355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Павел (Песах) Амнуэль » Что там, за дверью? » Текст книги (страница 21)
Что там, за дверью?
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 02:13

Текст книги "Что там, за дверью?"


Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль



сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

– Эй! – сказал он срывающимся дискантом. – Я вам кто? Я вас сюда звал, а?

– А я – тебя? – парировал Штейнбок. – Я тебя звал? Из твоей английской деревни под названием Дувр? Шел бы ты…

Мальчишка начал хватать ртом воздух. То ли от возмущения, то ли ему действительно стало трудно дышать. Не переборщить бы, подумал доктор. Может ли так произойти, что никуда он не уйдет, но случится какой-нибудь приступ, тогда что…

А ведь глаза опять стали голубыми, – неожиданно понял Штейнбок. И уши будто кто-то прижал к голове ладонями. Неужели…

Тед, или кто там сейчас приходил на его место, продолжал громко дышать, но руки упали, повисли вдоль тела плетьми, во взгляде возникло узнавание, мелькнуло что-то и погасло, и когда он… она?.. неожиданным легким и привычным движением поправил… поправила волосы, Штейнбок понял, что это уже не Тед, мальчишка ушел, все-таки обиделся и не пожелал больше разговаривать, и вместо него вернулась…

«Ну давай, – молил он, – скажи слово, не хочу говорить первым, могу сказать что-нибудь не то, что-нибудь, что помешает замещению и утверждению той субличности, которая…»

– Здравствуйте, – сказала Алиса и улыбнулась. Он узнал голос. Он узнал взгляд. Он увидел ее глаза. И только теперь почувствовал, в каком нервном напряжении находился все эти часы. Хорошо, что он сидел – иначе непременно упал бы, потому что ноги стали ватными.

– Здравствуй, – сказал он не своим голосом. Или своим? Ему казалось, что голос звучал неестественно, но со стороны все могло выглядеть иначе. – Ты все-таки вернулась?

Она должна сказать: «А я никуда и не уходила». Или «Я тут поспала немного». Так, во всяком случае, чаще всего случается при расстройствах множественной личности. В промежутках между «воскресениями» субличность обычно или не существует вовсе, или погружается в сон с очень невнятными сновидениями. Те двое пациентов, с которыми Штейнбок имел дело в клинике Хьюстонского университета, прятали свои субличности в таких укромных местах подсознания, что даже сном это назвать было нельзя. Мария, например, девушка лет двадцати, одна из субличностей, проживавших в теле тридцатичетырехлетнего таксиста, осознавала себя лишь в те моменты, когда таксист засыпал и начинал громко храпеть. Через минуту храп неожиданно прерывался, мужчина открывал глаза, будто и не думал спать, и на мир начинала смотреть Мария, разбитная девица, успевавшая, пока таксист воображал, должно быть, что спит сном праведника, поболтать о тряпках с каждым, кто соглашался вести с ней беседу. Вообще-то она от каждого мужчины (врачи не были исключением) хотела большего, но в клинике ей ни разу не обломилось, естественно, хотя Штейнбок и понимал, что своим демонстративным невниманием к ее женским прелестям (Господи, женские прелести у мужика шести футов ростом!) ввергал Марию в стресс, от которого ему же ее потом и лечить. Как бы то ни было, Мария точно знала, что никуда из тела не уходит, и считала, что промежутки времени между ее пробуждениями равны нулю. Никто ее не разубеждал. Сам же таксист был уверен, что слишком много времени отдает сну, что это вредит работе (и правда – вредило) и семейной жизни (жена его бросила, но вовсе не оттого, что бедняга слишком много спал – была причина поважнее), но ничего со своей привычкой сделать не мог и в клинику попал, собственно, по той причине, что хотел излечиться от болезненной, по его мнению, сонливости. В психиатрическое отделение его направили терапевты, никаких признаков болезни не обнаружившие, но за единственный день пребывания таксиста в клинике познакомившиеся с шестью его личностями, каждая из которых была убеждена в собственной единственности и исключительности.

– Я вернулась, – сказала Алиса и улыбнулась такой ослепительной улыбкой, что в камере, как показалось Штейнбоку, вспыхнуло солнце и наступил полдень. Вспомнив о полудне и о сроке, поставленном майором, он взял себя в руки и сказал:

– Я не хочу, чтобы ты уходила.

– Но мне иногда приходится, – сказала она извиняющимся тоном. – Дядя Джон плохо себя чувствует, у него что-то с сердцем, ему нравится, когда я сижу с ним и читаю вслух. Тогда он забывает о болезни и задает такие вопросы…

Она поднялась с койки, подошла к Штейнбоку, и ему тоже пришлось встать, чтобы не смотреть на нее снизу вверх. Она стояла так близко, что он ощущал ее дыхание, видел ложбинку между грудей, и, как ему казалось, слышал ее мысли. Он не мог их перевести на язык слов, английский или любой другой, мысли ее были образами, которые он воспринимал, и поступал в тот момент не так, как должен был, а так, как этой девушке хотелось, чтобы он поступил. А может, все было наоборот, и никаких ее мыслей он, конечно, не слышал, а понимал лишь самого себя и собственные желания приписывал также и Алисе, чтобы…

Чтобы не обвинять себя в том, что сделал.

Он протянул руку и погладил Алису по голове. Волосы были мягкими и рассыпались под пальцами, как песчинки на сухом пляже. Он протянул другую руку и положил ей на талию, будто собирался станцевать вальс. Талия была тонкой, упругой, он провел рукой по спине и наткнулся на бретельки от лифчика под грубой материей платья. Он посмотрел ей в голубые глаза и подумал о том, о чем никогда не решился бы сказать вслух.

«Да», – подумала она в ответ.

– Не уходи больше, – сказал Штейнбок.

– Я не могу оставаться надолго, – мягко произнесла Алиса, глядя ему в глаза. – Когда я уходила, дядя просил почитать ему «Пять недель на воздушном шаре», это новый французский роман.

– Жюля Верна, – механически произнес Штейнбок и прикоснулся губами к ее лбу.

Алиса отстранилась.

– Жюля Верна, – с некоторым удивлением произнесла она. – Вам здесь… вы знаете этого писателя? Я думала…

– Что? – спросил он. – Ты подумала, что в нашем мире другие писатели, другие дядюшки и вообще все другое, потому что…

– Потому что… – прошептала Алиса, прищурившись, будто их взгляды стали слишком острыми или яркими, и она не могла выдержать, но и отвести взгляд не могла тоже.

– Потому что, – продолжал Штейнбок, покрывая быстрыми поцелуями ее лоб и щеки, – твой мир совсем другой, ясный и простой, и ты всегда думала, что и наш должен быть таким, и тебе казалось, что здесь все неправильно, будто в той странной сказке про Белого кролика, Моржа, Плотника и Мартовского зайца, которую тебе рассказывал дядя Чарлз…

– Додо…

– Ископаемый Дронд. Если ты думаешь, что этот мир таков…

– Мне всегда казалось, что здесь что-то не так, – сказала она, чуть отстранившись и окинув доктора испытующим взглядом. – Лес этот странный. Люди, которые очень злились, когда я приходила, запирали меня в темной комнате и ждали, когда я уйду, и я уходила, потому что терпеть не могу темноты, даже ночью оставляю гореть хотя бы одну свечу или газовый светильник…

Она говорила, не останавливаясь, видимо, только для того, чтобы не дать Штейнбоку возможности начать ее целовать снова – наверно, это было не так, но так ему казалось, и он плохо слушал ее слова, хотя понимал, что должен был вслушиваться в каждое, потому что столько уникальной информации для вполне определенных выводов он не получал еще ни от одного больного, но сейчас он не воспринимал эту женщину… девушку… как пациента, и как заключенную армейской тюрьмы Гуантариво не воспринимал тоже, и вместо того, чтобы слушать и делать свои заключения, он просто вдыхал запах ее волос, гладил ее плечи, смотрел в ее глаза…

«Господи, никогда еще со мной не было ничего подобного, – думал он. – Даже в юности, когда я отчаянно, как мне тогда казалось, влюбился в Бетти Кригер, с которой учился в колледже».

Сейчас он понимал – точно знал, – что не было в той их связи ничего, кроме физического влечения, которое он по неопытности принимал за высокое чувство, исчезнувшее куда-то и почему-то, когда они проснулись на следующее утро после их первой ночи.

– Я всякий раз возвращалась к себе, когда становилось совсем темно, и я больше не могла выдерживать, и дядя Джон спрашивал меня, в каких эмпиреях витало мое воображение, а я не понимала, чего он от меня хотел, потому что по его словам получалось, будто я никуда и не уходила, сидела с ним или выполняла его мелкие поручения, но взгляд у меня становился отсутствующим, и я все делала, будто кукла, даже книгу читала, как говорил дядя, не бегая взглядом по страницам. Я это сейчас поняла, просто вдруг осенило, когда увидела вас и когда вы… когда…

– Когда я поцеловал…

– Да… Меня никто еще не… И я вдруг вспомнила, как Додо… Он все придумал, Додо то есть… Ну, придумал, что это я оказалась… А на самом деле он сам… И я вспомнила.

– Ты думала, что наш мир – Страна чудес.

– Да. Сначала. Сейчас вдруг поняла, что все наоборот. Додо рассказывал…

– Что?

Она не ответила. Они стояли так близко друг к другу и говорили так тихо, что майору пришлось бы сильно постараться, чтобы что-нибудь разобрать в их диалоге и что-нибудь вынести для себя из их конвульсивных движений.

– Додо рассказывал тебе… – напомнил Штейнбок.

– О Стране чудес, там действительно совершались чудеса, Додо никогда меня не обманывал, ни меня, ни сестер, он не умеет обманывать… Когда он сочиняет то, чего нет на самом деле, у него мгновенно краснеют уши, просто алыми становятся, легко понять, когда он… Додо рассказывал о чудесной стране, и уши у него не краснели, понимаете?

– Да… Но я хотел о тебе…

– Он рассказывал о том, что люди там летают по воздуху, и объяснял, что это чудо из чудес, потому что у человека не хватит мускульной силы, чтобы удержать свое тело на крыльях, там какие-то законы физики, я в этом не понимаю…

– Не надо о Додо, расскажи о себе.

– Я о себе. Он говорил, что в волшебной стране можно увидеть человека, живущего в Австралии, и пожать ему руку, будто он здесь, в Лондоне…

– Алиса, я хочу…

– Да-да, я знаю, я много раз говорила Додо, что тоже хочу побывать в волшебной стране антиподов, а он говорил, что я там бываю всякий раз, когда засыпаю, но эта страна не сон, а просто другая наша жизнь, и однажды, когда я слишком уж надоела ему своими просьбами, это было… когда же… мне исполнилось четырнадцать, да, и мы доедали именинный пирог…

– Сколько тебе сейчас, Алиса? – спросил Штейнбок, внутренне похолодев. Он давно хотел задать этот вопрос.

– Сейчас? О, сэр! Я чувствую себя ужасно старой, мне на прошлой неделе исполнилось восемнадцать, представляете?

– Восемнадцать, – повторил Штейнбок, крепче прижимая Алису к себе и совершенно не ощущая разницы между ее словами и тем, что чувствовали руки.

Эндрю Пенроуз… Ей было тридцать девять, у нее были большие, но немного отвислые груди и руки довольно грубые, пальцы с тонкими порезами, ну да, она же занималась какими-то исследованиями, о которых майор хотел знать все, потому что…

– Вы доедали именинный пирог, – напомнил он, оторвавшись в какой-то момент от ее губ, это были сладкие и податливые губы восемнадцатилетней девушки, а никак не сорокалетней женщины, давно привыкшей не только к поцелуям, но и другим… другим…

– Да, – сказала Алиса, с сожалением откинув голову и глядя ему в глаза, – именинный пирог, такой вкусный… Я что-то опять спросила, и дядя Чарли сказал, что это так просто… как увидеть сон наяву. Надо сильно рассердиться, а потом закрыть глаза и представить, будто тело исчезло, осталась только мысль, парящая в темноте, и нужно найти другое тело, а делается это так, будто играешь в прятки и водишь, и шаришь руками, и наталкиваешься на всякие предметы, слышишь, как вокруг тебя ходят, прислушиваешься и улавливаешь наконец чей-то шепот, и сразу руками вот так… и поймала, и можно открыть глаза, и ты уже в другом теле, в сказочной стране… только…

Она опять потянулась к нему губами, и они надолго застыли, Штейнбок совершенно не помнил, сколько прошло времени, может, уже миновал полдень, но майор не приходил, и значит, до полудня еще было время. Он знал теперь, как это происходило с Алисой, и как это происходило с Эндрю Пенроуз, и с профессором Берналом, и с этим несносным мальчишкой Тедом Диккенсом. И с кем-то еще, потому что, скорее всего, были и другие, и доктору очень не хотелось, чтобы ему мешали, он должен был удержать Алису…

Зачем?

Он сделал над собой усилие. Он взял ее за руки. Посадил ее на кровать и отошел к противоположной стене. Закрыл глаза и досчитал до двадцати. Она что-то говорила, но он не слышал. Наконец он пришел в себя настолько, чтобы действовать согласно разуму, а не эмоциям. Тогда он открыл глаза – Алиса сидела на кровати, положив руки на колени уже известным ему жестом, вовсе ей не принадлежавшим, и смотрела взглядом обиженного ребенка. Он не хотел, чтобы она уходила, Господи, как он не хотел этого, но должен был…

Должен? Да. Самому себе. Плевать он хотел на секреты, которые были известны Эндрю Пенроуз. Плевать он хотел на майора и всех его начальников. Плевать он хотел…

Но если Алиса останется (она тоже хотела остаться, он видел, он это чувствовал), то в полдень майор Бржестовски отдаст приказ… Этому живодеру, так называемому психологу Амистаду.

И тогда Алиса умрет. И профессор Бернал. И Тед Диккенс. И кто-то еще. Умрут все.

– Алиса, – сказал Штейнбок. – Ты веришь, что я…

Ему трудно было выговорить это, он никогда еще не произносил эти слова вслух. То есть не говорил их, точно зная, что это – правда.

– Что? – сказала она. – Что-то случилось? Почему вы…

– Ты веришь, что я люблю тебя?

– Конечно, – сказала она, не задумавшись ни на секунду. – Стала бы я целоваться с вами, если бы не видела, что вы меня действительно любите.

Вот уж действительно… Неужели никто никогда не целовал эту девушку просто потому, что это приятно? Неужели ей ни разу не приходилось… Алисе? Наверно, нет. Эндрю Пенроуз – наверняка да, и что с того?

– Алиса, – сказал он медленно. Майор слышал каждое слово, а может, не только он, в операторской кто-то наверняка дежурил, и Штейнбок мог себе представить, с каким удивлением смотрел сейчас дежурный на экран монитора и слушал нелепый разговор врача-психиатра с заключенной. – Алиса, я тебе скажу кое-что, а ты постарайся поверить, что это правда.

– Я верю, – сказала она быстро.

– Ты должна уснуть. Закрой глаза и считай до… пока сможешь. Потом ты проснешься – дома. И тебе будет казаться, что все, здесь увиденное, было сном. Волшебная страна…

– Сон, – повторила она.

– Спи, – твердо сказал Штейнбок. Методам гипноза их обучали в ординатуре, это оказалось не так сложно, как он думал вначале, и сейчас должно было получиться, гипноз уже применялся профессором Анкериджем при лечении расстройства множественной личности Демми Крисченса в 1989 году, этот случай описан в учебниках психиатрии, единственное проверенное в эксперименте использование гипноза для отсечения субличностей от носителя. Анкериджу это не очень удалось, но у Штейнбока не было выхода. Он должен был заставить Алису уйти, хотя больше всего на свете хотел, чтобы она осталась. Навсегда.

И еще он хотел умереть. Потом. Когда Алиса уйдет.

Должно быть, он и сам сошел с ума…

Когда-нибудь, когда кончится этот кошмар, майор Бржестовски успокоит свое служебное честолюбие и выполнит свой долг перед страной, и когда Эндрю Пенроуз, даст бог, выпустят отсюда – должны же в нашей благословенной стране соблюдаться права человека, даже если человек этот предатель, преступник, террорист и негодяй, каких мало – когда все это случится, он обязательно позовет Алису назад, она может не прийти, и тогда он потеряет ее навсегда, но останется надежда, все равно останется…

Нет.

Никакой надежды, и Штейнбок это прекрасно знал. Два «если» стояли между ним и надеждой. Первое: если к полудню ему удастся выловить личность Эндрю Пенроуз из ее нынешнего небытия. Второе: если эта женщина согласится, наконец, сотрудничать с майором и расскажет не только о том, что успела сделать и какие штаммы сконструировать, но и о том, где все это находится, и кто там работает еще, и какая там охрана, и каковы точные координаты базы, и еще на сотни вопросов майора она должна ответить прежде, чем ее оставят в покое. Если оставят.

– Спи, – повторял он монотонно, смотрел Алисе в глаза и думал о том, что же делать, что делать, если ничего не получится, а то, что не получится ничего, он мог почти гарантировать, и только это «почти» удерживало его сейчас от того, чтобы пойти в кабинет Джейдена, слышавшего каждое сказанное здесь слово, и размозжить ему голову тупым предметом.

Глаза Алисы закрылись, но она не спала, Штейнбок видел, как под веками двигались глазные яблоки, веки чуть подрагивали, и на лице то появлялась, то исчезала легкая улыбка. Он искал в этом лице признаки изменения, ямочка на подбородке – это все еще Алиса, у Эндрю Пенроуз не было такой ямочки, у женщины-микробиолога был твердый волевой подбородок, и нос чуть более острый, как сейчас, неужели получилось, он хотел, чтобы все получилось, как надо – но это только первый этап, надо еще убедить эту женщину… вот и ямочка сгладилась, отчего лицо стало очень… Штейнбок не любил таких женщин – волевых, готовых ради своих целей пройти по… ну, может быть, не по трупам, но по сломанным судьбам – это точно.

Уши опять оттопырились, но это все-таки был не мальчишка Диккенс, у того уши вообще стояли торчком, как два локатора, – наверно, парень хвастал перед приятелями своим умением двигать ушами, наверняка он это умел делать, только здесь это ни к чему, майору совершенно неважно, умеет ли двигать ушами подследственная Эндрю Пенроуз, в каком бы из своих состояний она ни находилась.

Она открыла глаза – не Алиса, слава богу, карие глаза, взгляд еще затуманенный – рассеянно посмотрела на доктора, потом вокруг и сказала низким глубоким контральто:

– Что здесь происходит, черт бы вас всех побрал?

Если это не доктор Пенроуз… Если это кто-то, с кем он еще не имел чести познакомиться…

– Я доктор Йонатан Штейнбок, – самым радушным тоном, на какой был способен, сказал он и посмотрел на часы: пять тридцать восемь, до срока больше шести часов, слава богу, есть еще время… – А вы, если не ошибаюсь, доктор Эндрю Пенроуз?

– Доктор, да… – пробормотала она. – Странно, что – после всех ваших гнусных манипуляций я еще помню собственное имя.

– Я не…

– Да я вижу, что вы не, доктор Штейнбок, – сказала она с неуловимым оттенком презрения и собственного превосходства. – Вы-то что делаете в этой компании сволочей из военной разведки?

– Я… – она что, узнала его? Странно. С доктором Пенроуз Штейнбок наверняка никогда не встречался, она микробиолог, он психиатр, она работала в Пенсильвании, он в Хьюстоне, они даже не могли бывать на одних и тех же конференциях. Может, это опять не та, кто ему нужен, а…

Кто теперь?

– Не узнаете? – спросила она. Взгляд ее стал ясным, чуть насмешливым и строгим, как у его учительницы американской литературы из последнего класса школы: только она могла одним своим взглядом заставить Йонатана прочитать до завтра длинный и нудный отрывок из Драйзера, а потом еще и пересказать своими словами, что было вообще бессмысленно, о чем они с ней спорили уже после того, как она поставила ему низкую, какую только могла, оценку на экзамене.

Карие глаза с зеленоватыми точечками. Как у кошки.

– Вы ведь доктор Пенроуз? – сказал он неуверенно.

– А кого еще вы собирались встретить в одиночной камере армейской тюрьмы в Гуантариво? – насмешливо спросила она. – И поскольку вы здесь, из этого с неизбежностью следует вывод о том, что они решили, будто что-то не в порядке с моей психикой, потому что, по их мнению, которое представляется им единственно возможным, ни один нормальный американец не станет в наши дни – особенно после одиннадцатого сентября – сотрудничать с террористическими организациями.

– Скажите, доктор Пенроуз, – произнес Штейнбок, справившись наконец с волнением, – в последнее время… месяцы, я имею в виду… вы не замечали у себя… ну, скажем так, проблем с памятью? Будто выпадают какие-то моменты жизни.

– Нет, – отрезала она. – Я знаю, на что вы намекаете. Расстройство множественной личности.

Интересно. Кто мог ей сказать об этом? Не он – он-то с этой женщиной встретился впервые. Майор? Джейден раньше не имел об этой болезни ни малейшего понятия. Неужели субличности, уживавшиеся в ее психике, имели друг с другом какие-то духовные связи? Этого нельзя было исключить, конечно; Штейнбоку были известны, по меньшей мере, три случая из истории психиатрии, когда множественные личности общались между собой, сообщая полезную для общего выживания информацию. Но это – в стандартной (если такая вообще существует) ситуации болезненного расстройства, а не в данном случае, когда…

И к тому же ни с профессором Берналом, ни с Тедом, ни тем более с Алисой он не вел никаких разговоров об умственных расстройствах, это доктор помнил точно.

– Что вы об этом знаете, доктор Пенроуз? – спросил он, стараясь не смотреть ей в глаза.

– Об РМЛ? – переспросила она. – Только то, что смогла прочитать в той паре журналов, которую мне удалось достать… там, где я была.

Возможно, она думала, что он спросит теперь: «А где же вы были?», и тогда доктор Пенроуз изобразит возмущение и прочитает лекцию о национальных приоритетах, антиглобализме, борьбе с американским гегемонизмом… какие они там еще идеи исповедовали, не панисламизм же, в конце концов, в Латинской Америке исламский радикализм еще не пустил таких корней, чтобы…

– Вы искали статьи именно о расстройствах множественной личности? – демонстративно удивился Штейнбок. – Почему?

Эндрю Пенроуз посмотрела на него изучающим взглядом, будто пыталась по внешнему виду оценить умственные способности собеседника.

– Доктор, – сказала она, – давайте начистоту: сколь-ко личностей вы во мне обнаружили?

– Пока три, – не стал он отпираться. – Кроме основной личности, то есть вас.

– Три, – задумчиво сказала Эндрю Пенроуз. – Немного, верно? В тех статьях, что мне попались, я читала о двадцати шести…

– Вы имеете в виду Билли Миллигана? – кивнул Штейнбок. – Да, это была популярная история не только в медицинских кругах. К сожалению, не только в медицинских. Об этом парне даже роман написан. [1]1
  Доктор Штейнбок имеет в виду роман Дэниэла Киза «Множественные умы Билли Миллигана».


[Закрыть]
Если бы пресса не устроила по поводу Миллигана сенсацию, для него лично все могло закончиться куда более благоприятным образом.

– Его не упекли бы в сумасшедший дом? – осведомилась доктор Пенроуз. – Не думаю, что была бы какая-то разница…

– Как, – сказал он и немного помолчал, чтобы сформулировать вопрос. Решил, что лучше играть в открытую, и продолжил: – Как вам стало известно о том, что вы страдаете расстройством множественной личности? Насколько я понимаю, там, где вы жили в последние годы, не существовало психиатрической службы?

– О том, что со мной происходит что-то необычное, я знала с детства, – спокойно, как о чем-то обыденном, сказала она. – Сколько себя помню. Не знала, как это называется…

– И никто не обратил внимания? – поразился Штейнбок. Если так, это действительно был уникальный случай.

– Никто, – отрезала она. – Я держала их всех в узде. А некоторые мои странности окружающие объясняли моей впечатлительностью и игрой буйной фантазии.

– Вы можете заставить их появляться и прятаться по вашему желанию? – уточнил Штейнбок. Это было очень важно, никто из известных ему больных не обладал такой способностью, большая часть вообще не подозревала о собственной болезни, а оставшиеся не только не умели управлять сменой личностей, но даже и не знали, какая из них появится следующей.

– В большинстве случаев – да, – кивнула доктор Пенроуз.

– Вы можете заставить их вообще не появляться?

– Нет, – покачала она головой. – Это ощущение… Как бы его лучше описать… Будто что-то распирает изнутри. Не в голове, точнее – не только в голове, все тело будто становится надувным шариком, и воздух все поступает, терпишь какое-то время и иногда удается дотерпеть до того момента, когда шарик начал сдуваться, и тогда все проходит. Но чувствуешь себя после этого отвратительно: потеря сил, озноб, жажда… А иногда не выдерживаешь давления и позволяешь… Что происходит потом – не знаю, не помню. Будто теряешь сознание, а потом приходишь в себя – шарик уже сдулся, остается ощущение усталости, смотришь на часы и отмечаешь, что продолжалось это час… или полчаса… иногда два, но не больше. Больше никогда не было.

«Сейчас было больше, – подумал Штейнбок. – Алиса… Это продолжалось трое суток».

– И вы не знаете, кто в это время…

– Почему не знаю? – перебила доктор Пероуз. – Знаю, конечно. Не помню, да, но знаю точно, и не смотрите на меня осуждающим взглядом. Это внутреннее знание. Будто вы прочитали об этом в книге, понимаете? Я не помню, но знаю, что делала, будучи мной, скажем Мерседес Кальдера…

– Мерседес Кальдера, – повторил Штейнбок. С этой особой он не имел чести познакомиться.

– Она из Испании, – пояснила Эндрю Пенроуз. – Восемнадцатый век, она была женой виноторговца из Пуэрто-Джакоза.

– Деревушка какая-то? – пробормотал он. Ему было – не известно такое географическое название, но хорошо ли он вообще знал карту даже современной Испании?

– Большой город на побережье Средиземного моря, – сказала доктор Пенроуз. – На наших картах его нет.

Он кивнул. Пожалуй, его взаимопонимание с этой женщиной простиралось даже дальше, чем казалось ему и хотелось бы ей. Нужно было быть осторожным в вопросах, и главное… он посмотрел на часы, они показывали девять тридцать шесть, осталось два с половиной часа, а он еще… Главное, не разволновать ее сейчас настолько, что тело ее начнет раздуваться, как воздушный шар, и она не сможет удержать давление, меньше всего он хотел, чтобы сейчас, когда времени оставалось все меньше, вернулась Алиса…

– Мерседес Кальдера, – сказал Штейнбок. – Кто еще? Я успел познакомиться с профессором Берналом, с Тедом Диккенсом…

Почему он не захотел произнести имя Алисы Лидделл?

– Ах, – сказала доктор Пенроуз, улыбнувшись. – Могу себе представить, как ведет себя Тед. Он такой… гиперактивный, как говорят ваши коллеги.

– Вы не ответили…

– Я помню, о чем вы спросили, доктор Штейнбок.

– И меня вы тоже помните? – задал он наконец мучивший его вопрос. – Мы с вами встречались прежде?

– Да, – сказала она. – Только вы, к сожалению, этого знать не можете.

– Почему? – вопрос вырвался прежде, чем он успел подумать, нужно ли его задавать.

Ответить Эндрю Пенроуз не успела. Дверь камеры распахнулась, на пороге появился не известный Штейнбоку офицер-афроамериканец в чине лейтенанта и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Завтрак, господа. Доктору Пенроуз сейчас принесут, а доктора Штейнбока майор Бржестовски ждет в кафе.

Из-за спины лейтенанта выдвинулся мужчина в синей робе, державший в руках пластиковый поднос с одноразовой посудой. Что там было под алюминиевой фольгой, Штейнбок не стал разглядывать, но пахло аппетитно.

– Поздновато для завтрака, – заметил он, на что не последовало никакой реакции.

– Продолжим позже, – сказал он.

– Как вам будет угодно, – учтиво произнесла Эндрю Пенроуз.

* * *

– Послушай, – раздраженно сказал Бржестовски, откусив большой кусок от сэндвича с сыром и помидором, – времени в обрез, а ты ведешь никому не нужные разговоры вместо того, чтобы…

– Извини, Джейден, – сказал Штейнбок, – ноя бы хотел действовать так, как считаю нужным. Ты дал мне время до полудня?

– Да, но таким темпом ты ничего не…

– Давай поедим спокойно, а потом поговорим, хорошо?

Штейнбок и Бржестовски сидели в отдельном кабинете в офицерском кафе, народу в общем зале было немного, человек десять, в их закуток никто не заглядывал, хотя, когда они вошли в зал, взгляды присутствовавших обратились в их сторону. С майором здоровались, он отвечал, но Штейнбок чувствовал, что всем интересно его здесь присутствие. Что они знали об Эндрю Пенроуз? Насколько секретной была в действительности миссия Бржестовски?

Штейнбок взял себе омлет и двойной кофе, после бессонной ночи ему больше всего хотелось, естественно, выспаться, напиток нисколько не взбодрил, доктор знал за собой такую особенность: если усталость слишком велика, то от крепкого кофе клонило в сон еще больше, но все равно лучше пусть так, чем чай или что-то покрепче, от чая вообще никакого проку, а от виски или вина начинала так болеть голова… Лучше всего – выспаться, но до полудня не удастся, это точно.

А после…

Вкуса омлета он не почувствовал.

Майор вроде бы тоже ночью не спал (или все-таки заснул у себя в кабинете?), но выглядел замечательно, глаза блестели, в голосе звучало беспокойство и даже некоторая угроза.

– Послушай, Йонатан, – сказал он, когда доктор отодвинул пустую тарелку, – ты, похоже, до сих пор не до конца понял, насколько важно то, что мы тут делаем.

– Вообще не понял, – буркнул Штейнбок. – И меня это не касается, верно? Моя задача – разобраться в психическом состоянии этой женщины и дать заключение. Она, безусловно…

– Нет, – покачал головой Бржестовски. – То есть это тоже. Но главное – ты должен привести ее в такое состояние, чтобы до нее дошло, чего от нее хотят.

– Ты мне это уже говорил, – поморщился Штейнбок, стараясь удержать голову, чтобы она не упала на стол и не покатилась.

– Но ты не уяснил, насколько это важно, – отрезал майор. – Я тебе скажу. Бумагу о неразглашении подпишешь после. Ты слышал о «Детях Че»?

– Че? – переспросил доктор. – Ты имеешь в виду Че Гевару? Меня никогда не интересовал этот…

– Конечно. Потому я тебя и не напрягаю подобными сведениями. Если, конечно, они не имеют прямого отношения к твоей работе.

– Дети Че, – повторил Штейнбок. – Какие-нибудь боливийские партизаны? Там постоянно кто-то с кем-то воюет.

– Это не партизаны, – отрезал майор. – Тайная группировка, да. Латиноамериканская. Ячейки у них по всему континенту – не только в Южной Америке, в Штатах тоже раскрыты несколько. Что-то вроде Аль-Каиды.

– Ну… – сказал Штейнбок. – Аль-Каида и Бен Ладен мне всегда представлялись вроде детской страшилки. Чуть что где-то взорвется – след Аль-Каиды и Бен Ладена.

– Да-да, – нетерпеливо прервал Бржестовски. – Ты все правильно понимаешь. Конечно, Аль-Каида – символ, а не единая реальная террористическая сеть. Множество самостоятельных организаций, действующих каждая по своему сценарию, но всякий раз утверждающих, что принадлежат к единой системе. Отличный пиаровский ход, выгодный и с чисто коммерческой точки зрения.

– К черту, – сказал доктор. – К черту Аль-Каиду и Бен Ладена. При чем здесь доктор Пенроуз?

– Не надо так нервничать, Йонатан, – улыбнулся майор. – Я понимаю, что ты не остался равнодушен к…

– К черту! Это была не Пенроуз, если ты вообще хоть что-то понял в этой истории…

– Конечно, – примирительно проговорил майор, отведя взгляд. – Так мы о докторе Пенроуз и ее странной болезни. Дети Че – рассредоточенная система, как и Аль-Каида. Че у них такой же символ, как Бен Ладен…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю