Текст книги "Колчаковщина (сборник)"
Автор книги: Павел Дорохов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Глава третья
Первые шаги
1
В город Мурыгин приехал рано утром. Сдал чемодан на хранение в багажную кассу и пошел искать комнату. Проходил целых полдня, исходил город вдоль и поперек и нигде не встретил ни одной записки о сдаче, комнаты. Попробовал зайти в два-три дома без записок, – ничего не вышло. И сами не сдают, и кто может сдать, не знают.
Приближался вечер. Мурыгин вернулся на вокзал, прошел в буфет первого класса, спросил обед. Клонило ко сну, болела голова. Но спать не решался – кто знает, что может случиться. В книжном киоске купил несколько номеров газет и прочитал их вплоть до объявлений. Кое-как просидел до утра. Утром вышел наружу, ледяной водой из крана освежил голову и лицо, в буфете напился чаю и опять пошел в город. Теперь решил заходить подряд в каждый дом и в каждом доме спрашивать, нет ли свободных комнат. Опять проходил до самого обеда и все безрезультатно, – везде отказ.
Мурыгин начинал беспокоиться. Провести на вокзале еще ночь ему не хотелось, могли заприметить шпики из контрразведки, и легко было провалиться, даже не начав никакого дела. Решился на крайнее средство. Встретил человека с лицом, показавшимся Мурыгину симпатичным, и остановил его.
– Послушайте, не знаете ли вы, где можно найти комнату?
Человек взглянул на Мурыгина из-под круглых стекол очков и, нисколько не удивившись, просто сказал:
– Нет, не знаю.
– Вот скандал! Город незнакомый, приютиться не у кого, целую неделю на вокзале сижу.
– Да, здесь трудно найти комнату, все переполнено беженцами. Беженцев больше, чем коренных жителей. А вы откуда?
– Из Перми. Я тоже беженец, – улыбнулся Мурыгин.
– Беженец?
– Да. Я учитель.
– Коллега, значит. Я тоже учитель. Куда бы это вас направить? Постойте, я дам вам записку к одному своему приятелю кооператору. Если у него нет угла, так он вас тоже куда-нибудь направит.
Мурыгин обрадовался.
– Вот спасибо вам, коллега!
– Ну, что там, дело невеликое записку написать.
Учитель вынул записную книжку, написал записку и подал Мурыгину.
– Ну вот вам! Приятель – хороший парень, если что можно сделать, сделает. Только ступайте к нему после обеда, до обеда он на службе.
Мурыгин еще раз горячо поблагодарил учителя и вернулся на вокзал. Здесь пообедал, прочитал пару газет и отправился разыскивать Ломова, того самого, к кому учитель дал записку.
Мурыгина встретил среднего роста человек с широким круглым лицом и широким же, слегка приплюснутым носом. Прочитал записку, задумался.
– Что же с вами делать? У меня негде, видите, в трех коробочках маленьких ютимся, нас двое да ребят пара. К кому же вас направить?
– Иван Александрович; вы бы приютили меня хоть на день, на два. Может быть, за это время что-нибудь удастся найти. Поймите, неделю прожить на вокзале почти без сна.
Ломов виновато улыбнулся.
– Я понимаю, товарищ.
Привычным жестом взлохматил длинные волосы на голове.
– Знаете что, перебирайтесь, действительно, пока ко мне, в кабинете переночуете, а там видно будет.
Мурыгин крепко пожал руку Ломову.
– Спасибо вам, спасибо!
Вечером Мурыгин приехал к Ивану Александровичу с чемоданом. Следующие два дня добросовестно потратил на поиски комнаты. Ничего не выходило.
– Ну что ж, Иван Александрович, гоните меня на улицу. Ничего не нашел. Хоть бы угол какой-нибудь, конуру бы какую. Везде битком. Ей-богу, стыдно, но что ж я сделаю.
Ломов махнул рукой.
– Ладно. Оставайтесь у меня, как-нибудь устроимся в двух комнатах, я себе кабинет в столовой устрою.
Мурыгин был очень обрадован. Помимо того, что у него было жилье, ему нравился Ломов. Мягкая застенчивая улыбка Ивана Александровича, его задушевный голос сразу располагали к себе. Мурыгин вспомнил, что Ломов при первой встрече назвал его товарищем. Конечно, это еще ничего не значило и могло быть простой случайностью, – ну, просто человек оговорился. Наконец, среди кооператоров слово «товарищ» могло остаться в обращении и после ухода большевиков. Как бы то ни было, Мурыгин эту оговорку Ивана Александровича принял к сведению. Хорошо было бы определить политические взгляды и симпатии Ломова. Вдруг он оказался бы из сочувствующих, через него можно было бы установить кое-какие связи.
Раз как-то показал Ивану Александровичу несколько советских денежных знаков.
– Видали, Иван Александрович?
– Что это? А, советские рубли! Нет, не видал. Где достали?
– У солдата на улице купил. Должно быть, с фронта солдат, убитого или пленного обобрал.
– Да, должно быть, – сказал Ломов, рассматривая деньги.
– Говорят, в плен теперь не берут?
– Да, говорят.
Ломов болезненно сморщился.
– Удивительная жестокость эта война. Утеряно все человеческое. Люди истребляют друг друга, как дикие звери.
– Это вполне понятно, Иван Александрович, – в гражданской войне нет общего языка между воюющими, оттого она и более жестока, чем война между государствами.
– Я понимаю. Но все-таки то, что происходит, так ужасно, что становится жутко за человека. Вы только послушайте, что делается на фронте. Я действительно слыхал, что ни красные, ни белые в плен не берут, раненых добивают на месте.
Мурыгин перевел разговор на атаманщину.
– Это в порядке вещей. Возьмите, вот, анненковцев. И эмблема у них – череп и кости. По черепам идут… по трупам… кровь, кровь.
Иван Александрович бледнел, взволнованно ходил по комнате, нервным жестом лохматил волосы.
– Да, да. По черепам… по трупам.
Ломов старался говорить спокойно, но по тому, как в гневной вспышке ломался голос, как сдвигались брови и в болезненной улыбке кривилось лицо, Мурыгин знал, что думает и чувствует Иван Александрович.
– Ну, а правда, что атамановцы пороли кооператоров?
– Да, случаи были.
– Правда, что, между прочим, и за то, что в своих обращениях друг к другу они писали «уважаемый товарищ»?
– Да, правда.
– Ну и что же?
– То есть, что «что же»?
– Как кооператоры отнеслись к этому, смолчали?
– Нет, не смолчали. Через свой совет съездов протестовали перед Совмином.
– Ну, и чего добились?
– Добиться ничего не добились. Совмин принял протест к сведению.
– И только?
– И только.
– Но ведь так всех перепороть можно!
Мурыгин прошелся несколько раз по комнате, остановился перед Ломовым, серьезно посмотрел ему в лицо.
– Как бы, например, вы, Иван Александрович, отнеслись к тому, если бы вас выпороли?
Ломов потупился и ничего не ответил…
В другой раз Мурыгин вынул из своего чемодана полный комплект советских денежных знаков.
– Я еще солдата с фронта встретил. Купил у него полный комплект. Не угодно ли?
Протянул Ломову деньги. Иван Александрович взял и с интересом стал рассматривать.
– Спасибо.
Улыбнулся своей мягкой улыбкой.
– Однако, товарищ Мурыгин, какая у вас счастливая случайность, вам все солдаты с большевистскими деньгами попадаются.
Улыбнулся и Мурыгин.
– На ловца и зверь бежит.
– Да, конечно, – как-то неопределенно сказал Ломов.
Еще через несколько дней Мурыгин, вернувшись к себе вечером, вынул из кармана газету.
– Вот, товарищ Ломов, советская газета.
– Тоже у солдата с фронта купили?
Мурыгин усмехнулся и, не отвечая, вышел в свою комнату. Ломов с любопытством погрузился в газету…
Через некоторое время Иван Александрович вошел к Мурыгину и, возвращая газету, сказал:
– Но ведь, товарищ Мурыгин, если в газете хоть четвертая доля правды, значит, в наших газетах сплошная ложь?
– Не знаю, – пожал плечами Мурыгин.
Иван Александрович серьезно посмотрел на Мурыгина.
– А вы бы, товарищ Мурыгин, спросили того солдата, у которого купили газету, может быть, он знает.
– Хорошо, в другой раз встречу, спрошу.
На следующий день Иван Александрович вернулся со службы сильно расстроенный. Прямо прошел в комнату Мурыгина.
– Получили телеграмму из районного союза, – расстреляли члена правления. Остались жена и трое детей.
– Кто? За что?
– Начальник штаба. Подозрение в большевизме.
– Как же ваш союз отзовется на это?
Иван Александрович пожал плечами.
– Да ведь как? Пошлем Совмину протест. Ясно, что из этого ничего не выйдет, протест примут к сведению, союз возьмут под подозрение. Вот и все!
– Ну, а семья?
– Семье союз что-нибудь выдаст, если только хватит мужества, – есть трусливые члены в правлении, побоятся осложнений с администрацией. Служащие между собой в пользу семьи объявили подписку.
Мурыгин вынул из бумажника пачку серо-зеленых сибирок.
– Можно вас, Иван Александрович, попросить передать это семье убитого.
– Разумеется. Но ведь в этой пачке столько, сколько и правление вряд ли отпустит.
– Ничего, для такого дела не жалко.
Ломов взял деньги, молча посмотрел на Мурыгина, покачал головой и сказал задумчиво:
– Странный вы, однако, учитель.
Мурыгин промолчал.
– Только, Иван Александрович, я не хотел бы, чтобы знали, от кого деньги.
– Хорошо.
2
До сих пор Мурыгин настойчиво гнал от себя всякие мысли о жене и сыне. Было довольно сознания, что они живут с ним в одном городе и что рано или поздно их увидит. Хотелось сначала сделать первые шаги по установлению хоть каких-нибудь связей, чтобы потихоньку, исподволь начинать работу. Иван Александрович казался человеком, через которого вполне можно было завязать нужные знакомства. Мурыгин был убежден, что Ломов знает кого-нибудь из уцелевших в городе большевиков, но медлил спрашивать об этом прямо, считая, что еще не окончательно определил политические настроения Ивана Александровича. Теперь, когда первые шаги были сделаны и когда казалось, что взгляды и симпатии Ломова определялись более или менее ясно, Мурыгин находил, что может потратить некоторое время на розыски жены и сына. Но как это сделать? С чего начать? В руках у Мурыгина не было почти никаких концов, если не считать указаний в письме Миши, что они с мамой живут у дяди Семена и у тети Ивановны, и что у них сдох Шарик. Мурыгин каждый день читал и перечитывал письма Наташи и Миши и всегда улыбался, когда доходил до этого места в письме Миши. Да, этого слишком мало. Что это за дядя Семен? Ну, тетя Ивановна, надо полагать, его жена, но сам-то Семен кто таков? Как его искать? Правда, в письме Наташа пишет, что живет у товарища, адрес которого дал Петрухин. Но где найти самого Петрухина, – он даже и не в этом городе…
Несколько дней Мурыгин ходил по всем улицам города, рассчитывая на случайную встречу с Наташей. По утрам бегал на городской рынок, подолгу слонялся между возами крестьян, приезжавших с продуктами из окрестных деревень. Должна же была Наташа чем-нибудь питаться и, значит, ходить на рынок за продуктами, думал Мурыгин. Один раз показалось, что увидал жену, до того фигура женщины, с корзиной в руках, проходившей между возами, была похожа на Наташину. Лица женщины Мурыгин не успел рассмотреть. Взволнованный, пошел за женщиной, стараясь держаться несколько вдали. Когда вышел с рынка, ускорил шаг, быстро догнал женщину. Разочарованно вздохнул, – нет, походка не та. Все-таки перегнал женщину, заглянул ей в лицо…
Конечно, проще всего справиться в адресном столе, но это было бы не совсем осторожно, может быть, за Наташей следят. А может быть, она, после всего, что ей пришлось вынести от контрразведки, даже под чужим именем и живет. Да, ухватиться было не за что.
Как-то к Ивану Александровичу зашли гости, два бывших кооператора, теперь прапорщики. Прапорщики ехали с фронта.
– Ну, как у вас там на фронте, рассказывайте!
– Да что, Иван Александрович, рассказывать, надоело уж.
– Вот мы у вас здесь картинки интересные видели, – сказал другой.
– Где, в кино?
– Нет, не в кино. Возле одной из фотографий, на главной улице, выставлены снимки с изуродованных трупов. Над снимками крупными буквами надпись – большевистские зверства.
– Да, это возле штаба, там всегда перед снимками толпа.
– Ну, так вот. И показалось нам, что в Перми мы точно такие же снимки взяли у большевиков. Там они назывались по-другому – белогвардейские зверства.
Иван Александрович вопросительно посмотрел на приятеля.
– Что вы этим хотите сказать?
Тот пожал плечами.
– Только то, что снимки поразительно похожи одни на другие.
Молча слушавший до сих пор Мурыгин вмешался в разговор.
– То есть, вы хотите сказать, что здесь свои собственные зверства выдают за большевистские.
– Больно в этом признаться, – ответил кооператор, – но кажется мне, что это так и есть.
– Ну и хорошо, что вам это только кажется, – засмеялся другой кооператор, – советую вам не очень вглядываться в фотографии, ведь вас от этого не убудет.
Иван Александрович нервно лохматит волосы.
– Но ведь это, значит, ложь!
– Чудак вы, Иван Александрович, все на правде хотите выехать. Ведь бывает и ложь во спасение.
Ломов заметался по комнате.
– Позвольте, есть же какие-нибудь устои… должна же быть хоть малюсенькая честность.
– Э, бросьте, – раздраженно сказал один из гостей, – какая тут честность, хотя бы и малюсенькая, когда нам на фронте приказывают добивать раненых красноармейцев.
– Так это правда?
Прапорщик молча кивнул.
По уходе гостей Мурыгин спросил:
– Скажите, Иван Александрович, вы были здесь при перевороте?
– Да, был. Я только что приехал тогда, до этого я жил в другом городе.
Ломов назвал город, где до переворота жил Димитрий. Мурыгин припоминающе взглянул на Ломова, – уж не встречал ли он Ивана Александровича раньше.
Нет, как будто такого лица не припоминает.
– Ну что, как здесь прошло?
– Очевидно, так же, как и везде. Сам я, правда, не наблюдал, я не охотник наблюдать такие сцены, но знаю, что расправлялись жестоко… Были массовые расстрелы… Толпа несколько дней громила квартиры комиссаров, убивала не успевших скрыться… Между погибшими я даже знал некоторых.
– Знали?
– Да, знал.
Мурыгин больше не стал спрашивать, довольно было и того, что он от Ивана Александровича узнал.
– А скажите, Иван Александрович, где эта фотография, про которую рассказывали ваши друзья.
– Что, хотите полюбопытствовать?
– Да, я весь город почти исходил, а таких снимков не видал.
Ломов рассказал. В этот же день Мурыгин пошел разыскивать фотографию.
Перед снимками толпился народ. Мурыгин протискался ближе и внимательно стал рассматривать изображенные на снимках изуродованные трупы. Не было никакого сомнения, – это были точь-в-точь такие же снимки, что и в Перми, – пермские снимки Димитрий знал хорошо.
Стал Мурыгин отходить от фотографий, мельком взглянул на другую, стоявшую рядом витрину, где были выставлены самые обыкновенные фотографические карточки, и вдруг так и ринулся вперед.
– Не может быть! Мишка!
На Мурыгина смотрело серьезное лицо сынишки. Приковался взглядом к дорогому лицу и никак не мог оторваться. В груди клокотала буйная радость.
– Мишка, Мишук, ведь твой папулька здесь! Понимаешь, глупый мой мальчишка!
Чтобы не обращать на себя внимание, спрятал радость свою и медленно пошел прочь. Чувствовал, что надо в этом разобраться. Как будто все обстояло просто: захотела Наташа иметь с Миши карточку, может быть, даже надеялась как-нибудь переслать ему, Димитрию; случайно зашла в эту фотографию, карточка вышла удачной, и фотограф поместил ее в витрину. Значит, Наташа с Мишкой здесь, в городе, в этом теперь не остается никаких сомнений. Надо только усилить поиски. Да, да, надо энергичнее приняться за дело. Ведь, найдя Наташу, он найдет и связь с товарищами, наверно, этот самый Семен – большевик, как бы иначе Петрухин дал его адрес!
Мурыгин повернул обратно и не спеша направился в фотографию.
– Скажите, там, в витрине, такой мальчик с серьезным личиком. Нельзя узнать по квитанциям его фамилию?..
Упитанный, хорошо одетый брюнет вежливо предложил стул.
– Чем могу служить? Желаете заказать карточку?
– Нет. Я, видите ли, беженец. Мальчик так похож на сынишку моих родственников, которых я потерял где-то в дороге. Значит, они здесь, в городе. Мне хотелось бы убедиться, узнать фамилию мальчика.
Брюнет задумался.
– Это вы про мальчика с пушистой головой… Так, так, снимались они с месяц, должно быть, назад. Сейчас посмотрим.
Он перелистал квитанционную книгу.
– Да, да… Вот, вот, это самое и есть, – Киселева Н. Ф.
Мурыгин заглянул в книгу, – нет ли адреса. Адреса не было.
– Нет, не они, – вздохнул Мурыгин, поднимаясь со стула. – А какой прекрасный мальчик. Ну, благодарю вас, извините за беспокойство.
– Сделайте одолжение. Будет угодно карточку, пожалуйста, наша фирма вне конкуренции.
– Да, да, конечно.
Грустный возвращался Мурыгин к себе. Да, видно, ничего не поделаешь, придется надеяться на случай. Разве справиться все-таки в адресном столе. Ведь если квитанция в фотографии написана на собственное имя Наташи, то значит, она не скрывается, и если прописана, то уж, наверно, под своей настоящей фамилией.
На другой день. Мурыгин отправился в адресный стол. Получил справку – Наталья Федоровна Киселева в городе не значится.
3
Это Мурыгина, однако, не обескуражило. Конечно, можно было думать, что Наташа уже выехала из города, но могло быть и другое, – что она вовсе и не прописывалась. Второе казалось Мурыгину вернее. Если бы это было не так, тогда справка говорила бы другое – из города выбыла. Ну, ясно, что Наташа не прописывалась, надо только искать и искать.
Мурыгин стал каждый день ходить к фотографии, где была выставлена» Мишина карточка. Проходил мимо, иногда ненадолго останавливался, любовно оглядывал Мишку с ног до головы и со счастливой улыбкой шел дальше.
– Погоди, Мишук, погоди.
Чаще всего выходил в предобеденное время – прежде Наташа именно в эти часы любила гулять с Мишей. Должна же она прийти хоть раз взглянуть на Мишину карточку. Правда, у Наташи имеется, может быть, и несколько штук Мишиных карточек, но захочет же она посмотреть вот именно на ту, что выставлена здесь. Наконец, сам Миша потянет мать смотреть свою карточку. Мише это, конечно, интересно. Ходил Мурыгин больше по противоположной стороне, всякий раз с волнением всматриваясь на другую сторону, если замечал вдали женщину с мальчиком.
– Не Наташа ли с Мишкой?
Как-то, подходя к знакомой фотографии, Мурыгин увидал у самой витрины женщину с мальчиком, которого она держала за руку. С сильно бьющимся сердцем, Мурыгин задержал шаг. Ну да, да, они, – Наташа с Мишкой!
Так и подмыло броситься к жене и сынишке.
– Наташа… Наташа… Мишка, глупыш ты мой маленький!
У Мурыгина закружилась голова. Нет, нет, мимо, нельзя, нельзя. Поднял воротник пальто, быстро прошёл мимо витрины. Дойдя до угла, перешел на другую сторону улицы и тихо направился обратно; Наташа с Мишей отошли от витрины. Шел следом, не спуская с них глаз. Ах, если бы они знали, что он идет в нескольких шагах за ними, всего только через улицу. Как бы обрадовалась Наташа, как бы бросился к нему Мишка! Но нет, нет…
Проводил их до маленького коричневого домика. Посмотрел, как они вошли во двор. Безумно хотелось войти вслед за ними, броситься к Наташе, к Мишке. Нет, нет, надо подождать. Может быть, в доме есть посторонние люди. Мишка маленький, глупый, проболтается, что папа приехал, – по голосу сразу отца узнает. Нет, нет, нельзя. Рисковать Димитрий не имеет права.
4
Как-то Мурыгин позвал Ивана Александровича к себе в комнату.
– Видите ли, товарищ Ломов, дело какое… Тут мне случайно удалось узнать, что… словом, живет здесь одна женщина с ребенком, муж у которой не то убит, не то в Советской России. Я бы хотел этой женщине помочь. Но мне самому, ну, знаете, по некоторым там соображениям, передать деньги не хотелось бы… Словом, не можете ли вы мне в этом помочь?
Ломов немного подумал.
– Вы хотите, чтобы я передал этой женщине деньги?
– Очень прошу вас об этом, если только можно. Адрес я вам скажу. Зовут ее Наталья Федоровна Киселева.
– Киселева? – удивленно переспросил Ломов.
– Да. Разве вы ее знаете?
– Нет, не знаю, но я, должно быть, знаю ее мужа.
Мурыгин слегка изменил голос.
– Знаете?
– Да. Я с ним, собственно, не знаком и видел его всего раз-два на митингах. Он жил в том городе, где и я жил до переворота. Большевик. Да, действительно, не то погиб, не то пробрался в Советскую Россию, что-то я потом слыхал об этом. Так, так. Должно быть, его жена. Ну, что ж, я с удовольствием передам.
– Только смотрите, Иван Александрович, я не настаиваю, – притворно-равнодушно сказал Мурыгин, – если это действительно жена Киселева, то, может, вам не совсем безопасно брать на себя такое поручение.
Ломов удивился.
– Это почему?
– Ну, может быть, за ней слежка.
Иван Александрович посмотрел на Мурыгина и серьезно сказал:
– Знаете что, я перестал бы себя уважать, если бы еще этого боялся.
– Ну хорошо, спасибо вам, товарищ Ломов!
Мурыгин передал, деньги, сказал адрес, Ломов ушел.
Час, который провел Мурыгин в ожидании Ивана Александровича, казался длинным-длинным. Чего только не передумал Мурыгин. Ломов вернулся сильно расстроенный. Мурыгин хотел было кинуться к нему с расспросами, но сумел сдержать себя и почти спокойно спросил:
– Ну что, передали?
– Передал. Долго не хотела брать, все допытывалась, от кого. Пришлось сказать, что от друзей ее мужа.
Мурыгин, взволнованный, отошел к окну и стал глядеть на улицу. Иван Александрович молча сидел у стола. Резкие морщины прорезали высокий лоб Ивана Александровича, углы губ сдвинулись в скорбной складке.
– Однако до чего это жестоко, – мстить беззащитным. Ну, пусть муж большевик, но при чем жена и ребенок. За что мстить им?!
Мурыгин резко повернулся от окна.
– Как при чем? Мальчишка вырастет, большевиком будет!
– Ну тогда и борись с ним, когда вырастет да будет большевиком! Да и будет ли еще!
– Будет! – твердо сказал Мурыгин.
Он думал о Мишке. Да, да, он сумеет воспитать Мишку в непримиримой злобе к насильникам.
Ломов продолжал рассказывать:
– Сначала все таскали по штабам да контрразведкам. Пугали, насмехались. Со службы уволили, приходилось жить впроголодь. Боялась за мальчика. Ничего не знала о муже, жив ли. Бедная женщина.
– Вы разговаривали с ней?
– Да. Сначала отнеслась подозрительно, все допытывалась – как да от кого. Я сам не знаю, почему мне в голову пришло сказать, что от друзей мужа. Тут уж не выдержала, стала рассказывать.
Мурыгин опять отвернулся к окну, сжал голову руками, Иван Александрович задумчиво ходил взад-вперед по комнате. Несколько минут длилось молчание. Вдруг Мурыгин повернулся от окна, решительно подошел к Ломову, положил ему на плечо руку.
– Послушайте, Иван Александрович, вы-то, здешние интеллигенты, земцы, кооператоры, вы-то как относитесь ко всему этому?
Ломов поглядел на Мурыгина вопросительно.
– Вот к атаманщине к этой. Порки, расстрелы… Не щадят никого… Вон, видите, мстят женщинам, детям. Поймите – детям!
Ломов виновато потупился.
– Но что же можно сделать?
– Ах, эта интеллигентская беспомощность! Все можно сделать, все, все!
Голос Мурыгина зазвенел в страстном порыве. В привычном ораторском жесте протянулась сжатая в кулак рука.
Ломов внимательно вглядывался в Мурыгина.
– Послушайте, товарищ Мурыгин, – сердечно сказал Иван Александрович, – давайте говорить по душам. Я к вам давно приглядываюсь, вы меня удивили еще, когда дали денег семье расстрелянного… Затем советские деньги, советские газеты – ведь, как хотите, это должно было навести меня на размышления. Когда сегодня вы дали денег для жены Киселева, для меня не оставалось сомнений, что вы большевик… Теперь я убежден в еще большем.
– В чем именно?
– Вот вы сейчас на одну минуту забылись, заговорили полным голосом, и мне показалось, что этот голос я уже слыхал, и что он принадлежит не учителю Мурыгину…
– Кому же?
Иван Александрович смущенно улыбнулся и тихо сказал:
– Киселеву.
Мурыгин в упор поглядел в открытое лицо Ломова и раздельно спросил:
– Ну, и если бы это было так?
Ломов молча протянул Мурыгину руку. Димитрий крепко ее пожал, – понял Ивана Александровича без слов.
5
На другой день, уходя на службу, Иван Александрович заглянул в комнату Мурыгина.
– Вот что, товарищ Мурыгин, я бы думал, что жене Киселева следует рассказать про мужа.
– Вы думаете? – нерешительно проговорил Мурыгин.
– Конечно. Жестоко смотреть, как она страдает, когда знаешь, что так легко можешь ей помочь.
– Я тоже думаю, что это сделать надо, но как? Мне идти к ней, конечно, нельзя. Назначить свидание негде.
– Я приведу ее сюда.
– Будет ли удобно в вашей квартире?
– Ничего, один раз только, там что-нибудь придумаем.
– Кстати, вы не заметили, кто еще там в домике?
– Была одна женщина, должно быть, хозяйка, больше никого не видал.
– Мишку не видали?
– Нет, не видал. Поздно уж было, спал, наверно.
– Все-таки за ней, может быть, слежка. Вы спросите сначала.
– Конечно, спрошу. Если есть, она, наверно, заметила.
Мурыгин все еще колебался.
– Ну, хорошо. Только, Иван Александрович, вы уж ей до конца не говорите, к кому ведете.
– Да, да, конечно.
Вечером Ломов пошел к Киселевой. Наташа вышла в кухоньку. Тотчас же за ней выбежал и Миша.
– Мне с вами необходимо переговорить.
Наташа побледнела.
– Вы что-нибудь узнали?
Ломов молча показал глазами на мальчика.
– Может быть, мы пройдемся немного.
Поняла, что при Мише нельзя говорить, оделась, и вышли. Некоторое время молча шли рядом. Наташа дрожала всем телом, прятала руки в муфту и никак не могла согреться. Что хочет ей сказать этот незнакомый человек. Должно быть, что-нибудь о Димитрии.
– Я слушаю вас.
– Видите ли… Приехал один человек… Он вас знает и хочет повидаться. Вы могли бы пойти?
Наташа подозрительно взглянула на Ломова. Что за человек? Куда ведет? Уж не ловушка ли? Правда, лицо у спутника привлекательное, но ведь она видит его всего только второй раз и даже не знает, как его звать. В первый раз он принес ей деньги, сказал – от друзей Димитрия. Она даже не спросила тогда, как этот человек узнал ее адрес.
Иван Александрович заглянул Наташе в лицо.
– Вы, Наталья Федоровна, не сомневайтесь.
– Хорошо, я вам верю. Идемте.
У себя дома Ломов помог Наташе раздеться, подвел к комнате Мурыгина, открыл дверь.
– Вот здесь, входите.
Наташа с стесненным от какого-то предчувствия сердцем переступила порог. Навстречу поднялся гладко бритый мужчина, протянул руки.
– Наташа!
– Митя!
Крепко обвила его шею руками, прильнула всем телом, плачет, смеется.
– Митя, Митя, желанный мой!
Димитрий усадил жену на диван. Нежно гладил ее волосы, с любовью заглядывал в побледневшее лицо. Какая худая! Большие, ввалившиеся глаза кажутся от того еще больше. Под глазами синяя кайма.
Наташа, измучилась ты, бедная!
Не отрываясь, смотрела на мужа, взволнованно твердила:
– Я ничего, ничего… Ты жив, жив…
– Ну расскажи, как вы жили без меня. Что Мишук?
Наташа долго рассказывала…
– Значит, Алексей жив?
– Да.
– А что это за дядя Семен?
Наташа рассказала.
– Значит, его можно использовать?
– Вполне можно.
Уговорились встречаться в кино…
Когда Наташа вернулась домой, Миша уже спал. Утром, не успев еще как следует проснуться, Миша вспомнил про вчерашнего дядю.
– Мама, что тебе сказал дядя?
Мать улыбнулась счастливой улыбкой, какой Миша давно уже не видел на ее лице.
Дядя сказал, чтобы мы с тобой вечером пошли в кино картинки смотреть.
Миша недоверчиво взглянул на мать.
– Правда, мама?
– Правда, правда.
Вечером пошли в кино. Когда подходили к кассе покупать билеты, сзади подошел Мурыгин, купил билет и, войдя вслед за женой и сыном в зрительный зал, сел в нескольких шагах от них. Миша громко разговаривал, вслух по складам читал надписи на экране и не подозревал, что в трех шагах от него сидел отец. Мурыгин, не отрываясь, смотрел на сынишку. Было неудержимое желание подойти к Мише, посадить его к себе на колени, приласкать.
Но сделать этого было нельзя.
После кино проводил Наташу с сыном до самого дома, идя в нескольких шагах сзади…
Видел теперь жену и сына часто. Наташа одевала Мишу и шла гулять. В конце прогулки неизменно попадали в ту улицу, где жил Мурыгин. Миша протестовал. Он любил ходить по главной улице и, смотреть картинки в окнах магазинов.
– Мама, зачем мы здесь идем? Я хочу туда, где картинки!
– Не все ли равно, Миша, где гулять!
Как раз против дома, где жил Мурыгин, на другой стороне улицы, у чьего-то небольшого флигелька стояла скамейка. Наташа доходила до этой скамейки и неизменно предлагала Мише:
– Сядем, Мишук.
Я еще не устал.
– Ну, я устала, давай немножко отдохнем.
Садились на скамейку. Мурыгин знал, в какие часы выходила жена, подходил к окну и долго смотрел на ту сторону, пока Наташа с Мишей не поднимались и не шли дальше. Иногда Мурыгин не выдерживал, выходил на улицу и шел за ними, держась другой стороны улицы. Слушал, как Миша громко разбирал надписи на вывесках. Наташа останавливалась, показывала Мише на другую сторону улицы и спрашивала:
– Миша, ты прочитаешь, что вон на той стороне написано?
– Прочитаю.
Мальчик поворачивался лицом к противоположной стороне улицы и начинал читать. Тогда Мурыгин мог хорошо видеть лицо сына.
Раз мать принесла Мише письмо.
– Миша, тебе папа письмо прислал.
Мальчик бурно кинулся к матери.
– Где, где оно? Давай скорей!
Наташа протянула ему листок. На листке крупными печатными буквами было написано:
«Мой дорогой, любимый Мишук, пишу я тебе отдельное письмо. Твое письмо я получил и крепко тебя за это целую. Я жив и здоров, о тебе очень соскучился. Скоро приеду к вам, только ты об этом никому не говори, а то тогда мне нельзя будет приехать. Кланяйся маме, и дяде Семену, и тете Ивановне. И маму, и дядю, и тетю слушайся. Еще раз целую крепко тебя, мой дорогой мальчик. Твой папа».
Днем Миша несколько раз садился где-нибудь в уголке и перечитывал письмо отца. И весь день о чем-то упорно думал. Ложась спать и отдавая матери письмо, Миша сказал:
– Мама, спрячь письмо дальше, чтобы не нашли.
Наташа удивилась.
– Кто?
– А если солдаты придут.
Дядя Семен из-за перегородки весело отозвался:
– Ну, к нам, Мишук, не придут, и придут, мы их палкой.
Наташа с улыбкой взяла письмо.
– Ну хорошо, Миша, я спрячу.
Засыпая, Миша поднял голову и сонно сказал:
– Мама, я никому не скажу, что папа письмо прислал.
– Вот и хорошо, детка, и не говори. Спи, милый, спи.
Всю ночь Миша видел радостные сны и улыбался.
