Текст книги "Пограничная тишина"
Автор книги: Павел Федоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
Старшина, басовито хохотнув, показал пальцем на измятые сапоги сержанта. Собственно, сапог, как таковых, можно сказать, на ногах и не было... Галашкин не ждал вызова и не успел, хотя бы немножко, выправить голенища. На построении он стоял в сапогах Лукьянчика, а его новомодные пролежали в сушилке и еще больше сморщились.
– Ну и ну! – Майор встал и, выходя из-за стола, покачал головой. Даже он не ожидал такого превращения. – Как вы могли, товарищ Галашкин! – Иван Александрович вдруг почувствовал, что он не знает, как продолжить этот нелегкий для обоих разговор.
Опустив ресницы, Галашкин молчал, на щеках его зарозовели пятна.
«Вроде дошло», – подумал про себя майор. Вслух же добавил: – Я бы, пожалуй, не поверил, если бы мне сказали, что сержант Григорий Галашкин пошел на такую дешевку. Этим могут заниматься только легкомысленные фигляры, а вы образцовый инструктор, с отличием закончили школу сержантского состава и вдруг...
– Позор! – вмешался Тихон Иванович.
– Погодите, товарищ старшина. Завтра, товарищ Галашкин, вам предстоит поездка на сборы. Вы так и поедете? – спросил майор.
– Как можно! – снова не удержался старшина.
Дежурный, рядовой Лукьянчик, что-то, видимо, напутал и ввел еще двоих модников, не дождавшись, когда выйдет Галашкин. А может быть, решил облегчить участь сержанта, зная, что при рядовых делать внушение младшему командиру не полагалось.
– Сержант Галашкин, вы свободны. Но имейте в виду, к этому разговору мы еще вернемся.
Откозырнув излишне вывернутой ладонью, Григорий вышел с мыслью о том, как он еще не провалился от стыда в подпол. Помигивая зеленым огоньком, тихо пел радиоприемник, постоянный свидетель многих душевных мук... Около него, младенчески поджав слегка надутые губы, стоял ефрейтор Мельник, чуть поодаль – повар Дегтярь с печальным, как у падшего ангела, лицом, в сапожках, совершенно непохожих один на другой.
Мельник надеялся, что с получением благодарности все их беды с сапогами окончены, они уж как-нибудь выправят их, придадут им хотя бы мало-мальски пригодный вид. Но не тут-то было. Оказывается, горести только начинались. Внезапная тревога, усиленное движение по заболоченным местам, а теперь вызов к начальнику заставы обнажили всю нелепость их затеи с сапогами.
Неожиданное появление этой модной болезни не поставило майора в тупик, он готов был к любым неожиданностям, а потому хорошо понимал, что заразу с гармошками крутыми мерами не вылечишь. Старшина, объявивший модникам беспощадную войну, сейчас хоть посмеивался, но начальнику заставы было не до смеха. Привычные методы уже не годились – время было не то, и парни были другими. Нужно было придумывать что-то новое. Несмотря на огромный опыт, Ивану Александровичу сейчас вдвойне было трудно. Мельник, например, совершил подвиг, забыв обо всем на свете, босиком догонял по болоту нарушителя. Вот они стоят перед ним – двое парней, с которых за год службы еще не совсем слетело домашнее оперение. Конечно, если случай этот, не вдаваясь в тонкости, посчитать обычным нарушением формы с порчей казенного имущества, то можно наказать согласно инструкции... Но майор в вопросах воспитания всегда шел несколько против течения и не признавал шаблона, который не одному ему набил оскомину. Историю с сапогами он рассматривал как вопиющее, но замаскированное нарушение воинской дисциплины, того святого порядка, на котором держится все ратное дело. Попытку такого нарушения нужно было решительно пресечь, но как?..
Начальник заставы молча, не спеша обошел вокруг виновников, нагнувшись, внимательно осмотрел изделие этих горе-щеголей и спереди и сзади. Мельнику и Дегтярю показалось, что это молчаливая, намеренно рассчитанная пытка, от которой можно было сгореть от стыда...
– Непостижимо! – Майор приподнял голенище поварского сапога и тут же отпустил – заутюженные гармошки покорно легли косыми, неровными складками. – Вот это мастерство!.. Товарищ Дегтярь?
– Слушаю вас, товарищ майор. – Повар, чувствуя, как горят щеки, сделал шаг вперед, не подозревая, какой подвох уготовил ему начальник заставы.
– Ответь мне, только быстро: сколько в здании казармы окон?
– Окошек? – переспросил Дегтярь.
– Да.
Повар увел глаза под потолок, натуженно соображал. Мельник тоже упорно зашевелил губами, переводя взгляд от одного окна к другому.
– Я жду, – сказал майор.
– Кажется, двадцать шесть, – неуверенно ответил Дегтярь.
– Кажется...
– Тридцать два, товарищ майор, – быстро проговорил Мельник.
– А я вас не спрашивал...
Обидчивый ефрейтор сделал сковородником припухлые губы. Во всех чертах его проступало полудетское выражение.
Достав из кармана платок, Иван Александрович вытер руки, поглядывая на Мельника, спросил:
– Товарищ Мельник, что означает звание «ефрейтор»?
Такого коварного вопроса Мельник не ожидал, покраснел еще больше и насупился. Однако он не любил лазить за словами в подсумок. Ответ его был достоин вопроса.
– Товарищ майор, я прошу, щоб меня не гладили по головке... Даже в ЮДП известно, что ефрейтор – это перший сорт солдат...
Майору в пору было расхохотаться на всю канцелярию, но у него хватило выдержки.
– Давайте немножко уточним: по уставному положению не перший, а лучший солдат, – сдерживая улыбку, поправил Иван Александрович.
– Так точно! – согласился Мельник. – Не суперечу, товарищ майор.
– Еще бы суперечил... А ты на самом деле лучший в этих чоботах? – Майор неожиданно для самого себя перешел на «ты». Он позволял себе это по отношению к тем солдатам, к которым у него возникало особое доверие.
Возможно, ефрейтор Мельник почувствовал это, взмолился многословно и горячо:
– Щоб я, товарищ майор, утоп в том шаштокайском болоте, не можу больше, не можу! Уж лучше снимите лычки...
– Старшина, дайте ефрейтору Мельнику понюхать одеколону, ему сейчас дурно станет. Да не забудьте погладить по головке... Послушайте, мастера, вообще-то у вас есть голова на плечах? Есть что гладить-то? – внезапно спросил майор.
«Мастера» растерянно помалкивали.
– О том, что вы испортили казенное имущество, говорить не приходится. Надеюсь, теперь вы это и сами хорошо понимаете. Убедились на болоте. Беда в другом. Оказывается, вы еще ничего не умеете: погнались за модой, а сами не знаете, как это делается. А ведь за что бы вы ни взялись, за любое дело – при наличии, конечно, нормальной головы на плечах, надо думать о будущем. Я говорю так потому, что люблю башковитых людей, которые умеют наперед думать, в чем в наряд идти, в сапогах с высокими, нормальными, голенищами, или в этих раковых шейках? Видел я сегодня, как Мельник хлебал голенищами болотную жижу. Хотел бы я видеть там и Дегтяря... Помалкиваете! Наверное, нужно было бы выставить ваше это безобразие перед строем, показать вас полковнику и всему личному составу в тапочках на босу ногу и сфотографировать на память... Редкая бы получилась картинка. А мы вот ефрейтору Мельнику позволили надеть сапоги Лукьянчика...
Начальник заставы говорил медленно, нарочито продлевая эту тягостную для всех сцену, испытующе поглядывал на виновников, точно стараясь угадать, как действуют его слова. Он не тешил себя надеждой, что от его слов они мгновенно перевоспитаются. За многие годы он приучил себя говорить с солдатами начистоту, умел затронуть самое глубокое в человеке – совесть. Вопрос о сапогах, а вернее, о дисциплине, подходил к той критической черте, о которую споткнулся старшина, требуя сурового наказания. Сейчас Тихон Иванович сидел нахмурившись, задумчиво потеребливая ус. Лицо Мельника вытянулось. Дегтярь вяло хлопал глазами, проклиная тот час, когда они задумали с Мишкой делать эти несчастные гармошки.
Иван Александрович, хмуря темные кустистые брови, тоже задумался. Ему трудно было принять какое-либо решение. Вопреки всей логике, как показалось старшине, майор вдруг проговорил:
– Ладно. Раз вам нравится ходить в такой шикарной обуви, ходите. Не задерживаю больше. Можете идти.
Последние слова были сказаны как-то нехотя, сквозь зубы, но тем не менее они упали тяжело, словно удар дубинки. По существу, майор сделал очень верный и отнюдь не шаблонный психологический ход, затронув у солдат самое сокровенное – совесть. Однако старшина этого не понял, он начал горячо и запальчиво возражать, предлагая наказать виновных по всей строгости.
– Выходит, всем можно варить и жарить утюгом холявы, як кому вздумается. Потом, товарищ майор, нельзя Галашкина отправлять на сборы в таких срамных чоботах.
– Почему нельзя? Раз ему хочется пофорсить...
– Позор для нас же, на весь отряд!
– Что ты предлагаешь?
– Выдать заменку. У меня есть на складе старые...
– Кирза?
– А хучь бы и она... Не до жиру!..
– Значит, хочешь снова замять этот щекотливый случай?
– Ничего подобного! Предлагаю заменить, а модникам всыпать за порчу имущества. Уж теперь, будь ласка, утюжок они у меня зря не получат...
– Проще всего... – сказал майор. Как ни был он готов ко всяким житейским фокусам, но все же сейчас был немного обескуражен этим психозом щегольства, затронувшего дисциплину, тем более что старшина, выдавая сапоги, всех предупредил строго. После небольшого раздумья решил замены пока не выдавать, а ликвидировать гармошки тем же способом, каким они были сделаны.
– Шо ж, это опять варить, шпарить и разглаживать? – возмутился Тихон Иванович.
– Как угодно. А нет, пусть ходят в своих модных...
– Ну и срамотища же, ховай боже! На всю Европу!
– Мы воспитатели. Нас тоже не должен миновать горячий утюжок, – в заключение сказал майор.
XIV
До вечерней поверки оставалось еще полчаса. Из ставней казармы к березкам пробивались струйки света. Высокую металлическую вышку мягко окутывали сумерки. В спальню вошел дежурный по заставе рядовой Лукьянчик и нагнулся к своей тумбочке. Вокруг стояли в ряд аккуратно заправленные кровати с белевшими в изголовьях подушками. В углу, около кровати Галашкина, и на красных модерновых табуретках заседал солдатский «военный совет». Обычно все его «пленарные» и прочие заседания происходили или в сушилке, или на веранде, а сегодня, по случаю сапожного ЧП, были перенесены сюда.
Сержант Гриша Галашкин сидел в центре, глубоко вздыхая, часто нагибался и поглаживал босые ступни ног. Товарищи ему сочувствовали и активно давали советы, как обратить его сильно пострадавшие сапоги в их изначальный вид.
– Надо взять подсолнечное масло, понимаешь, сержант, – по-белорусски, твердо нажимая на окончания слов, говорил Володя Ицынков. Речь его была, как обычно, быстра и напоминала скороговорку.
– Лучше уж сливочное, – вставил рядовой Гончар.
– Полно тебе, Василий. Не ковыряй! Я дело говорю. Чуешь, сержант, постное масло! Добре их промазать, крепенько размять, потом зробить такие, понимаешь, рогульки...
– Какие еще рогульки? – уныло спрашивал Григорий.
– А чтобы растянуть холявы. Яще надо сыскать яку-нибудь железяку...
– А зачем железяка? – спросил Мельник, тоже крайне заинтересованный в обратной модернизации своих сапог.
– А чтобы за ушки привязать веревочку – мутузочек такий – и подвесить груз, щоб холявы классно назад оттягнулись. Понял?
– Вон отцепи от челябинца, що полосу правит, один или пару траков, – снова ехидно посоветовал Гончар.
– Ты, Гриша, не слухай этого баламута Ваську, а позычь у шоферов якую-мабуть негодную запчасть и оттягнешь за милую душу!
– Оттягнешь... смазать... Щоб они пропали, те гармошки и тот, кто их придумал. Майор так смазал по мозгам, аж за ухами свербит... – Мельник поскреб в потылице, обращаясь к Ицынкову, спросил: – А ты, Володька, що зробыв со своими?
– Мои пока на распарке. Уж я-то не так зроблю, как вы, дурни. Такие сборю гармошечки, будь ласка! – заверил Володька и тут же начал объяснять придуманную им технологию. – Весь класс в том, як сушить...
– Брось ты это дело, пока не поздно, – проговорил Мельник. – Майор увидит, будет тебе класс.
– Так вы ж свои загубили! А я две недели ломаю башку, як мне сделать самым наилучшим образом. Разве сапоги можно мариновать в сушилке? Это принудительное для кожи явление. Сушить надо постепенно и на солнышке, дурни вы этакие!
– Поймает старшина, даст тебе солнышко, – снова пытался урезонить друга Мельник.
– А вы знаете, хлопцы, что требует старшина? – вмешался Лукьянчик. При ярком свете на нежном, девичьем лице дежурного дрожала рыжая россыпь веснушек.
– Что требует старшина? – спросил Галашкин.
– Наказания за порчу имущества и не хочет давать заменки. – Голубые прямо-таки невинные глазки Лукьянчика загадочно посмеивались. Трудно было поверить, что владелец этих ласковых глаз скоро выкинет с гармошками такой номер, о котором долго будут вспоминать на заставе и передавать от пополнения к пополнению. Недаром сегодня по долгу службы дежурного он часто заходил в канцелярию и, ожидая приказаний, чутко, как заяц, прислушивался к каждому слову начальства.
– Так и сказал старшина? – переспросил Галашкин.
– Да. Так и сказал.
– От же усач! – вздохнул Мельник. – Но а майор що?
– Майор сказал, что пусть обратно распаривают и утюжат, а нет, хай щеголяют в чем есть...
– Вот так, пляши и смейся... – Мельник оглядел задранные носы своих сапог, нагнулся и попытался поднять, расправить голенища. Чувствуя, что заскорузлая кожа не поддается, сокрушенно покачал головой. – А старшой, значит, крови жаждет...
– А знаете, други, что я придумал? – вдруг заговорил Гончар. Голос его раскатился в молодом задорном смехе. – Ой же будет номер!
– И что ты такое мог придумать? – спросил Ицынков.
– Надо смастерить гармошки самому старшине. О, то была б забава!
Кто-то сдержанно хихикнул, но тут же смех замер. Все насторожились.
– Перестань языком трепать. – Галашкин смял кулаком подушку и перебросил ее с места на место. В нем, по сути, никогда не угасало чувство сержантского долга. Болтовня Гончара ему была неприятна.
– О таких вещах, мой дружок, говорят на канале, на Черной Ганьче, когда в воду ныряют, – не проговорил, а с протяжной многозначительностью пропел Лукьянчик и предупредил Мельника, что ему пора собираться на службу.
– Знаю, – буркнул Михаил и притопнул изувеченным сапогом. – Взглянув на Гончара, добавил: – А хотел бы я побачить ту потеху...
– Ты еще не успокоился? – спросил его Лумисте.
– Точно, пляши и смейся, – признался Мельник.
XV
На всех последующих допросах свою причастность к переходу границы Карпюкович категорически отрицал. В его сумке ничего компрометирующего тоже найдено не было. Мальчиков Юстаса и Пятраса он признал; не отрицал, что ребята подвезли его на велосипеде, что он их угостил шоколадом. На вопрос, где был куплен шоколад, ответил, что выменял в поезде на вяленую рыбу у белоруса, который недавно гостил в Польше у родственников. На запрос пришел ответ с Севера. Отдел кадров лескомбината подтверждал, что гражданин Карпюкович действительно работал механиком, но несколько лет тому назад уволился по собственному желанию.
– Где вы находились остальное время? – спросил следователь.
– Работал в разных местах. – Изодас назвал еще несколько мест. Из двух пришли ответы, что действительно он работал, но очень короткое время. Очевидного разрыва в рабочем стаже Карпюкович не мог объяснить, начинал нервничать, дерзил следствию, писал прокурору жалобы и требовал освобождения. У следствия не оставалось никаких сомнений, что он прибыл с сопредельной стороны, но не хватало прямых доказательств, чтобы уличить нарушителя границы и выяснить цель перехода.
Для уточнения всех данных командование решило связаться с польскими пограничниками. В Польшу срочно выехал начальник отряда полковник Михайлов. По телефону Алексей Иванович договорился с командованием польских пограничных войск, что встреча состоится в районе, где была расположена Беловежская застава, начальником которой был майор Алексей Григоренко. За короткий срок он вывел заставу в передовые.
Полковник часто наезжал в Беловежу, пристально интересовался не только делами заставы. Здесь находился пропускной пункт, через который родственники ходили друг к другу в гости. Часть людей во время установления новой границы осталась жить в Польше, другие – в Белоруссии. Семьи не хотели бросать своих насиженных мест, где родились. С той и другой стороны были построена специальные домики с верандами, где гости могли отдохнуть и оформить свои пропуска. Для начальника заставы это была немалая дополнительная нагрузка. Были в этой работе и свои приятные стороны – часто приходилось встречаться с офицерами польских пограничных войск и дружески обмениваться сувенирами. Иногда Григоренко приглашал поручиков, сопровождающих до домика своих сограждан, на хорошую русскую уху, которая изготовлялась его женой Галей тут же, в домике. Полковник Михайлов, разумеется, знал об этих гостеваниях, ничего предосудительного в них не находил, но считал своим долгом напомнить майору Григоренко, чтобы во время таких товарищеских встреч не было никаких излишеств. Сегодня по пути в Польшу он решил завернуть на пропускной пункт. В этот день граждане той и другой стороны после приятной встречи в веселом настроении возвращались по домам. Возле веранды, ниже крупных, собранных из красного стекла букв – СССР, на скамеечке сидели двое подвыпивших граждан, у одного из них во рту была большая цигарка, другой держал в руках еще новенький хомут с гужами и супонью.
– Здравствуйте, товарищи! – выйдя из машины и подходя к ним, весело проговорил полковник и, обращаясь к гражданину с хомутом, спросил: – А это что такое?
– Да вот мы, товарищ полковник, с моим кумом... – гражданин с цигаркой помотал головой. – Зашли мы в кооператив, ну как полагается, хотел я купить ему який там подарунок...
– Ну, что же, хозяйственный подарунок – хорошее дело, – улыбнулся Алексей Иванович.
– Да не о том речь, товарищ полковник... Этот приятель есть родной брательник моей жены, Лизаветы Гнатюк, по девичеству. Я Микола Брыль, тракторист Берестовицкого колхоза, а Гнатюки с Бобровников, что теперь в Польше. Сема приехал к нам погостевать.
– Все, как есть, точно, я верно Гнатюк, а ты Брыль, а значит, по-русски шляпа. – Гость лихо, с тонкой усмешкой подкрутил рыжий ус и затянулся сигареткой.
– Так вот, Семен все еще ломает хребет свой в единоличном хозяйстве. Увидел в нашем кооперативе хомут и спрашивает: «У вас всем продают хомуты или только колхозникам?» Тут я ему объяснил всю политическую программу. А он не отстает:
– Значит, я могу купить этот хомут?
– Можешь хоть два.
– Два мне не нужно, бо у меня одна коняка.
– Добре. Я тебе буду куповаты для, одной твоей, коняки в подарунок.
– Ха! Тебе, конечно, продадут як колхознику. Пусть они продадут его мне...
Опять мы начали с ним спорить. Он мне проповедует свою единоличную политику, а я ему свою! Сели за стол, увидел гуся, курицу, сало, пробует, хвалит, а сам косится на телевизор, на новые кровати, где детишки спят, на радиоприемник «Беларусь» и снова пущает под меня ехидный вопрос:
– Не стоило завозить столько добра... Не велик Гнатюк пан...
– Откуда завозить?
– Из колхоза, конечно, откуда же еще... Понимаете, не верил, что все это мы с его сестрой нажили в колхозе, говорит, что все это добро нам привезли из колхоза по случаю его приезда, чтобы его на колхозную жизнь агитировать. Ну, тут уж я ему выдал агитацию...
– Не верит, говорите? – улыбаясь, спрашивал полковник. – Почему же он не верит?
– Потому что внутри у него сидит частник, и такое крепкое гнездышко свил, страшное дело! Был я у него гостем. Чертоломят на поле от зари до рассвета на своих полосках, а толку на три гроша. Живут вместе с ягнятами и поросенками, масло на базар, сметану, овечек тоже, во всем экономия, едят молочную затируху. Все коплять и коплять... Куда там купить телевизор! Душа частника умрет, щоб уплатить злоты на такую забаву. У меня не хватает фантазии смотреть на жизнь этих единоличников. Такое уж это, товарищ полковник, разнесчастное племя, в особенности те, кто имеет касательство к кубышке...
– У него кубышка?
– Тю-у-у! Четверо ребят! Вот его кубышка!
– Самый драгоценный капитал, – проговорил Алексей Иванович.
– Этот капитал кормить надо, и он частенько обувку коротко носит да штаны тоже. Изредка поднимая на полковника голубые глаза, Семен, покуривая, усмехался с оттенком скрытого лукавства, пробегавшего по его рыжеусому лицу. Потушив цигарку, сказал:
– Не так уж плохо, пан полковник. Все неплохо! А вот подрастут мои сыны. Мы тогда покажем, как растет жито... А зараз ради этого стекла с картинками швырять денежки, а потом клянчить на стороне... На черта это мне нужно?
Семен сердито затоптал окурок большим сапогом. Попрощавшись, полковник сел в машину. Позже, когда оформление пропусков закончилось, майор Григоренко встретил начальника отряда у крыльца и четко доложил, что на заставе никаких происшествий не случилось.
Особых дел у полковника на этот раз не было. Поздоровавшись, он прошел вместе с начальником заставы в канцелярию, мимоходом спросил, чем занимаются сегодня солдаты.
– По расписанию занятия по службе, – ответил майор, понимая, что не о том хотел спросить его полковник.
– Песни петь продолжаете? – поинтересовался Алексей Иванович. Майор верно угадал, что у начальника отряда вертелся в голове другой вопрос. Его насторожило и не давало покоя сообщение, что вчера в домике для гостей состоялось какое-то шумное пиршество или что-то вроде этого.
– Так точно. Как обычно, поем каждый день, – ответил майор. Алексей Григоренко прибыл в пограничные войска из Советской Армии и привез свои чисто армейские порядки. Устраивал перед отбоем прогулки с песнями, а днем все, кто был свободен от несения службы, в столовую ходили не в одиночку, а строем.
– Ну и как, не утомляет это людей?
– Застава, товарищ полковник, всем своим обликом должна напоминать воинскую часть.
– Выходит, без вас мы не были похожи на военных? – спросил Алексей Иванович.
– Я так не думал. Строй всегда подтягивает людей, устраняет разобщенность.
– Характер нашей службы такой, что не всегда вовремя обедаем и завтракаем, держим даже ночных поваров. Кстати, как у вас на счет пирушек, товарищ Григоренко?
– Каких пирушек, товарищ полковник?
– Не ставьте себя, майор, в неловкое положение. Вы отлично знаете, о чем я спрашиваю. Уху стряпали?
– Так точно! Все было в норме. – Улыбка майора Григоренко доказывала его чистосердечие.
– Смотрите, как бы не подвела вас эта ваша норма.
Отказавшись от обеда, полковник поехал по своему маршруту. Ему не очень нравилось, когда Григоренко улыбался всеми своими ямочками на смуглом остроносом лице. Полковник интуитивно чувствовал в этом неискренность, но уличить в чем-то майора не мог. Застава процветала.
Машина мягко катилась по черному асфальту. Длинный ряд шатровых ветел-растопырок обозначал реку. Сквозь зеленый лозняк небо подпирала металлическая горбатина моста. Граница здесь проходила по середине реки Свислочь. Мост перегораживали два пестрых шлагбаума. На той стороне, где на столбах белели гербы с орлами, полковника ожидали офицеры польских пограничных войск. Алексей Иванович, ответив на приветствие часового, пошел впереди своей голубой «Волги», еще издали узнав, что навстречу ему направился его старый знакомый, полковник Адам Лукомский. Он шел в сопровождении поручика. Польских офицеров всегда отличала высокая военная культура. Они как-то по-особому эффектно умели носить форму. На кителях полковника Лукомского и сопровождавшего поручика Любомира Матейко не было ни единой складочки, а о светло-зеленых брюках на выпуск и говорить нечего – они были отутюжены в ниточку.
– Здравия желаю, дорогой полковник. Мы рады вас приветствовать на нашей прекрасной земле! – поздоровавшись, полковник Лукомский жестом пригласил Михайлова занять место в его машине. – Вы, Алексей Иванович, самый желанный гость. Я полагаю, что мы сначала немножко отдохнем за чашкой чая с хорошим коньяком, а потом уже займемся делами, если вы не возражаете?
– Дякую, пан полковник! Я ваш гость. От чашки чая и от рюмки коньяка не откажусь. Если не захмелеем, то и о делах потолкуем, – пошутил Михайлов.
– Отлично! Хмелеет тот, у кого льется через край, дорогой полковник! А у нас с вами не такие уж дырявые головы...
Михайлову очень нравился полковник Лукомский. Большая часть его жизни прошла в армии. Они часто встречались по службе, обменивались мнениями по важным вопросам, касающимся совместной охраны границы. Адам Лукомский всегда был неизменно весел, как-то чисто по-офицерски остроумен, красив и общителен.
Они сели в одну машину, и, когда тронулись, Алексей Иванович, не откладывая, рассказал о происшествии на границе. Полковник Лукомский хорошо знал свое дело. Было решено, что, не задерживаясь в штабе, они немедленно выедут на место нарушения границы и тщательно исследуют ее с польской стороны.
– Не может быть, чтобы он не оставил каких-либо следов, – сказал Лукомский.
– Мне тоже так кажется, – согласился Михайлов.
Однако осмотр места нарушения границы никаких дополнительных улик не дал. Дальнейшая оперативная разработка вероятного движения нарушителя к границе была поручена поручику Любомиру Матейко. Именно его группа занималась охраной района Сувалок.
В тот же день в селах, расположенных вдоль границы, появился высокий светловолосый парень, с фотоаппаратом через плечо, в зеленой, под цвет травы, тенниске, в желтых спортивных перчатках. Это был Любомир Матейко. Передвигался он на мотоцикле. Сначала катал в коляске кудлатую, весело смеющуюся девушку в самой легкомысленной юбочке, потом сажал за спину белоголового мальчугана. Если где задерживался, то пил холодное молоко, благодарил паненку и катил дальше. В Закрайках с ним уже ехал усатый пан в широченнейшем соломенном брыле. К вечеру того же дня Любомир оказался на привокзальной площади города Сувалки. Внезапно выскочив из переулка, он лихо развернулся, взъерошив застывшую на стоянке пыль, остановился рядом с такси марки «Мерседес».
Шофер такси выглянул из кабины и с явно недовольным видом сказал:
– А нельзя ли потише, приятель?
– Он у меня с норовом, – ответил мотоциклист, поднимая машину на подставку.
– Не умеешь ездить, так ходи пешки...
Все шофера мира, а особенно таксисты, презирают мотоциклистов и злословят при первой же встрече.
– Но я прекрасный кучер, и моя лошадка добре меня слушается. Иногда она немножко капризничает, но мы с ней ладим. – Любомир весело похлопал ладонью по кожаному сиденью.
– Она тебя когда-нибудь угробит...
– Ты, наверное, сегодня не выспался?
– Почему не выспался? – не понял таксист.
– Может быть, с женой поругался...
– А какое твое дело до моей жинки, хотел бы я знать? – задиристо спросил шофер.
– Ровно никакого, просто хочу выяснить, почему ты так ужасно настроен, пан таксист? Может быть, скучаешь без пассажиров?
– Иди ты, знаешь куда...
– Куда, например?
– Ко всем чертям!
– Вот видишь, я угадал: или ты всегда такой, или безнадежно скверно воспитан...
– Ты чего ко мне пристал?! Кто ты такой, чтобы говорить мне всякие слова? Да ты знаешь...
– Я знаю, что ты Стась Милевич, и ты мне, приятель, нужен, – не дав ему договорить, прервал Любомир.
– Откуда ты меня знаешь?
– А кто не знает твоего шикарного «мерседеса»...
– Ладно, ты мой автомобиль не затрагивай.
– Хорошо. Не будем проявлять характера. Я поручик пограничного войска и хочу расспросить тебя кое о чем...
– Ты пограничный офицер? – Стась высунулся из кабины всем туловищем: – Ты из пограничного войска?
– Да, да, приятель. – Любомир достал из заднего кармана брюк удостоверение и показал его Милевичу.
– Ты извини, что я тебе нахамил, – смущенно пробормотал Стась. – Сейчас-то узнал... да на тебе эта одежда...
– Я не сержусь. Ты мне расскажи, что за пассажира ты возил в направлении села Закрайки? – Поручик Матейко назвал день и почти точное время.
– Верно, вез одного парня...
– Срисуй его наружность.
– Как срисовать?
– Ну расскажи, какой он из себя?
– Какой из себя?
– Да! Ты не тяни резину. Нам еще с тобой далеко придется ехать...
– Как далеко? – Стась нервным жестом притронулся к захватанной баранке.
– Я тебе потом все объясню. А сейчас давай, приятель, договоримся, что я буду спрашивать, а ты отвечать, понял?
– Чего тут не понять... Парень как парень, в серой куртке, с пряжкой на конфедератке, с большой коричневой сумкой...
– Сколько лет?
– А черт его знает, сколько ему лет! Наверное, столько же, как мне...
– Сколько тебе?
– Двадцать шестой...
– Где ты его высадил?
– В поле...
– В поле?
Милевич подробно рассказал, как было дело. Поручик задумался. Немного помолчав, решительно произнес:
– Давай, друг, заводи свою старуху, поезжай домой и поставь ее в гараж.
– Это еще почему? – чисто выбритое лицо Стася вытянулось.
– Тебе придется ехать со мной, в коляске...
– И куда же мы с тобой поедем? – Руки Стася совсем уже бестолково заерзали по баранке, когда поручик назвал один из пограничных городков.
– Выходит, что ты меня хочешь арестовать?
– Вовсе нет. Мы рассчитываем на твою помощь.
– Чем еще я могу помочь, когда я уже все рассказал.
– Ты должен лично опознать важного преступника.
– А что сделал этот тип? Вот бы не подумал!
– Что он сделал, выяснят работники госбезопасности.
– Так он не улизнул?
– Нет, ты его увидишь!
– Он у вас там, в штабе?
– Он не у нас.
– А где же?
– В Советском Союзе.
– Значит, меня еще повезут и в Советский Союз? Может, я поеду в Москву? Хорошенький, пан поручик, вы придумали для меня туризм.
– Ты не волнуйся. Ты поедешь за казенный счет...
– Это правда?
– Правда, черт побери! Мы же условились, что спрашивать все-таки буду я.
– Да спрашивайте сколько угодно, Иезус Мария! – воскликнул Стась, думая о том, почему бы ему не прокатиться в Советский Союз, да еще за казенный счет?
– Оставим в покое эту даму Марию... Мне бы хотелось, чтобы ты покороче прощался с жинкой и своим потомством...
– Ну а если я вдруг не захочу ехать в Советы?
– Значит, ты не патриот, а мелкий буржуй, как был частник, так им и останешься...
– Это я не патриот?
– А кто же еще? У тебя, что же, как у самого последнего чужака, нет гражданских обязанностей?
– Ладно. Уж я-то сумею выполнить свой гражданский долг, но только скажу: не будь вы пограничным офицером, я бы вам за буржуя... Садитесь на своего норовистого и катите за мной. Я не задержу вас, пан поручик!
Стась надавил на стартер, «мерседес» фыркнул, задрожал всей утробой и покатился.
