Текст книги "Пограничная тишина"
Автор книги: Павел Федоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
XI
Бор гудел мощно и повелительно. В такую ветреную погоду, когда деревья кланяются земле, одинокому человеку становится не по себе. Хотя Люцинка и выросла в лесной деревушке, но всякий раз, войдя в лес, чуточку робела перед высокими скрипучими соснами, перед дубами великанами, которые давили своей мощью и первозданной силой. Ей казалось, что деревья живут своей особой, бесконечной жизнью, говорят между собою, как люди – то ласково, то хмуро, а по утрам вслух приветствуют солнце. Первыми, наверное, это делают сосны, потому что у них самые длинные ноги и верхушки ближе к небу. Сейчас хотелось быть там, высоко, и Люцинке; там, где целуется с кудрявыми шапками порывистый ветер, где сплошное море голубого света. Оттуда видно все, что делается под каждым кустом, и совсем некуда будет скрыться незнакомцу с лукавым, неуловимо-холодным взглядом. А вот у того, черноглазого, молдаванина взгляд прямой, смелый, жаркий, от него может испариться вода в Черной Ганьче... Ей почему-то было приятно думать о тех глазах, о темном, спадающем на висок чубе Архипа, о его складных речах, обволакивающих душу. Сидела она тогда голоногая, пересыпала руками песочек и думала, что сидит не на берегу Черной Ганьчи, а под густущей чинарой, на берегу Днестровского лимана... Тешил он ее, завораживал сказочками. Убегала она от него, а у самой ноги подкашивались. Люцинка старалась отогнать такие неподходящие мысли прочь. Она не должна потерять даже крупицу внимания. После того, как отправила Олесю, незнакомец показался только один раз: высунул из куста голову, осмотрелся и опять нырнул в зелень. «Что он там делает?»
Томительно тянется время. Трудно смотреть в одну точку. В глазах рябит. Высокий молодой малинник вздрагивает, шевелится. Порывы ветра тормошат седой, вывернутый наизнанку малиновый лист.
Люцинка напрягает слух и старается не думать ни о чем постороннем. Может, она боится? Но в этом она не признается даже самой себе. Как бы там ни было, она все-таки лесовица, родилась и выросла в лесу, за нее все деревья и кустики. Против только одно болото с его удушающим запахом, с его мочагами и бездонными топями. Вот там страшно! Но если надо, Люцинка пойдет и туда.
День нежится, разгуливается, становится теплее. Девушка укрылась в коротконогом разлапистом ельнике, рядом с которым по краю мочага ютятся болотные недоросли – гнутые косолапые сосенки, истерзанные сыростью. Люцинка долго наблюдает из своего укрытия. Сквозь игольчатые лапы утомительно рябит густая синева неба.
Чтобы еще понадежнее укрыться, Люцинка осторожно наломала лапника, умело и быстро сплела венок и надела на голову. Понатыкала веток и за пояс черных брючек: если придется идти, так получится незаметно движущийся кустик. Такой способ не раз применяли в лагерях ЮДП.
...Незнакомец появился из кустов неожиданно и быстро пошел по направлению к болоту. Легко держа сумку в одной руке, он шагал, как самый обыкновенный грибник, идущий по давно знакомому месту. Переходя от куста к кусту, Люцинка двинулась следом за ним. Шла и слышала стук своего сердца, останавливаясь, хватала руками трепещущие ветки. А сверху шумел Шештокайский бор.
XII
Покрытое вечнозеленой тиной и рыжими, заросшими багульником кочками, болото даже зимой не замерзало, обдавая все живое прелым, терпким запахом. Оно же укрывало нарушителей границы. За это его не любили пограничники. Чтобы полнее охватить контролируемое пространство, майор Засветаев разделил свою группу и приказал продолжать поиск в трех разных направлениях.
Поисковой группе сержанта Галашкина, в подчинение которого вошли ефрейтор Мельник и рядовой Ицынков, приказано было двигаться по кромке шештокайского болота. Обходя топкие места, они двигались больше часа, но пока не обнаружили ни единого следа. Все изрядно устали. Больше всех страдал сам сержант – давали знать «обновленные» сапоги, а неутомимый Амур сильно надергал Григорию руку, потому что все время рвался вперед. Во время коротких остановок он тоже вел себя беспокойно, все время ворчал, настороженно водил острыми ушами и при всяком удобном случае кидался в кусты.
– Что это он у тебя, будто чумовой, бросается за каждой птичкой-невеличкой? – спросил Володя Ицынков. Как обычно, он говорил быстро, нанизывая слова одно на другое.
– Не за птичкой, – ответил Галашкин. – Он что-то чует...
– Черта лысого чует твой Амур... – Превозмогая боль в ногах, ефрейтор Мельник недоверчиво следил за каждым движением собаки.
– Отставить такие разговоры, – прислушиваясь к чему-то, приказал Галашкин.
– Есть, отставить! – Мельник прихлопнул ладонью комара на щеке и потихоньку выругался. – Як тигры грызут, пляши и смейся...
Володя тоже махал рукавом, отгоняя от лица желтых, неправдоподобно крупных болотных комаров. Амур огрызался, щелкал зубами, а в одном месте так рванул поводок, что едва не свалил сержанта с ног.
– Совсем сдурел наш пес, – не утерпел Мельник.
– А ну тише! – понизив голос, приказал сержант. Несмотря на промах с сапогами, Галашкин был неплохим инструктором и хорошо изучил все повадки Амура. Он работал с ним самозабвенно, действовал больше всего лаской, и они хорошо понимали теперь друг друга. Сержант знал, что Амур беспокоился не зря. Наклонившись к нему, спросил:
– Что там, Амур?
В ответ Амур радостно подал голос и дотронулся теплым языком до руки сержанта.
– Тихо, хлопцы, – снова предупредил Галашкин.
Амур поднял ушастую голову и напряженно выгнул спину, словно собираясь прыгнуть. Для надежности сержант еще раз обвил руку поводком. Слабый порыв ветра качнул чахлую сосенку, растущую у края тропы, на которой, прислушиваясь к шуму леса, стоял Мельник. Амур снова резко рванулся вперед, но, почувствовав, что его крепко держат, быстро повернул голову и сердито заворчал.
– Ефрейтор Мельник, приказываю выдвинуться вперед. Осмотреться. Себя не обнаруживать. Ицынков – в прикрытие! Выполняйте. За мной, Ицынков!
Пригнувшись, Мельник скрылся в кустах. Даже через натянутый поводок Галашкин чувствовал, как дрожит Амур, казалось, что на его шкуре трепещет каждая шерстинка.
– Ну так шо, сержант? – зашептал Ицынков. – Может, собаку...
– Успеем... Надо убедиться, а то вдруг грибники...
Галашкин не ошибся. За кустами послышался детский крик, тут же голос Мельника позвал:
– Сюда, хлопцы!
– Что там? – продолжая сдерживать, казалось, совсем ошалевшего Амура, спросил Галашкин.
– Лесовицу застукал, – ответил Мельник.
– Чудило... Слышно, там ребятишки, – сказал Володя.
Пограничники знали сестру Люцинки все до единого. Она ежедневно бултыхалась в канале и бегала по берегу с удочкой. Сейчас ее светлые растрепанные волосы, губы и щеки, вымазанные ягодным соком, освещало утреннее солнце. Остановившиеся глаза девочки немигающе смотрели на рычащего Амура. Правда, сердился он недолго. Обласканный сержантом, проворчал последний раз, зевнул и презрительно отвернулся, словно хотел сказать:
– Стоило поднимать шум из-за такой чумазой.
Амур чуял, что у этой глазастой девчонки от страха душа ушла в пятки, хотя сейчас, окруженная солдатами, она расхрабрилась и трещала как заведенная.
– Погоди, погоди! – остановил ее сержант. – Значит, Люцинка сказала, что будет его стеречь?
– Ну ясно же, ясно! Мамочки! Да разве от Люцинки можно спрятаться! – вскрикнула Олеська.
– А далеко это? – спросил Мельник.
– Не очень...
– Ты найдешь дорогу?
– О-ох! – вырвалось у Олеськи. Сердце у нее опять застучало часто, как вначале, когда она увидела выскочившую из кустов рычащую собаку. У нее сразу же обмякли колени, и она начала доказывать, что Люцинка находится на краю гибели...
– Хорошо. Будешь показывать дорогу, – сказал Галашкин.
– А разве он не знает? – показывая на Амура, спросила Олеся.
– Ты только скажи ему, куда идти, а там он уж и Люцинку найдет, и того типа, – ответил Галашкин.
– Найдет Люцинку?
– Конечно! Тебя же нашел.
– Он нашел меня?
– А как же!
– Ничего подобного! Меня бы сроду никто не нашел... Это я, когда увидела зеленую фуражку, сама сказалась...
– Интересно, как это ты сказалась? – спросил Ицынков.
– Сначала высунулась из кустов, а потом крикнула потихонечку...
– Так он тебя давно уже учуял, – поглаживая Амура, сказал Галашкин.
– Ничего бы он не учуял, если бы я не сказалась...
Вся робость перед собакой и таинственным, жутковатым лесом у Олеськи мигом улетучилась. Теперь она уже с восторгом рассматривала добрые знакомые лица пограничников и эту узконосую овчарку, которая смотрела на нее своими умными глазами уже не так сердито, а только чуть-чуть недоверчиво. В другой раз Олеся умилилась бы перед этой всезнающей собакой, но сейчас, глотая сладкую от ягод слюну, старалась забыть, что она ее испугалась и едва не шлепнулась на мох. Об этом как-то расхотелось думать, нужно было торопиться выручать Люцинку. О встрече с браконьером, как она его называла, Олеся рассказала со всеми подробностями и, может, даже чуточку больше...
– У него сети...
– В руках? – спросил Галашкин.
– Наверное, в сумке... такая большая сумка... – немножко помедлив, ответила Олеся и руками показала, какой величины сумка.
– Но ты, наверное, видела сумку? – спросил Мельник.
– Не совсем...
– Ну, как же это так, Олеся? – удивился Галашкин.
– Он же сам нам сказал! – Олеська досадливо пожала плечами.
– Ах, сам сказал... Такой тип, будь ласка, может наговорить все, что угодно, – заметил Володя Ицынков. – Пошли. Надо скоренько нащупать его и потрусить.
– Вперед! – приказал Галашкин.
Пошли по тропинке гуськом. Натянув повод, всю группу уверенно повел за собой Амур. Солнце во всю пригревало верхушки старых сосен, и они плавно колыхались под теплым ветром.
Олеся семенила рядом с Мишей Мельником, следом за ними шагал Володя с автоматом на плече и ракетницей в брезентовом чехле. Олеся, опустив голову, сморщив нос, думала, пыталась вспомнить что-то важное, потом, очнувшись, словно от оцепенения, внезапно крикнула:
– Стойте!
– Нельзя так, Олеся, – сдерживая Амура, сказал Галашкин.
– Я вспомнила.
– Что ты вспомнила? – улыбаясь, спросил Мельник. Благодаря встрече с Олесей он отдохнул и повеселел, да и ноги, непривычно сжатые голенищами, притерпелись. Девчонка ему очень нравилась. Он видел, как она на канале, словно мальчишка, кувыркалась на песке в одних трусиках и плавала в воде боком как рыбка.
– Он соврал, тот тип! – ответила Олеся.
– Как соврал?
– А так... Не было у него никаких сетей...
– Погоди, погоди! Ты же говорила... – сержант посмотрел на Олесю с недоумением, а Амур даже присел на задние лапы, заглядывая ей в рот.
– Ничего я не говорила. Это он сам сказал... А Люцинка мне точно шепнула, что он врет. Вот и все теперь...
– От же Олеська дает, пляши и смейся.
– Может, ты еще что вспомнишь, так давай уж сразу... – Шагая по тропе, Ицынков чуть не наступил Олеське на пятки.
– Если вспомню, так сразу скажу, – ответила Олеся и снова, уже который раз, стала торопить пограничников.
– Там же Люцинка, – шептала она. – И дуба этого толстенного не было, и березок старых тоже...
– Амур знает, где ты шла, Олеся, – говорил ей с улыбкой Мельник.
– А вдруг он ошибется?
– Наш Амурчик не ошибается, – ласково отвечал ефрейтор.
Он действительно не ошибся. Учуяв человека, тихо подал голос, чутко поставил уши, напружинился и решительно потянул поводок.
– Здесь, близко, – прошептал сержант Галашкин, склонился к Амуру и начал говорить какие-то слова. Что он нашептывал собаке, Олеся не слышала, но подскочила к сержанту и умоляюще попросила:
– Не надо... пожалуйста. Он укусит Люцинку...
– Ты думаешь, что это она? – спросил Галашкин.
– Не знаю...
– А вы не договорились какой-нибудь знак подать? – спросил Мельник.
– Не помню...
– Что же ты помнишь?
– Я бежала в Калвари, к дяде Рудишкесу... Я тут стрелочки выкладывала, а их теперь нету...
– Ладно, ты не волнуйся. Сержант не отпустит Амура, – проговорил Мельник. Михаил смотрел на девочку и улыбался мягко очерченным ртом. Губы Олеськи, подкрашенный черничным соком подбородок чуточку кривились. Так бывает у детей, которые вот-вот пустятся в рев и сдерживаются только до поры до времени.
– Но надо, чтобы Люцинка нас увидела, – настойчиво твердила Олеся.
– Мы ей подадим знак, – сказал Мельник.
– Я могу свистнуть.
– Если он разрешит. – Ефрейтор показал глазами на сержанта.
– Можно мне свистнуть? Я потихонечку, – попросила Олеся командира группы.
– Попробуй, – согласился Галашкин. Весь разговор с Мельником сержант слышал и не вмешивался. – Только надо сначала прилечь, – добавил он.
Галашкин подал команду, и все залегли. Прежде чем свистнуть, Олеся зажмурила глаза. Поплыли и задрожали – до единого листочка – все деревья леса, представилась одинокая Люцинка с искаженным от страха лицом и тот тип с большой желтой сумкой. Олеська свистнула несколько раз и открыла глаза. Впереди, в трех шагах от нее, вытянув желтые лапы, лежал Амур. После того как раздался ответный свист, он царапнул когтями серый мох, вывернул зелень наизнанку, и стал напряженно подниматься. Снова послышался свист.
– Люцинка! – крикнула Олеся. Ей не по силам было такое длительное напряжение. Она смутно помнила, как очутилась в объятиях сестры.
– Ой ты моя любая! – прошептала Олеся и огляделась. Солдаты исчезли как сон. Вокруг шумели деревья, озаренные полуденным солнцем. Исчезла жутковатая, темно-зеленая колдовская тьма леса.
Теперь лес был приветлив и ласков. Они сидели обнявшись. У ног валялась опрокинутая Олеськина корзиночка с выкатившимися на серый мох головками грибов, а неподалеку стояли чьи-то смешные сапоги со сплющенными голенищами.
Олеся так и не узнала, что это были сапоги ефрейтора Мельника. Чтобы «обновки» ему не мешали, он снял их и пошел на преследование в одних носках. Вместе с Амуром они настигли нарушителя в болоте и взяли на одном из сухих пятачков.
XIII
– Ваша фамилия?
– Карпюкович. Изодас Карпюкович.
Полчаса тому назад Карпюкович был доставлен на заставу и теперь сидел у стола напротив майора Засветаева. За другим столом сидели замполит заставы лейтенант Игорь Рощин и кряжистый черноусый старшина Тихон Иванович Алексеенко.
– Расскажите, Карпюкович, где и когда вы перешли границу?
– Я, товарищ майор, не переходил границы. Это недоразумение. – Изодас как ни в чем ни бывало улыбнулся, с заметным интересом рассматривая побеленную в светло-синий цвет канцелярию, сейф в углу, радиоприемник, схему на стене, задернутую бледно-розовой шторкой.
– А как же вы очутились в лесу?
– Мне нездоровилось. Я отошел в лес... Затем прилег отдохнуть...
– Но вы углубились в лес, в болото?
– Одолевала жажда, хотелось найти воду, болотную я не стал пить и решил поесть малины. Я знал, где есть много малины, и пошел туда... – Ответы Карпюковича были вполне правдоподобными. Он рассказал майору, что приехал с севера, из Кандалакши, где работал в леспромхозе механиком, доехал попутной машиной до Роздиянского шоссе, ожидая автобуса, почувствовал недомогание.
– Я и так, товарищ майор, обижен судьбой...
– Кто вас обидел?
– А как может чувствовать себя человек, которого держат полгода в тюрьме, а он не знает, в чем его обвиняют?
– Бывают ошибки...
– Есть беззащитное добро и вооруженное зло...
– Вы считаете нас вооруженным злом?
– Лично вас нет. Уж служба ваша такая... Я много времени не видел сестры. Она роднее мне всех на свете. Я приехал повидаться с нею, а меня ловят, как преступника, и травят собакой.
– Вас никто не травил собакой. Вы задержаны, как подозрительный.
Перед майором лежал чистый лист бумаги, но он сознательно не сделал ни одной записи, надеясь на свою хорошую память и опыт. Подробную запись вел лейтенант Рощин, стол которого стоял в противоположном конце канцелярии. Рассказ Карпюковича только внешне казался правдоподобным. Иван Александрович с первых же слов выявил противоречия, но не стал настаивать на уточнениях, а тем более заниматься разоблачением. Это дело штабных офицеров, которых ждали с минуты на минуту. Майор вел обычный предварительный опрос, который имел очень важное значение по своей свежести, когда нарушитель психологически еще находился под сокрушительным влиянием провала. Чтобы казаться независимым и спокойным, Карпюкович прилагал нечеловеческие усилия, забыв, что он объявил девочкам о своем мнимом браконьерстве, забыл и о том, что самые лучшие, самые честные и непосредственные друзья пограничников – дети.
– Вы давно не видели сестру? – спросил майор.
– Давно. Почти четыре года.
– Мы вам предоставим такую возможность.
– Когда?
– Это решит командование.
– Значит, меня задержат?
– Да. До выяснения.
– Выходит, я опять попадаю под следствие?
– Смотря как сложатся обстоятельства.
– Как они складываются? – быстро спросил Изодас.
– Наверное, гражданин Карпюкович, вопросы полагается задавать мне, – спокойно заметил Иван Александрович, чувствуя, что «тип» этот, как нарекли его пограничники, теряя выдержку, начинал понемногу «вязнуть» в своих ответах. Очевидно, он и сам понял это и спохватился. Желая отвлечься от опасных мыслей, быстро ответил:
– Извините, увы, я забыл, что не всегда исполняются горячие желания и добрые надежды...
– Если бы добрые! – веско проговорил Иван Александрович и поднял на Карпюковича ясные, чистые в своем спокойствии глаза, не зная еще, насколько сильно и уничтожающе прозвучит эта его последняя фраза.
Шелест бумаг на столах прекратился и сменился глубокой тишиной.
Застигнутый врасплох внезапным ответом начальника заставы, нарушитель ощущал на себе взгляды трех пар внимательных глаз и готов был провалиться сквозь землю. Дернул же его дьявол пуститься в болтовню о горячих желаниях и добрых надеждах... Он-то хорошо знал, с какими «надеждами» шел к себе на родину...
– Я приехал домой! Понимаете, домой! – уже с искренней в голосе горечью восклицал Карпюкович.
– Вас можно понять, – согласился майор.
– Так почему же вы меня задержали?
– Я уже вам говорил, гражданин Карпюкович, все теперь зависит от вас...
– Но почему же от меня? – Подавшись вперед, Карпюкович стучал себя в грудь ладонью.
– Если ваш рассказ подтвердится, вас немедленно отпустят домой.
– А пока ко мне уже применяется слово «гражданин». – Изодас невесело усмехнулся.
– Чем же плохое это слово? – спросил Иван Александрович.
– Оно звучит ужасно... разумеется, в лексике тюремных надзирателей. Мне ненавистно это слово!
Изодас успел внутренне собраться и, уже не испытывая ни робости, ни растерянности, напряженно ждал, как ответит майор на его нарочитую дерзость. Сейчас для него имело значение только одно – чем закончится первая схватка с этим спокойным пограничником.
– Объяснять значение слова «гражданин» не нахожу нужным. Полагаю, что знаете не хуже меня, – ответил Засветаев.
– А вы считаете это слово гуманным?
– Считаю, потому что советские люди, где бы они ни находились, должны оставаться гражданами.
Майор встал, вышел из-за стола, приказал старшине вызвать машину. Когда Тихон Иванович удалился, начальник заставы подошел к радиоприемнику и нажал белую кнопку. В комнату влетела веселая, задорная мелодия баяна. Построенная на мотивах белорусских напевов, она хорошо была знакома Карпюковичу. Такого он давно не слышал. Это был ответ на его щемящую тоску, и на какое-то мгновение у Изодаса возникло желание рассказать этому светлоглазому пограничнику все начистоту. Знакомая мелодия все сильнее жгла сердце, напоминая детство, юность, бежала по следам босых мальчишеских ног... Снова вспомнился дом, сад, посаженный покойной матерью, собачья будка за решетчатой изгородью, тихая, заросшая камышом, речка, а на берегу, в густом ольшанике, дымящийся самогонный аппарат, хмельной запах барды и бутылки с теплой мутной жидкостью. Много самогона, а потом и тот самый пожар... Скрытое отчаяние еще больше усилилось, когда он вспомнил сестру, которую надеялся сегодня увидеть. Он мечтал встретить ее у калитки в ярко расшитом платье с лицом, счастливым после долгой разлуки.
Звуки мелодии росли, ширились, до отказа заполняя комнату, уплывали через открытые окна в манящую, свободную даль Августовского леса, будоражили своей вызывающей дерзкой лихостью и весельем. Изодаса стал охватывать озноб, губы пересохли, тело горело. Песни детства не умирают, и звуки их прочно селятся в душе человека, порой навсегда, в особенности, если это песни родины. От такой песни, как от совести, никуда не скроешься, она будет звучать и звучать. Мысли его бились между этим мимолетным чувством, между прошлым и настоящим. Неудержимо рос и клубился вихрь противоречий, борьба между совестью и страхом накалялась и не находила выхода.
Музыка зазвучала еще задорней и неистовей. Майор подошел к приемнику, нажал и утопил в квадратном гнезде белую, похожую на кость, кнопку. Зеленый огонек, весело прыгающий на сетчатой стенке приемника, прощально мигнул и погас. Мелодия смолкла, и вместе с ней у Изодаса исчезла последняя добрая мысль... Он опустил плечи и задумался. Где-то близко пронзительно пропел сигнал. Это, наверное, часовой давал дежурному знать, что видит машины. Звуки моторов быстро приблизились и тут же смолкли. В коридоре послышались решительные шаги торопившихся людей. Побеленная голубоватой краской дверь распахнулась, показался высокий, статный, в полевой форме полковник. Следом за ним вошли майор Андреев и усатый старшина Тихон Иванович Алексеенко.
При виде полковника Изодас невольно поднялся. Он успел заметить, что полковник скользнул по его фигуре лишь мимолетным взглядом, прищелкнув каблуками, выслушал рапорт майора Засветаева, который кратко доложил, что поисковой группой, при содействии местных граждан, задержан некто Карпюкович, который в настоящее время присутствует здесь.
– Ну что ж, раз присутствует, тем лучше. – Поскрипывая хромовыми, до блеска начищенными сапогами, полковник со всеми – кроме Изодаса – поздоровался за руку. Движения его были быстры, энергичны, темно-зеленая форма сидела на нем словно влитая, выглядела строго и благородно.
– Мы, наверное, не задержимся. Может быть, у гражданина Карпюковича есть какие претензии к пограничникам?
– Благодарю вас. У меня претензия одна – почему я задержан?
– Мы как раз прибыли для того, чтобы выяснить. Скажите, как с вами обращались?
– Обращение хорошее... если не считать собаки...
– Она вас покусала?
– Нет, но она порвала одежду.
– Это можно поправить. У нас есть хорошие мастера портняжного дела.
– Вы, товарищ полковник, не лишены юмора.
– Очевидно, если бы вы не пошутили на контрольно-следовой полосе, вам не пришлось бы встретиться с нашим Амуром...
– Я не шутил, товарищ полковник, на контрольной полосе.
– Если так, то для вас меньше будет затруднений. После проверки вы будете немедленно отпущены. Гражданин накормлен? – обращаясь к начальнику заставы, спросил полковник.
– Мы предлагали, но он отказался.
– Хорошо. Уведите.
– Я, товарищ полковник, настаиваю... – поднимаясь со стула, заговорил нарушитель, повышая голос.
– Будьте благоразумны. Мы ведь не дети, понимаем друг друга, и нам придется поближе познакомиться. Я начальник отряда. К сожалению, вам придется проехать в город. А пока...
Нарушителя увели. Полковник Михайлов сел за стол на место старшины. Все смотрели на начальника отряда и ожидали его решения. Он уже побывал на заставе майора Андреева и осмотрел место нарушения границы.
– А ведь прошел ловко, – посмотрев на Павла Ивановича, сказал полковник.
– Не оправдываюсь, товарищ полковник, – пожимая плечами, кратко ответил майор Андреев. Не очень-то было приятно слышать такое от начальника отряда, да и взяли нарушителя не его солдаты, а соседа. Полковник был уже там. Потом он побывал у родителей Люцины и Олеси, побеседовал с Люцинкой, поблагодарил сестренок.
– Прежде чем принять решение по обстановке, давайте кратко обменяемся мнениями. Майор Засветаев, вы побеседовали с задержанным?
– Так точно.
– Что вам удалось выяснить?
Разрешения ответить попросил лейтенант Рощин и предложил посмотреть его запись.
– Хорошо. Посмотрим запись. – Михайлов приблизил к себе исписанные листы бумаги, бегло прочитав их, проговорил: – Раз уж решили послушать друг друга, начнем тогда с вас, лейтенант Рощин. Тем более что вы вели запись. С выводами прошу не стесняться.
– Если верить его ответам, то они, как мне кажется, заранее продуманы, отрепетированы, если можно так выразиться... Если верить интуиции... – Игорь запустил всю пятерню в густые темные волосы. – Если верить интуиции, то, несомненно, это он нарушил границу.
– Нельзя полагаться только на интуицию, – возразил полковник. – Мы решаем человеческую судьбу.
– Интуиция плюс факты и реальное чувство ответственности. Именно на этом я строю свои выводы, а кому положено, пусть проверят и дополнят, – медленно, но твердо ответил молодой офицер, впервые увидавший живого нарушителя государственной границы.
– Согласен, что реальное чувство ответственности прежде всего. Послушаем, что скажет начальник заставы Иван Александрович.
– Лично я за глубокую проверку, – ответил майор Засветаев.
– Она, по-видимому, продлится долго. Как поступить с задержанным?
– Придется ему где-то подождать...
– Где?
– Это уж как решит командование, товарищ полковник.
– Командование потребует обоснования, доказательства. Есть они?
– Есть, – ответил Засветаев. – Ответы он продумал, но упустил некоторые моменты. Девочек-то он обманул! Сказал, что идет ставить сети. Если он шел к сестре, какой смысл обманывать?
– Он и мальчишек обманул! Наделил ребят шоколадками! – вмешался майор Андреев. Он так разволновался, что забыл испросить разрешения у полковника. Алексей Иванович только взглянул на майора, но прерывать не стал. Он вообще не любил принижать достоинство подчиненных ему офицеров, а майор Андреев и так ходил как в воду опущенный...
Майор говорил с Юстасом и с Пятрасом. Взял у младшего лейтенанта обертки польских «чеколадок» и держал их в полевой сумке, чтобы приобщить к делу.
– Шоколадки не могут, товарищ майор Андреев, служить доказательством.
– Почему не могут, если они оттуда?
– Ты же знаешь, что родственники той и другой стороны ходят в гости, могут принести сколько угодно...
– Пусть в штабе поработают с ним, и, я думаю, все встанет на свои места: и польский шоколад, и браконьерские сети, и то, как он девчонкам нашим морочил головы. Дураков ищет! – взволнованно заключил Павел Иванович.
– Правильно, – согласился майор Засветаев. – Есть основание полагать, что это преднамеренный, целевой переход.
– Думаю, что можно будет пока утвердиться на этой версии, – сказал полковник. – Пусть работают штабники. Я вам не говорю «спасибо за внимание», а требую, чтобы вы удесятерили его. Майору Засветаеву приказываю выстроить личный состав в парадной форме для вынесения благодарности. Все!
– Есть! – Иван Александрович повернулся и вышел. Следом за ним выбежал и старшина. Догнав майора в коридоре, заговорил на ходу:
– А в чем встанут, та ще в парадной форме, те наши модники?
– Как – в чем?
– В какой обуви, извините за выражение?
– В той самой, какая на них есть.
– Чтобы начальник отряда видел такой цирк?
– Ничего не поделаешь...
– Пусть поменяют с теми, кто отдыхает, например, сержант Галашкин и Мельник...
– А Дегтярь?
– Болен. Руку обжег.
– На самом деле сильно обжег или сачкует?
– Порядком сварил...
– Может, когда гармошки делал?
– Говорит, что у плиты. Так разрешите, товарищ майор. На мою ответственность... Приму уж все на свою седую голову, або сраму на весь отряд...
– А у меня, думаешь, на плечах нет головы?
Майор вошел в дежурку, наперед зная, что замену сапог старшина давно уже организовал. Стоило только взглянуть на его усы, которые он то и дело приглаживал, на беспокойно бегающие глаза. За долгие годы службы начальник заставы хорошо изучил привычки Тихона Ивановича, знал и хорошие стороны и слабости; вот он сейчас испрашивал санкцию на замену, а когда уедет полковник, будет требовать укрепления дисциплины и наказания виновных.
Иван Александрович понимал, что с этими гармошками на голенищах солдатских сапог не так-то все просто. С каждым годом поступало на редкость разное пополнение, работать с ним становилось все труднее и труднее. Если раньше большинство ребят были с незаконченным средним образованием, то за два последних года военкоматы присылали только с десятилеткой. Пополнение это начинало свою сознательную жизнь в период массового развития телевидения, транзисторов, которых не делал только самый ленивый мальчишка; следом мутным потоком хлынула мода на магнитофоны. Что только там не записывается! Какой умопомрачительной мешанины там нет! Как и во все времена, молодежь всегда была чувствительна к разным новшествам, и, конечно, к моде. Только что закончилась «эра» брюк дудочкой, их сменили расклешенные, с волочащимися по земле задниками, откуда-то внезапно возникла манера укорачивать козырьки фуражек, носить ремень ниже пупа, напускать брюки на укороченные, сборенные голенища. Некоторые молодые солдаты привозили в армию свои моды, свою чисто юношескую строптивость, а вместе с нею чуточку всезнайства, иногда, к сожалению, клочковатую образованность. Школу одолевала перегруженность. Ребята порой получали не очень глубокие политические знания, поэтому вся моральная и прочая общечеловеческая «доводка» молодых парней ложилась на плечи офицерского состава. Недаром о трудновоспитуемых в народе твердо укоренилось мнение:
– Хулигана Петьку мать с отцом хотят отдать в армию... Там человеком станет.
Петьке этому нет еще и восемнадцати, а он уже несколько раз успел побывать в милиции, наведывался на дом к нему и участковый.
– Даже милиция не может с ним сладить!
– А выходит, армия сможет?
– Армия все может!..
Лестно офицерам получить от народа такую характеристику. Но вот практически заработать ее дело нелегкое.
Иван Александрович сидел в канцелярии и раздумывал об этой житейщине, а солдаты и сержанты, получив от начальника отряда благодарность, бодро и весело управлялись с сытным солдатским обедом.
Пообедав, шумным гуртом все идут на веранду «в солдатский клуб» – место курения возле ящика со щетками для чистки сапог. Предлагают друг другу сигареты, хохочут, при этом вспоминают старшину – любителя плотно покушать и богатырски поспать. Один рассказывает, как он упустил большущую щуку, другой – как бежал от попавшего на удочку угря. После таких веселых разговоров даже Ивану Александровичу захотелось разок-другой закинуть на канале удочку. Однако вместо этого он вызывает старшину и приказывает, чтобы тот привел всех троих модников, и обязательно в сапогах, которые они изуродовали.
Первым вошел сержант Галашкин, встал, откозырял, как положено. Поджав тонкие губы, избегая взгляда майора, стал глядеть куда-то в угол, где стоял сейф.
