Текст книги "Колчаковщина (сборник)"

Автор книги: Павел Дорохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Часть вторая

Глава первая
Всплески

1

К тюрьме беглым шагом подходил отряд вооруженных людей.

Кувыркалась белесая луна в серых разорванных облаках, ветер гнал за отрядом колючую снежную пыль, звучно похрустывал под ногами тугой снег. Над тюрьмой медленно колыхалась серая мгла, Там и сям прорезанная светлыми копьями электрических фонарей.

Часовых сняли без выстрела. Кузнец Василий с десятком людей вбежал в караульное помещение и быстро обезоружил растерявшихся солдат. Остальная часть отряда рассыпалась по тюремным коридорам.

– Отпирай камеры!

Забегали перепуганные надзиратели, загремели железные засовы у дверей.

– Выходи, товарищи!

Петрухин бросился к камере, где сидел вместе с Верой, Соломоном, Андреичем.

Нетерпеливо рванул дверь.

– Отпирай живей!

Вырвал из трясущихся рук надзирателя ключи, швырнул на пол замок.

– Товарищи, сколько вас?

– Пятеро.

На один только миг мелькнули перед Алексеем лица погибших товарищей – Вера, Соломон, Захаров, Морозов, молодой деревенский паренек Сергей. Сдвинулись брови над переносицей.

– Эх, не дождались!

Коротким вздохом подавил воспоминания. Не время думать, не время. Потом, потом.

– Товарищи, живей, живей!

Спешили на двор, вооружались винтовками и револьверами, взятыми у караульных и надзирателей, и строились в молчаливую колонну.

Петрухин обошел ряды.

– Товарищи, оружие берет только тот, кто идет с нами. Живо, живо!

Подошел один из пятерых, протянул Алексею сверток – мягкий комок золотистых кос Веры.

– Товарищ Петрухин, я не останусь в городе… Вы сумеете передать матери Веры. Как святыню берегли, друг другу передавали.

Дрогнул суровый Петрухин. Молча взял сверток, сунул себе за пазуху.

Коротко и глухо скомандовал:

– Шагом марш!

К тюрьме мчался верховой. Подскакал к выходившей из тюремного двора колонне, осадил коня, крикнул взволнованно:

– Кто товарищ Петрухин?

– Я. В чем дело?

– Нас предали! – хрипнул человек, – второй район окружен, конспиративные квартиры захвачены… выступление прекратить… отводите людей… приказание штаба.

Человек помчался дальше. Алексей подозвал кузнеца и устало сказал:

– Василий, отводи людей. Я останусь в городе.

Крепко пожал руку Василию и быстро зашагал по спавшим улицам. С другого конца города слышались редкие ружейные выстрелы.

2

Маленькая старушка, вся в черном, по ночам не спит. Сидит у окна, смотрит в пустоту безмолвной ночи. Все ждет.

– Вера… Дочь моя…

На улице под быстрым тяжелым шагом захрустел снег. Кто-то тихо стукнул в окно. Старушка вздрогнула, прильнула к окну. Стук осторожно повторился. Заметалась по комнате, ища дверь на улицу.

– Сейчас я, сейчас.

Путаются ноги в подоле юбки, дрожащие руки не найдут задвижки у дверей.

– Сейчас я, сейчас.

С улицы в распахнутую дверь вместе с ветром шепот осторожный:

– Не пугайтесь, я – товарищ Веры.

Высокий человек взял старушку под руки и повел ее в дом.

– Я сидел вместе с Верой в одной камере… В тот вечер она просила передать вам… Вот…

Протянул старушке сверток. Блеснуло золото волос.

– Вера…

Погрузила пальцы в шелк волос, прижалась лицом. Дрожат плечи от рыданий.

– Дочка… голубка…

Доверчиво взяла высокого человека за руку, взглянула в лицо.

– Вы были с ней… Расскажите мне.

Петрухин сел рядом со старушкой и долго рассказывал. А когда поднялся, она взяла его голову, нагнула к себе, поцеловала в лоб.

– Вы еще придете, да? Вы мне близкий, родной, вы были товарищем Веры.

– Приду, приду.

Вышел на улицу. Сжал голову руками.

– Эх!

Только зубами скрипнул. Поднял огромный кулак, погрозил спящему городу и исчез в темном переулке…

3

По городу, злобно лязгая железными цепями, носились грузовики, – на концах по пулемету, по бортам штыки. С фырканьем, отдуваясь от беготни, подкатывали к тюрьме. Опять по гулким тюремным коридорам стучали тяжелые шаги, опять гремели засовы у дверей и опять наполнялись камеры.

По безлюдным улицам торопливым шагом проходили патрули. Гулким топотом отдавали мостовые, провожая конные разъезды. В морозной сероватой мгле тревожно взметывались голоса часовых.

– Стой! Кто идет?

За рекой, в рабочем поселке, замирали последние выстрелы.

Начинало светать.

Утром на третий день из города на широких крестьянских розвальнях выехали двое: высокий чернобородый мужик, закутанный в собачью доху, и молодая краснощекая женщина с черными, переломленными дугой бровями. Мужик был мрачен, крепко подхлестывал рослого жеребца и без того широко забирающего сильными ногами.

Не успели отъехать и сотни сажен, налетел конный разъезд.

– Стой! Что за люди?

– Люди как люди, – мрачно сказал мужик и полез в карман за документами.

Молодая женщина с лукавой улыбкой глянула на старшего, блеснув крепкими белыми зубами.

– Што на вас покою нет. Ишь, мужик у меня сердитый, лошадь дешево продал.

Она кивнула головой на мужика, сердито разворачивавшего документы. Казак глянул в веселое лицо женщины, шутя замахнулся плеткой.

– Постегать бы тебя малость, ишь, гладкая какая.

Мельком взглянул на протянутые мужиком бумаги и поскакал прочь.

Мрачный мужик улыбнулся.

– Ну и молодец ты, Настасья.

Молодая женщина прижалась к Петрухину.

– Я с тобой, Алексей, куда хочешь.

4

Как узнал костинский поп, что на Чернораеву заимку наезжают вооруженные люди, неизвестно. Решил было сразу донести по начальству, да надумал сначала попытать у кузнеца, давно держал на него подозрение. Пришел к кузнецу со сломанным косырем.

– Вот, наварить бы, Прокофий.

– Это, батя, можно.

– Один работаешь? А где у тебя помощник?

– Эка, батя, хватился. Еще по осени ушел.

– Вон как, а я и не знал.

– Поп вынул коробку папирос, протянул Прокофию.

– Ну-ка, покурим заграничных.

Молча закурили.

– Легковата, – сказал кузнец, пуская струйку ароматного дымка, – наша махорка покрепче будет.

– Ну, наша, конечно, – поддакнул поп. – А что, у Чернорая работник все еще живет?

– Да разве у него был? – удивился кузнец.

Поп подозрительно глянул на Прокофия, – хитрит, мол, мужик или правду говорит.

– Неужели не знал? А люди сказывали, Чернораев работник езжал к тебе.

Кузнец ухмыльнулся, – хитер, мол, ты, да не шибко.

– Людей послушать, так у тебя, батя, от керенок сундуки ломятся.

– Ты скажешь, ломятся, – рассердился поп.

Косырь был готов.

– Получай, батя, на сто лет хватит.

– Сколько тебе за работу?

Прокофий притворился рассерженным.

– Что я – нехристь! Нисколько не надо!

После ухода попа Прокофий послал сынишку за Иваном Каргополовым.

– Степанка, слетай за Иваном, скажи, отец, мол, сейчас велел прийти.

Иван явился быстро.

– Слышь, язви его в душу, – сказал тревожно кузнец, – учуял что-то долговолосый. Надо бы смыкаться к Чернораю.

Прокофий подробно рассказал Ивану о своем разговоре с попом. Иван взялся за шапку.

– Думать тут нечего, вот смеркнется, слетаю…

Через день нагрянули на Чернораеву заимку из районной милиции.

– Показывай, старик, где у тебя чужой народ!

– Вот все мы тут, – сердито указал Чернорай на свою старуху и на Настасью.

– Ты нам очки не втирай, старик, показывай, где у тебя работник спрятан!

Чернорай рассмеялся.

– Что вы поздно хватились, работник еще осенью ушел.

– Чей такой?

– А кто его знает – чей. Пришел в уборку, сказался беженцем, после уборки опять ушел.

Начальник помолчал немного, прошелся по горнице, посмотрел на развешанные по стенам фотографические карточки.

– Это кто?

– Сын Михайла, – угрюмо ответил старик.

– Где он?

– У бога, – так же угрюмо сказал Чернорай.

Старуха шумно вздохнула и всхлипнула в фартук.

– Та-ак, – протянул начальник и вдруг повернулся к Чернораю. – Ну, дед, говори, где спрятал оружие?

– Да что вы ко мне пристали, – вскипел Чернорай, – что я вам – разбойник?

– Ну, ну, не больно, – нахмурился начальник.

Всю Чернораеву заимку перевернули вверх дном.

Разворочали ометы прошлогоднего сена, щупали штыками в снегу, пробовали рыть землю. Чернорай хитро улыбался в колючие щетинистые усы и думал про Алексея:

«Как же, найдете. Он еще наделает вам хлопот».

Петрухин и кузнец Василий отсиживались в землянке, давно вырытой в овраге в версте от Чернораевой заимки.

5

Как-то к ночи перед домом костинского попа остановилась ямщицкая пара.

В дом вошел солдат с ружьем.

– Батюшка, начальник уездной милиции едет, переночевать просится.

– Пожалуйста, пожалуйста, сделайте одолжение.

Начальник милиции – высокий плечистый человек с черной бородой – попу понравился.

– Милости просим, господин начальник, милости просим.

Начальник разделся, непринужденно уселся за стол.

– А мы, батюшка, вчера большевистскую банду сцапали!

– Господь милосердный, да что вы?!

– Да. И самого главаря большевицкого – Петрухина.

Поп обернулся к иконе и перекрестился.

– Слава тебе, господи! Завтра господу богу молебен благодарственный отслужу.

Начальник опрокинул в рот стакан медовухи и взялся за холодную курицу.

– Похвальное дело, батюшка.

– У нас тут, господин начальник, пощупать бы которых надо. Большевики.

– Да что вы! И у вас есть?

– Есть, есть, полсела прямо.

– Кто, например?

– Степан Максимыч, Прокофий-кузнец, Иван Каргополов…

Начальник позевнул.

– Ну, ничего, батюшка, доберемся до всех. Петрухина поймали, а остальных поймать – плевое дело.

Ночью начальник милиции оделся по дорожному, прошел к попу в комнату, потрогал его за ногу.

– Ну-ка, батя, вставай.

– Что такое? Вы собрались уже? Куда так рано?

– Служи, поп, панихиду.

– Какую панихиду? В чем дело?

– По себе панихиду. Я – Петрухин.

Попа словно ветром сдуло с кровати. Бросился в ноги Петрухину. Рыдал, целовал сапоги.

– Пожалей! Сдуру болтал! Век не буду!

Петрухин молча поднял револьвер, выстрелил и, не оглядываясь, вышел на улицу.

У ворот стояла ямщицкая пара.

Глава вторая
В обратный путь

1

Димитрий Киселев вышел из штаба армии радостно взволнованный: поручение перейти фронт, зайти в тыл колчаковским войскам и начать работу в Сибири – дано ему.

Димитрий хорошо знает Сибирь. К опасностям привык и их не боится. Спокойный и уверенный, зря рисковать не будет. Товарищи учли в Димитрии эти качества и потому именно ему поручили это опасное и ответственное дело.

Знают также товарищи из штаба и то, что у Димитрия в. Сибири осталась жена с ребенком…

Киселев вздохнул.

– Что с ними? Полгода никаких известий. Бедная Наташа, бедный маленький Мишка! Каково-то тебе без твоего папульки!

Кто-то неведомый, непрошеный жесткой рукой схватил за сердце, сдавил, скомкал. Глубокой бороздкой прошла поперечная складка на лбу, скорбно сдвинула брови. Киселев тряхнул головой, стараясь прогнать надоедливые думы.

– Ничего, скоро увижу.

Пройти через фронт большого труда не составит. В Сибири его не узнают, – там он носил густую курчавую бороду, теперь у него бритое актерское лицо. Дополняют сходство с актером глубокие складки на лбу и на щеках у рта, – словно грим наложен… Да, дело опасное. Впереди, может быть, смерть. Положим, смерть не страшна, к смерти привык, каждый день с ней лицом к лицу. Но может быть хуже. Попадешься, будут издеваться, мучить. Белые совсем озверели… Да, дело опасное. Надо предусмотреть каждую мелочь, продумать все до мельчайших подробностей.

Утром Димитрий зашел в мастерскую, заказал чемодан с двойным дном и двойными стенками. В штабе получил паспортную книжку на имя крестьянина Саратовской губернии Ивана Петровича Мурыгина, по профессии учителя.

– Будьте спокойны, товарищ Киселев, книжка самая настоящая.

Димитрий улыбнулся, спрятал книжку в карман. Зашел к начальнику штаба – получить еще документ. Начальник, Никита Иванович, высокий, широкоплечий, с коротко стриженными волосами на большой круглой голове, протянул Киселеву маленькую шелковую полоску:

– Вот вам, товарищ Димитрий, документ.

Димитрий взглянул на полоску. Два вершка в длину, вершок в ширину. Буквы – словно зерна маковые нанизаны, чуть глазом рассмотришь. В углу – печать с копейку, нарочно на этот случай изготовленная.

Никита Иванович полушутя, полусерьезно улыбается:

– Дальше прячьте. Документ может оказаться для вас смертным приговором.

– Знаю. У меня есть такое место, куда в старое время даже жандармы редко заглядывали, век ищи, не найдешь.

Никита Иванович понял и усмехнулся.

– А это вот вам в Сибири очень пригодится.

Вынул из стола несколько новеньких пачек желтых и серо-зеленых колчаковских денег и подал Киселеву.

– Ну, кажется, все теперь.

Поднялся из-за стола, взволнованно пожал Димитрию руку.

– Ну, а если там что… мы вашу семью разыщем… ну, да вы сами знаете, товарищ Димитрий…

Он махнул рукой и сел на свое место.

Димитрий вышел…

…До вечера бегал по аптекам и аптекарским складам – искал целлулоидную капсулу. Непременно надо было целлулоидную; в том месте, куда думал спрятать документ, желатиновая капсула быстро растаяла бы. Наконец, нашел. Взял несколько штук на всякий случай. Дома маленькую шелковую полоску свернул трубочкой, всунул в капсулу и положил в бумажник.

– Буду переходить фронт, спрячу куда следует.

Вечером пошел к сапожнику и тут же при себе велел заделать в сапог под подошву паспортную книжку учителя Мурыгина. Расчет был простой – если бы пришлось попасться к белым, надо вынуть книжку именно из потайного места и сказать, что спрятал от большевиков. Утром на другой день был готов и чемодан. В дно положил несколько газет, брошюр, – столько, чтобы заметно не увеличивало тяжесть чемодана. В двойные стенки аккуратно, чтобы не тряхнулось, уложил пачки колчаковских кредиток. В этот же день простился с товарищами и уехал на передовые позиции.

2

Молодой энергичный комдив разложил карту местности, где Димитрий собирался переходить фронт.

– Вам, товарищ Киселев, надо лошадь и сани, – задумчиво говорил комдив. – Пешком нельзя. Собственно, пешком бы и лучше, здесь всего пять-шесть верст, но если попадете на белых, будет очень подозрительно, что человек тащит на себе чемодан. Взять возчика из здешних мужиков, – черт его знает, какой попадется, так прямехонько к белым в штаб и прикатит.

– Нет, уж я лучше без возчика, – засмеялся Киселев.

– Лошадь и сани мы вам дадим. Там бросите, как доберетесь, а не бросите, так продадите, колчаковские деньги пригодятся. А сейчас поедемте, я вам засветло покажу местность.

Вместе с комдивом выехали за линию расположений.

– Вон видите кустики, указал комдив вдаль, – а вон дальше бугорок. За бугорком направо, верстах в пяти, деревня, с бугорка ее видать. Если взять степью полевее, то можно выехать на дорогу сзади этой деревни. Дорога идет на станцию. Днем нельзя, видите, в степи все, как на ладони. А ночью патрули можно миновать. Далеко от деревни патрули не заходят.

Димитрий выехал от комдива, как стало смеркаться.

Вон и кустики. От кустиков дорога пошла слегка в гору. Снег с горы сдуло, и лошадь шла легко. С бугорка Димитрий рассмотрел чуть мерцавшие огни деревни. Слегка ударил лошадь кнутом.

– Но, поторапливай, теперь недалеко.

Лошадь затрусила под гору. Вдруг фыркнула и метнулась в сторону.

– Что там еще? Чего испугалась?

Киселев остановил лошадь, зорко посмотрел вперед. На снегу что-то чернелось. Слез с саней, подошел ближе, нагнулся. Перед ним лежал человек в барнаулке, больших пимах, заячьей шапке с ушами, наполовину занесенный снегом. Через плечо у человека ремни. Димитрий потянул за ремни и вытащил из-под снега кожаную сумку. Вытряхнул снег из сумки, вместе со снегом выпало письмо. Счистил снег с письма рукавом шинели, чиркнул спичку. Письмо адресовано в Казань. Киселев, в раздумье постоял возле человека. Что бы это значило? Внимательно осмотрел вокруг человека, копнул снег ногой. Еще письмо. Опять счистил снег с письма, чиркнул спичку. Адрес в Самару. Теперь ясно: значит, человек шел от белых из Сибири и пробирался в Советскую Россию. Дорогой замерз или убит. Может быть, нес важные сообщения. Димитрий торопливо стал разгребать снег возле человека. Нашел еще письмо, еще… еще… Нашел больше трех десятков. Что делать? Сложить в сумку и оставить здесь? Но по всему видно, что человек лежит здесь не со вчерашнего дня и, кто знает, сколько еще может пролежать, пока не наткнутся на него. Да и кто еще наткнется. Прочитать письма в темноте нельзя. Зажечь спичку. Но коробки спичек не хватит прочесть и двух писем. Придется отложить переход границы еще на день, доставить письма в штаб необходимо…

Димитрий снял сумку с человека, сложил в нее все письма. Поискал у человека на груди, в карманах, – нет ли каких документов. Ничего не оказалось. Взглянул еще раз на еле мерцавшие огоньки деревни, подошел к лошади, сел в сани и повернул обратно…

Комдив еще не спал.

– Что, товарищ Киселев, неудача?

– А вот посмотрим, удача или неудача.

Димитрий рассказал о находке и вытряхнул из сумки письма. Комдив бросился помогать Киселеву счищать снег с писем. Димитрий с любопытством просматривал адреса.

– Самара, Симбирск, Москва, Самара, Казань, Москва…

Вдруг письмо дрогнуло в руках.

– Что? Что? Не может быть?

Еще раз взглянул на письмо и громко прочел:

– Москва, Василию Степановичу Киселеву.

Ну да, да, письмо двоюродному брату Димитрия. И почерк знакомый, милый почерк жены. Торопливо разорвал конверт. Дрожат руки, прыгают строчки перед глазами.

…Издевались, угрожали… Допытывались, где муж… Таскали по контрразведкам… Голодала, боялась за Мишу… Со службы уволили… Опять лишения… Переехала в другой город… Устроилась у одного товарища, адрес которого дал Алексей…

Димитрий вздохнул.

– Бедная, бедная!

Не скрывая горя, сел за стол, сжал голову руками.

– Милая Наташа, милый Мишка. Что-то с вами?

Комдив положил руку на плечо Димитрию и сердечно сказал:

– Ничего, товарищ, теперь знаете, где семья.

– Да, да, – встрепенулся Димитрий, самое главное, что мой путь именно в этот город.

Днем несколько раз перечитывал письмо жены. Только теперь заметил, что Наташа не указала адреса, в тексте письма упоминался только город и больше ничего. Ну, не беда, лишь бы добраться до города, а там разыскать уж не составит больших трудностей. Бережно уложил женино и Мишино письма в двойные стенки чемодана, распростился с комдивом и с вечера вновь выехал. Когда поднялся на бугорок, направо, внизу, увидел желтоватые огоньки.

«Деревня, – подумал Димитрий, – значит, надо забирать налево».

По спуску было много снегу, лошадь шла трудно, часто проваливалась. Все время смотрел вперед, стараясь не упустить из виду огней деревни и объезжая ее с левой стороны. Вот как будто деревня на прямой линии с Димитрием. Теперь надо сделать полукруг, забирая вправо, чтобы выехать на дорогу сзади деревни. Лошадь тяжело дышала. Киселев остановил ее, слез с саней. Подтянул подпругу, поправил хомут, дал лошади передохнуть.

– Ну, теперь поедем дорогу искать.

Скоро лошадь пошла легко по твердому насту. Сдуло ли снег с косогора, или начиналась дорога, Димитрий не знал.

Вдруг впереди метнулись темные фигуры.

– Стой! Кто едет?

Волна холодной дрожи обдала Димитрия с ног до головы.

«Вот они, белые! Что-то будет?»

Остановил лошадь.

– Свой, братцы!

– Стой!

Подошли три солдата в коротких полушубках, в пимах, серых вязаных шапках.

– Чей такой? Откуда?

– Братцы, голубчики, из России я, из Большевизии проклятой!

Димитрий постарался придать голосу радость.

Солдаты стали вполголоса совещаться.

– Што ж, видать, в штаб вести?

– Понятно, в штаб, как больше.

– Езжай в штаб. Мальцев, садись ты!

Один солдат сел в сани сзади Димитрия, взял ружье на изготовку.

– Держи на деревню. Вон огни впереди.

Лошадь вышла на накатанную дорогу и легко побежала. Въехали в деревню. Посреди деревни, у большого шатрового дома остановились. Солдат вылез из саней.

– Бери сундук. Иди за мной!

Димитрий взял чемодан и пошел за солдатом. У входа в дом остановил часовой.

– Что за человек?

– Со степи. В степи пымали. Из Большевизии.

– Проходи.

Прошли в дом. В первой половине было тесно – мужики, бабы, ребятишки. У стен на лавках сидело пять-шесть солдат в шинелях и с ружьями.

– Подожди здесь.

Димитрий поставил чемодан на пол. Провожавший Димитрия солдат открыл дверь в другую половину.

– Человека пымали, господин поручик!

– Человека? Где поймали?

– В степи. От большевиков ехал.

– Давай его сюда!

Солдат оглянулся на Димитрия.

– Ну, ты, иди!

Киселев взял чемодан и вошел за солдатом в чистую половину. За двумя составленными столами сидело несколько офицеров. На одном конце стола лежала разложенная карта, кучи бумаг. На другом – кипел самовар, стоял горшок с молоком, на жестяной эмалированной тарелке лежал хлеб, рядом яйца, в разорванном конверте табак, большая коробка гильз.

Офицеры внимательно и подозрительно осмотрели Димитрия. Один встал из-за стола, подошел ближе, засунул руки в карманы, расставил ноги и молча стал глядеть на Димитрия.

– Из Большевизии?

– Из Большевизии, господин поручик, – с готовностью ответил Киселев.

– Большевик?

Пронизал Димитрия пытающим взглядом. Киселев спокойно выдержал взгляд.

– От большевиков бегу. Я учитель. Невозможно интеллигенции у большевиков жить.

Офицер насмешливо фыркнул.

– Рассказывайте сказки! Знаем мы вашего брата. Обыскать!

Двое солдат бросились обыскивать. Вытряхнули все из чемодана на пол. Перебирали и перетряхивали каждую вещь. Тщательно прощупали рубцы на белье, некоторые даже распарывали, – казались подозрительными по толщине, не зашито ли что? Окончив, все в порядке сложили в чемодан. Стали обыскивать одежду. Вынули бумажник.

– Деньги советские, господин поручик!

Солдат передал бумажник офицеру. Все с интересом стали рассматривать. Один насмешливо улыбнулся.

– Зачем же в Большевизии деньги, там все даром?!

– Кому даром, господин поручик, а кому и за деньги ничего нет.

Димитрий совершенно овладел собой, непринужденно глядел на офицеров, спокойно говорил. Поручик взглянул на него все еще недоверчиво.

– Раздеть его!

Димитрий притворился рассерженным.

– Господин, поручик, вы напрасно будете беспокоиться. Я действительно тот, за кого себя выдаю. Бежал из Большевизии оттого, что там, повторяю, нельзя интеллигенту жить. Творится что-то дикое, кошмарное, словами нельзя передать всего.

В голосе Киселева была большая убедительность. Поручик заколебался.

– Как же вы пробирались без документов? Где у вас документ?

Димитрий ударил себя по лбу.

– Совсем из головы вон. Да ведь у меня есть документ.

Быстро сел на пол, снял сапог с ноги и, вынув из кармана нож, стал отпарывать подошву.

– У меня здесь паспорт старый.

Протянул офицеру паспортную книжку – Ивана Петровича Мурыгина. Офицеры тщательно осмотрели книжку со всех сторон.

– Почему же вы сразу не показали паспорта?

Димитрий улыбнулся.

– Забыл со страху. Ведь, вы знаете, что там про сибирские войска распускают. Будто при переходе через границу убивают на месте без всяких разговоров.

Кто-то из офицеров выругался.

– Вот сволочь большевистская! И неужели этому верят?

Киселев виновато развел руками.

– Верят не верят, а все-таки боязно. А ну как и вправду без суда и следствия. Там, в Большевизии, всяких страхов натерпелся, да еще, думаю, здесь неизвестно что будет.

– А советский документ у вас был?

– Был. Вот уж из последней деревни выехал, изорвал. Думаю, без документа еще суд да дело, хоть расспросят, может быть, ну, а с советским документом прямо на месте пристрелят.

– Здорово-таки напугали вас!

– Откуда ж нам знать? Ведь отсюда никаких вестей не доходит. А то, что сообщается в советских газетах, вы, наверно, знаете, какого сорта.

Поручик все еще вертел книжку в руках, время от времени незаметно приглядываясь к Киселеву.

– Так как вас звать?

– Мурыгин, Иван Петрович Мурыгин.

– Так.

Офицер вернул Мурыгину книжку.

– Ну, садитесь с нами чай пить.

Мурыгин спрятал книжку в карман. Вынул бумажник, отобрал с десяток советских денежных знаков и положил на стол.

– Вот, может быть, поинтересуетесь. Все равно здесь не нужны будут.

Офицеры взяли, поблагодарили.

– Ну, что там в Большевизии, расскажите.

– Да что там! Жить нельзя интеллигенту. Все под подозрением. Каждый интеллигент – буржуй и контрреволюционер. Тюрьмы всюду переполнены. Расстреливают массами. Хлеба нет, голодовка форменная. Петроград вымирает. На улицах трупы, не на чем вывозить, всех лошадей поели. Поели и собак, и кошек. Здания разрушены, деревянные дома растаскивают на топливо. В Москве то же самое. Дороговизна невероятная, и то можно купить только из-под полы. Все, кто может, бегут. Ждут, как светлого христова воскресения, прихода сибиряков или с юга Деникина. В провинции всюду крестьянские восстания. Недолго, недолго продержится советская власть. Даже рабочие и те против большевиков, потому что живется им в тысячу раз хуже, чем при царе. Ну, конечно, – иронически усмехнулся Мурыгин, – комиссары и теперь живут припеваючи. У них и фрукты, и вина, все чего хочешь.

Офицеры с жадной напряженностью слушали рассказ Мурыгина. Димитрий вполне вошел в свою роль, с азартом ругал большевиков и, в конце концов, рассказал тут же придуманную историю о том, как его самого выгнали из собственного дома, отобрали мебель, одежду, словом, все, что было в доме. Кое-как приятели на дорогу собрали.

– Ничего, все скоро вернем. Рождество будем встречать в Москве.

– Дай-то бог, – вздохнул Мурыгин.