Текст книги "Все. что могли"

Автор книги: Павел Ермаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

Разведчики и саперы, назначенные проделать проходы в заграждениях, бойцы из стрелкового батальона, которые будут сопровождать группу до немецкого переднего края и в случае необходимости поддержат ее и прикроют огнем, сидели на дне окопа. Они смолили последние цигарки, жадно затягивались – курить долго не придется, – дожигали самокрутки до ногтей, тихо переговаривались. Ильин ловил обрывки фраз. Нет, не о предстоящем поиске говорили они, а о том, что почтальон, мордоворот несчастный, отъелся на солдатских харчах, нешибко торопится с почтой, а должны быть письма из дома. Один из бойцов сетовал, что не убрал от печки постиранные портянки и кореш Гришка обязательно их навернет, потому как свои у него вечно грязные, лень раньше него родилась.

Рядом стоял начальник разведки стрелкового полка, невысокого роста капитан, тщательно выбритый, подтянутый, специально готовился к этому святому делу – отправке разведчиков в тыл врага. Шли не его люди, но с участка его полка, он так же, как Ильин, будет ждать их, постоянно тревожиться, помнить о них. Он, как и бойцы, курил, глядел во тьму, за окопы, где сидел немец, отмахивался от летящих в глаза снежинок.

– Все, ребята, время, – встрепенулся он.

Стихли разговоры, упали на дно окопа, погасли под сапогами окурки. Ильин молча обнял Горошкина, почувствовал, как напряглись его крепкие плечи.

– Ништо, товарищ майор, я обязательно возвернусь, – весело проговорил разведчик.

Ильин внутренне вздрогнул, ему почудилось, Вася разгадал то, о чем он думал недавно, пока бойцы дымили махоркой. Горошкин поддернул автомат, тронул плотно подогнанный за спиной вещевой мешок, чуть склонился к нему, добавил вполголоса:

– Мне никак нельзя пропасть-сгинуть. От нашей погранкомендатуры вдвоем мы с вами остались, – подумал немного и с вызовом заявил: – В сторону границы иду. Пусть немец не думает, что если до Волги долез, так все – победил. Хрен ему в нос.

Легко, пружинисто вскочил на бруствер и через считанные секунды растворился в снежной завесе.

Почти до рассвета просидел Ильин в затемненном метелью окопе. Ушел в уверенности, что Горошкин преодолел полосу расположения немецких войск. У них всю ночь велась обычная дежурная стрельба, взлетали в темное небо ракеты и гасли в холодном воздухе, оставляя дымный, искрящийся след.

22

В перестук колес, действовавший на Богайца умиротворяюще, вызывавший радужные мечтания о жизни и собственной судьбе – для того были веские причины, – ворвались короткие, пронзительные гудки паровоза. Он кричал во тьме словно бы обиженно, жалуясь. Поезд дернулся, вагон встряхнуло, заскрипели тормоза, и погас свет. Состав прокатился немного и встал как вкопанный. За окном справа едва угадывался небольшой перелесок, слева вдалеке виднелись два-три слабых огонька. Возможно, там притаилась деревня, придавленная тьмой и снегом.

Благостное настроение мгновенно улетучилось, тревога охватила Богайца. Что остановило поезд посреди степи? В коридоре было тихо, из соседнего купе выглянул обер-лейтенант, его спутник. Он вертел головой, взмахивал руками, как курица, вспугнутая на насесте.

Минут через пятнадцать хлопнула входная дверь, по коридору полоснул яркий луч электрического фонаря, громкий властный голос предупредил:

– Проверка документов. Всем оставаться на местах.

Отшатнувшись от ударившего в глаза резкого света, Богаец сел на постель. В купе шагнул рослый эсэсовец, второй остановился в дверях, пробежался лучом по стенам, потолку. Вошедший молча протянул руку, уверенный, что его предупреждение услышано. Богаец подал офицерское удостоверение и командировочное предписание, подписанное Стронге. Пронеслась успокоительная мысль: рядом фронт, проверка необходима.

– Господин гауптман, остановка вынужденная, – все тем же резким повелительным тоном говорил эсэсовец, возвращая документы. – Впереди взорван путь. Партизанен… Следовавший перед вами воинский эшелон потерпел крушение, – вдруг взорвался, будто его шилом кольнули в зад, закричал: – Ближние деревни будут сметены, а жители…

Он резко взмахнул рукой в кожаной перчатке, обозначил крест.

– Когда мы сможем двигаться дальше? – спросил Богаец.

– Вас об этом известят. Если нам потребуется ваша помощь – тоже.

Несмотря на пояснение Богайца, что в соседних купе едут солдаты, сопровождающие груз, эсэсовцы подняли их, проверили документы, удаляясь, бросили Богайцу:

– Охранять свои вагоны вы должны сами.

Напоминание показалось излишним. Он не хотел быть подстреленным партизанами, приказал обер-лейтенанту срочно выставить часовых. Когда в окно робко заглянуло серенькое утро, вздохнул с облегчением. Кто-кто, а он на себе испытал, что такое «партизанен». Никогда не знаешь, близко они или далеко. Сиди и вздрагивай.

По степи дул ветер, гнал поземку, порывы со свистом обтекали вагон. За белесой пеленой, затянувшей горизонт, расползались широкие дымные полосы. Горели деревни.

«Управились без моей помощи», – почему-то со злорадством вспомнил Богаец чванливого эсэсовца. Не тронули его, поосторожничали, потому что гауптман направлялся непосредственно к командующему войсками в Сталинграде генерал-полковнику Паулюсу. «Случится что-нибудь с этой тыловой крысой, – домыслил он за эсэсовцев, – отвечай потом».

Поезд стоял, кругом лежала унылая метельная степь. В вагоне топили, проводник приносил горячий чай. Тем не менее, чем дольше длилось ожидание, Богайца все более цепко захватывало суеверное чувство. Завихрились мысли, как поземка за окном. Полезли в голову сравнения. Вот так же ехал прошлой осенью под Москву. Был полон надежд. А что приобрел там? Лучше не вспоминать. Теперь он стал похитрее, воевать не рвется. Пусть дураков ищут. Однако втайне пестовал мечту: возьмет Паулюс город при нем, и ему что-то обломится. Ради дружбы с наместником Стронге не обойдет вниманием и его офицера.

Впрочем, вряд ли осуществятся его тщеславные и наивные мечтания. До него ли будет командующему, чье имя уже гремело на весь мир. Бессмысленно пытаться ловить журавля в небе здесь, когда сам Богаец накрыл синицу сеткой там, в своем городе. Ее бы не упустить.

* * *

Мороз по коже прошел, как припомнил недавний случай: взвинченный прибежал к нему пан Затуляк, дескать, заметил двух людей, которые трижды приходили к подвалу, где береглись сокровища Богайца. Они пытались сдвинуть глыбы, закрывающие вход. Когда у Леопольда прошел шок от услышанного, его затрясла лихорадка. Выходит, пан Затуляк не сводит глаз с хранилища, значит, ценности точно там. Раньше у него не было твердой уверенности, сомнения терзали – не водит ли его за нос пан Затуляк. Конечно, тот меньше печется о Богайце, больше о себе, спит и видит себя землевладельцем, хоть маленьким да помещиком. Ишь, быдло. Но почему бы и не мнить тому себя богачом? Река с малого ручейка начинается.

Выследить тех людей, убрать. Очевидно, за ними кто-то стоит. Узнать, и тех тоже…

– Мои хлопцы шлялись за ними, – как бы угадав мысли Богайца, продолжал Затуляк. – Квартиру одну надыбали. Собираются там какие-то… нюхом чую – краснопузые.

«Ты чуешь, – размышлял при этом Богаец. – Я проверю. Не сам. Господин Стронге приказал мне «подружиться» с гестаповцем Геллертом. Лакомый кусок для того эти краснопузые. Для начала «дружбы» лучше не придумаешь».

Навел Геллерта на квартиру. Любо-дорого было глядеть, как тот развернулся. Накрыл четверых подпольщиков. Не главарей, мелочишку. На них ниточка оборвалась, хотя допрашивал «по первому разряду», так что и расстреливать было некого. Но перед господином Стронге представил дело так, будто крепко подкосил большевистское подполье. Стронге тоже от удовольствия надувался. Геллерт оказался «благородным», не все заслуги приписал себе, сказал о помощи Богайца.

– Гут, – молвил Стронге, пыхнув сигарой. – Впредь работайте дружно и согласованно.

Пан Затуляк – лиса. Подал Богайцу мыслишку открыть вблизи подвала гараж-мастерскую для управы. Он к Стронге, тот распоряжение подмахнул, мастерская открылась. Из двух ближайших одноэтажных домишек выдворили жителей. Солдатам охраны надо где-то обогреться, конторка мастеру нужна. Где солдаты, туда посторонние не подберутся.

После этого Затуляк подсунул Богайцу бумагу. Осталось подписать и заверить у нотариуса обязательство о передаче ему земли.

– Но теперь все это… – пан Затуляк покрутил обкуренным до желтизны пальцем с твердым, как копыто, ногтем, что, очевидно, означало напоминание о сделанной им господину Богайцу услуге, повторил: – Все это теперь стоит двухсот десятин.

«Посади свинью за стол, она и ноги на стол», – злобно подумал Богаец.

– Это немного. Километр в одну сторону, два в другую, – обосновывал свои притязания пан Затуляк. – На краю вашей вотчины. Там я буду вам опорой. Можете на меня положиться.

Можно или нельзя, время покажет. Действительно, этот пройдоха ему может пригодиться. При случае отделается от него. Подписал бумагу.

Постоянно помнил о том, что на имущество Богайцов многие точили зубы. Раньше «добрые» соседи-помещики завидовали пану Казимиру. Потом советский пограничный комендант Ильин погрел руки. Богаец уверен в этом. Да, картины, вазы тот не взял. А золото? Не может быть, чтобы не клюнул. Он еще не видел человека, который не испытывал бы алчности при виде антиквариата в особняке Богайцов. Сегодня главная опасность – господин Стронге. Именно с его стороны Богаец постоянно чувствовал над собой пресс. Не удивился, обнаружив слежку. Конечно, «друг» Геллерт установил ее по приказу Стронге. Протестовать? Гестаповец скажет, это не слежка, а охрана одного из лучших офицеров аппарата наместника.

Но Богаец не так прост, как они думают. Позвал Миколу Ярового. Тот своих боевиков науськал. Они тихо, незаметно убрали двух сыщиков Геллерта. Не известно, как развернулись бы события дальше, если бы Богаец не уехал.

Господин Стронге сам занимался его поездкой. Когда везли «дары народа» в Берлин, наместник лично отправился туда, на фронт послал Богайца. Вспоминал, как потрошили фабрики и артели, шьющие теплую одежду. Много собрали, но подпольщики склад с этим имуществом подожгли. Стронге обвинял Геллерта.

– Вы обманули меня, – визжал генерал, толстые, в склеротических жилках щеки его колыхались студнем. – Вы утверждали, что уничтожили подпольщиков. Может быть, пожар вы сами организовали?

– Чистая случайность, несчастье, – оправдывался гестаповец.

– Еще одна такая случайность, вашему начальству пойдет рапорт, и вы окажетесь на восточном фронте, – свирепо пообещал Стронге.

Офицеры управления с солдатами и полицейскими поехали по селам, потрошили хаты, отбирали у селян кожухи, вязаные кофты, ватные штаны, шапки. Хилым, разнокалиберным оказался товар. Стронге все более свирепел, блеснуть перед генералом Паулюсом, как он хотел, было нечем.

Выручил отец Богайца, пан Казимир. Неожиданно он сам нагрянул в губернский город, привез два вагона теплых вещей. Не каких-то облезлых вонючих кацавеек, а настоящих теплых шинелей, офицерских пальто, сапог. Для генерала Паулюса изящно сшитый комплект богатой зимней одежды.

Стронге расчувствовался, дал в честь пана Казимира банкет. На нем были исключительно избранные гости. Между отцом и генералом сидел Леопольд Богаец и его смазливая жена, напросившаяся в поездку с отцом для свидания с мужем. В газетах появилось сообщение о высоком благородном поступке коммерсанта Богайца, превозносились его заслуги перед рейхом.

Как подарок судьбы, Стронге преподнес Богайцам поездку Леопольда на фронт во главе миссии.

– К моему личному другу генерал-полковнику Фридриху Паулюсу, – значительно подчеркнул Стронге и помаячил в воздухе пальцем. – Это большая честь для молодого офицера.

Чтоб Богаец выглядел посолидней, выхлопотал ему очередное воинское звание. Новый мундир, погоны гауптмана тешили самолюбие Богайца.

На этом фоне легко перенес очередной разлад с женой. Он сразу понял, ее не интересовал муж. Бабу, так грубо думалось сейчас о жене, вовсе не трогала его поездка на фронт, с возможными лишениями и опасностями. Она рассчитывала заполучить ценности, чтобы потом купаться в роскоши, устраивать приемы, хвалиться произведениями старины. Холодная, чужая женщина. Даже совместная постель не прибавила тепла в их отношения. Казалось, это ложе было противно ей, она брезговала им. Простились с женушкой холодно. Дальнейшее – в тумане.

* * *

Поезд тронулся через сутки. Ехали по воронежской земле, Богаец от нетерпения ерзал, засматривался в окно, читал названия станций. Ожидал увидеть ту, что значилась в обратном адресе на конверте, взятом им в квартире коменданта Ильина, жене которого удалось сбежать в прошлом году от Богайца. До сих пор не может себе простить, что упустил ее. Эсэсовец Зонгер тогда злословил над ним. Ничего, история повторяется. Вот побывает у Паулюса и явится к мадам Ильиной. Помнится, она была тогда в интересном положении. Надо думать, с появлением Богайца ее положение станет еще более интересным.

Под вечер поезд пришел на конечную станцию. Военный комендант принял Богайца с учтивостью и вниманием, на которое оказался способен. Да, он предупрежден о прибытии миссии, направленной господином Стронге. Да, генерал-полковнику Паулюсу доложено об этом. От него приезжали люди, но по независящим от них причинам не дождались, поскольку поезд опоздал на сутки.

– Сегодня войска фюрера перешли в последний и решительный штурм, – комендант привскочил со стула, выкинул руку, со значением потряс кулаком. – С минуты на минуту город будет в наших руках. Очень сожалею, что я сейчас не в рядах штурмующих. Сладостный миг победы!

Офицер прав, подумал Богаец. Одиннадцатого ноября – исторический день. Ему тоже, как этому коменданту, захотелось тотчас же оказаться в городе. Нет, не в рядах штурмующих, пусть воюют без него, а своими глазами увидеть, как покоряются и падают перед победителями крепости. Войти в город, который вот уже третий месяц первым упоминается во фронтовых сводках, гремит по радио, не сходит с газетных страниц.

– Послушайте, – комендант толкнул форточку.

Вместе с холодным воздухом в комнату ворвался грохот канонады, монотонный, перекатывающийся гул большого боя. Потемневшее небо озарялось багровыми бликами.

Офицер своей восторженностью, не подозревая того, невольно возбудил в Богайце неодолимое желание ехать туда как можно скорее. Его подгоняла мысль, что опоздай он, явись, когда все свершится, не будет того эффекта, на который рассчитывал господин Стронге. Потом не оберешься упреков, а он от господина Стронге еще очень зависим.

Богаец потребовал у коменданта транспорт для перевозки груза и офицера, хорошо знающего дорогу в город, для сопровождения. Тот пытался возражать, убеждал, что разумнее дождаться утра, днем ехать безопаснее. У Богайца шевельнулось благоразумие, но отступать он уже не мог.

Подогнали три грузовика с длинными, крытыми брезентом кузовами. Перегрузили из вагонов имущество. Обер-лейтенант разместил в них своих солдат, сам сел в кабину замыкающей машины. Подкатил бронированный вездеход с офицером и несколькими солдатами.

– Мой последний резерв, – сказал комендант. – Господин гауптман, садитесь в бронетранспортер.

Против своего желания, Богаец поехал в кабине первого грузовика, посадив рядом денщика.

– Держись поближе к нему, – сказал он шоферу, кивнув на вездеход.

Дорога оказалась накатанной, местами ее замело снегом. Мотор гудел ровно, в кабине было тепло. Чем ближе подъезжали к городу, тем отчетливее просматривалось стоявшее над ним зарево. Богаец усмехался, вспоминая, как комендант уговаривал его остаться на станции. Всячески лебезил, угодничал, надеясь, не расщедрится ли приезжий гауптман, не одарит ли и его зимней офицерской шинелью. Мысль прервалась внезапно.

Под бронетранспортером метнулась огромная оранжевая вспышка. Он встал на дыбы, как норовистая лошадь, и завалился в сторону. В тот же миг по ветровому стеклу грузовика пробежала строчка, выписанная автоматной очередью. Пули легли столь ровно, будто стрелявший положил их с точным расчетом. Богаец оторопел от удивления, не успел даже испугаться, это произошло в следующее мгновение. Краем глаза он увидел, как водитель откинул голову назад, потом упал лицом на руль. Богайца ударило в правое плечо. Грузовик вильнул вслед за бронетранспортером и врезался в него. Снизу из-под кабины вырвалось пламя.

Денщик рвал ручку двери, она не поддавалась. Навалившись на Богайца, он толкнул мертвого шофера. Солдат выпал из кабины, вслед за ним и Богаец.

Гремели взрывы. Рядом и поодаль стучали автоматы, вспышки рассекали тьму. В бешеную трескотню и посвист ветра врывался чей-то громкий голос, пугающий русскими матюгами.

Богаец перебежал на другую сторону от горевшего грузовика, выскочил из освещенной полосы, споткнулся и оборвался в воронку от снаряда. Оттолкнулся, выскочил из ямы, побежал дальше. Над ухом взвизгнула пуля, он упал в снег, полез в него головой, отчаянно перебирая ногами, почти теряя сознание от нестерпимой боли в плече и хватающего за душу страха.

23

– Отходи, ребята! За дорогу!

Весь день падал снег. Час назад подул сильный ветер. С одной стороны это на руку Горошкину, метель прикроет. С другой – он опасался растерять разведчиков.

– Зачем – отходи? Поедем на машине, геноссе лейтенант.

Из снежной завесы появился Янцен, порывистый, возбужденный схваткой. Он взмахивал немецким автоматом, мол, надо садиться на последний из трех грузовиков, встреченных разведчиками в ночной степи. Горошкину пришла в голову запоздалая мысль, что, пожалуй, он опрометчиво напал на эту колонну, как говорится, сунулся в воду, не узнав броду. В машинах везли какое-то имущество, в кузовах сидело по двое охранников. Окажись под тентами солдаты, воинское подразделение из подтягивающихся к фронту, пиши пропало. Расхлопали-разделали бы его группу под орех.

Но получилось неплохо, гут, как говорит Янцен. Один из разведчиков, сержант Фадеев, был еще и неплохим сапером. Среди разбитой военной техники подобрал нашу противотанковую мину и таскал ее на горбу. Пригодится, говорил. Горошкин настраивал разведчиков: нужен язык, толковый живой немец, желательно офицер. Где его лучше взять, как не на дороге? Вот Фадеев и пристроил мину на пути к городу, привязал к ней гранату с запалом. Удачно рванул ее под бронетранспортером. От силищи, на танк рассчитанной, вездеход метнуло вроде спичечной коробки. Уцелел в нем кто, нет ли, Горошкину узнать не удалось – бронетранспортер валялся вверх колесами. Заметил возле грузовика какие-то тени, но когда подбежал, обнаружил только мертвого солдата, сумку офицерскую подобрал. Из-за машин били автоматы рассеивающими очередями, и он скомандовал отходить.

– Там Фадеев офицера захватил, – Янцен снова показал на последний грузовик.

– Гони машину туда, – крикнул Горошкин и побежал к темневшему неподалеку плоскому кургану.

Вскоре подошли двое разведчиков, приволокли офицера. Хрустя снегом, подкатил грузовик.

– Где остальные? – Горошкин искал взглядом сержанта Фадеева.

Тот показался из-за бугра, согнувшись под тяжелой ношей.

– Радиста – наповал, – сказал хрипло. – Уходили уже, слева очередь достала.

Бойцы приняли, бережно опустили радиста на снег. Эх, так твою разэтак. Склонился Горошкин над радистом, расстегнул фуфайку, ощутил холодеющее тело.

– В кузов его, похороним, – сказал глухо. – Фадеев, побереги рацию.

– Рацию тоже вдребезги.

Час от часу не легче. Без связи хана.

– Этого с собой, глаз не спускать, – кивнул на немца. – Как оторвемся, допросим-покалякаем. Назад смотрите, погоню не провороньте. Вон свет полощется, похоже, новая колонна катит. Я в кабине, если что, сигнальте мне. Бой примем – не дадимся. Гранаты держать наготове. Не все покидали?

– Не… есть еще, – отозвались двое. – Товарищ младший лейтенант, в кузове полушубки, валенки.

– Нам без них тепло. Поехали. Янцен, жми на всю железку, – говорил Горошкин, стараясь разглядеть путь через снежную завесу. – Без фар… в яму не завались.

– Места мне знакомые, тут, в городке служил в штабной роте. Но ямы… появились после.

Грузовик взревел, помчался во тьме и снежных завихрениях. Если бы не тряска, подтверждавшая, что под колесами не асфальт, а степь, покрытая пока еще тонким слоем снега, то показалось бы, что машина плывет по морю в густом тумане, а жесткие тяжелые волны безжалостно бьют в днище, грозя проломить его.

Как же без рации-то? Ой, плохо. Сегодня в ночь возвращаться к своим. Сообщить надо бы. Фронт переходить, всякое может случиться.

Разведгруппа задачу выполнила. Так он, ее старший, считает. Глубину немецких позиций уточнил, расположение частей, стыки между ними, где стоит артиллерия, танки, разведал. Все это в памяти отложил, на карте, какую ему майор Ильин дал, отметил. Лежит она за пазухой, к гранате прибинтованная. На всякий пожарный случай.

Начальник штаба наказывал, если удастся, прихватить офицера немецкого. Потому и вышел Горошкин на проезжую дорогу. Офицера прихватили. Но, видать, зря. Какую-то хозкоманду расхлопали. Что он может знать, этот снабженец? Ну, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Полушубки, валенки. Замерзают, сволочи. Какой-нибудь наш склад грабанули.

Трудно сказать, сколько верст отмахали. Из кузова стук послышался.

– Останови, мотор не глуши, – тронул Янцена за плечо.

Открыл дверь, в лицо снегом швырнуло. Подбежал Фадеев.

– Немец совсем скис.

– Что такое, почему? Пошли, Янцен. Спроси, кто он, из какой части, куда ехал.

– Вот его документы, пистолет.

Горошкин сунул все в полевую сумку, подобранную на дороге.

Немец отвечал через силу. Стиснув зубы, замолкал, стонал. Почему сразу не сказал, что ранен? Боялся, раненого добьют. При гонке по степи растрясло. Живот огнем горел.

Фадеев расстегнул шинель, мундир, стал перевязывать. Боец светил ему фонариком. Два пакета ушло, а толку-то… Янцен продолжал спрашивать, но выяснилось, что пленный совсем ничего из того, о чем спрашивал Горошкин, не знал. Он был не здешним, не фронтовым. Название города, откуда тот приехал, Горошкина страшно разволновало. В его окрестностях они с Ильиным партизанили. Офицер ехал начальником охраны теплого имущества, которое везли оттуда победителям Сталинграда. Подарки.

Выходило, не только у нас шлет народ подарки на фронт. Горошкин вон и сейчас в дареных варежках. В них писулька лежала: «Носи на здоровье, дорогой боец, крепче бей немцев, отомсти за папку, убитого на войне».

Где твой командир, гауптман этот самый? Убит, убежал? Ничего больше не сказал офицер. Умолк насовсем.

Поехали дальше. Погони не было. Видно, замело за ними следы. Да не до хозкоманды этой немцам в городе. С прежней силой доносился оттуда гул, немцы продолжали штурм.

– Геноссе лейтенант, я подумал… – Янцен давил на педаль, мотор завывал, машина бежала, казалось, неизвестно куда.

– Ты вот что… брось это свое «геноссе». Поскольку ты у нас, по-нашему говоришь хорошо, вот и валяй, как полагается. Понял-осознал?

– Яволь. Есть, товарищ лейтенант.

Он повышал командира в звании, но на это Горошкин ему замечаний не делал.

То, что Янцен сказал дальше, удивило и насторожило. Дескать, можно бы наведаться в городок, подарить одному его знакомому шубу. Этих шуб полный кузов. Фельдфебелю из штаба, чертежнику. Мерзавец тот фельдфебель, потчевал зуботычинами солдат из штабной роты, требовал подарков. Янцена заставлял со станции привозить шнапс, денег не давал. Откуда у него деньги? Остальным солдатам присылали родители, Янцену никто не присылал. Поэтому по физиономии получал чаще других. Но это к делу не относится. Пусть товарищ лейтенант не думает, что Янцен решил отомстить фельдфебелю. Просто он считает, фельдфебель может быть полезен русской разведке. В его голове много разных планов, которые он переносил на карты.

Заманчиво, но и опасно. Не решил ли Янцен затащить его к своим, чтобы выслужиться? Но ведь это он мог сделать раньше, возможности были стопроцентные.

«Осторожничаешь, Вася, – сказал он себе с ехидной усмешкой. – А еще разведчик. Признайся, не хочется, страшно противно лезть в их поганое логово».

Не хочется, как пить дать. Надо с Фадеевым обговорить-обкашлять.

Не доезжая до городка, загнали грузовик между двумя подбитыми обгорелыми машинами. Фадеев ухватился за план: почему бы не попробовать.

В старой воронке от снаряда похоронили радиста. Забросали тело мерзлыми комьями. Сдернув шапки, постояли молча, жалея, что нельзя салютнуть.

– Ничего, мы там… возвернемся-притопаем домой, тогда отдадим почести, – сказал Горошкин.

Построились. Янцена поставили впереди. Он в немецкой форме. Остальные в маскхалатах.

– Веди, чтобы ни одна собака не тявкнула. Если офицер встретится, спросит, подходи, как полагается, рапортуй.

– Знаю, у нас так ходили караулы.

– Но лучше обойти, никого не встретить. Тут для нас короткая дорога не самая лучшая.

Прошли окраинами на восточную сторону городка. На краю небольшой площади находился штаб. В двухэтажном доме светилось несколько окон. Тарахтела мотором автомашина. Прошла группа солдат. Возле штаба слышались голоса.

Засели в пустом, разбитом доме на противоположной стороне. «Рядом, по узкой улочке, – сказал Янцен, – всегда и ходил фельдфебель».

– Утром встретишь его. Не здесь, при выходе на площадь, – наставлял Горошкин. – О подарке скажешь, – младший лейтенант помолчал, задумчиво продолжил: – Может спросить, где взял.

– Он знает, меня направили перевозить военные грузы. Я ему обещал. Вот представился случай.

– Ясно. Помни, теперь ты первая скрипка. Как сыграешь, так и будет.

Перед утром пожевали, по сухарю на брата досталось. Жаль, на дороге не успели в грузовиках пошуровать. Может, нашлась бы шамовка. Своя вся кончилась, к немцу на довольствие не встанешь.

Рассвело. Немало военных прошагало мимо, но обещанный Янценом фельдфебель не появился. Сам Янцен прятался где-то за деревьями. На виду торчать не годится, заприметят.

В начале двенадцатого он обозначил себя. Зашагал молодцевато навстречу среднего роста человеку в офицерской шинели и фуражке. Почему офицер? Неужели подозрения Горошкина оправдались? Ну, будь готов, младший лейтенант, если что… Разведчики замерли.

Проходя мимо офицера, Янцен в струнку вытянулся. Офицер небрежно козырнул в ответ, как отмахнулся, миновал солдата. Но через десяток шагов словно спохватился, окликнул его. Янцен подскочил, щелкнул каблуками. Было заметно, изобразил радость и удивление. Тянулся, показывая вдоль улочки, где притаились разведчики. Наконец, офицер кивнул, поднес к носу Янцена кулак в перчатке и удалился. Тот поглядел ему вслед, исчез между домами. Появился он у разведчиков минут через десять. Красный, с каплями пота на лбу. Ясно, торопился, кругом бежал.

– Ты говорил – фельдфебель? – насупился Горошкин.

– Он сказал: в честь взятия Сталинграда. Многим присвоили новые звания.

– Этого… он не нюхал, в честь взятия? – Горошкин сделал явно непристойный жест вслед скрывшемуся в штабе офицеру.

Янцен пояснил, что тот по-прежнему служит там, где и служил, с получением офицерского чина расширился круг его обязанностей, возросла ответственность и доверие начальства. Вчера работал допоздна. Подарок возьмет. Но если Янцен обманет, пусть пеняет на себя. Почему с собой не взял? Потому, что первый же встречный офицер заподозрил бы неладное, отнял бы у солдата дорогую вещь или отвел его с нею в комендатуру. Этому объяснению бывший фельдфебель поверил. Согласился вместе с Янценом зайти к его знакомой фольксдойч, между прочим, молодой и красивой, у которой господина офицера будет ждать хороший ужин.

– Правильно сообразил. Хвалю.

Время тянулось медленно. Есть хотелось, но особенно курить. В отличие от еды курево имелось, но курить запретил Горошкин. Запах махры разносится далеко.

Разливались сумерки, когда появился офицер. Шел он не один, а вдвоем. Оба громко разговаривали. Это меняло обстановку, задуманный план рушился. Очевидно, озадаченный этим Янцен долго не выходил из своего укрытия. Надо бы офицеру уже в улочку сворачивать, тогда и заспешил ему навстречу солдат, вроде бы торопился. Офицеры постояли минуту, расстались. Бывший фельдфебель не хотел ни с кем делиться своим секретом. Янцен повел его, что-то почтительно объясняя.

Возле узенького пролома в стене он вдруг поскользнулся, оступился и толкнул офицера плечом. Тот глазом не успел моргнуть, как чьи-то сильные руки обхватили его за шею, перехлестнули глотку – ни крикнуть, ни вздохнуть, – увлекли в глубину развалин. Скоро он сидел в дальнем углу спеленатый, с затычкой во рту и разоруженный.

Обождали самую малость. Фадеев примотал веревку, которой был связан немец, к своему поясному ремню, к спине между лопаток приставил финку, дал почувствовать ее. Сказал, чуть зашебуршится, конец. Янцен перевел, немец замотал головой, мол, он все понимает, будет вести себя тихо.

Прошли тем же путем, каким в городок пробирались. В степи допросили немца. Надо было знать, имело ли смысл тащить его за собой через линию фронта. Горошкин убедился, смысл был. Немец подтверждал все, что разведчикам удалось узнать о расположении немецких войск. Но тот знал все это предметнее, с точным указанием мест дислокации пехоты и огневых средств. Он рассказал и то, чего не мог знать Горошкин. Бывший фельдфебель только что вычертил карту, нанес план действий соединения, в котором служил, сразу после захвата Сталинграда.