Текст книги "Колчаковщина (сборник)"

Автор книги: Павел Дорохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Штабники улыбнулись.

– Вон спрячься за шкаф.

Димитрий подошел к стоявшему в углу шкафу, открыл дверку, спрятался за нее. Через минуту вышел из-за дверки, протянул мужикам целлулоидную капсулу.

Вот документ.

Раскрыл капсулу, вынул из нее узенькую шелковую полоску.

– Читайте, товарищи.

Мужики нагнулись над документом…

Вышел Иван Бодрых на крыльцо. Трепыхается по широкой груди лохматая борода, смехом брызжут глаза.

– Хо-хо-хо! Большак, товарищи, объявился. Хо-хо-хо!

– О! Где ж документы у него были?

– В заднице!

– Хо-хо-хо!

– Ха-ха-ха!

– Ну те, Иван, к лешему, говори толком!

– Верно говорю. Штучка такая махонькая, вроде пузыречка, меньше наперстка, в свечку копеечную тоньшины… А в пузыречке ленточка, на ленточке все и написано.

– Хо-хо-хо!

– Вот это большак!

– Да уж этот всамделишный!

– Из самой Москвы, товарищи, от самого Ленина.

Трепыхается Иванова борода, сверкают веселые серые глаза.

– Хо-хо-хо! Как он с пузырьком-то… Хо-хо-хо!.. До ветру-то…

– Хо-хо-хо!

5

Прерванное необычайным происшествием заседание штаба продолжалось.

– У меня, товарищи, спешное дело, разрешите сделать доклад, – сказал Димитрий.

– Ну-к, что ж, делай.

– О вашем Сизовском восстании донес поп…

– Ах, язва эдакая… А нам и невдомек, куда девался наш попишка.

– Да, да. Вышел из села пешком, никто и не обратил внимания. Из уезда выслали двадцать конных милиционеров, я их встретил вместе с попом верстах в пяти от Сизовки. Показал документы, поверили, приняли за своего. Ну, поп мне все и рассказал. Я уговорил отряд подождать в лесу, пойду, мол, один сначала посмотрю, как и что там у бунтовщиков. Теперь ждут меня назад. Надо, товарищи, обдумать дальнейший план действий.

Мужики задумались.

– Н-да… Живьем бы взять милиционеров, без пролития крови. Двадцать винтовок нам бы шибко годились.

– Хорошо бы, да как. Сами оружия не отдадут.

– Придумать надо – как.

Все с надеждой смотрят на Киселева, – этот не подведет, этот придумает.

Димитрий подробно изложил, как, по его мнению, надо было бы поступить. Штаб к плану Димитрия отнесся одобрительно.

– А на всякий случай, чтобы крепче было, можно гостей и самогоном угостить. У вас самогон есть?

– Еще самогону не быть. Есть.

– Хороший?

– Хо-хо. Да супротив нашего самогону поискать.

– Вкатить бочонок самогону в штаб… Все посты снять… Людей с оружием спрятать…

Лицо Киселева наливается румянцем. Загораются глаза. Резкие отрывистые фразы звучат, как приказания.

– Согласны, согласны!

Иван Бодрых с любовной улыбкой оглядывает Димитрия.

– Товарищи, вношу предложение. Как, значит, товарищ Киселев человек партийный и в этих всяких делах понимает, назначить товарища Киселева начальником штаба.

Молодых восторженно вскакивает с места.

– Верно! Правильно!

Встает и Яков Лыскин. Протягивает Димитрию руку, крепко жмет.

– Как ты, значит… как мы… одним словом – единогласно.

Киселев взволнованно поднялся.

– Спасибо за доверие, товарищи!

К вечеру Димитрий подошел к лесу, где оставались дожидать милиционеры.

– Можно ехать, сбежали бунтовщики. Должно быть, кто успел сообщить.

Отряд выехал из лесу. Впереди отряда Димитрий и старший. Когда въехали в село, было совсем темно. Улица словно вымерла, нигде ни голоса, ни огонька. Подъехали к штабу шагом, спешились. В штабе сразу наткнулись на бочонок.

– Ну-ка, братцы, что в нем?

Окружили бочонок, открыли кран.

– Эге, самогон. И дух скусный.

Как торопились, даже самогон не успели выпить.

Старший принял строгий начальнический вид.

– Не трожь самогон, на военном положении мы! Может, зелья мужики подмешали.

Киселев дружески похлопал старшего по плечу.

– Ничего, по кружечке с устатку можно. Ушли бунтовщики, кого бояться.

Нагнулся к бочонку, нацедил себе кружку, старшему кружку, понюхал.

– Хороший самогон. Чокнемся.

Старшему приятно выпить с хорошим человеком. С улыбкой взял у Димитрия кружку.

– По одной можно.

Крякнул, вытер губы рукавом. Строго глянул на милиционеров.

– Ну, ребята, по одной можно.

Через час из штаба неслись громкие нестройные песни…

…Утром сунулись милиционеры во двор, Как кипятком ошпарило, – торчали перед дверью острые пики, поблескивали штыки.

– Братцы, засада!

Отскочили назад, захлопнули дверь. Все повскакали, бросились к окнам и тотчас же отскочили – внизу, под окнами, торчат пики, поблескивают штыки.

Старший протер глаза.

– Где человек из контрразведки?

– Нет человека. Ночью вышел, не вернулся. Видать, мужики захватили.

Со двора постучали. Старший подошел к припертой изнутри двери.

– Что надо?

– Пустите, переговорить надо.

– Нашел дураков, так и пустили.

– Всурьез говорю, от штаба я, переговоры иметь желаем.

– Как быть, братцы, пустить или не пустить?

– Надо бы пустить, может, на чём и столкуемся.

Чуть приоткрыли дверь.

– Ну хорошо, иди.

В сени вошел Яков Лыскин. С легкой усмешечкой оглядел милиционеров.

– Кто у вас старший?

– Я старший.

– Сдавайтесь. Штаб постановленье вынес, чтобы напрасно крови не лить, вам сдаться. Давайте оружие, вас самих не тронем.

Старший выпятил грудь, строго сдвинул брови.

– А ты кто такой? Я тебя за эти слова к стенке!

Яков Лыскин хмыкнул в бороду и внушительно сказал:

– Я штаб. А что к стенке, так ты, паря, не шибко… Вот, подойди-ка сюда.

Яков взял старшего, как маленького, за руку, подвел к окну, добродушно похлопал по плечу.

– Видал, паря, народу-то? Ну, которых перебьете, так вить не всех же… Тогда держитесь и вы. Живьем не возьмем – вместе с избой сожгем.

Глянул старший в окно. С той стороны улицы торчат из окон винтовки, нащупывают дулами запертых в штабе. У самого штаба по стенкам прижались мужики. Стрельнуть бы изо всех ружей, – нельзя, головы высунуть бунтовщики не дадут.

Старший, скрывая тревогу, отошел от окна.

– Мы тебя не выпустим, заложником оставим.

– Ну-к, што ж, мне не к спеху, – спокойно сказал Лыскин, – подожду, в штабе и без меня управятся.

Яков отошел в глубь комнаты, сел на лавку. Неторопливо порылся в кармане, вынул кисет, свернул цигарку, закурил.

Милиционеры вполголоса, искоса поглядывая на Якова Лыскина, стали обсуждать положение.

– Надо сдаваться, братцы, не вырваться. По одному перестреляют, а не то и живьем сожгут, вишь, как в мышеловке.

Старший подошел к Лыскину.

– Ну хорошо, оружие мы отдадим, нас выпустите?

– Полномочиев таких не имею, – спокойно ответил Яков, затягиваясь цигаркой, – доложиться штабу надо. Сдавайте наперед оружие, об вас разговор посля будет.

До полудня милиционеры все чего-то ждали. Яков молча сидел на лавке и попыхивал цигаркой. В полдень старший подошел к Лыскину.

– Ну, примай оружие, сдаемся.

– Так-то, паря, лучше, давно бы так.

Яков подошел к окну и махнул своим.

– Товарищи, примай оружие!

Милиционеров заперли в амбар, туда же, где сидели офицеры.

6

На заседании штаба Димитрий поставил вопрос о том, что делать с попом.

Все в один голос:

– Расстрелять и больше никаких, чтоб не доносил! Димитрий покачал головой.

– Нет, товарищи, так не годится. Как-никак поп, а у вас народ до сих пор к попам с уважением относится. Многие недовольны будут, это им обидно покажется. А нам нужно, чтобы за нами все шли.

Штабники призадумались.

– Да, пожалуй, и правда.

– Выгнать бы, по-моему, попа из Сизовки, а имущество конфисковать, – сказал Димитрий.

– Тогда уж и дьякона заодно, – поддержал Бодрых.

Яков Лыскин поскреб в затылке, сказал смущенно:

– Не виноват будто дьякон.

– Одного поля ягода, сейчас не виноват, потом будет виноват.

Молодых присоединился к Ивану.

– Верно, лучше сейчас, а то потом хлопот не оберешься.

В конце концов Петр Молодых, бывший в штабе за секретаря, записал постановление:

«Попа Ивана за донос из села Сизовки вместе с его семейством изгнать, имущество конфисковать в пользу революционной армии. Дьякона Василия, как он с попом Иваном одного поля ягода, также изгнать, а имущество конфисковать…»

Пошел Петр Молодых с постановлением революционного штаба к попу Ивану, за Петром мужики гурьбой. Выслушал поп Иван постановление, вскипел гневом великим.

– Анафемы, проклинаю из рода в род!

Побледнел поп Иван, перехватило в горле.

Смеются мужики.

– Ты, батя, тише. Как мы теперь восставший народ, революционная армия, значит, то ты теперь не шибко кричи.

Молодые парни грохочут:

– Остричь попа!

Вывели попа Ивана из дома, усадили среди двора, крепко держат за руки. Упали наземь русые кудри попа Ивана. Обкарнали пушистую бородку.

Плачет поп, от злобы задыхается.

– Будьте прокляты, прокляты!

– Не могешь проклинать, как ты теперь расстрига.

Кончили с попом, за попадью взялись. Подняли юбки попадье на голову. Мишка Сычев с лагунком дегтя подлетел:

– Помазуется раба божия Настасья, попова жена!

И мазком попадью – спереди мазок, сзади мазок.

– Хо-хо-хо! Посмоли, Миньша, посмоли!

Рвется попадья из дюжих рук, криком кричит. Поп Иван рвется, смертного поругания снести не может.

– Да разразит вас господь громом, молнией, трусом, гладом!.. О, будьте прокляты, прокл…!

Задохнулся в злобе великой, рванул ворот подрясника.

– Иди, батя, иди!

Шумной веселой толпой, будто гостей провожали, направились к реке. Почти одновременно к реке подвели дьякона вдового.

– Садись в лодку, поезжай.

Сели в лодку поп с попадьей, сел дьякон вдовый. Сунули им мужики весла в руки, оттолкнули лодку от берега.

– Поезжай да назад не ворочайся.

Лодка тихо качнулась, поплыла.

Вскочил поп Иван в лодке, простер руки к берегу:

– Проклинаю!.. Будьте прокляты во веки веков!.. В детях ваших и во внуках ваших!..

Распалилось сердце попа Ивана. Грозит кулаком, а слова в горле застряли, не вытолкнешь. Попадья дергает за подрясник.

– Сядь, отец Иван, сядь, озлобишь мужиков.

Отмахнулся поп Иван от жены, прохрипел не глядя:

– Молчи ты… мазаная!

Заплакала попадья. Низко нагнулась, закрыла руками лицо.

– Будьте прокляты, прокляты!..

– Хо-хо-хо! Позжай, батя, позжай!

Глава шестая
Усмирители

1

Ночью, в двух верстах ниже Сизовки, остановился пароход «Коммерсант». На пароходе находился карательный отряд, высланный против бунтующей Сизовки, – две роты солдат, сотня польских гусар при пушках, пулеметах.

В рубке первого класса заседает военный совет: начальник отряда капитан Ефимов, ротмистр пан Зелинский, три русских офицера, два поляка.

Боевой план предложен капитаном Ефимовым.

– Пан Зелинский ссаживается на берег, тихим шагом продвигается к Сизовке, оставляет у обоих концов ее по полсотне гусар и ждет сигнала. Капитан Ефимов поднимается на пароходе к пристани, роты сходят на берег, рассыпаются вдоль берега цепью… С парохода сигнал… С обоих концов врываются гусары, с берега солдаты. Пощады никому… – Капитан Ефимов делает рукой короткий выразительный взмах: – Ни-ко-му!

Военный совет боевой план капитана Ефимова одобрил.

Гусары сводят лошадей на берег, молча строятся. Пан Зелинский выезжает вперед, тихо командует:

– Шагом ма-а-арш!

По три в ряд, взвод за взводом, гусары исчезают в темноте…

Пароход с притушенными огнями медленно пополз вверх по реке.

2

Иван Бодрых обходил посты. За конторкой пристани, у старой поваленной барки трое часовых закинули удочки.

Бодрых остановился возле мужиков.

Рыбу ловите?

– От скуки, – тихо ответил один из мужиков, – все будто дело.

Прислонился Иван к барке, задумался. К ногам с тихим шелестом набегала волна. С того берега доносился глухой шум тайги. В реке отражались звезды, ярко сиявшие на черном небе.

Вдруг Иван поднял голову.

– Чу, ребята!

Снизу по реке донесся плеск, тихий, чуть разберешь, а слышно – плещется.

– Слышь, товарищи, плещется!

Мужики повернули головы вниз по реке – на звук чутко прислушались.

– Плещется.

– Не иначе, пароход.

– Пароход, однако… Колесами плещет… тихо только.

Еще прислушались.

– Пароход, быть больше нечему.

Бодрых встрепенулся.

– Беги один в штаб, скажи товарищу Киселеву, пароход идет… Ты, Ваньша, посты на низу обеги… Без приказания стрельбы чтоб не открывать… Постам стягиваться сюда…

Получив донесение о появлении парохода, Киселев немедленно двинул к пристани все силы.

Цепи повстанцев рассыпались по берегу, щелкают затворами. Главные силы сгрудились у поваленной барки.

– Кто с револьверами – на конторку, стрелять в упор, – тихо командует Димитрий, – с пиками туда же.

Всматриваются мужики волчьими глазами в темноту, напряженно вслушиваются.

Тихо пароход ползет, не иначе еще берегом люди идут.

Димитрий опять к главным силам.

– Товарищ Молодых, с конными на поскотину!. Товарищ Лыскин, с конными по берегу, не идут ли солдаты берегом!

Молодых и Лыскин скрылись в темноте. Не успел Киселев дойти до конторки, от Лыскина прискакал конный.

– Товарищ Киселев, высадку хочут делать, к берегу пароход забирает.

Димитрий почувствовал легкое волнение. Вот оно, первое серьезное дело! Как-то поведут себя мужики. Хотел было обратиться к ним с краткой речью и тотчас же раздумал, – не до речей.

Ринулся вперед.

– За мной, товарищи! Соблюдать тишину!

Люди пригнулись к земле, распластались. Мелькают отдельными тенями, тень за тенью. Бегут неслышным бегом, на носках, по-военному.

В ста саженях ниже пристани пароход приставал к берегу.

Димитрий остановил людей.

– Окружай место полукругом. Как начнут слезать, бить по сходням.

От одного к другому приказание шепотом:

– Окружай… бить по сходням…

Влипли в землю упругими телами. Винтовками в пароход уперлись. Ждут.

С парохода осторожная вполголоса команда:

– Бросай сходни!

Слышно было, как перекинули на берег сходни, зашуршали комья земли, падая в воду. По сходням замелькали тени, тихо забряцало оружие.

Перед сходнями заколыхались кучкой. Донесся тихий, сдержанный говор. Так и подмывает мужиков. Эх, стрельнуть бы. Твердые пальцы крепко впились в железо винтовок, дула нащупывают жертву.

Вдруг звонкой сталью взметнулась по берегу команда Димитрия:

– Залп!

И сразу грохнуло, разорвало, покатилось перекатами по воде. Ответным эхом откликнулась сотого берега тайга.

У сходней – крики и стоны обезумевших от страха людей, плеск упавших в воду тел.

– Залп!.. Залп!..

Голос Димитрия звенел радостью. Победа будет на их стороне, враг не выдержит. И словно в ответ с парохода донеслась яростная команда капитана Ефимова:

– Назад, назад, убирай сходни!

Ярко вспыхнули электрические лампочки парохода.

– Кто смел? – задохнулся от злобы капитан Ефимов. – Тушить огни!

Огни погасли.

С парохода открыли беспорядочную стрельбу. А с берега, из пугающей темноты неслись залпы за залпами, крупным градом стучали пули по палубе.

Люди падали от невидимого и потому еще более страшного врага.

Под выстрелами пароход медленно спускался вниз.

На берегу повстанцы подобрали восемнадцать винтовок. С убитых солдат сняли подсумки, одежду. Тела столкнули в воду…

От поскотины послышались частые выстрелы.

К берегу подскакал верховой.

– Где товарищ Кисёлев? От Молодых я…

– В чем дело?

– Товарищ Киселев, там целый отряд. Казаки или кто, не разберешь.

– Хорошо, скачи назад, скажи, чтоб держались… Товарищ Лыскин, ты с десятком ружей останься здесь… Остальные со мной.

Выбежали из села, разделились надвое. Димитрий с частью отряда беглым шагом двинулся в обход берегом. Подошел почти вплотную к гусарам пана Зелинского, рассыпал людей цепью по мелкому кустарнику.

– Залп!.. Залп!..

Вздыбились под гусарами испуганные лошади, понесли. К пану Зелинскому подскакал вестовой.

– Господин ротмистр, пароход отступает!

Заиграли отбой. Гусары пана Зелинского отступили к пароходу.

В полдень к Сизовке подошла конная разведка из польских гусар. Остановились в полверсте, постояли на виду у часовых, охранявших въезд в село, повернулись и уехали. Часовые дали знать в штаб. Одновременно разведка повстанцев донесла, что пароход стоит верстах в пяти от Сизовки и что на пароходе пулеметы и пушки.

Было ясно, что теперь враг не будет дожидаться ночи, а подойдет засветло и начнет громить село из пушек. Чтобы не подвергать разгрому Сизовку, штаб решил пока оставить село.

Позвали бывшего волостного председателя, рыжего широколицего мужика с облупленным носом.

– Послужи, Василий, народу, оставайся с белыми.

Димитрий подробно изложил Василию, как нужно вести себя с белыми:

– Прикинуться пострадавшим от большевиков, втереться к белым в доверие, разузнавать об их намерениях и держать со штабом повстанцев тесную связь.

Крепко задумался Василий, почесывая двумя пальцами крошечный облупленный нос.

– Да уж и не знай как…

– Оставайся, кум, кроме тебя, некому, – сказал Иван Бодрых.

– Видать, оставаться, делать больше нечего. Ну, постегают малость, а че еще?

– Беспременно постегают, – подтвердил Бодрых, – потерпи, кум.

– Ладно коли.

Весь день грузили подводы. Все делалось молча и быстро. Не было слышно ни криков, ни причитаний баб…

К вечеру потянулись из села длинной вереницей подводы, как с разоренного пожарищем гнезда.

… Утром, нащупывая Сизовку черными дулами пушек, пароход подошел к пристани. На пристани дожидались приказчик, кассир, Василий – бывший председатель, и еще два мужика – бывшие члены управы.

Капитан Ефимов с мостика хмуро оглядел встречавших. Мужики сдернули фуражки.

– Я – председатель волостной управы, – спокойно оглядел Василий капитана Ефимова и сходивших вместе с ним офицеров. – Свергли нас бунтовщики. При оказании сопротивления пострадали, – мне глаз подбили, членам управы зубья повышибли, всем ребра поломали.

Ефимов впился в лицо председателя серыми холодными глазами:

– Бунтовщик?

– Никак нет, ваше высокоблагородие, – спокойно ответил Василий, – службу справляли по совести… А что касательно бунтовщиков, то их в Сизовке теперь нет.

– Где ж они?

– Седни ночью сбегли. Мы опять у власти – я и члены управы.

Василий мотнул головой в сторону мужиков. Ефимов мельком окинул членов управы.

– Ладно, потом разберемся.

Обернулся к стоявшему офицеру.

– Поручик, согнать всех жителей на площадь!

Капитан Ефимов вернулся на пароход…

Солдаты и гусары рассыпались по избам. Прикладами и нагайками сгоняли всех оставшихся в селе на площадь, к церкви. У самой паперти стоял накрытый белой скатертью стол, вокруг стола полдюжины венских стульев, принесенных из поповского дома. Вся площадь была замкнута в железном кольце солдат и польских гусар.

К церкви галопом подскакала кучка всадников. Капитан Ефимов прошел к столу, сел. Рядом сели остальные офицеры. Позади разместился конвой.

Толпа тотчас же упала на колени.

– Кормилец, родной, не виноваты мы. Это все штаб с большаком бритым наделали.

Капитан брезгливо сморщился.

– Молчать! Потом разберем, кто виноват, сейчас некогда.

Он повернулся к пану Зелинскому и тоном глубокого презрения сказал:

– На-род. Скоты, подлая, трусливая толпа!

Пан Зелинский пожал плечами.

– Что вы хотите, капитан, от этого мужичья!

От толпы отделился коренастый рыжий мужик, направился к офицерам. Гусар взмахнул нагайкой. Мужик увернулся.

– Ваше высокоблагородие, рассказать хочу.

Капитан Ефимов узнал председателя и сделал знак рукой.

– Пропустить!

Василий, держа в руках фуражку, подошел к столу, почтительно остановился в двух шагах от офицеров и молча ждал.

– Ну?! – сурово сказал капитан Ефимов.

– Как я здешний председатель и со мной двое членов, – Василий оглянулся на толпу и слегка махнул рукой, – теперь рассказать хочем про бунтовщиков.

Из толпы выдвинулись два мужика – бывшие члены управы.

– Рассказывай! – сказал капитан.

Василий обрадованно заторопился:

– Штаб, значит, у них, – Иван Бодрых, кумом еще мне приходится, Яков Лыскин, Молодых Петр. А за главного бритый большак, из самой Москвы большак… Да, вишь ты, китаец все болтал, Советы, говорит, надо. Вон большой китаец стоит. Сенькой звать.

Про китайцев Василий сболтнул неожиданно для самого себя, – и не заметил, как сорвалось с языка. Сун-Сен услыхал свое имя, увидал, что на него показывают пальцем, улыбнулся и закивал головой.

– Сенька, моя Сенька.

Капитан взглянул любопытно на Сун-Сена.

– Этот?

Василий торопливо и обрадованно подтвердил:

– Он самый, ваше высокоблагородие, самый он и есть.

Оба члена управы потихоньку продвигались к столу. Капитан поглядел на них, на толпу, все еще стоявшую на коленях, слегка привстал, опершись руками о стол.

– Кормилец, не виноваты!..

Ефимов сел и бросил через плечо:

– Построить в шеренгу! Баб отдельно!

Солдаты бросились в толпу.

– Вставай! Стройся!

В десятке шагов от стола вытянулись двумя длинными рядами – направо мужики, налево бабы. Ефимов мотнул головой на Сун-Сена.

– Китайцев сюда!

Сун-Сена, Кванг-Син-Юна и Шуан-Ли вывели из ряда и поставили возле председателя. Мужики – члены управы – подвинулись еще несколько шагов и тоже встали возле Василия.

Офицеры стали совещаться. Совещались недолго…

Капитан Ефимов вынул папиросу, закурил от услужливо поданной паном Зелинским зажигалки, сделал две-три глубокие затяжки. Медленно обвел толпу скучающим взглядом. Опять затянулся, продолжая внимательно рассматривать толпу, как бы что-то соображая. Волна легкой неуловимой дрожи прошла по левой половине головы капитана, в мелких морщинках, приподняла левую щеку. Задергался пушистый левый ус капитана. Все сильнее, сильнее. Задрожал подбородок. В холодных серых глазах сверкнули искры.

Капитан Ефимов дернулся вперед, резко взмахнул рукой.

– Десятого! Начинай!

Солдаты снова бросились к вытянувшимся шеренгой мужикам.

Выводили из ряда десятого, подводили к столу, в трех шагах останавливались.

Капитан Ефимов впивался серыми глазами, долго рассматривал стоявшего перед ним мужика.

– Читай молитву!

– Ваши благородья…

– Читай молитву!

– Ваши…

– Молчать! Читай молитву!

– Господи исусе христе… ваши благор…

– Лупи!

Двое, стоявших по бокам гусар, взмахивали нагайками. Мужик закрывал лицо руками.

– Не давай закрывать лица! По морде… по морде его!

В дикой злобе выхватили шашки, рубили по рукам:

– Не закрывай лицо!

Капитан Ефимов хрипел:

– Бунтовать! Я вам покажу!..

Иногда кто-нибудь из офицеров не выдерживал, вскакивал из-за стола, подбегал вплотную к жертве и стрелял из револьвера в упор…

Избитых, окровавленных отводили на пять-шесть шагов в сторону и тут же кончали…

…Десятых больше не было.

Капитан Ефимов помутневшими глазами обвел ряды.

– Пороть!.. Всех!

Мужиков хватали десятками, валили наземь, обнажали тела.

И потом – нагайками, шомполами.

Прыгали пушистые усы капитана Ефимова, дрожали огни в серых глазах. Холодком обливало тело. Взглянул на исходивших в голос баб, тяжело перевел дух и хрипнул:

– Баб пороть… Всех!

Стаей голодных зверей бросились солдаты и гусары. Пронзительным визгом кричали бабы и девки, вырываясь из крепко державших рук. Прежде чем валить, дрожащими голодными пальцами мяли женские груди, а когда валили, сладострастно скользили руками по голым женским телам, обнажая их для порки. Наливались кровью глаза, кружились головы…

Над площадью носился звериный рев.

…Взгляд холодных серых глаз капитана Ефимова упал на китайцев и трех мужиков – председателя и членов управы.

– Китайцев на пароход! Мужиков выпороть!

Мужиков повалили. И Василий, и члены управы неистово кричали. А когда поднялись, все трое, словно по уговору, подошли к капитану Ефимову, поклонились ему в пояс.

– Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие. Разрешите обязанности сполнять.

Ефимов устало взглянул на мужиков.

– Хорошо, разрешаю.

3

У Василия, поротого председателя, разместилось полтора десятка гусар во главе с рыжеусым вахмистром – паном Жардецким. Васильева баба хлопочет у печки, наказал мужик не жалеть для гостей ни кур, ни гусей. Сам Василий прошел в чистую горницу, конфузливо помялся:

– Там, господин начальник, у меня в погребке бочонок самогону уцелел, может, покушаете? Наша самогонка первеющая.

Гусары шумно окружили вахмистра.

– Пан Жардецкий, по стаканчику. Самогонка у этой сволочи превосходная.

Пан Жардецкий во всем подражал пану Зелинскому, – начальнически вытянулся, важно покрутил длинный рыжий ус и свысока кивнул председателю.

– Тащи бочонок!

Несколько гусар приволокли бочонок в горницу. Все попробовали по стаканчику. Понравилось.

– Хорошая штука, пан Жардецкий!

Пан Жардецкий причмокнул губами.

– Гм, хорошая. Ну-ка, нацеди еще стаканчик.

Появился еще бочонок. Послышались песни, – сначала в избе председателя, потом и в других избах. Двое членов управы до поздней ночи развозили по селу бочонки.

Пан Жардецкий чокался с председателем.

– Пей!

Вскидывал пьяные, сердитые глаза, надувал щеки.

– Вы бунтовщики! Мы вас еще пороть будем!

Председатель бил себя кулаком в грудь:

– Да мы ништо… да мы вот как… ни в жисть… Мы, значит, вот, нараспашку.

По улице неслись громкие песни. Взвизгивали в темноте женские голоса.

В обнимушку с мужиками ходили по улицам солдаты и гусары…

В ярко освещенной рубке первого класса господа офицеры праздновали свою победу над сизовскими бунтовщиками.

…Вышел Василий на двор, подошел к стоявшей под навесом бочке с водой, облил себе голову. Постоял немного, прислушался. Было тихо. Лишь изредка кое-где в темное небо взлетала песня и тотчас же, обессиленная, падала.

Василий прошел в глубь двора. Из амбарушки вышел человек.

– Ну как, пора?

– Скачи, Егор, в штаб, скажи, чтоб скорее. Сейчас коней захватывать будем, без коней поляки не уйдут.

Человек быстро исчез.

…От избы к избе снуют тени. По улице, по задам. И все к председателевой избе. Во дворе растет кучка ружей, шашек. У кучки Василий вполголоса отдает приказания:

– Подтаскивай, братцы, подтаскивай! Которые без дела, вооружайся!

Мужики подходят к кучке, роются в ружьях, шашках. Два члена управы привезли пулемет.

– На, Василий, получай! Пулемет!

Василий радостно смеется.

– Ах, лешаки, пулемет уволокли! Ну, зададим мы теперь жару солдатам. Коней свели?

– У всех свели!

– Тащи, робя, пулемет на берег, к пароходу лицом, туда прежде всего побегут. Как побегут, пуляй вовсю.

…Сизовский отряд расположился в пяти верстах от своего села, в глубоком овраге, заросшем мелким кустарником. Штаб держал непрерывную связь с оставшимися в Сизовке повстанцами и знал все, что происходило в селе. Последнее донесение от Василия в штабе получили за час до рассвета. Димитрий, державший отряд наготове, немедленно двинулся к селу, оставив в овраге обоз.

У поскотины к отряду присоединился Василий с мужиками на угнанных у поляков лошадях. Часть лошадей вели в поводу для людей Димитрия. Киселев разделил весь отряд на три части, отдал последние распоряжения.

…На берегу вспыхнула барка. Огромный столб красно-багрового пламени взметнулся вверх, пробуравил густую темь ночи. Посреди села вспыхнул пожарный сарай. На церковной колокольне ударили в набат. В разных концах села затрещали выстрелы. Из домов выбегали перепуганные и не понимающие в чем дело солдаты, бросались назад, падали под выстрелами. Гусары пана Зелинского скакали по улицам на неосёдланных крестьянских лошадях, сталкивались друг с другом и в страхе кидались назад.

Протяжно взревел пароход.

– К пароходу! К пароходу!

Люди бросились к берегу – пешие, конные, раздетые, полураздетые, – ища там спасения. На берегу, от полыхавшей кроваво-красным столбом просмоленной барки, – как днем.

С берега в бегущих затакал пулемет.

Люди заметались по берегу, падали под пулями.

– К пароходу! К пароходу!

С парохода по Сизовке грянул орудийный выстрел.

Киселев отдал приказ:

– Отступать!

4

Пароход медленно спускался вниз по течению. Сзади из-за темной громады леса показалось солнце. Вдали по светло-серому небу ползла длинная черная лента дыма от догорающей барки.

Капитан Ефимов вышел на палубу хмурый и злой.

– Мерзавцы, перепились! От стада баранов бежали… Позор, позор!.. Полное поражение. Пан Зелинский, как вели себя ваши гусары? Где у них кони?

Пан Зелинский обидчиво надул щеки, отвернулся. От попойки и от бессонной ночи болела голова, было скверно во рту. Чувствовал, что капитан прав в своем раздражении, и оттого, что сознавал это, пан Зелинский раздражался еще более.

– У пана капитана тоже солдаты без ружей остались.

Капитан Ефимов крупными шагами ходил по палубе возле капитанского мостика.

– Позор, больше половины людей потеряли. Пулемет потеряли.

Злобно сжал кулаки.

– О черт, от мужичья поражение потерпели! Полное поражение!

Остановился перед Зелинским:

– Пан Зелинский, где ваши гусары, я вас спрашиваю?

Пан Зелинский молча и пренебрежительно пожал плечами.

– Привести пленных! – в бешенстве крикнул капитан Ефимов.

Снизу на палубу вывели трех китайцев и пятерых мужиков. Все были со связанными сзади руками. Ефимов подошел к пленным, долго и хмуро вглядывался. С презрением отвернулся.

– И от такой сволочи бежали мои стрелки и гусары пана Зелинского.

Обернулся к пану Зелинскому и, все еще хмурясь, сердито спросил:

– Вы хорошо стреляете, пан Зелинский?

– В кокарду попадаю, – самодовольно ответил поляк.

Капитан приказал подать ружье.

– Поставьте-ка вот этого.

Одного из мужиков поставили у борта, спиной к воде. Мужик был без фуражки, взлохмаченные волосы стояли на голове копной.

– Наденьте на него фуражку.

К мужику подошел молоденький гусар с бледным лицом и маленькими черными усиками. Снял с себя фуражку и с трудом надвинул ее на лохматую голову пленного, стараясь маленьким светлым козырьком фуражки закрыть мужику глаза.

– Не надо, – глухо сказал мужик, встряхивая головой.

От этого движения плохо сидевшая фуражка сдвинулась назад и из-под маленького светлого козырька прямо в лицо гусару глянули спокойные зеленые глаза. Гусар сконфуженно отошел.

Пан Зелинский небрежно вскинул ружье и, почти не целясь, спустил курок.

Мужик упал за борт.

Капитан Ефимов неопределенно хмыкнул.

– Хм, выстрел ничего себе. А вот я на Деникинском фронте был, так там одной пулей трех-четырех берут, не тратят пуль на эту сволочь.

Офицеры удивились:

– Неужели можно?

– Можно. Наша винтовка три доски двухдюймовые пробивает, а разве головы этих идиотов крепче двухдюймовки. Вот мы сейчас попробуем.

Капитан подошел к связанным мужикам.

– Поставьте-ка вот этого вперед. Вот тут.

Показал место, где нужно поставить.

– Теперь этого… Теперь этого… И вот этого.

Капитан отошел на несколько шагов назад, прищурил глаза, осмотрел поставленных друг за другом – гуськом – четверых мужиков и спереди и сбоку.

– Главное, чтобы ростом одинаковы были, чтобы головы всех находились на одной прямой.

Опять прищурил глаза.

– Почти одинаковы. Видите, через головы можно провести прямую.

Вскинул ружье, прицелился.

Грянул выстрел.

Словно острой косой четыре колоса срезало. Кто-то из офицеров захлопал ладонями.

– Браво! Вот мастерский выстрел!

Капитан Ефимов мельком взглянул на убитых, брезгливо поморщился:

– Столкнуть эту падаль в воду.

Мужиков одного за другим побросали за борт…

Пану Зелинскому не терпится.

– Я вот этих трех китайцев попробую.

Капитан посмотрел на китайцев, подумал:

«Нет, пан Зелинский, с китайцами мы другое сообразим».