Текст книги "Что там, за дверью?"
Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)
Что он говорил о частотном спектре?
– О'кей, – громко сказал из-за двери сержант. – Я кладу повестку в ваш почтовый ящик. У меня два десятка свидетелей. Это покажут в программах новостей, и свидетелей будет миллионов десять. Потом не говорите, что не получили повестку! Всего хорошего, мистер Флетчер!
Кто-то крикнул: «Повторите, пожалуйста! Плохой свет, не видно!», сержант сказал в ответ что-то смешное, раздался взрыв здорового журналистского хохота, а потом все стихло, будто упало на землю плотное одеяло и впитало все звуки. На самом деле всего лишь смолкла циркулярная пила: полицейская машина скрылась за углом.
– Пам, – сказал Себастьян, – нам нужно отсюда уходить.
– Да, – сказала Памела, продолжая держать мужа за руку. – Да. Как?
– Кажется, я знаю. Кое-что вспомнил. Пойдем.
Он повел Памелу в кабинет. Не включая свет, опустил штору на окне, стало темно, но Себастьян включил компьютер, и в свете монитора увидел сидевшего в кресле у журнального столика человека. Памела вскрикнула и отшатнулась, а мужчина приподнялся и сказал вежливо:
– Жду вас уже семь минут. Могли бы поторопиться.
– Послушайте, Дин, – возмутился Себастьян, – вы напугали Памелу!
– И вас тоже, – хмыкнул Форестер. – Я не хотел. Я еще плохо управляю своими частотами, некоторые вообще не успел исследовать, еще повезло, что один из меня оказался в достаточно близкой по параметрам вселенной…
– Вы не боитесь здесь разговаривать? – враждебно спросила Памела. – Не так давно вы утверждали, что снаружи все слышно через эти… акустические аппараты.
– Да? – удивился Форестер. – В принципе, вы правы, но разве есть в вашей квартире комната без окон?
– Вы сами… – начала Памела, но Себастьян не дал жене закончить фразу.
– Как вам удается перемещаться вместе с одеждой? – спросил он. – Из одной ветви Мультиверса в другую переходит физическое тело, а одежда – это…
– Господи, о чем вы? – сказал Форестер. – Вам это кто-нибудь потом объяснит, сейчас нет времени.
– Кто-нибудь из…
– Себастьян, – перебил физик, – камера, которую я вам дал, все еще в рабочем состоянии?
– Да, конечно, – пожал плечами Себастьян.
– И программа инсталлирована?
– Да, но…
– Пожалуйста, встаньте так, чтобы попасть в объектив, – сказал Форестер и пересел в кресло перед клавиатурой. Найдя на экране нужную иконку, он быстро произвел какие-то манипуляции, Себастьян не успел разглядеть последовательность набранных команд, Памела все еще держала его за руку, и он обнял жену, предполагая, что произойдет, точнее – что может произойти, если он хотя бы приблизительно понял слова Форестера. Он поцеловал Памелу в лоб и наклонился, чтобы поцеловать в губы, не выпуская из поля зрения экран компьютера, частично заслоненный плечом физика, там мелькали строчки, темные неподвижные изображения, два силуэта на сером фоне.
– Здесь слишком темно, чтобы камера с такой малой выдержкой могла… – сказал он.
– Достаточно, – отозвался Форестер. – Ваш частотный спектр прост, да и у вашей жены не отличается разнообразием.
– Спасибо, – пробормотал Себастьян и неожиданно для себя спросил: – Это… не больно?
– Больно? – Форестер не обернулся, но даже в полумраке видно было, как дернулись его плечи. – Черт его знает, не имею ни малейшего представления.
– Но ведь вы сами… – сказал Себастьян, еще крепче прижимая к себе Памелу.
– Вот! – воскликнул Форестер. – То, что нужно.
Что именно оказалось ему нужно, Себастьян не понял, на экране оставалась все та же тень, может быть, с чуть изменившимися очертаниями, трудно было определить отличие, но оно существовало, и одно это обстоятельство заставило Себастьяна захотеть, чтобы ничего у Форестера не получилось, это было инстинктивное ощущение, но такое сильное, что Себастьян оттолкнул Памелу, прыгнул, вытянув руки, услышал приглушенный женский крик, почувствовал, как ноги опустились на что-то мягкое, вспыхнул яркий свет, не электрическое освещение, а нормальный свет дня, лившийся из открытого настежь окна, за которым не было ни журналистов, ни полицейской машины. Улица тоже изменилась, через дорогу вместо коттеджа Патриксонов стояла коробка из бетона и стекла, сколько в ней было этажей, Себастьян не видел, наверняка больше десяти, и стекла отражали множеством бликов яркий закатный свет солнца.
– Пам! – крикнул он и обернулся, чтобы помочь жене, которая, конечно же, какие могли быть сомнения, последовала за ним, но Памелы не было, комната пуста, компьютер выключен, кресло стояло не на обычном месте, а было сдвинуто к дивану, на котором сидел – нога на ногу – Форестер и изучающим взглядом смотрел на Себастьяна.
– Пам – это ваша жена? – спросил он.
– Где она?
– Думаю, – спокойно отозвался физик, – она в спальне, судя по звукам. Слышите?
Себастьян услышал: Памела действительно что-то делала в спальне, громко напевая песню о трех пиратах, похитивших красавицу-индеанку и не сумевших поделить добычу. Это была любимая песня Памелы, но так громко она никогда не пела, ни слуха, ни голоса у нее не было, получалось фальшиво, но песня звучала все громче, и Себастьян пошел в спальню, наткнувшись в гостиной на почему-то стоявший поперек комнаты длинный низкий стол, покрытый цветастой клеенкой, которую Памела никогда не позволила бы постелить куда бы то ни было по причине очевидной безвкусицы аляповатых изображений.
– Пам! – Себастьян остановился на пороге спальни, потому что не мог представить, чтобы увиденное имело отношение к реальности. На Памеле был широкий халат с набивными огромными цветами, как-то Себастьян увидел такое в магазине Торчеров и показал Пам, посмотри, какая красота, а в ответ ему была прочитана лекция о хорошем вкусе и о том, что никакая женщина, уважающая себя и свою вторую половину, никогда и ни за что не нацепит на себя эту уникальную гадость. Сейчас в этой гадости Памела занималась делом, какое терпеть не могла прежде, поручая мужу мытье оконных стекол. Памела стояла на подоконнике и добралась уже до верхней фрамуги, нижние стекла стали такими прозрачными, что их не видно было вовсе, и казалось, что окно распахнуто настежь.
– Пам, – растерянно повторил Себастьян, Памела перестала петь, оглянулась и сказала:
– Басс, я уже заканчиваю, ты пока предложи своему другу аперитив, бокалы в мойке, протри их полотенцем, хорошо?
Господи, подумал Себастьян, что же это происходит на свете? Чтобы Памела позволила кому-то, особенно мужу, дотронуться до ее любимых бокалов? И чтобы она бросила бокалы в мойку, где они легко могли побиться?
– Хорошо, – сказал Себастьян, закрыл дверь (пение тотчас возобновилось), подошел к пересевшему на диван Форестеру, сел рядом и потребовал:
– Аперитив я вам не дам. Что происходит, черт побери? Если вы скажете, что всякий раз мы попадаем в параллельное пространство…
Форестер перестал болтать ногой и сказал:
– Параллельных пространств не существует, с чего вы взяли?
– Да? А что тогда? Послушайте, – Себастьяну пришла в голову неожиданная идея, и он немедленно изложил ее своему собеседнику, – я-то себя помню, а вы? Ваше имя Дин Форестер, верно?
Физик поднял брови:
– Конечно.
– Ивы помните, как минуту назад сидели за этим компьютером и говорили о простоте моего частотного спектра? А за окном толпа журналистов пыталась расслышать каждое наше слово?
Форестер нахмурился и потер лоб характерным жестом.
– Ну… Возможно.
– Что значит – возможно? Да или нет? Если вы не тот Дин Форестер, с которым я… И если Памела…
– Тот, конечно, успокойтесь, – физик положил ладонь на колено Себастьяна. – Во всех мирах Мультиверса личность сохраняется, потому что это одна и та же физическая структура, и, кажется, я вам это уже успел объяснить.
– Нет! Не успели! Женщина в спальне – моя жена? Она ведет себя совсем не так, как…
– Ваша жена, конечно, – удивленно произнес физик. – Послушайте, Себастьян, я понимаю, как вы нервничаете. Журналисты, говорите вы? Наверно, они здесь были около часа назад, но разошлись, потому что ничего интересного не происходило.
– И почему я… – произнес Себастьян прежде, чем успел испугаться. Он только сейчас обратил внимание на то, что на нем не его серый твидовый костюм и белая рубашка, в которых он был с утра, а нелепая длинная кофта, то ли шерстяная, то ли из другого, похожего на шерсть, материала, а вместо брюк на ногах было нечто вроде широких зеленых кальсон, и туфли тоже были не его, но очень удобные, нигде не жало, и, видимо, поэтому он так долго не обращал внимания на свою одежду.
И еще…
Себастьян поднес к глазам ладони и испугался так, что сердце сорвалось с полки, на которой лежало, и ухнуло в пустоту, и падало, падало, и ничто не могло его остановить, оно остановится само, перестанет биться, но тогда остановится все, и жизнь остановится тоже, и, возможно, он станет, наконец, самим собой, вернется в ту минуту, когда Памела впервые показала ему странный кровоподтек на плече Элен, а он…
– Эй, – сказал Форестер, – что с вами?
– Я… – Себастьян протянул физику свои руки – морщинистые руки много пожившего человека. – Почему…
– А, – улыбнулся Форестер. – Вам шестьдесят три, верно?
– Тридцать два, – поправил Себастьян, продолжая рассматривать свои пальцы.
– Вот оно что, – задумчиво произнес физик. – Понимаю. Вам страшно? Успокойтесь, дорогой Себастьян. Если вы посидите спокойно, пока ваша жена заканчивает уборку, если вы закроете глаза и попробуете вспомнить, я уверен, что у вас это получится. Я говорил вам, что у вас очень простые частотные характеристики? Значит, должно получиться. Спокойно. Все хорошо. Закройте глаза…
Гипноз. Голос Форестера не то чтобы усыплял, сна у Себастьяна не было ни в одном глазу, напротив, с каждым словом физика он ощущал все возраставшую бодрость, перестало болеть колено, мучившее его который год, и привычная боль в правом боку тоже отпустила или он перестал ее замечать, но ее и раньше не было, а потом она появилась, и ему казалось, что была всегда, давно, много лет… сколько же… неважно, он чувствовал себя прекрасно, однако, пытаясь вспомнить, видел лишь серый туман, будто у него совсем не было прошлого, но он же был когда-то ребенком, он был…
Себастьян попытался раздвинуть руками плотную стену тумана, он начал различать тени, расположенные позади серого занавеса, еще небольшое усилие…
…Он вспомнил себя в пятом классе, как они с Эдвином пролезли в дыру в заборе и оказались на военной базе, там стояли длинные черные машины на гусеничном ходу, боевой робот сразу повернул в их сторону широкий раструб излучателя, что-то ярко заблестело, и…
…Он вспомнил, как в пятом классе они с Мартином полезли зимой в Гудзон купаться, вода оказалась ледяная, непригодная не только для плавания, но вообще для жизни, и Мартин сразу пошел ко дну, он прекрасно плавал, но ногу свело судорогой, и Себастьян забыл о себе, вода показалась ему теплой, даже горячей, он тащил друга, а тот упирался, хотел, видимо, утонуть, и Себастьян не понимал, почему бы ему не исполнить это желание, если человек хочет, но он все-таки вытащил Мартина из воды и…
…Он вспомнил, как в пятом классе они с Джой вышли из школы позже всех, потому что, спрятавшись за портьерой в классе, целовались и тискали друг друга, в школьном дворе уже никого не было, и он испугался – не за себя, а за девочку, – и, конечно, сразу началось: один зеленый появился из дальних ворот, другой, без головы и, кажется, без одного щупальца, – спускался по стене с третьего этажа, он закричал, прикрыл Джой своим телом, а зеленые захохотали и…
…Он вспомнил, как в пятом классе они с Крисом хотели купить в лавке Монти бутылку вермута, но старик сильно на них накричал, а потом позвонил родителям, и отец…
…И еще он вспомнил, как в пятом классе они с… И еще… В пятом классе средней школы… начального колледжа… переходной группы…
День был один и тот же. И даже час.
Разными были воспоминания. Разными были друзья. Подруги. Школы. Небо и облака.
Разными были миры.
Сколько жизней он прожил в свои тридцать два года?
Тридцать два? Почему тридцать два? Сейчас ему шестьдесят три, а в тридцать два он был…
Он развелся с Джой… вернулся со станции на Хароне, разбитый, но живой, и дал себе слово… начал работать в компьютерной фирме «Вериго», где ему сразу положили зарплату… мирно прозябал, раздавая сегретто в ресторанах Флориды… разбился в челноке, когда летел из Бостона в Монтевидео, и полгода лежал в гипсе, когда его жена… у их с Памелой приемной дочери Элен вдруг обнаружился на плече кровоподтек, и его знакомая, врач Фиона…
– Стоп! – сказал незнакомый голос, такой высокий, что можно было подумать, будто говорит маленький ребенок, хотя Себастьян точно знал, что это голос мужчины средних лет, которого звали… нет, голос незнакомый… а мужчину звали…
– Вы меня слышите, Себастьян? Вы меня слышите? Вы слышите меня? – бубнил Форестер над самым его ухом, и Себастьян открыл глаза, не вполне понимая, где находится, что случилось и почему нужно сто раз повторять одно и то же, он прекрасно слышит, не надо…
– Не надо, – сказал Себастьян.
Он сидел в глубоком кожаном кресле, положив руки на подлокотники, а перед ним на краешке стола сидел Форестер, вертел в руке плюшевую игрушку – маленького монстра Годзиллу, – болтал ногой и смотрел на Себастьяна так, как смотрел бы на шкалу прибора, показывающего напряжение, или на экран компьютера с оцифрованными результатами последнего эксперимента по корреляции эвереттовских склеек…
– Что такое эвереттовские склейки? – спросил Себастьян.
Форестер перестал болтать ногой.
– Что? – спросил он. – Откуда вам известно о склейках? Вы что-нибудь о них читали? Вроде бы я в своих объяснениях до этого еще не добрался…
– Не знаю, – Себастьян потер переносицу. – Вы так на меня смотрели…
Форестер пожал плечами.
И тут Себастьян вспомнил.
– Господи! – он вскочил на ноги и с трудом удержал равновесие. Форестер толкнул его в грудь, и Себастьян упал в кресло, чувствуя, что тонет, не он, а эта кожаная лодка, в которой он оказался, неудержимо тонет в океане, качаясь и набирая воду…
– Где? – вскричал Себастьян. – Памела? Элен? Полиция? Репортеры?
– Вот, – спокойно произнес Форестер. – Пожалуй, на этот раз все-таки я правильно выбрал частоту. Давайте проверим?
– Что?
– Мы с вами говорили – с вами и вашей женой, – в маленькой комнате в вашем доме в Хадсоне? Потом вышли к гостиную, за окном собралась толпа репортеров, на улице стояла полицейская машина, в дверь позвонил сержант, сказал, что принес повестку…
– Да, но…
– Да? Точно?
– Да. А потом я пошел с Пам к себе в кабинет, там были вы…
– Наконец-то! Как вы меня напугали, я думал, что не смогу синхронизовать…
– Где Пам?
– Почему вы не спрашивате, где вы сами?
– Я вижу… Это ваша лаборатория в университете. Как я…
– Да, это лаборатория. Я привез вас сюда из вашего дома, но вы этого, естественно, не помните, потому что это было на другой ветви Мультиверса.
– Другой ветви…
– Послушайте, Себастьян, вы должны четко понимать, что происходит, иначе у нас ничего не получится. Когда я теряю частоту, выйти на ту ветвь, которая нужна, очень трудно… Я даже не уверен, что вообще возможно, но сделаю, конечно, все, что от меня зависит.
– Где Пам?
– С ней все в порядке, уверяю вас. И с вашей дочерью тоже.
– Элен! Она жива? Вам известно о…
– Себастьян, вы дадите мне возможность объяснить? Повторяю: если вы не поймете, то и сделать ничего не сможете, а сейчас многое зависит именно от вас. Я могу лишь найти частоту – если повезет, конечно, – а свой выбор каждый должен делать сам. Понимаете?
– Нет, – сказал Себастьян, неожиданно успокоившись. Памела жива. Элен, если Форестер не врет (зачем ему врать?), жива тоже. Все остальное не имеет значения. Вот только…
– Где у вас туалет? – спросил Себастьян.
– Извините, – смущенно сказал физик. – Я провожу вас. Сюда, пожалуйста. Эй, послушайте, вы не станете делать глупостей? Вылезать в окно или вешаться на собственном поясе?
– Нет, – сказал Себастьян.
Потом ему захотелось пить, и Форестер налил в пластиковые стаканчики какого-то сока, после которого Себастьян захотел есть, но он не стал об этом говорить и опустился в кресло, дав себе слово не открывать рта, пока физик не объяснит то, что считает нужным объяснить, а сам он не поймет то, что сможет понять, хотя и непонятно, как от его понимания чего бы то ни было могла зависеть (или физик просто играл словами, а дело окажется совсем в другом?) судьба Пам и Элен?
Форестер уселся на край стола, качая ногой, и сказал задумчиво:
– Я вам, вероятно, уже рассказывал о Мультиверсе? Да, это мы оба помним, мы были в той маленькой комнате… Разрывы начались уже потом. Существует, вообще говоря, бесконечное число вселенных – похожих на нашу и совершенно других. И каждое мгновение возникает бесконечное число новых вселенных, потому что в каждой из них каждое мгновение происходит бесконечное число квантовых процессов, когда волновая функция раздваивается, и оба решения реализуются, как…
– Послушайте, – сказал Себастьян, – я профан в вашей квантовой физике, и если вы не можете говорить без этих…
– Извините… – пробормотал Форестер. – Я привык объяснять студентам…
– А я уже забыл, когда в последний раз слушал лекцию. Так что давайте…
– О'кей… Всякий раз, когда вы принимаете какое-нибудь решение и начинаете его выполнять, это не означает, что все остальные варианты не осуществляются и реально только то, что вы делаете. В момент принятия решения мироздание разветвляется на столько частей, сколько возможно было вариантов выхода из той ситуации, в которой вы находились. Если вы выбирали из четырех возможных, то осуществляются все четыре…
– Ну да, – раздраженно сказал Себастьян. – Это вы мне втолковывали. Мир разветвляется на четыре части…
– Не на четыре! Ведь четыре ваших решения не равновероятны, верно? Какое-то из них может осущевиться с большей вероятностью, какое-то – с меньшей. Скажем, если вы стоите на перекрестке перед красным светофором, то можете или перейти дорогу, или остаться на месте. Гораздо больше шансов за то, что вы будете дожидаться зеленого светофора, но есть не равная нулю вероятность, что вы все-таки пойдете на красный. В момент, когда вы обдумываете решение, мироздание разветвляется на бесконечное множество других вселенных, и тех миров, где вы остаетесь ждать зеленого сигнала, гораздо больше, чем тех, где вы все-таки пренебрежете правилами перехода улицы.
– Вот оно как… – пробормотал Себастьян.
– И в каждом мире есть вы, и в каждом есть ваша жена, и ваша дочь, точнее – какие-то из их бесконечных вариантов, потому что ведь и они в то же мгновение принимали какие-то, пусть и незначительные, решения, и их миры разветвлялись на множество составляющих, в которых от вашего решения ничего не зависело…
– Бред какой-то, – сказал Себастьян, ни к кому не обращаясь. – Целая вселенная возникает из-за того, что я решил переставить ногу…
– Более того! Целая вселенная возникает из-за того, что вы подняли, как сейчас, руку, чтобы заслониться от света. Могли и не поднять – с меньшей, правда, вероятностью, потому что этот вечерний свет действительно бьет в глаза, давайте переставим кресло в тень, вот сюда, и, пока мы это делали, мир разветвился на бесконечное число копий, отличающихся друг от друга только тем, что в десяти из них мы передвинули кресло в этот угол, в пяти – в тот, в одном – оставили стоять на прежнем месте… Числа я, конечно, называю, произвольно, на самом деле миров могло быть не десять, а миллион или миллиард, ведь мироздание разделяется при каждом вашем движении, самом незначительном – у любого нашего выбора, у любого поступка есть альтернатива, и, значит…
– Я все равно этого не могу себе представить, – пожаловался Себастьян. – А как же теория Эйнштейна? Ничто не может двигаться быстрее света, верно? А у вас мгновенно появляется целая вселенная, радиус которой… Вселенная ведь появляется в готовом виде, как наша, а не начинает развиваться с Большого взрыва? Ну как это возможно, глупость какая-то…
– Дорогой Себастьян, – вздохнул Форестер, – вы путаете разные вещи. В пределах каждой вселенной, конечно, действует определенный набор физических законов, и в пределах конкретно нашего мира ничто не способно двигаться быстрее света. Но миры рождаются из наших решений по законам совершенно другой физики, физики единого Мультиверса. Мы этих законов не знаем. Мы только сейчас начинаем понимать, что они существуют и могут быть совершенно не похожи на те физические законы, к каким мы привыкли.
– И каждая вселенная, – сказал Себастьян, вообразив, что нашел аргумент, который уж точно разобьет все глупости, что наговорил физик, – обладает колоссальной массой: сотни миллионов галактик, тысячи миллиардов – звезд и невидимая темная материя, о которой сейчас пишут… Она что, всякий раз появляется из ничего?
– Законы сохранения в Мультиверсе наверняка отличаются от законов сохранения в каждой конкретной вселенной, – задумчиво сказал физик. – Это, кстати, одна из самых простых проблем, неужели вас она действительно интересует больше, чем…
– Меня интересует, где Пам и Элен!
– К этому я и подхожу.
– Где? Когда?
– Понимаете… – Форестер опять потер переносицу, и Себастьяну мучительно захотелось ударить физика между глаз; может, тогда он начнет говорить конкретно – назовет место и время, скажет, как чувствует себя Пам и что случилось с Элен, и перестанет нести околесицу, которой пытается отвлечь от мысли… от единственной мысли… Что, черт возьми, нужно Форестеру на самом деле?
– Отпустите меня, – хрипло сказал физик, и Себастьян осознал, что держит Форестера за лацканы пиджака, едва не приподняв его над полом – он совершенно не помнил, как это произошло: нужно было встать, подойти, у Форестера было достаточно времени, чтобы оттолкнуть его или отойти самому…
Себастьян пробормотал: «Извините», а Форестер – «Ради бога…» И все вернулось, будто ничего и не было в промежутке: Себастьян сидел в кресле, физик – на краешке стола, и начал он фразу с того же самого слова:
– Понимаете… Это зависит от того, какую Памелу и какую Элен вы хотите видеть.
– Мою жену, – сказал Себастьян, ясно артикулируя, чтобы у физика не возникло сомнений в том, насколько правильно он понял. – И мою приемную дочь.
– В Мультиверсе миллионы… ну, я, конечно, не знаю… может, миллиарды или вообще бесконечное количество тех, кого можно назвать Памелой, женой Себастьяна Флетчера. И такое же, а может, большее или меньшее, число девочек, которые являются приемными дочерьми человека по имени…
– Дин, – взмолился Себастьян, – пожалуйста, не заговаривайте мне зубы. Если вы что-то знаете – скажите. Если можете чем-то помочь – помогите. Если говорите только для того, чтобы заморочить мне голову…
– Ну не будьте так тупы! – воскликнул Форестер. – Я сказал: вы должны понять, что происходит. Пока не поймете – не сможете. Ничего не сможете. Вы способны включить свои мозги или нет?
Раздражение Форестера было таким физически ощутимым, что Себастьян поспешил сказать: «Да, черт вас возьми, я пытаюсь»…
– Все, молчу, – пробормотал он. – Говорите что угодно, я не скажу больше ни слова.
– Мы не в полиции, – хмуро сказал физик, – и я не допрос веду, а, наоборот, пытаюсь… Ну хорошо, продолжаю. И чтобы вы, наконец, поняли, что я не истории рассказываю… Почему время от времени вместо вашей Элен появлялась другая девочка, или женщина, или даже существо нечеловеческой природы? Видите ли, все это была ваша Элен – но из другой ветви Мультиверса. Многие из ветвей – большая часть, наверно, – очень мало отличаются от нашей, и время там такое же, и Элен та же, настолько та же, что, когда происходит то, что в физике называется склейкой, ни вы, ни она ничего не замечаете. Вы задаете вопрос, а отвечает на него Элен из вселенной, скажем, номер два, а потом вопрос задает она или Элен из третьей вселенной, а отвечаете вы, но не тот, что сейчас передо мной, а другой Себастьян, живущий во вселенной номер семь или одиннадцать…
Но кроме практически неотличимых миров, – продолжал Форестер, – есть и такие, где время течет быстрее или медленнее, и там Элен или уже успела вырасти и стать женщиной средних лет, а то и старушкой со вставной челюстью, и когда она появляется в нашем мире, ничего не понимая – ведь это и для нее шок, неожиданность, – то вам кажется, что происходит что-то мистически непонятное, хотя нет на самом деле ничего естественней этого явления природы. И существуют, наверно, миры, где понятие времени вообще отсутствует, но и там – я не уверен, но может быть – есть свой Себастьян, и своя Элен, а есть миры, где Себастьян сохранил лишь свою внутреннюю связь с вами, а внешне это совсем другой человек, а может, и не человек даже, какое-то иное существо, а может, и не существо вовсе, а камень на дороге или порыв ветра на берегу океана… Понимаете? Каждое существо – вы, я, Элен, ваша Памела, моя Фиона, кто угодно – связано со своими «я» (можете назвать их копиями) в других вселенных, когда-то ответвившихся от нашей, или в тех, что еще не ответвились, но ответвятся в будущем, ведь у них, тех, что ответвятся через сто лет, будет свое прошлое, а в нем – мы, и с ними-нами у каждого из нас тоже есть связь, физическую суть которой мы еще не понимаем, но из-за этого она не становится менее реальной… Все мы так живем, Себастьян, – обычно наши физические образы из других вселенных возникают здесь на очень короткое время. Как если в кинопленку кто-то впечатывает лишний кадр. Никто его не замечает, потому что он один на многие тысячи. Вы не способны ощутить, если ваш организм на миллиардную долю секунды изменился, стал другим, тоже вами, но из вселенной номер триста восемьдесят четыре, а потом, мгновение спустя, все возвращается, кадр промелькнул и исчез, и вы продолжаете жить, как жили. Вы – сумма множества Себастьянов Флетчеров, время от времени вы это ощущаете если не физически, то мысленно – к вам приходят идеи, до которых уже дошел ваш, скажем так, двойник из вселенной, дальше продвинувшейся во времени, а бывает наоборот – вы бессознательно подсказываете уже найденное вами решение двойнику из вселенной, чье время течет медленнее, чем у нас.
– Сны… – пробормотал Себастьян.
– Да! – воскликнул Форестер. – Конечно! Когда сознание отключено, наша связь со всеми другими мирами Мультиверса проявляется куда более естественно. Вы видите себя, во всех снах вы видите только себя, даже если вам кажется, что происходит фантастическое, нелогичное, невозможное – полет в грозовом облаке, например, – это воспоминание о том, что происходило, происходит или произойдет с вами, лично с вами в одном из ответвлений Мультиверса, вы не можете видеть ничего другого, вы всегда, в любом сне остаетесь сами собой, а если – по чистой случайности – наблюдаете ответвление, мало чем отличающееся от нашего, но продвинутое во времени на двадцать лет вперед, то вам представляется, будто вы видите, что произойдет с вами через двадцать лет, вы это запоминаете, и через двадцать лет это действительно происходит, и тогда сон вы объявляете вещим, хотя на самом деле он вещий не больше, чем любой другой сон, он всего лишь отражает реальность – вашу реальность, – просто вы не в состоянии распознать, где в этот момент существуете: во вселенной номер три миллиона или во вселенной номер четырнадцать тысяч…
– А зачем вы ставили фотокамеру? Почему там получались…
– Вы еще не поняли, Себастьян? Вы существуете во множестве ветвей Мультиверса, но не подозреваете об этом, потому что в кинопленке вашей жизни кадры вашего существования в других вселенных попадаются чрезвычайно редко. Если верить расчетам, обычная продолжительность таких кадриков соответствует кванту времени – это единица, деленная на десятку с тридцатью нулями. Совершенно неразличимая для сознания величина! И для физических приборов неразличимая. На это время в нашем мире возникаете вы из мира номер, скажем, семь миллионов, и на такое же время вы оказываетесь в мире номер семь миллионов. Если бы был только один такой обмен кадрами, то вы никогда и ни при каких обстоятельствах не заметили бы и не поняли, что существуете во множестве вселенных. Но таких квантовых обменов каждую секунду происходит огромное количество. Не такое, впрочем, чтобы вы это ощутили, но достаточное, чтобы это ощутило ваше подсознание.
А в некоторых случаях, – продолжал Форестер, – на пленке вашей жизни появляется не один вклеенный кадр, а сто, миллион, миллиард… Вы все равно их не замечаете, потому что и миллиард – ничто по сравнению с единицей с тридцатью нулями. Но ваше подсознание понимает, ваше подсознание фиксирует, ваше подсознание способно ощущать себя во всех тех мирах, о которых вы не подозреваете. Отсюда – вещие сны, голоса с того света, воспоминания о прошлых жизнях, которые на самом деле вовсе не прошлые, а самые что ни на есть настоящие… Это – в тех случаях, когда количество кадров из другой ветви так велико, что общая продолжительность уже на грани вашего сознательного восприятия.
– А Элен… – сказал Себастьян. – Вы ее снимали с частотой шестьдесят тысяч кадров в секунду. Это значит, что…
– Ваша дочь – уникум, Себастьян! Она живет, как и вы, и я, во множестве миров, но у нас с вами склейки с иными ветвями нашей жизни продолжаются квант времени – ничтожно мало, – а длительность чужих кадров в жизненном фильме вашей дочери такова, что их можно фиксировать с помощью современной аппаратуры! Явления сначала продолжались около одной пятидесятитысячной секунды – примерно на такое время фрагменты миров менялись друг с другом, кадры одной пленки оказывались на другой, и наоборот…
– Не понимаю, – пробормотал Себастьян, – все равно это кажется мне бредом. Кадры… Миллион вселенных или миллиард… Хорошо, согласен. Но почему она… я… кто угодно… почему человек оказывается в другом мире вместе со своей одеждой, ведь…
– Ваше «я», – подхватил Форестер, – это то, как вы сами себя воспринимаете. До вас это никак не дойдет, я вижу: не Элен из одного мира оказывается на какое-то время в другой вселенной – замещаются фрагменты реальности, бессознательно человек воспринимает себя вместе с одеждой и, может, вместе с каким-то еще предметом…
– Элен… жива?
– Себастьян, из того, что я сказал, разве вы сами не можете сделать правильный вывод? Смерти нет. Ее нет вообще. Вы существуете в бесконечном количестве ветвей Мультиверса – вы, лично вы, ваше «я», суть, называйте как хотите. И если умирает ваше тело в одной ветви, остаются жить миллионы… бесконечное число остальных… которые не заметят потери, настолько она по большому счету незначительна. Просто на одну из склеек станет меньше. Квант времени…
