Подхватил пулемет, скрылся в ходе сообщения.

– Слушай, артиллерия, – надавив кнопку микрофона, крикнул Ильин. – Хорошо бьешь. Сади по квадрату моего КП. Сыпь гуще. Немецкие танки горят.

Взрывы пахали траншею. «Вызываешь огонь на себя? – хотя наушники молчали, Ильину показалось, в них вновь прозвучал встревоженный вопрос, он так же мысленно ответил: – Ты правильно понял меня. Хорошо понял. Потому – работай…»

Над окопом нависла гусеница танка, осыпалась земля. Ильин подался назад, под прикрытие наката блиндажа. Но бревна треснули, его тяжело стукнуло по голове. В глазах потемнело. Звуки взрывов, рев моторов стали удаляться, угасать и скоро пропали вовсе. Но он чувствовал себя, свои ноги, руки, ему казалось, продолжал давить на кнопку микрофона и кричал: «Добавь огня!» Разгребал завалившую его землю, приподнимал бревна, не ощущая течения времени.

Потом он услышал чьи-то голоса, подумал, вернулись ребята, Вася Горошкин. Чудилось, его несли куда-то, он хотел спросить, все ли танки подбили. Но язык не ворочался, голос не прорезался. Ему показалось, просто он спал после тяжкого дня и не мог пробудиться.