Текст книги "Пограничная тишина"
Автор книги: Павел Федоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
Начальника штаба отряда в комендатуре не оказалось. С группой пограничников, прибывших из школы сержантского состава, он выехал куда-то в горы. В штабе комендатуры Пыжиков встретил майора Рокотова, который приехал сюда, чтобы организовать поиски нарушителей в более широком масштабе. У здания стояли крытые брезентом машины, слышались приглушенные голоса солдат. Из кабинки выглядывала розыскная собака.
– Вам необходимо написать объяснение, товарищ старший лейтенант, – на ходу бросил Рокотов и, обернувшись, добавил: – Потом зайдите в кабинет коменданта.
Рокотов успел уже переодеться и побриться. Поскрипывая крепкими сапогами из яловой кожи, он быстро ушел в комнату материального обеспечения выписывать патроны и ракеты.
Рокотов был удивительно спокоен и до приторности, как показалось Пыжикову, тактичен и вежлив. Такой признак внимания к его персоне ничего хорошего старшему лейтенанту не сулил.
Пыжиков поздно вечером возвращался из комендатуры на квартиру, где решил после тяжелого и утомительного разговора с начальником штаба отдохнуть и отоспаться. Пришлось писать длинное, на нескольких страницах, объяснение. Писалось тяжело, трудно, признание ошибок перемежалось в нем с настойчивым оправданием себя.
– А вот об этом вы зря так пишете, – читая написанное, замечал Рокотов. – Это не объяснение, а приговор самому себе. Тут вы снова ударились в крайность. Все, что вы написали, оставьте на память, а для штаба напишите только о сути дела, покороче, не больше чем на одной странице.
– Пусть останется так! – мрачно настаивал Пыжиков.
– Нет. Такое сочинение я принять не могу. Напишите, как я вам говорю, – уже требовал Рокотов. – А то, что вы написали, годится для дневника, в назидание самому себе. Зачем же вашу душу подшивать вместе со штабными документами?
– Мне, товарищ майор, безразлично: дыроколом проткнут или...
– Опять фразы? Оставьте, Пыжиков. У нас с вами деловой разговор. Напишите так, как нужно. А выводы сделают другие – в данном случае командование.
– Генерал Никитин сказал, что меня, наверное, будут судить, – бойко сказал Пыжиков, раскуривая папиросу.
– Я не знаю, что вам сказал генерал Никитин, но мне он только что звонил и приказал взять вас на розыск нарушителей.
Пыжиков качнулся на стуле и выронил из рук горящую спичку. Наклонившись, поднял ее и положил в пепельницу.
– Я только что ехал с ним вместе, в его машине, он... – Старший лейтенант, протянув руку, мял над пепельницей скомканный окурок и не находил слов. – Странное решение... – наконец выговорил он.
– Ничего странного. Группа сержанта Нестерова обнаружила вторую радиостанцию. Там же нашли большое количество советской и иностранной валюты, запасное оружие, драгоценности, в том числе тридцать золотых часов. Вся прилегающая к морю местность теперь окружена еще более плотным кольцом. Операция принимает большой размах. Нужны люди. Ответственность ложится на всех. Выедем вместе рано утром. Быстро перепишите объяснение и ступайте отдыхать. Скажите дежурному, где вы будете находиться: за вами утром заедет машина.
– Слушаюсь! – недоуменно и радостно вскочил Пыжиков.
Рокотов снял трубку и стал куда-то звонить.
Старший лейтенант зашел в комнату дежурного. Он уже немного успокоился и за полчаса написал новое деловое объяснение.
...Весной в приморский городок приезжала мать Петра и снимала комнату у вдовы Марии Дмитриевны Селиховой, которую рекомендовала московская знакомая. Встречаясь здесь со своей добрейшей мамашей, Петр проводил время в свое полное удовольствие: ел жареных курочек, разные сдобные кулебяки, попивал отличное сухое вино из погребка Марии Дмитриевны. Хозяйка и мать крепко подружились. На прежнюю дачную квартиру и направился теперь Петр. Там, у Марии Дмитриевны, можно было после суровых передряг найти покой и немного отдохнуть.
Петр шел узким глухим переулком, ведущим к берегу моря. В темной зелени садов мерцали огоньки, где-то в фальшивом визге скрипок с заигранной пластинки стонал саксофон. Звуки его нагоняли тоску. Весной по этой улочке Петр шел с матерью, провожая ее на вокзал. Она вытирала надушенным платочком полные дряблые щеки и плакала, как казалось ему, без всякой причины. Вот сегодня ей было бы над чем поплакать! Пыжикову хотелось застонать, взвыть, хотелось говорить кому-нибудь сердечные, полные откровенности, искренности и жгучей обиды слова о том, что он, не окрепнув, сломался, не расцветя, завял на далекой заставе, около пропахшего рыбой заводишка. Завянет там бесплодным пустоцветом и Настя, если не вытащить ее на яркий свет, в Москву или Ленинград, если не показать людям ее озорную, броскую красоту бойкой казачки.
«Кончилось бы уж все это поскорее, пусть выгонят – сам давно добиваюсь, чтобы уволили. Женюсь тогда и вытащу отсюда Настю...» С такими мыслями Пыжиков подошел к калитке. Над садами нависла черная южная ночь, мрачно перемигиваясь желтоватыми, точно кошачьи глаза, звездами. Где-то близко, в мутной темноте притихших деревьев, беспокойно шумел морской прибой. С заросшей виноградником веранды почему-то лился тусклый синий свет. Он мягко падал на садовую зелень, едва освещая приютившийся здесь одноэтажный домик. За стеклом, сквозь марлевые занавески, Петр увидел силуэты людей. Открыв дверцу калитки, он подошел ближе и разглядел двух сидящих за столом мужчин. Постукивая вилками, они ужинали. Значит, комнаты были сданы. Да и мог ли он в этом сомневаться? Курортный сезон был в самом разгаре, и, конечно, предприимчивая домовладелица Мария Дмитриевна не упускала случая, чтобы заработать. Не только комнаты, но и сараишки, кладовые занимались «дикими» курортниками нарасхват, шли по самой высокой цене. Петр в нерешительности остановился. Нехорошо было беспокоить людей, тем более, когда они так по-домашнему мирно беседуют, даже слов не слышно, и аппетитно, очевидно, после купания, ужинают... Только бы увидеть Марию Дмитриевну. Она-то уж устроит его, как полагается. Петр бесшумно прошел в кухню, но там, как и в других комнатах, было темно. Вернувшись к веранде и постояв у крыльца, он, наконец, решился постучать. Разговор сразу же смолк, но дверь пока никто не открывал. После короткой паузы и едва слышного шепота кто-то грубоватым голосом спросил:
– Кто там?
– Мне нужна хозяйка дома, Мария Дмитриевна, – ответил Пыжиков.
– Ее нет дома, – раздался прежний, с кавказским акцентом голос.
– А где же она? – с огорчением спросил Петр.
– Вышла куда-то. Должно быть, к соседям. Что ей передать? – явно желая отвязаться от пришедшего некстати гостя, спросил тот же голос.
– Спасибо. Я ее подожду, – ответил Петр.
Его начал раздражать неприветливый голос мужчины и полумрак на веранде, таинственный и приглушенный шепот. «При таком свете можно подавиться костью или проглотить муху, – зло подумал Пыжиков. – Почему я должен тут стоять? Не только не приглашают войти, а даже не желают взглянуть, кто пришел...»
– Разрешите войти? – подумав обо всем этом, спросил он настойчиво и не очень вежливо.
Его решительный тон сразу подействовал.
– Да, да. Пожалуйста! – медленно открывая дверь, далеко не радушным тоном встретил его мужчина с крупным горбатым носом и с широкими темными бровями. Увидев офицерские погоны и фуражку под цвет окружающей веранду зелени, мужчина на секунду замер. Правая его рука крепко держала дверь, словно намереваясь захлопнуть ее перед самым носом Пыжикова, левая была занесена назад, к бедру. Если бы Петр был внимательней, он бы заметил, как пальцы лежащей на бедре руки мелко дрожали.
Второй мужчина, в белой тенниске, почему-то быстро вскочил и скинул с абажура лампы полотенце. Ярко брызнул электрический свет и заиграл на стенках, выкрашенных в голубой цвет, на оконных фрамугах, на столе, где лежали в веревочной сетке две дыни и рядом с ними поджаренная курица. Под абажуром вихорьком закружились ночные бабочки.
– Эти ночные гости опять налетели, – глядя на бабочек и поглаживая гладко выбритую с высоким лбом голову, спокойно проговорил мужчина в белой тенниске. – Милости просим, товарищ офицер, к столу. Скоро хозяйка придет. Вы что, ее родственник?
– Просто знакомый. Недавно мать здесь комнату снимала.
– Мы тоже курортные, порхаем как эти бабочки... Смотрите, сколько всяких букашек на огонек летит, вроде нашей мошкары на Урале.
Высоколобый оказался более приветливым и радушным, чем большеносый кавказец. Засунув руки в карманы, он исподлобья наблюдал большими круглыми, мутно блестевшими, как у свирепого быка, глазами. По его взгляду было видно, что он сердит и недоволен. Визит офицера смутил их обоих, явно нарушив вечернюю задушевную беседу.
– А вы тоже с Урала? – улыбаясь, спросил Петр у горбоносого.
– Нет. Мы здесь, в горах, живем.
Высоколобый снова засуетился, настойчиво предлагая придвинуться к столу и закусить. При этом он все время улыбался поджатыми губами.
– Дыньки не хотите? Великолепнейшее творение природы, сорт знаменитый, наша матушка «Колхозница». А какой аромат! Прелесть! У нас дома этого пока нет.
– Почему же? На Урале растут арбузы и дыни, – возразил Петр.
– Извините, это на Южном, а на Северном мало, да и еще рано сейчас, не вызрели. Когда же я оттуда уехал? – потирая висок, многозначительно задумался высоколобый. – Да уж десятый день. Не заметишь, как и отпуск пролетит...
– Значит, с Урала? – словно желая заглянуть в душу этого суетливого, чересчур словоохотливого курортника, снова спросил Петр.
– Коренной тагилец. Все-таки разрешите угостить вас дыней! Вот той, что побольше да поспелее.
– Спасибо, я не хочу. Извините, что побеспокоил...
– Ну, что там! Чем же вас тогда угостить? Вина предложить не осмеливаюсь. Знаю, что служба у вас строгая.
Горбоносый подошел к столу и выкатил из сетки дыню. Подержав ее в смуглой большущей руке, положил на тарелку. Косясь на офицера угрюмым взглядом, он медленно, с расстановкой проговорил:
– Слушай, друг, пачему не хочешь? Хароший дына.
Пыжиков вновь поблагодарил и отказался. Ему почему-то неприятна была встреча с этими людьми и противна суетливая назойливость высоколобого. «Забавная компания, – усмехнулся Петр. – Два сапога на одну ногу!»
Разговор как-то иссяк и прекратился. Все трое чувствовали себя напряженно и неловко. Пыжиков сидел как на иголках и злился, что испортил людям ужин. Хотелось встать и уйти, но уходить было поздно и некуда.
В другой раз посидел бы, поговорил с людьми, о многом основательно расспросил, а сейчас самому говорить и слушать не хотелось. Да и высоколобый курортник с неприятно поджатыми губами своей приторной вежливостью совсем не располагал к себе, а наоборот, отталкивал. Горбоносый не мог скрыть своей неприязни к непрошеному гостю в зеленой фуражке. Постояв у стола и уже больше не предлагая угощения, покопавшись в чемоданчике, он взял полотенце и вышел во двор.
Это вынужденное знакомство прервалось возвращением хозяйки дома. Петр с облегчением вздохнул.
Как и следовало ожидать, Мария Дмитриевна встретила Петра с обычным радушием. Она провела его в большую, с выходящим на веранду окном комнату и, усадив на диван, сразу же затопила его словесным потоком пустяковых воспоминаний о матери. Однако Петр вежливо сослался на усталость и попросил приготовить ему постель.
– Извините, дорогая Мария Дмитриевна. Совсем измотался, только бы добраться до подушки, – расстегивая воротник гимнастерки, сказал Пыжиков.
– Что же это вы, голубчик? – заахала Селихова.
– Служба такая... Уже двенадцать, – посмотрев на часы, ответил Петр. – Скоро должна прибыть за мной машина с солдатами.
– Ах, боже мой! Да вы хоть скушайте что-нибудь.
– Немного, пожалуй, можно, – согласился Петр, вспомнив, что он с утра ничего не ел.
Мария Дмитриевна вскочила и побежала на кухню готовить ужин.
Петр слышал, как курортники, гремя топчанами, которые, как в общежитии, всегда приготовлены расчетливыми хозяевами для многочисленных гостей, укладывались спать и тихо, но, видимо очень горячо, о чем-то между собой спорили. Петра они уже не интересовали.
– Что будем делать, Семион, уходить? – склонившись к своему партнеру, прошептал горбоносый.
Неожиданное появление офицера нарушило все их планы. Перед выходом к спрятанной рации они решили хорошенько выспаться. Теперь было не до сна.
– Подождем, – ответил Семион, держа в руках термос с длинным наплечным ремнем.
– Ты слышал, что он сказал хозяйке?
– А что он ей сказал?
– Он ждет машину с солдатами. Мне это не нравится...
– Ты уверен, что мы влипли?
– Я ни в чем не уверен... У меня просто нехорошее предчувствие...
Южная ночь стала еще темнее. Отчетливей доносился шум морского прибоя. Музыка стихла. Домик обволакивала тишина.
– Пока нет признаков, чтобы начинать панику. У тебя сдали нервы. Возьми себя в руки, – с открытой жесткостью в голосе сказал Семион.
– Ты хочешь сказать – твой друг трус?
– Не придирайся к словам, а скажи: почему ты с офицером разговаривал по-хамски?
– Дал понять, что мне на него наплевать. Это, наверное, лучше, чем расшаркиваться перед ним.
– Пожалуй. Но чувство меры, Сапангос, чувство меры...
– Дед мой – дагестанский князь, отец тоже. Весь наш род презирал трусов и ненавидел Советы. Я могу швырнуть этот термос себе под ноги, чтобы от меня и этой хаты ничего не осталось...
– Не надо мрачных мыслей. Я бывал и не в таких переплетах. Мне кажется, офицеру нет до нас никакого дела. Тихонько подойди к окну и взгляни, что он делает.
Подвижный и верткий кавказец кошачьими шажками, на цыпочках подкрался к окну и осторожно отодвинул край занавески.
Съев без всякого аппетита кусок жареной курицы с помидором, Петр сидел за столом. Запустив пальцы в спутанные волосы, раздумывал над словами генерала Никитина. «А я, дурак, пытался еще над ним куражиться... И как вначале разговаривал с майором Рокотовым, какую написал объяснительную записку!.. Хотел всем доказать, что мне теперь все равно, безразлично. Пустая, глупая бравада!»
Тряхнув головой, словно избавившись от невеселых раздумий, Петр встал и подошел к окну. На веранде метнулось какое-то черное пятно и скрылось в саду. Пыжикову стало вдруг не по себе. «Кому это вздумалось за мной подглядывать? А может быть, это нервы шалят?»
На душе стало еще тяжелее. В комнате было душно, как в бане. Над садом сгущались темные тучи. Голова тяжелела, будто наливалась свинцом, но спать уже не хотелось.
С неожиданной резкостью скрипнула ржавыми петлями дверь. Петр вздрогнул и оглянулся. На пороге в длинном цветастом халате стояла Мария Дмитриевна.
– Это я, Петр Тихонович. Вы почему, голубчик, не спите?
– Не спится что-то, Мария Дмитриевна. О службе, о жизни вот думаю...
– И-и, милый мой! В ваши-то годы... Не надо много думать. Вся жизнь еще впереди.
– Серенькая моя жизнь, Мария Дмитриевна, как пыль вьется вокруг, глаза порошит. Ничего пока хорошего в ней не вижу, – с болезненной откровенностью признался Петр. Ему хотелось поделиться с пожилой женщиной своими невзгодами.
– А вы потише, голубчик, а то мои постояльцы еще не улеглись, – подняв палец и переходя на шепот, предупредила хозяйка.
– Они всегда так долго не спят? – покосившись на веранду, спросил Петр.
– Когда как. Только на днях им сдала. Сняли всю площадь и сразу поставили условия, что им нужен абсолютный покой. А сами комнатами почти не пользуются, на веранде и спят и едят. Ездили на экскурсии, возвращались поздно. Вчера приехали, заперлись и долго о чем-то спорили. Этот гололобый-то, вроде как ученый, все в горы ходит, а второй за проводника. Водит его по горам и все показывает!
– Что же они изучают? Камни или траву какую приносят?
– А этого я уж не знаю. Но люди, как видно, хорошие. Насчет водочки ни-ни. С женщинами тоже не якшаются. Да и, видать, состоятельные. Сколько запросила, столько и дали. Даже не стали торговаться.
– Не понравились они мне почему-то, Мария Дмитриевна.
– Что вы, Петр Тихонович! Вам надо, голубчик, просто отдохнуть и выспаться. Вот утром я всем вам такой завтрак сварганю – пальчики оближете.
Хозяйка ушла, но Пыжиков долго еще метался в горячей постели, вспоминая сложные события дня. Нервы у него действительно расшалились основательно.
А на веранде в это время горбоносый толкает Семиона локтем в бок и сипло говорит:
– Крышка нам, конец, если не будем уходить или резать двоих...
– Молчи! – стиснул Семион руку горбоносого и толкнул его от себя.
– Он сказал женщине, что мы ему не понравились... – Горбоносый отошел от окна. – Слышишь, не понравились? Ах, вах... Думай, друг. Офицер ждет машину. А вдруг наши документы... Я бы на его месте... – Сапангос тяжело перевел дух.
– Держись на своем месте. Знаешь же, что сейчас уходить опасно.
– Ждать, когда тебе накинут на шею аркан? – Сапангос шарил у стены руками. Семион знал, что тот возится с пистолетом. Как и все горцы, он никогда не расставался с оружием. Отвернувшись, гремел обоймами.
– Тише, болван! – зло сквозь зубы шепчет Семион. Он видит при бледном свете выкатившиеся из орбит глаза горбоносого, темные изогнутые брови. «Страшный это человек, дикий, – боязливо косится Семион. – Но на него можно положиться во всем. Живым он себя в руки не даст. Знает здесь все тропинки, горные ущелья, обычаи кавказских народов. Знает и дело – не один год учился в тайной школе».
– Подождем немножко, – успокаивает горбоносого Семион.
Приближался рассвет. С моря потянул ветер, тряхнул верхушки деревьев.
Пыжиков встал, оделся, присел на стул и задумался. В эти минуты ему казалось, что он самый несчастный человек на земле, что жизнь начинает швырять его, как море утлую лодчонку. Нервы сдали... Усталость взяла верх. Склонившись над столом, Петр крепко уснул. Он не слышал, как зашумел в саду тугой северо-восточный ветер. Закачались высокие пирамидальные тополя, зашелестели листьями старые яблони, гулко роняя на сухую землю перезревшие плоды.
Семион и дагестанский князь Сапангос торопливо сложили вещи в небольшие чемоданы и на зорьке покинули уютный домик Марии Дмитриевны. Они уходили из города глухими переулками, где одиноко и свирепо бушевал ветер, заметая следы густой, застилающей все вокруг пылью. Над горами нависли темные тучи.
Спать Пыжикову пришлось мало. Вскоре к дому подошла грузовая с полным кузовом солдат машина и разбудила его громким протяжным гудком.
Глава восьмаяВот уже третьи сутки пограничники сидят в засаде, скрытые густой зеленью леса. Над горными хребтами надоедливо гудит нестихающий ветер.
В Орлиной бухте шумно ворочаются вспененные волны, земля вздрагивает и доносит однообразный шум прибоя. Хочется встать, расправить затекшие мускулы, вскарабкаться на самую вершину скалы и крикнуть взбесившемуся ветру: «Уймись, дьявол!» Но тут-то как раз все решает терпение и выдержка. Вскакивать нельзя, говорить можно только шепотом. Пограничники, затаившись, терпеливо лежат и ждут. Иногда слышится протяжный вздох солдата Баландина и его сладкий зевок. Глаза слипаются, всем телом овладевает истома. Баландин, словно нарочно, продолжает зевать, чем приводит сержанта Нестерова в ярость.
– Ты можешь потише и аккуратней раскрывать свое хайло?
– Выходит, и зевнуть уж нельзя? – тихо и недовольно ворчит Баландин.
– Ты и лодку так прозевал! – вставляет Батурин.
– При чем тут я? Со мной офицер был. Я там службу не нес, только лейтенантова коня держал.
– Прекратить разговоры, – властно приказывает Нестеров. – Продолжать наблюдение и чтобы ни звука...
– Ты, Баландин, когда зеваешь, то хоть не труби, как пастуший рожок. Моя Гойда и то спокойней ведет себя, – поглаживая лежавшую рядом кавказскую овчарку, говорит сержант Батурин.
От этой заботливой ласки Гойда вытягивается и плотно прижимает голову к передним лапам. Снова молчание. Перед глазами рябит зелень кустарника, ветер срывает с кизильника отмирающие листья и, закручивая в вихре, уносит к подножию гор. Вечереет. Об Орлиные скалы гулко разбиваются соленые волны, шумно, со скрежетом перекатываются у берега камни. Там, за скалами, словно в глубине земли, неумолчно гудит море. После заката кусты быстро наполняются непроглядной мутью, словно на них сплошь натянули черные покрывала. На западе гаснет багровая, похожая на разлитую кровь полоса, наступает темная, предосенняя ночь. Северо-восточный ветер не стихает и ночью. Вокруг живыми призраками шевелятся, шуршат кусты.
Ночь вызывает у солдат и офицеров предельное напряжение. Кажется, что всюду кто-то крадется, выжидает, когда утомятся наблюдать и слушать пограничники.
В темноте неслышно появляется капитан Ромашков. Сообщив пароль, он, согнувшись, подходит ближе, ложится рядом и шепотом спрашивает:
– Ну, как дела?
– Пока в порядке, товарищ капитан, – отвечает Нестеров. – Тишина...
– Какая же тишина, когда дует все время!
– Может, чего-нибудь и надует, – с надеждой замечает Батурин.
– Например?
– Дождя или гостей каких...
– Я все время слышу у вас здесь шум, возню. Прекратите, – замечает капитан Ромашков. – И разговоры...
– Да мы ничего, товарищ капитан. Вот только Баландин...
– Что Баландин?
– Зевает все время. Начнет, а за ним и другие. Я уж ему говорил. И так сон одолевает, а он, как назло, делает.
– Я не нарочно, – смущенно оправдывается Баландин.
– Зевать и кашлять можно в пилотку, – тихо говорит Ромашков.
– Слушаюсь, – отзывается Баландин.
– Скоро смена придет, отдохнете, а сейчас смотрите во все глаза...
Минут пять полежав с солдатами, капитан осторожно встает и быстро исчезает в темноте, словно проваливается куда-то. Ему надо проверить и другие наряды. Они разбросаны в разных местах. Лежат, не шелохнувшись, в терпеливом ожидании врага.
С наступлением темноты наряды приближаются к месту, где закопана радиостанция, почти вплотную. С рассветом они уползают, втягиваются в лес и маскируются в кустах. Так целыми сутками пограничники под открытым небом. Здесь они едят и коротко отдыхают, чуть-чуть вздремнут – и снова служба. Сколько придется караулить и напряженно ждать врагов, когда они вздумают наведаться сюда, чтобы воспользоваться радиостанцией, деньгами, оружием и драгоценностями? А вдруг засады и секреты ими обнаружены и все ожидания впустую? Сколько утомительных бессонных ночей! Об этом думает каждый солдат и офицер. Все зависит от тщательной маскировки, от поведения людей, от степени их воинского воспитания и боевого мастерства. Думает об этом и солдат Баландин. Он чувствует себя виноватым перед своими товарищами. Немало ему пришлось выслушать справедливых упреков, и он твердо решил загладить свои проступки, искупить вину. «Вы еще узнаете, что я тоже не лыком шит, – думает Баландин. – Вот первым замечу врага и первым кинусь на него. Только бы заметить – тогда от меня никакой враг не ускользнет».
После короткой передышки Баландин лег подальше от других солдат и немного выдвинулся вперед.
– Только смотрите не засните, – показывая ему сектор наблюдения, сказал Нестеров.
– Будьте покойны, – на этот раз как-то особенно твердо ответил Баландин.
