Текст книги "Что там, за дверью?"
Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)
Суд над Нордхиллом состоялся три с половиной года спустя. Судя по заметке в «Таймс», спиритические сеансы он устраивал на протяжении более чем трех лет и, по словам журналистов, успел за это время заморочить головы не одной сотне клиентов, ничего не понимавших в спиритуализме и знавших только, что с помощью медиума можно поговорить с кем-нибудь из почивших родственников. Похоже, что Нордхилл специально отбирал в клиенты людей не очень образованных, слышавших краем уха о связи земного и небесного миров – в Лондоне он не провел ни одного сеанса, все больше по окрестностям, ездил и на юг, в Саутгемптон и Портсмут, несколько раз – на север, но до Ливерпуля не доехал, устраивал сеансы в пригородах Бирмингема. Свидетели – на суд вызвали пятьдесят три человека, явилось чуть больше половины, остальные – предпочли остаться дома и не тратить деньги и время на поездку в Лондон – в голос утверждали, что обвиняемый бесчестным путем заставил их выложить за свои так называемые сеансы значительные суммы, но вызванные им духи упорно не желали отвечать, в то же время сами задавали бесчисленное множество вопросов, на которые отвечал либо сам медиум, либо присутствовавшие на сеансе, в том числе и те, к кому дух обращался лично, требуя ответов и, безусловно, получая их от находившихся во взвинченном состоянии клиентов.
«Касались ли вопросы, задаваемые Нордхиллом, семейных тайн, состояния банковских счетов или другой конфиденциальной информации?» – спрашивал судья Иствуд.
«Да, касались», – чаще всего отвечали свидетели и потерпевшие. Действительно, духи, якобы вызванные аферистом (иначе журналисты Нордхилла не называли), слишком часто интересовались тем, чем души покойных родственников, вообще говоря, интересоваться не должны были: прошлыми связями свидетелей, интимными подробностями их отношений с родственниками, уже подписанными или еще только готовившимися завещаниями. Все это наводило на мысль о грандиозной афере, задуманной Нордхиллом, но так ни разу не осуществленной – то ли по причине отсутствия у него соответствующих талантов, то ли потому, что он в действительности был человеком со сдвинутой психикой и, реально ощущая в себе некие медиумические способности, ни разу не сумел осуществить связь с высшими мирами, но и поражения своего признавать не хотел, а потому, не отвечая на вопросы (как он мог на них ответить, если вызванные им духи никогда не являлись?), задавал свои – только чтобы произвести впечатление на участников сеанса.
Психиатры признали Нордхилла не отвечающим за свои поступки, а судья решил, что, выпущенный на свободу, психически больной человек окажется опасен для окружающих. Изоляция подсудимого в психиатрической больнице показалась судье в сложившейся ситуации наилучшим решением.
В газетах, конечно, не было ни слова о том, почему судья избрал именно лечебницу доктора Берринсона. Не нашел я также ни одной заметки о дальнейшей судьбе Баскетта, освобожденного в зале суда и исчезнувшего из поля зрения газетчиков.
Внимательно перечитав отобранные вырезки, еще раз тщательно проанализировав сведения и сопоставив прочитанное с тем, что видел собственными глазами, я, разумеется, только утвердился в уже пришедшем мне в голову решении.
Мысли мои начали путаться, трубка падала из рук, и мне дважды пришлось собирать пепел с ковра – Джин очень не любила, когда я пачкал пеплом ее любимые персидские ковры, происходило это, по ее мнению, слишком часто для человека, утверждающего, что выкуривает в день всего две трубки.
Кое-как приведя в порядок ворсинки, я отправился спать, встретив в коридоре Найджела, проверявшего, все ли двери заперты на ночь и все ли окна закрыты.
– С вами все в порядке, сэр Артур? – спросил дворецкий. – Вы сегодня много путешествовали. Позвольте, я провожу вас в спальню и принесу горячего отвара.
– Спасибо, Найджел, – сказал я. – Ничего не нужно. Утром я буду завтракать в семь.
– Хорошо, сэр, – наклонил голову дворецкий и прошествовал дальше, а я какое-то время стоял и смотрел ему вслед: что-то в его словах показалось мне важным для моих раздумий, но я так и не понял, что именно, да, скорее всего, ничего мудрого Найджел и не сказал, просто я в любой фразе искал сегодня намек на решение проблемы, о которой размышлял весь вечер.
* * *
Каррингтона я увидел сразу, едва вступив под сумрачный свод вокзала «Виктория». Бывший старший инспектор стоял у газетного киоска с утренней «Таймс» в руках и – бегло просматривал заголовки. Он тоже увидел меня и поспешил навстречу.
– Вы знаете, сэр Артур, – возбужденно сказал Каррингтон после обмена приветствиями, – эта Эмма Танцер… Я сразу вспомнил, как только начал копаться в бумагах. Когда девушка исчезла, была объявлена награда тому, кто даст о ней надежную информацию, это обычная практика, правда, редко когда приводящая к реальному успеху. В тот раз тоже – деньги так и не были выплачены, но, как это всегда бывает, в первые недели в Ярд пришли или позвонили больше ста человек, видевших Эмму в Лондоне или его окрестностях. Каждое заявление проверялось, и всякий раз оказывалось, что произошла ошибка или ничего уже нельзя было уточнить: скажем, свидетель видел, как девушка, похожая на Эмму Танцер, пересекала улицу в районе Риджент-парка. Что делать с такой информацией? А через несколько месяцев, когда начался суд над Баскеттом, звонки прекратились. И все это не имело бы для нас сейчас никакого значения, сэр Артур, если бы не одно обстоятельство, на которое в то время я и не мог обратить внимания, а сейчас это бросилось в глаза. Видите ли, примерно две трети свидетелей (я подсчитал – шестьдесят три из девяноста двух) видели Эмму живой и здоровой в том районе Лондона, где жила Эмилия. Если провести окружность, ограничивающую этот район, то центр окажется в сотне ярдов от дома, где Эмилия Кларсон провела четыре года своей жизни.
– Почему вы лишь сейчас обратили на это внимание? – с упреком сказал я. Мы прошли вдоль вагонов, свободных купе почти не осталось, и я подумал, что нам придется делить места с какой-нибудь любопытной супружеской парой и потому придется прервать разговор до прибытия на станцию Туайфорд, но в предпоследнем вагоне свободное купе все-таки нашлось, поезд тронулся, мы расположились друг напротив друга, и я повторил свой вопрос:
– Так почему, дорогой Каррингтон, вы в то время не нашли Эмму-Эмилию?
– Потому, сэр Артур, – со вздохом сожаления ответил Каррингтон, – что не две трети, а все без исключения свидетели видели Эмму не рядом с домом, где жила Эмилия, а в двух-трех или более кварталов. Это большой район, проверять дом за домом у нас не было ни возможностей, ни повода. А провести окружность и найти центр мне тогда не пришло в голову. Сэр Артур, вы сказали вчера, что знаете решение этой загадки, и я всю ночь пытался с помощью вашего дедуктивного метода…
– Бросьте! – воскликнул я. – В этом ваша главная ошибка, Каррингтон. Дедуктивный метод! Он хорош, когда мы имеем дело с проблемами простыми, как складной стул. Но едва мы вступаем в область потустороннего, не зависящего от нашей земной логики, дедуктивный метод только мешает. Вы пришли ко мне потому, что три описанных вами случая не ложились в прокрустово ложе полицейских расследований, в которых дедуктивный метод играет если не главную, то существенную роль. Но ведь – и вы не станете отрицать этого, друг мой! – вы так и не поверили в глубине души в то, что общение с духовными сущностями возможно, и что оно происходит чаще, чем нам того хочется, и что вчера на наших глазах происходило именно такое общение! Вас заинтересовал сприритуализм, потому что вы пришли к нему с помощью дедукции – все прочие возможности пришлось отбросить, а в оставшуюся вы так и не смогли поверить. Я прав?
Каррингтон достал из внутреннего кармана пиджака серебряный портсигар, вытащил сигарету и стал шарить в карманах в поисках спичек. Я протянул ему коробок и, пока бывший полицейский прикуривал, набил свою трубку. Закуривая, Каррингтон, конечно, обдумывал свой ответ и наконец сказал:
– Наверное, сэр Артур. Я видел, как работал Нордхилл. Я даже готов поверить, что он говорил моим голосом. Но я не усмотрел логики. По-моему, он просто…
– В том и проблема, – устало сказал я, не желая спорить. – Вы ищете логику там, где ее нет и быть не может.
Отбросьте логику. Отбросьте дедуктивный метод, и вы решите эту несложную задачу.
– Несложную! – воскликнул Каррингтон, глотнул слишком много дыма и закашлялся. – Извините, сэр Артур… Хорошо, я не нашел решения. Объясните мне, в чем оно заключается. Каким образом не дедукция, а вера способна связать вместе исчезновение Эммы, появление Эмилии, ее клептоманию, медиумические сеансы Нордхилла, его знакомство с девушкой, исчезновение из запертой комнаты и появление в сарае…
– Добавьте к тому вопросы, заданные духом, и ответы на них Эммы-Эмилии, – напомнил я. – Эти вопросы, а еще более ответы на них дают ключ к разгадке, но их-то вы даже перечислять не стали.
– Хорошо, сдаюсь, – Каррингтон демонстративно поднял руки. – Дедукция моя недостаточно убедительна, а вера недостаточно сильна. Я – доктор Ватсон, вы – Холмс, мы сидим у камина, и вы объясняете своему тупому помощнику…
– Давайте, – прервал я Каррингтона, – приедем в Шелдон-хилл, я бы хотел задать Нордхиллу один-два вопроса… А пока… Скажите, дорогой Каррингтон, вы читали книгу профессора Данна «Эксперимент со временем», она вышла два года назад и стала научным бестселлером?
– Даже не слышал такой фамилии, – пробормотал Каррингтон. – Это философ?
– Можно сказать и так. Речь в этой книге идет о вещих снах, то есть, по сути, о такой же связи реального с потусторонним, как при спиритических сеансах. То, что происходит с человеком во сне спонтанно и независимо от сознания, хороший медиум способен осуществить в состоянии бодрствования, по своей воле. Дедуктивный метод, дорогой Каррингтон, это поиск правильной тропинки на плоской равнине, расчерченной клеточками и стрелками логических связей. Но мир, в котором мы живем сейчас, и тот, куда мы попадем после смерти, больше подобны глубокой реке, в которой множество течений, и вода сверху теплая, а внизу ледяная, и дно у этой реки затягивает все, что его касается, а иногда выбрасывает на поверхность то, что долго покоилось в глубине, и все это производит впечатление хаоса, хотя на самом деле подчинено строгим божественным законам. Нам кажется, что нарушаются связи, и то, что происходило вчера, не может быть следствием того, что случится завтра…
Я осекся, холод проник в мое сердце, я неожиданно вспомнил, о чем мимолетно подумал вчера вечером, когда встретил в коридоре дворецкого Найджела. Вспомнил то единственное, что еще оставалось непросветленным в моей картине, из-за чего я и медлил с объяснением, почему хотел задать Нордхиллу вопрос, казавшийся мне до сих пор чисто академическим, призванным поставить в расследовании точку, а не оказаться запятой или даже многоточием.
– Черт возьми! – вырвалось у меня. – Как же я… Господи, Каррингтон, какой я осел! Все не так, вы понимаете? Ничего еще не кончилось, и если мы опоздаем…
– О чем вы, сэр Артур? – нахмурился Каррингтон. – Опоздаем? Куда мы можем опоздать?
Я нетерпеливо посмотрел в окно – поезд проехал Мейденхед и тащился теперь, как больная сороконожка, мимо рощиц и полей Уайт-Уолтема. Сколько еще? Четверть часа? А если нас не будет ждать автомобиль? Сколько понадобится времени, чтобы найти такси в этой глуши? Может, на станции есть телефон? Хотя бы предупредить доктора о том, что…
– Что случилось, сэр Артур? – услышал я будто издалека голос Каррингтона.
– Эмилия… – проговорил я, не узнавая собственного голоса. – Это может произойти в любой момент. Может, уже произошло…
Больше я ничего не мог объяснить и только со все возраставшим нетерпением и ощущением потерянности смотрел в окно. Поняв, что я взволнован и не способен… вести спокойную дорожную беседу, Каррингтон углубился в чтение «Таймс», но, переворачивая страницы, бросал в мою сторону настороженные взгляды.
На привокзальной площади нас ждал автомобиль, и удрученный вид сидевшего за рулем Джона подсказал мне, что самое ужасное, о чем я заставлял себя не думать, все-таки произошло.
– Господа, – сказал Джон, когда машина рванулась с места, – извините, что… У нас сейчас полиция, инспектор Филмер…
Бедняга, похоже, не находил слов, чтобы сообщить трагическое известие.
– Что случилось? – воскликнули мы с Каррингтоном, а я добавил:
– С мисс Эмилией, надеюсь, все в порядке?
– Э… – замялся Джон и едва не выпустил руль, отчего машина вильнула и оказалась бы в кювете, если бы водитель не проявил неожиданные чудеса сноровки. – Сэр, мисс Эмилия… ее убили сегодня ночью.
– О чем вы говорите, Джон? – сердито сказал Каррингтон. – Вы лучше следите за дорогой, иначе сами станете убийцей.
– Так, сэр, я же говорю: у нас полиция, Нордхилла хотели сразу увезти, но доктор не разрешил, его заперли в палате, какое несчастье, сэр, никто не понимает, почему он так поступил и где взял палку, ее так и не нашли, говорят, выбросил, но куда…
Джон говорил быстро, глотая слова, Каррингтон хотел прервать это словоизвержение, но я сдавил его запястье – впереди уже показался знакомый забор, крыша дома и лес, нужно было иметь терпение и получить информацию из первых рук, не полагаясь на пересказ взволнованного водителя.
Трое полицейских рыскали по саду, один стоял, скрестив руки, у входа, а в холле нас ждали доктор Берринсон и инспектор Филмер.
– Нужно было еще вчера изолировать этого молодчика, – мрачно заявил Филмер, обменявшись с нами рукопожатиями.
– Кто-нибудь объяснит толком, что здесь произошло? – спросил Каррингтон, переводя взгляд с доктора на полицейского.
– Джон вам не сказал? – пробормотал Берринсон. – Эмилию… Эмму убили.
– Сейчас там работают эксперты, – добавил инспектор. – Тело еще не унесли.
– Можно… – Каррингтон не закончил фразу.
– Идите за мной, – сказал Филмер и повел нас в комнату Эмилии, у двери которой стояли, переговариваясь, двое мужчин – по-видимому, это и были полицейские эксперты, о которых упоминал инспектор.
– Мы закончили, – сказал один из них. – Тело можно уносить.
Филмер кивнул, и мы вошли. Я много раз описывал в своих рассказах мертвые тела и много раз сам видел трупы – не только в моргах, но и в прозекторских, и в медицинских лабораториях, и не часто – к счастью, очень не часто – там, где людей заставала насильственная смерть. Однако вид лежавшей на полу девушки поразил меня настолько, что, бросив единственный взгляд, я отвернулся и, подойдя к окну, стал смотреть на стоявший в отдалении сарай и темные кроны деревьев. Эмилия, казалось, спала, лицо ее было спокойно, но черное пятно вокруг головы не оставляло сомнений в том, что затылок пробит, и ужасная рана была, без сомнения, смертельной. Скорее всего, девушка умерла сразу, даже не поняв, что с ней произошло. И наверняка она видела своего убийцу или даже сама впустила его в комнату – ведь встала же она с постели, сделала несколько шагов в направлении двери, а потом обернулась и…
– Комната была заперта изнутри? – услышал я за спиной напряженный голос Каррингтона.
– Нет, – ответил ему голос доктора. – Я отдал специальное распоряжение, чтобы на ночь двери палат не запирали, я не хотел повторения вчерашнего происшествия.
– Есть отпечатки пальцев? – это Каррингтон обратился, видимо, к одному из полицейских экспертов.
– Есть, сэр, – последовал ответ, – на дверной ручке, на книге, что лежит на столе, на чашке и на этом блюдце, другое без отпечатков, его протерли. Все это, насколько можно судить после беглого изучения, отпечатки пальцев убитой, кроме единственного отпечатка на ручке двери – он, скорее всего, принадлежит убийце.
– Скорее всего! – воскликнул за моей спиной инспектор Филмер. – Это пальцы убийцы, и этот убийца – Нордхилл.
– Действительно, – сказал эксперт, – после предварительного сравнения можно предположить, что след большого пальца принадлежит больному по фамилии Нордхилл.
Эксперт старательно выбирал выражения, чтобы не допустить ошибки, но, похоже, и он нисколько не сомневался в том, кто убийца.
После минуты молчания голос Каррингтона сказал:
– Нордхилл должен был выйти из палаты, пройти по коридору, войти сюда, выйти… Его видели?
– Нет, – сказал доктор.
– Но в коридорах должны были находиться дежурные! – воскликнул Каррингтон.
– В начале каждого коридора сидел санитар, – сухо отозвался Берринсон. – Оба утверждают, что никто мимо них не проходил.
– Оба спали? – возмутился Каррингтон. – Или вы будете утверждать, что убийца опять стал невидимкой?
Хлопнула дверь, послышались чьи-то грузные шаги, я услышал за спиной возню и, понимая, что она означает, прижался лбом к холодному оконному стеклу. Снаружи сиял прекрасный осенний день, а в этой комнате сгустилась тьма, рассеять которую не могли ни доктор, ничего в произошедшем не понявший, ни Филмер, все понявший совершенно превратно, ни даже Каррингтон, находившийся на расстоянии вытянутой руки от разгадки, но все-таки не способный ни понять ее, ни тем более принять.
Когда дверь хлопнула еще раз, я обернулся, наконец, и увидел то, что ожидал увидеть: тело унесли, а на том месте, где расплывалось кровавое пятно, лежал кусок брезента.
– Я не предполагал, сэр Артур, что вы так чувствительны, – тихо сказал, подойдя ко мне, Каррингтон, на что я ответил:
– Если бы я дал себе вчера труд хорошо подумать, девушка была бы жива.
– Что мы могли сделать? – сказал Каррингтон, не позволяя переложить ответственность на мои плечи. – Запереть Нордхилла?
– Нордхилл был заперт в своей палате, – сказал доктор, услышав вопрос Каррингтона. Он подошел к нам и добавил: – Дверь в его палату заперли вечером, в одиннадцать он постучал, и санитар проводил его в туалетную комнату – это в конце мужского коридора. Затем Нордхилл вернулся к себе, и дверь опять заперли. Он никак не мог…
– Но все-таки на ручке отпечаток его пальца, – резко сказал Каррингтон.
– Да, – кивнул доктор, а инспектор Филмер добавил:
– И в палате этого типа – следы крови на притолоке. Будто кто-то окровавленными пальцами пытался в темноте нащупать дверную ручку.
– Зачем было Нордхиллу убивать девушку? – спросил я, взяв себя в руки. Эмоции эмоциями, но сейчас надо было – хотя бы мне! – иметь совершенно трезвую голову, иначе эти трое так все запутают, что потом разобраться в истинной картине преступления окажется просто невозможно. – Она ему нравилась. И он нравился ей. Некоторые, – я бросил взгляд в сторону Каррингтона, – даже считают, что парень специально разыграл представление, чтобы попасть именно в эту лечебницу и оказаться с Эмилией под одной крышей.
– Этот парень – сумасшедший! – резко сказал инспектор Филмер. – Вы можете предсказать поступки психически больного? Доктор, вы понимаете, что вашему пациенту будет предъявлено обвинение в убийстве?
Берринсон покачал головой:
– Одно из двух, инспектор, и вы это знаете. Либо Нордхилл отвечал за свои действия и его нужно судить, но тогда что он делал в моей клинике? Либо Нордхилл психически болен, но тогда за свои поступки он не отвечает и судить его невозможно. Его и допрашивать вы не можете в отсутствие адвоката и меня, его лечащего врача.
– Значит, отвечать должны вы, – упрямо проговорил Филмер. – Убийство произошло в вашей лечебнице, чуть ли не на ваших глазах.
– Вы уже объяснили, сэр, – спросил Берринсон, глядя не на инспектора, а на часы, висевшие над дверью палаты, – вы уже объяснили хотя бы себе, куда пропал труп вчера? Как мог запертый Нордхилл проникнуть в палату Эммы… Эмилии сегодня и какое все-таки отношение имеет бедная Эмилия к пропавшей Эмме? И где, черт побери, орудие убийства, если из здания больницы не выходил никто, а в больнице ваши люди обыскали каждый угол?
Я взял Каррингтона под руку, отвел в сторону и тихо сказал:
– Если я сейчас не закурю, со мной случится приступ стенокардии. Давайте выйдем в холл, вы не возражаете?
Каррингтону хотелось остаться и принять участие в разговоре, у него, конечно, было свое мнение, и я даже представлял – какое именно, потому мне и нужно было увести бывшего полицейского, чтобы дело, ставшее теперь для меня ясным, не запуталось окончательно. Вряд ли я мог сейчас хоть в чем-то убедить доктора и инспектора, но за душу Каррингтона я, пожалуй, мог еще побороться.
За дверью стоял санитар, проводивший нас равнодушным взглядом, в начале коридора, у выхода в холл дежурили двое полицейских, которые не обратили на нас с Каррингтоном ни малейшего внимания, а у палаты Нордхилла в глубине противоположного – мужского – коридора я заметил еще двух санитаров, сидевших на стульях перед дверью и о чем-то тихо переговаривавшихся. Больных, похоже, заперли в палатах, сестры милосердия удалились в свою комнату, даже из кухни не было слышно ни звука, хотя приближалось время обеда.
В холле мы сели в кресла, я набил табаком трубку и закурил, а Каррингтон вытащил из портсигара сигарету, но закуривать не стал, вертел сигарету в руке, потом сунул в угол рта и спросил:
– Вы что-нибудь понимаете во всем этом, сэр Артур? Признаюсь, я в полной растерянности. Не ожидал ничего подобного. Совершенно бессмысленное преступление.
– Если Нордхилл сумасшедший… – начал я.
– Он такой же нормальный, как мы с вами! – воскликнул Каррингтон. – Я нисколько не сомневаюсь в том, что он стремился сюда, чтобы быть рядом с девушкой, которую… с которой… Он любил ее, вот что! Почему он ее убил?
– Нордхилл никого не убивал, – устало сказал я. – Все в этой трагедии вы переворачиваете с ног на голову.
– Но улики…
– Каррингтон, – сказал я, – позавчера вы пришли на мою лекцию и остались поговорить, потому что нашли в спиритизме смысл. Вы сами рассказали о делах, которые не смогли распутать только потому, что не верили в спиритизм. Вы были вчера на сеансе с участием Нордхилла. Вы, как и я, получили практически всю информацию об этом деле. Почему вы опять отправились искать убийцу там, где его никогда не было?
– Нордхилл…
– Нордхилл делал все, чтобы спасти Эмилию, вы это понимаете?
– Спасти? – иронически отозвался Каррингтон и все-таки закурил сигарету, сломав при этом не меньше трех спичек.
– Спасти, – отрезал я. – Он и вас предупреждал, помните? Когда говорил о том, что полицейские своими действиями в процессе расследования провоцируют убийц?
– Говорил, да. Вы полагаете, в этом что-то есть? То есть, конечно, он прав – расследование заставляет преступника совершать некоторые действия, часто – да что я вам говорю, сэр Артур, ваш Холмс поступал точно так же! – часто мы действительно провоцируем неизвестного убийцу на определенные действия, чтобы он выдал себя и тогда…
– Вот-вот, – прервал я слишком длинный словесный оборот Каррингтона, – я и говорю, что вы ничего не поняли из слов Нордхилла. Все слова интерпретируются так, как удобно слушателям. Даже когда говоришь «это зеленое полотно», остаются шансы быть понятым превратно. Но если все-таки понимать сказанное буквально? Верить, понимаете? Ни вы, ни Берринсон, ни тем более Филмер не поверили ни единому слову, сказанному Нордхиллом, а ведь он не лгал, он говорил только то, что думал и что знал…
– Изображая психически больного…
– Никогда и ничего этот человек не изображал. Он все время был искренен – и особенно тогда, когда находился в медиумическом трансе, уж в это время быть неискренним попросту невозможно, как невозможно приемнику искажать намеренно суть проходящей сквозь него радиопередачи!
Каррингтон поискал глазами пепельницу, обнаружил ее – медную тарелочку на длинной тонкой, похожей на ножку гриба, подставке – в противоположном конце холла и, нехотя поднявшись, перенес пепельницу и поставил ее между нашими креслами.
– Вы полагаете, что знаете правду, сэр Артур, – сказал Каррингтон, сбрасывая пепел. – Вы уверены, что знаете ее. Скажите. И главное: кто убил девушку, если это не Нордхилл?
– Майкл Шеридан, конечно, – я пожал плечами, а Каррингтон непременно поперхнулся бы дымом, если не держал бы в это время сигарету в пальцах.
– Кто? – переспросил он в изумлении.
– Шеридан. Вы сами рассказывали мне о его признании. Много лет назад он уже пытался это сделать, но тогда у него не получилось, и лишь теперь он смог привести свой план в исполнение.
– Шеридан? Это невозможно, сэр Артур! Во-первых, этот человек имел алиби четыре года назад. Во-вторых, он умер в Соединенных Штатах, и об этом я вам тоже рассказывал! Вы хотите сказать, что Шеридан на самом деле не умер…
– Да нет же! – воскликнул я, начиная терять терпение из-за недогадливости бывшего полицейского. Поистине, если у нас такая полиция, то неудивительно, что больше половины преступлений остаются нераскрытыми. Дело даже не в безнаказанности – преступника, убившего Эмму, ни один земной суд покарать уже не в состоянии, – но хотя бы понять происходящее (и происходившее всегда, во все времена человеческой истории!) мы должны. Должны, но не хотим. Хотим, но не можем. А если можем, то не верим сами себе, собственным глазам, собственным знаниям, собственному здравому смыслу, наконец.
– Нет, конечно, – сказал я спокойно, взяв себя в руки, потому что убедить Каррингтона я мог, только проведя его по всей логической цепочке, по которой прошел сам. Я хотел бы иметь рядом союзника – того единственного в этом мире человека, который, возможно, все понимает даже больше меня, наверняка больше, хотя – и это тоже возможно – не догадывается об этом, ведь понимание самых глубинных причин происходящих событий может быть и неосознанным. Я знал замечательную женщину, леди Лайзу, вторую супругу заместителя министра внутренних дел Эдвина Кроули – она умерла в прошлом году, и я безуспешно пытался вызвать ее дух на нескольких спиритических сеансах, где медиумы, судя по результатам, а точнее, по отсутствию таковых, оставляли желать лучшего. Леди Кроули понимала все, о чем ей говорили, до самой глубинной сути – это было очевидно, потому что сразу, не задумываясь, давала верные советы каждому, кто хотел эти советы получить. Но ни разу на моей памяти леди Кроули не смогла объяснить, почему она советует поступить именно так, а не иначе, почему полагает, что то или иное событие будет иметь именно эти, а не другие последствия. Она все понимала, но – чутьем, не имевшим ничего общего с рациональным рассудком. И сейчас в одной из комнат – в двух-трех ярдах от нас – томился человек, чье понимание реальности было столь же глубоким и столь же, по всей видимости, неосознанным.
– С позволения доктора Берринсона и инспектора Филмера, я бы хотел, чтобы мы с вами поговорили с Нордхиллом, – сказал я. – Если он ответит на несколько моих вопросов, то вы, дорогой Каррингтон, поймете, кто кого и за что убил. И как. И когда.
– Вы только что сказали, сэр Артур, – дипломатично заметил Каррингтон, – что считаете убийцей не Нордхилла, который имел все возможности это сделать, а Шеридана, который сделать этого не мог никак.
– Альберт хотел спасти Эмму, но потерпел поражение, и нам нужно сейчас поддержать его, а не подвергать лишним моральным мучениям.
Каррингтон промолчал, обдумывая мои слова и, конечно, не увидев в них логики и смысла. Между тем в холле появились доктор с инспектором. Филмер отдал несколько распоряжений своим подчиненным и подошел к нам, а Берринсон с мрачным видом остановился у окна и принялся смотреть в сад, размышляя, скорее всего, о репутации своей лечебницы.
– Господа, – сказал инспектор, – я не настаиваю на том, чтобы вы уехали, но, согласитесь, ваше присутствие здесь уже не имеет смысла. Убийца надежно заперт в палате для буйнопомешанных, официальное расследование состоится завтра, но решение коронера вполне очевидно, и до суда этот тип будет биться головой о мягкие стены. Надеюсь, он их не проломит.
Инспектор был возбужден сверх всякой меры, и убеждать его в том, что не Нордхилл убил несчастную девушку, было бессмысленно так же, как бессмысленно останавливать руками несущийся на всех нарах локомотив. Лучше всего было бы, конечно, дождаться, когда инспектор уедет, и поговорить с доктором, но, судя по виду Берринсона, произошедшая трагедия так его надломила и поставила в такую эмоциональную зависимость от Филмера, что говорить с врачом было совершенно бессмысленно.
– Надеюсь, что не проломит, – согласился я с ин-] спектором. – Мы с мистером Каррингтоном уедем в Лондон двухчасовым поездом, но перед этим, с вашего, конечно, позволения, хотели бы задать Нордхиллу несколько вопросов.
– Хотите посмотреть в глаза убийце, сэр Артур? Про-: фессиональный интерес литератора? – рассмеялся Филмер, и мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не сказать какую-нибудь резкость. – Не боитесь, что Нордхилл на вас бросится? Он, говорят, возбужден сверх меры и колотит в дверь. Нет-нет, можете не прислушиваться, ничего не слышно, там даже дверь обита войлоком. Я бы хотел иметь подобную комнату в нашем участке, а то порой бродяги и подвыпившие фермеры так вопят, что…
– Значит, вы не возражаете? – прервал я поток глупостей, изрекаемых Филмером.
– Возражаю? Против чего? – инспектор был так доволен собой, что, похоже, даже не расслышал моей просьбы.
– Против нашего с мистером Каррингтоном краткого разговора с Нордхиллом, – повторил я.
Филмер нахмурился, а доктор, услышав мои слова, произнесенные, каюсь, слишком громко и резко, обернулся к нам и сказал, будто бы ни к кому не обращаясь, но на самом деле адресуя свои слова полицейскому инспектору:
– Успокоительное наверняка уже начало действовать, и если кто-нибудь желает снять с этого человека показания, то делать это необходимо сейчас, поскольку еще через полчаса разговор станет невозможным.
– Не вижу смысла, – пожал плечами Филмер, так же как и доктор, ни к кому конкретно не обращаясь и глядя в пространство между мной и Каррингтоном. Бывший полицейский неожиданно откашлялся и, бросив только что раскуренную сигарету в пепельницу, сказал сухим, не допускающим возражений тоном:
– Если вам нужно официальное распоряжение из Скотланд-Ярда, я могу вам его доставить в письменном виде. Правда, это займет время, и расследование окажется в затруднительном положении.
– Мы не нуждаемся в том, чтобы Скотланд-Ярд вмешивался… – запальчиво начал Филмер, но с каждым словом голос его звучал все тише, до него очень быстро доходило, что связи Каррингтона могут доставить провинциальному инспектору много ненужных неприятностей.
– Ну хорошо, – неохотно согласился Филмер. – Если доктор не возражает…
Больше всего доктор хотел бы вообще не слышать об этой истории. Только что на его глазах санитары погрузили в черный лимузин завернутое в простыню тело бедной Эмилии Кларсон, и машина с ревом умчалась по дороге в сторону Туайфорда.
