Текст книги "Колчаковщина (сборник)"
Автор книги: Павел Дорохов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Глава четвертая
Потоки
1
В широких берегах мутно плещется Обь. На той стороне, за темной просекой таежного леса, синеют горы.
Сегодня праздничный день. На Сизовской пристани шумливая разноцветная толпа ждет снизу пароход.
Щелкают кедровые орешки. Между яркими группами молодых девушек – зелеными и желтыми, голубыми и красными – шныряют звонкоголосые ребятишки.
Снизу медленно поднимается большой пароход.
– Гляди, гляди, пароход, однако.
Десятки загорелых, обветренных рук тянутся к глазам, строят из ладоней козырьки.
– Никак «Комерсант»?
– «Комерсант» и есть.
Пароход все ближе и ближе. Уж виднеются гуляющие на верхней палубе пассажиры. На капитанском мостике, как большой снежный ком, блестит белым кителем капитан. Лениво хлопая плицами, пароход медленно подползает к пристани.
– Ти-ха-ай! Сто-оп! Трави носовую! Э, черт, держи причал!
Бросили сходни. По бокам сходней тотчас же выросли два милиционера.
– Приготовь документы!
Толпа ринулась с парохода.
– Гляди, гляди, китаезы!
Их было трое. Один большой, широкоплечий. У него блестящая черная коса ниже колен. Двое других поменьше, оба стриженые, круглоголовые. На всех узкие синие кофты, широкие синие штаны, подвязанные у щиколоток. На ногах мягкие остроносые, с толстой войлочной подошвой туфли. За спиной у китайцев по большому холщовому тюку. Двое стриженых гнутся под их тяжестью, а высокий будто подушку пуховую на спине держит, а не тюк пятипудовый.
На пристани китайцев густо обсыпали мужики и бабы, парни и девки. Смешливая любопытная детвора продирается вперед, чуть не под ноги китайцам.
– Ходя, ходя, че продаешь?
Китайцы улыбаются узкими щелками глаз. На смуглых желтых лицах светлыми бликами играет солнце.
– Моя не плодаешь. Моя квалтила нада.
– Бабоньки, коса-то, коса-то!
– Гляди, всамделишная!
Щупают косу китайца, осторожно дергают, – может, обманная, привязанная.
– Вот бы вам, девки, такую.
– Хо-хо-хо!
– Хи-хи-хи!
Высокий китаец поблескивает веселыми огоньками глаз, сверкает ровными белыми зубами.
– Твоя коса, моя коса, ты мадама, я нет мадама.
Толпа грохает дружным хохотом.
– Ах, лешак те задави!
– Хо-хо-хо!
– Хи-хи-хи!
– Шутник, однако, язву ему в бок!
Китаец оглядывает толпу.
– Моя квалтила нада.
– Фатеру? Где ж те, ходя, фатеру найти? Отвести их к Лыскину Якову, у него изба просторная и квартиранта завсегда держит.
Мальчишки гурьбой бросились проводить китайцев к Якову Лыскину. На улице китайцев догнали милиционеры, проверявшие на пристани документы.
– Стой, ходя! Иди за нами!
Китайцы остановились.
– Моя квалтила нада.
– Что вы за люди? Идем в волость!
Китайцы полезли было за документами. Один из милиционеров сердито махнул рукой!
– Ты мне документы не суй! Может, они у те подложные. Идем в волость!
Мальчишки всей гурьбой тронулись за китайцами.
– Вы куда? Кшишь! – погрозил милиционер.
Ребятишки отбежали в сторону и пошли за китайцами несколько поодаль.
Привели китайцев в волостную управу.
– Вот, старший, китайцев пымали, думаем, не шпиены ли.
Старший милиционер принял важный начальнический вид, сурово сдвинул брови.
– Паспорта смотрели?
– Смотрели.
– Ну?
– Да кто их знает, будто в порядке.
– Покажьте мне.
Китайцы поспешно подали документы. Старший стал вполголоса читать:
– Китайские подданные: Сун-Сен, Кванг-Син-Юн, Шуан-Ли… Да, гм… Правильные документы, торговать разрешается…
– А может, в узлах что, – многозначительно посмотрел на старшего один из милиционеров, – китайцы народ продувной, посмотреть бы в узлах-то.
Старший задумался.
– Гм, да… Ну-ка, ходя, развязывай.
Китайцы присели на корточки, развязали узлы. Милиционеры долго рылись в хрустящих полотнах, в пересыпанных блестками шелках, в шелковых сарпинках, шарфиках. Отобрали каждому по шарфику, по паре белых с широкими прошивками наволочек, по три пары носков, по паре мохнатых полотенец.
– Ну, иди, купеза, торгуй… Не возбраняется.
Китайцы связали узлы, взвалили себе на плечи и вышли. Сун-Сен спустился с крыльца волостной управы, остановился, задумчиво посмотрел на равнодушные лица товарищей, покачал головой и сказал негромко:
– Не холосо!
Кванг-Син-Юн кивнул:
– Не холосо!
Оба вместе посмотрели на Шуан-Ли. Шуан-ли оглянулся на волость.
– Сволоць!
Из волости вышел один из милиционеров с узелком под мышкой. Добродушно улыбнулся китайцам.
– Слышь-ка, ходя, ступай к Лыскину Якову, у него фатера есть.
– Квалтила нада, – равнодушно сказал Сун-Сен, поправляя на спине узел.
– Ну вот, и пойдем со мной, покажу где, мне все одно по пути.
2
С пароходом «Коммерсант» вернулся в Сизовку ходок Иван Бодрых.
Собрался у волостной управы народ, вышел Иван на высокое волостное крыльцо, стукнул могучим кулаком по крылечным перильцам.
– Шабаш, братцы, бунтовать надо!
– Пошто?
– По старому повертывают, все земли помещикам!
– О?!
– Ну?!
– Культурное, говорят.
Шумным прибоем расплескались мужичьи голоса. Тесно сгрудились вокруг Ивана.
– Это Кардинское-то культурное? Да что они там самогону облопались! Пашем мы, сеем мы, всю работу как себе, так и ему.
– Я и говорю в управе земельной, – пашем, говорю, нашими лошадьми, нашей орудьей, как себе, так и ему. И урожай, говорю, как у нас, так и у него. Бывает и лучше, бывает и хуже, смотря по земле, какая земля, да по времю еще. Нельзя, говорят, культурное у Кардина именье, по закону нельзя, порядок надо.
– По-ря-док, паря.
– Нечего сказать, хорош порядок. От такого порядка не поздоровится!
– Какой это порядок: подати плати, за землю плати.
– Без податей сулили.
– Сколько разов ее оплатили.
– Сталыть, опять земли помещикам?
– Так, однако!
– Бунтовать надо, вот што!..
3
В этот же день к вечеру у Ивана Бодрых собрались гости. Задымилась на столе пенная медовуха, загулял крепкий, ядреный самогон.
Шумно, весело, дым коромыслом.
В самый разгар к прочному, из восьмивершковых бревен, Иванову дому с узлом на спине подошел Сун-Сен. Заглянул к Ивану в окно.
– Мадама, бабелену нада?
Бодрых выглянул в окно.
– А те, ходя, самогону надо? Иди в избу.
Сун-Сен, весело осклабившись и блестя узкими щелками глаз, вошел в избу.
Гости обступили китайца.
– Че болтаешь, купеза?
– Бабелену нада? Своя фаблик бабелена, холосый фаблик, мадама.
– Вот, лешак, болтат почем зря, ничего не разберешь.
– Салпинка, мадама, солковый салпинка нада?
– Сарпинку шелковую продать хочешь?
Сун-Сен радостно закивал головой.
– Салпинка, салпинка солковый. Бабелена своя фаблик.
– Как те понимать, ходя?
Бабы догадались.
– Должно быть, паплин своей фабрики.
Сун-Сен сбросил тюк на пол, присел на корточки, развязывает.
– Гляди, развязывает, однако. Ходя, зачем развязываешь?
Бодрых рассмеялся.
– Вот, язва! Иди, кум, сарпинку бабам покупать!
Пьяный мужик, широколицый и рыжий, с крошечным облупленным носом, подошел к Сун-Сену. Постоял, подумал, вскинул на китайца осоловелые глаза и, нахмурившись, строго спросил:
– А те, ходя, Советы нада?
Сун-Сен быстро закивал головой, радостно затараторил:
– Нада, нада, Советы нада.
Рыжий мужик закрутил головой, глубокомысленно хмыкнул.
– Вишь ты, нехристь, а понимат, что к чему. Слышь, кум, понимат китаец-то, Советы, говорит, надо.
– А ты как думаешь? Он, китаец-то, пролетарский, тоже понимат, что в пользу ему, а что во вред.
4
По всей Сизовке шепотом широким стелется:
– Слыхал, паря, славгородские мужики бунтуют.
– Ну?!
– Волостные земства прогнали, Советы опять посадили.
– Че, паря, видать, и нам надо?
– Каменские тоже Советы хочут, а в иных местах уж и посадили.
– Теперь пойдут везде бунты.
– Пойдут. Без бунтов никак не обойдешься.
– Не обойдешься, где обойтись.
– Слышь, паря, китайцы-то…
– Ну?
– Советы, говорят, надо. У Ивана Бодрых мужики самогонку пили, так, вишь, китаец-то и явился. Советы, говорит, надо, везде Советы, только у вас, дураков, земская управа.
– А китаец, должно, от них, паря, подосланный.
– Беспременно подосланный. Тюки-то за спиной для видимости таскают.
– Не иначе так. Вишь, самый большой здесь ходит, с косой который, а стриженых, сподручных, по деревням послал.
– Советы, говорит, надо.
– Вот где загвоздка-то.
– Загвоздка, паря. Гляди, тут и штаб какой-нибудь у нас под боком, а мы, как слепые, ничего не видим.
– Видать, и нам бунтовать…
– Бунтовать, делать больше нечего.
– Послать к славгородским да каменским, бунтуем, мол.
– К Петрухину послать, слышь, Петрухин везде орудует.
– Оружья нет, как без оружья.
– Ну, нет, копни только, фронтовики-то все с ружьями домой приходили. У милиционеров отберем. Пик понаделаем на манер казачьих…
…В воскресенье, после обедни, мужики потянулись к волостной управе. Собирались небольшими кучками, расходились, вновь собирались. Шум становился все сильнее и сильней, все громче и громче отдельные голоса.
Толпа сгрудилась у волостного крыльца.
– Зови управу!
На крыльцо вышел председатель управы и два члена.
– Ну, че, мужики, расшумелись?
– Советы желаем!
Из толпы вышел Иван Бодрых, неторопливо поднялся на крыльцо.
– Вот что, товарищи-граждане, как мы, значит, желаем Советы, то вам уходить и дела все и печати передать.
– Ну-к что ж, – сказал председатель, – оно и нам легче.
– Конечно, легче, – подтвердили члены управы.
– Только вот что, мужики, – обратился председатель к толпе, скрывая улыбку в пушистой бороде, – неловко без сопротивленья… там, кто знает… вы бы для прилику побили нас нешибко.
Мужики нехотя помахали руками, – подбили глаз председателю, обоим членам управы раскровянили зубы.
– Вот так-то спокойнее, – сказал один из членов управы, сплевывая кровь из разбитых зубов, – а то не знай, как тут еще будет…
Толпа оживленно и весело шумела. Настроение у всех было праздничное, всех так и подмывало что-нибудь сделать необычное.
– Ну, становись теперь с нами Советы выбирать.
Председатель и члены управы спустились с крыльца. За ними пошел и Бодрых.
– Не слазь, Иван, с крыльца, тебя в Совет желаем!
– Желаем!.. Ивана Бодрых желаем!
Бодрых на минуту приостановился, чуть подумал и вернулся назад.
– Я для общего дела согласен, товарищи-граждане. Еще кого желательно в Совет?
– Лыскина Якова!
– Молодых Петра!
Молодых и Лыскин поднялись на крыльцо.
Толпа грохнула в сотни корявых ладоней.
– Просим! Орудуйте, советчики!
– Мимо сходки, собирая в морщинки желтое лицо и весело склабясь, проходил Сун-Сен.
– Ходя, Советы надо?
– Нада, Советы нада.
– Вишь, надо, говорит.
– Ах, язвило б те!.. надо, говоришь?
– Нада, Советы нада.
Сун-Сен смотрит в веселые лица мужиков, весело поблескивает прищуренными глазками. Сбросил наземь тюк со спины, сел на него.
Мужики обступили китайца со всех сторон.
– Как те звать, ходя?
– Сун-Сен.
– Сенька, должно, по-нашему.
– Сун-Сен радостно соглашается.
– Сен-Ка, Сен-Ка.
На волостном крыльце наскоро переговаривается новый Совет. Иван Бодрых поднимает вверх руку.
– Товарищи, не расходись! Совет сейчас устроит заседание, и мы вам резолюцию.
Советчики пошли в волостную управу. Через полчаса вынесли постановление:
– Как, значит, мы теперь бунтуем, то быть нам и Советом, и штабом. Приказы всему населению сполнять без разговоров. Всем, у кого есть оружие, тащить в Совет. По три человека отправиться за милиционерами и доставить немедленно в штаб с оружием в руках. Штоб никакого сопротивления не было, в случае чего, милиционеров связать…
Через час к штабу привели трех милиционеров. У каждого по мужику сбоку, мужик сзади. Штаб приказал запереть милиционеров в амбар. У амбара поставили часового.
Потянулись мужики с оружием. Скоро перед штабом выросла кучка: двенадцать ружей, восемь шашек, пять револьверов.
Бодрых любовно перебирает оружие.
– Антилерия!
5
На пристани оживление. Десятка три вооруженных мужиков, во главе со штабом, столпились у бортов, озабоченно смотрят вверх по реке.
– Скоро пароход?
Пристанской приказчик почтительно останавливается в нескольких шагах.
– Теперь скоро, товарищ Бодрых, вот-вот покажется из-за поворота. Потому и не видать, поворот тут.
Бодрых подошел к приказчику, сурово посмотрел ему в глаза и поднес к самому носу приказчика огромный коричневый кулак.
– Как примал, так и примай пароход. Только смотри, чтобы ни-ни. Башку снесу!
Приказчик попятился.
– Помилуйте, товарищ Бодрых, как я сам из народа, пролетарий, значит, тоже понимаю, как и что. Не извольте беспокоиться.
Из-за поворота показался пароход. Среди мужиков прошло легкое волнение.
– Идет, идет.
Бодрых поправил упорно слезавшую на затылок фуражку, потрогал револьвер в кармане и скомандовал:
– С оружием которые, прячься!
Мужики рассыпались по конторке.
Пароход, сделав широкий полукруг, грузно, боком подошел к пристани. Штаб: Иван Бодрых, Яков Лыскин, Молодых Петр – впереди.
Сбоку, на видном месте, приказчик. Снимает картуз, вытирает ладонью потную лысину, думает:
«Эх, мигнуть бы только капитану, чтоб не бросал сходни».
Бодрых точно угадал приказчиковы мысли, чуть покосился суровыми глазами в сторону приказчика. Тот с глубоким вздохом надвинул картуз.
– Принимай сходни!
Народ с парохода бросился к сходням.
Штаб направил в толпу револьверы.
– Стой!
За штабом словно из земли выросли мужики с ружьями, пиками, шашками.
Толпа шарахнулась обратно.
– Что? Что такое?
Штаб двинулся на пароход. За штабом два десятка вооруженных мужиков, десяток остался у сходней.
Зычно несется по пароходу голос начальника штаба – Ивана Бодрых:
– Отдавай оружие, никаких наказаньев не будет, ежели кто добром!
В первом классе увидали трех офицеров.
– Ваше оружие, господа офицеры!
Офицеры переглянулись.
– Мы без оружия.
Бодрых усмехнулся.
– Ну што, барин, врешь, время тянешь, покажьте ваши каюты!
В каютах у офицеров нашли по револьверу, по шашке.
Иван укоризненно покачал головой:
– Говорил, штобы добром, теперь сами виноваты, на себя пеняйте.
Офицеров свели на берег.
Внизу, в третьем классе, тихо перешептывались между собой пятеро солдат с ружьями. К солдатам подошел штаб.
– Вы вот што, ребята, ружьишки-то давайте, а сами поезжайте с богом.
– Вы бунтуете, товарищи? – спросил один из солдат.
– Бунтуем, Совет у нас.
– И мы с вами.
– Ладно, ступай на берег.
Тут же, в рубке первого класса, штаб устроил заседание. На обсуждение поставили два вопроса: что делать с пароходом и как поступить с офицерами. Молодых внес предложение.
– Пустить пароход без последствиев.
Штаб предложение единогласно принял.
– Пускай везде о нашем восстании знают.
Разговор об офицерах затянулся дольше. Молодых настаивал, что офицеров надо признать как врагов народа, взятых с оружием в руках, и прикончить на месте. Бодрых предлагал оставить офицеров заложниками, может, на что и пригодятся. Яков Лыскин тянул больше к Ивану. В конце концов постановление было вынесено:
Взятых с оружием в руках офицеров признать контрреволюционерами и саботажниками и запереть в амбар заложниками.
И тут же вынесли еще одно постановление:
– Известить соседей – ивановских, чусовских и прочих, что сизовские бунтуют и чтобы бунтовать всем вместе… Послать гонцов к Петрухину, сказать, что желаем присоединиться.
Глава пятая
У повстанцев
1
Выехав за поскотину, Киселев, чтобы запутать следы в случае погони, свернул в лес и лесом повернул назад. Объехал село, выехал на дорогу далеко позади него и пустил лошадь рысью.
Часа через три подъехал к пристани. Лошадь оставил в лесу, на всякий случай спутал ей ноги, кто знает, может быть, придется вернуться с пристани и дальше опять ехать на лошади. К пристани подошел пешком.
Скоро пароход сверху?
К вечеру должен быть.
Димитрий задумался, – как быть дальше. Времени прошло совсем немного, едва ли успели сообщить по пристани о бегстве Димитрия с парохода. Да и то, если комендант парохода обеспокоился участью человека во френче, а только один комендант, должно быть, и знал, что человек во френче шпион. Во всяком случае, медлить нечего, надо решать так или этак.
Решил Димитрий так, – спуститься на ожидающемся к вечеру пароходе до следующей пристани, переправиться на другой берег и дальше ехать на лошадях. Куда ехать, решит дорогой, – обстоятельства покажут.
К ночи пришел пароход. На пристани садились мобилизованные. Голосили бабы, кричали ребятишки. Громкой незлобивой матерщиной перекликались мужики. Маленькая, сухонькая старушка прилипла к русому, вихрастому парню, не оторвется.
– И на кого ты меня спокидаешь, и да когда же я тебя, моего сыночка, увидаю…
Парень неловко старается высвободиться из объятий матери.
– Да будет, мама, ну, будет…
Убирают сходни. Пароход отчаливает. Парни сгрудились на борту, машут фуражками, кричат последние слова. Громкими визгливыми голосами причитают бабы.
Берег потонул во мраке…
Мобилизованных окружают пассажиры…
– Обилизация? Куда гонят?
– Кто знат, будто на Омск.
– Куда погонят, туда и пойдешь, наше дело маленькое.
– Правильно, земляк, солдат не свой человек, куда велят, туда и пойдешь.
Русый вихрастый парень, над которым только что причитала обезумевшая мать, тяжко вздыхает:
– Правда, што ли, Омск взяли? Назад бы вернули и нас.
– Конечно, вернули бы, делать больше нечего, если Омск взяли.
– В городе сказывали – Челяба взята. Верно, правда, что Омск взят. Тьма-тьмущая красных идет.
Гулом по палубе:
– Идут. Идут. Идут.
На лицах или смутное беспокойство или нескрываемая радость. И скрыл бы, да не сумеешь, так и прет наружу.
– Эх, скорей бы, скорей!
– Не удержатся наши, что и говорить.
– Нет, не удержатся, где удержаться.
– Что так?
– Свихнулись все, ось свою потеряли. Нельзя без нее. Каждый человек должен иметь свою ось. Нет оси, и твердости в жизни у этого человека нет, шатается он из стороны в сторону, потому опоры под ногами нет. А который нашел ось-то, шутя тому человеку, его и встречный ветер не собьет с дороги, потому держаться ему есть за что, Ловко за свою-то ось держаться.
– К чему ты это?
– А ты мекай. Как думаешь, есть у Колчака ось?
Мужик опасливо взглядывает, потом сразу успокаивается, машет рукой.
– Есть, только чужая, на чужих осях вертится.
– Это как же понимать?
– А как хошь понимай, милачек.
– Та-ак. Значит, не продержится?
– Обязательно. На чужих осях не продержишься.
– Ну и дела! Вот жизнь пришла…
Небольшой коротконогий мужик, перехваченный под самый живот шелковым монастырским пояском, весело хмыкает:
– А у нас своя война, по-те-ха!
– Какая война?
Наша, барабинская. Появились отряды из мужиков при ружьях, при пулеметах, при всей амуниции то ись. Ну, значит, и того… то там пощупают, то там. Большое беспокойство наделали для начальства. Пригнали поляков, чтобы все банды в два счета… И пошла война… Мужики в болота, поляки за ними. Ну, да где ж там, места у нас гиблые, топкие, мужик каждую тропку знает, а поляк куда пойдет. Прямо пойдет – болото, налево повернет – болото, направо – опять болото. А мужик, знай, постреливает да поляцкие ружья подбирает. Он бы хошь и назад, поляк-то, ну, да и назад болото. Выходит, то ись, так, что у поляков неустойка.
– А проводников не берут?
– Берут, как не брать, без проводников никак невозможно. Ну, да, вишь, не каждый из нашего брата тропки знает, а и знает, так ошибется.
Поблескивают искорки в серых веселых глазах, колышется от сдержанного смеха русая борода.
– Ошибаются?
– Да вить как иначе. Свой своему поневоле брат. Друг за дружку и держутся…
Кучка бородатых мужиков сжимается тесней вокруг веселого барабинца.
– А большаки-то, видать, нажимают?
– Нажимают. Гляди, силу какую на них гонят, так и идут эшелон за эшелоном.
– Молодых все гонят, нас, стариков, не больно берут: знают, что не пойдем.
– А то пойдем. Будя, знаем, для кого стараемся.
– И молодые-то не все идут.
– Не все?
– Не все. У нас бегут которые прямо на Тобольск, к большакам навстречу.
– Эх, и народу гибнет, пропасть… И, вишь, идут, язви их, молодые-то!
Путаются жесткими корявыми пальцами в широких лохматых бородах, укоризненно качают головами.
– Ишь ты, идут молодые…
2
Справа чуть голубеют горы. Впереди, сзади и слева – степь. Сонный ямщик показывает кнутовищем на горы.
– Пошаливать народишко начал.
– Пошаливают? – переспросил Димитрий.
– Пошаливают. Раньше тихо было, никогда ничего не слыхали, а седни началось. Деревня тут, в горах, вон между той вострозубой и вон той, что поправее, как малахай киргизский. Заехали лонись в деревню с десяток партизан из анненковцев, – анненковцы тут у нас по губернии воюют, – безобразничать начали. Целую неделю ни проходу, ни проезду. Мужиков в нагайки, баб молодых и девок которых под себя. Ну, их и того, пришибли. Через три дня в деревню целая армия.
– Подать виноватых!
– Ну, конечно, где ж виноватых сыскать… все виноваты, все били, все и в ответе. Так на своем и стоят:
– Нет виноватых.
– Нет?
– Нет.
– Ладно. Выстроили всю деревню на улице, поставили пулемет.
– Нет виноватых?
– Нет. Все виноваты.
И давай пощелкивать из пулемета… Мало которые уцелели, все здесь полегли: и старые, и малые… А которые уцелели, те в горы ушли, тем дорога одна теперь… Ну, к этим атамановец или там белогвардеец какой не попадайся, живого не выпустят… Купчишкам тоже спуску не дают. Много купчишек этой дорогой шляется в Монголию, товаром красным спекулируют… Пошаливают, для че не пошаливать…
Ямщик замолчал, задумался. Задумался и Димитрий о своем. Разве махнуть в эти горы. До гор добраться нетрудно, документ в кармане надежный.
«Скажешь спасибо Френчу», – с усмешкой подумал Димитрий.
Ямщик обернулся с козел.
– Теперь вот сизовские бунт объявили.
Киселев вспомнил высокого черного мужика, – ходока из Сизовки.
– Это где кардинское именье было?
– Вот, вот, это самое… И к соседям послали: бунтуем, мол.
Димитрий встрепенулся.
– Далеко до Сизовки?
– Не шибко далеко, в сторону только. Вон туда надо, к берегу, берегом дорога пойдет.
– А сколько верст?
– Верст тридцать, должно, наберется, а то и все сорок.
– Повезешь туда?
Ямщик придержал лошадей, внимательно оглядел Киселева, – вот человеку блажь в голову пришла.
– Для че не повезти, повезу.
– А сколько возьмешь?
Мужик немного подумал, почесал концом кнутовища за ухом.
– Ну че будем рядиться, лишнего не возьму.
– Нет, все-таки, – настаивал Киселев. – Так-то, дядя, лучше, чтобы после недоразумений каких не было.
– Какие там недоразумения, сказал – лишнего не возьму.
Ямщик слез с козел, обошел вкруг коробка, потрогал колеса, поправил на кореннике чересседельник, отошел в сторону и не спеша стал оправляться. Киселев терпеливо ждал.
– Да-к что ж, – повернулся к нему ямщик, – сорок верст, дорога берегом ухабистая… двести рубликов положить надо.
– Ты спятил, дядя, – за тридцать верст двести рублей.
– И все сорок наберутся, – спокойно ответил ямщик, – овес седни дорогой, а я на паре.
– Ну-ну, – покачал головой Димитрий.
Мужик, улыбаясь, почесал затылок.
– С кого ж тогда и взять… Ты, поди-ка, из этих самых, из чиновников.
Димитрий усмехнулся.
– Может, и из чиновников, да все равно я в сто раз беднее тебя. У меня ни черта нет, а у тебя всего полно. Ну, сколько у тебя лошадей?
– Шесть.
– Коров?
– Четыре.
– Машины есть?
– Как не быть машинам, есть и машины – не без самодовольства сказал ямщик.
– А у меня знаешь, что есть?
– Ну?
– Вот все, что на мне, да в кармане вошь на аркане.
Мужик засмеялся.
– Ну, этого добра и нам не занимать… Да-к, значит; двести рубликов, сейчас и повернем.
Киселев сердито махнул рукой.
– Ладно, поезжай!
3
Верстах в пяти от Сизовки Киселева догнал отряд конных милиционеров.
– Стой, что за человек?
Димитрий быстро оглядел всадников. Заметил между ними молодого бледного попика. Подумал про себя:
«Ага, каратели».
Спокойно выдержал испытующий взгляд спрашивающего и ответил:
– Человек как человек, а еду по своему делу.
– По какому делу, куда?
В Сизовку мне, а по какому делу, о том я только одному могу сказать. Где у вас старший?
– Я старший и есть.
Киселев вынул бумажник, протянул старшему документ, взятый у человека во френче. Старший прочитал, с уважением посмотрел на Димитрия и вернул бумажку.
– Свой, значит. Выходит, по одному делу едем.
Димитрий улыбнулся.
– Должно быть, по одному. Вы в Сизовку?
– Да.
Пригласил с собой попика.
– Садитесь, батюшка, а то неловко духовному лицу верхом.
Поп пересел в коробок к Димитрию, с любопытством оглядел его.
– Вы от начальства, должно быть?
Киселев молча и важно кивнул головой и, в свою очередь, спросил попика:
– А вы, батюшка, с отрядом?
– Нет, я сизовский. Бунтуют, мерзавцы! Милиционеров арестовали, почту заняли, земство прогнали… Пароход ограбили… Господ офицеров с парохода сняли, в амбар заперли, живы теперь, нет ли… Я почел своим священным долгом осведомить начальство.
– Может быть, склока одна, не бунт?
У Димитрия такой спокойный вид, а внутри сгорает от нетерпения узнать от попика про бунт в Сизовке.
– Что вы, что вы, почтеннейший господин, бунт, бунт! Управляющий уездом тоже сомневался. Может, говорит, так, по пьяному делу… Бунт, бунт! Бунт против власти, против церкви, против бога!
Киселев с многозначительным видом улыбается, небрежно роняет:
– Я кое-что знаю, но подробных донесений не имею… Там ходок этот… как его…
Попик с почтением посмотрел на Димитрия и подумал:
«Должно быть, крупная птица, донесения имеет».
– Это вы про Ивана Бодрых изволите говорить, – обратился он к Димитрию, – который насчет земли в город ездил?
– Да, кажется, так зовут этого ходока. А как вы это, отец, пробрались, как вас бунтовщики не сцапали?
Попик скромно улыбнулся.
– А я, господин, пешечком. Вышел будто на прогулку, зашел за село да и давай бог ноги. До соседнего села дошел, у знакомого батюшки взял лошадей да скорей в город.
Киселев засмеялся. Чувствует, что попик считает его за какое-то начальство, принимает покровительственный тон и дружески хлопает попа по колену.
– Молодец, батя, молодец!
Поп воодушевился. Его бледное лицо загорается краской.
– Понимаете, господин, штаб, сукины дети, выдумали!
– Да что вы?
– Да, да. Вот этот самый Бодрых, да Лыскин Яков, да Молодых Петр, – мужики!
Димитрий искренно восторгается.
– Да что вы?
– Да, да, мужичье сиволапое!
Димитрий ясно представляет себе огромную фигуру Ивана Бодрых, когда тот на пароходе отсунул человека во френче, смерил его уничтожающим взглядом:
«Егория бы вам, сукиным детям…»
Подъехал старший милиционер.
– А вы слыхали, здесь недалеко, верстах в ста, Петрухин орудует?
Больших трудов стоит Киселеву скрыть свое радостное удивление.
– Знаю, да.
Спокойно и терпеливо ждет, когда милиционер начнет рассказывать.
– Вот жизнь собачья, с лошади не сходишь, так на лошади и живем. Мыкаемся по всему уезду, чуть не в каждом селе теперь бунт… А этот Петрухин, как черт, носится из конца в конец.
Киселев успокаивает старшего:
– Недолго поносится, скоро отдыхать будет…
– Да уж отдохнет, как попадется к нам в лапы.
Милиционер отъехал. Попик клевал носом, время от времени с трудом поднимая отяжелевшие веки и виновато улыбаясь Димитрию. Стал подремывать и Димитрий.
– Вон и Сизовка, – обернулся ямщик к седокам.
Киселев подозвал старшего.
– Я думаю вот что: вы с отрядом подождите здесь, вон на опушке спешьтесь, а я пройду в село один. А то, неровен час, засада какая или еще что. От бунтовщиков всего можно ожидать.
Старшему такое предложение Киселева понравилось.
– А ведь и верно. Кто их знает, какие у них силы. Правда, и нас двадцать человек, ну все-таки.
– Береженого и бог бережет, – сказал проснувшийся попик.
– Верно, батюшка. А как же вы один-то? – обратился старший к Димитрию.
– Ну, я и не в таких переделках бывал.
Димитрий вылез из коробка и стал расплачиваться с ямщиком. Мужик смущенно взял деньги.
– Ты уж извини, если что неладное сказал.
– Ладно, ладно, – засмеялся Киселев, догадываясь, что теперь и ямщик считал его за начальство. – Ты только поезжай отсюда скорей, где-нибудь на дороге передохнешь.
Ямщик быстро повернул назад.
Димитрий обратился к попику:
– Вам, батюшка, я тоже советую обождать здесь, спокойнее будет. Вовсе не нужно, чтобы бунтовщики видели, как вы вернулись. Попозднее задами пройдете.
Поп согласился.
4
У поскотины Димитрия встретили два рыжих бородача с ружьями.
– Стой, паря. Чей такой? По какому делу?
– Мне надо штаб.
Мужики подозрительно оглядели Димитрия с ног до головы. Чудно, надо человеку штаб, а идет так себе, словно на прогулку, – ни оружия, ни багажа, да еще и пеший ко всему.
– Шта-а-аб. А зачем тебе штаб?
Киселев улыбнулся.
– А уж это я штабу скажу – зачем. Мне Ивана Бодрых надо.
– Ивана Бодрых. Чудак человек, так бы и сказал…
– Ивана Бодрых можно… Ты постой, однако, мы пошепчемся.
Бородачи отошли в сторонку, пошептались.
– Ну вот, Степан те проводит, ступай.
Когда шли улицей, народ любопытно оглядывал Димитрия.
– Че, Степан, пымал, однако?
Степан молча отмахивался от любопытных. Подошли к штабу. У крыльца толпились вооруженные мужики, – молодые и старые, суровые и добродушные – всякие. Тотчас окружили Киселева.
– Чей такой? Откуда?
– К Ивану Бодрых, – сказал Степан, – должно быть, каменский. Ну-ка, сторонись.
Толпа расступилась.
– Проходи, все здесь, заседанье в штабе.
Димитрий вслед за Степаном вошел в штаб. Среди сидёвших за столом сразу узнал Ивана Бодрых, – того самого огромного черного мужика, что на пароходе рассказывал про землю.
– Слышь, Иван, к тебе человек. У поскотины пымали.
Бодрых с недоумением всматривается.
Киселев улыбнулся Ивану:
– Что, товарищ Бодрых, не узнаешь?
Бодрых медленно припоминает.
– Кажись, узнаю… Стой, на пароходе вместе ехали. Вить ты тот большак, что с парохода убежал?
– А почему ты знаешь?
– Весь пароход только об этом и говорил. Вот как за тобой человек-то городской на берег прыгнул да в воду провалился.
– Вот, вот, я самый и есть.
– Не догнал те шпиен?
– Догнал, да я его придушил да в реку сбросил.
Лыскин и Молодых о чем-то перешептывались, подозрительно посматривая на Димитрия.
– А не врет этот человек, как думаешь, Иван, – спросил Молодых. – Хорошо бы его обыскать.
– Чего меня обыскивать, – спокойно сказал Димитрий, – вот документы и браунинг, что я отобрал у шпиона.
Все наклонились над документом и долго его рассматривали. Вдруг Молодых вскинул голову, пронзил Киселева холодными недоверчивыми глазами:
– А может, ты тот самый шпиен и есть? Документ у те, паря, самый настоящий.
Киселев в восторге от подозрительности мужиков, – молодцы, молодцы, так и надо! Радостным смехом дрожат глаза.
– Да ведь меня знает Иван Бодрых.
Мужики с суровым недоумением смотрят на Киселева. И чему человек радуется. Ведь, ежели что… Одним словом, может, человеку сейчас могила, а у него рожа лыбится.
– Хорошо ты его знаешь, Иван?
Бодрых заколебался.
– Будто тот самый.
Киселев весело и радостно смеется. Вот это штаб! Основательный народ. Эти надуть себя не дадут, с такими не страшно.
– Ну, хорошо, товарищи, я вам покажу еще один документ, надеюсь, что тогда вы мне поверите. Только вы бы отвернулись куда, а то документ у меня в таком месте запрятан, что и смотреть неловко.
