Текст книги "Искушения олигархов (СИ)"

Автор книги: Павел Генералов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Скажи своим архаровцам, пусть руки отпустят, – стараясь не заводиться, прохрипел Пилот. – Что я, сбегу что ли?

– Да уж, от меня не сбежишь, – усмехнулся Феклистов, но бойцам кивнул. Те отпустили Пилота и словно мрачные стражи встали позади его кресла.

Двое других бойцов начали обыск.

Первым делом очистили сейф. Пилот одними глазами печально провожал пачки в их последний, по всей видимости, путь.

– Давай всё по описи, – распорядился Феклистов.

Один из архаровцев, стянув с потной головы больше не нужную маску, присел к столу и стал заполнять бумаги под диктовку Феклистова. Паренёк оказался неожиданно белобрыс и с добродушным веснушчатым лицом.

– Считай, семнадцать пачек стодолларовых купюр, – красная физиономия Феклистова от удовольствия побагровела. – Сейчас пересчитаем по полной. Папки с документами. Ознакомимся. Подробно. Ишь, бюрократы, развели тут тайную канцелярию.

– Майор! С чего переполох? У нас всё чисто. И на хрена этот маскарад? – Пилот понемногу приходил в себя. – Пришли бы как люди…

– Ага! Чайку бы попили, – скривил губы Феклистов. – Может, тебе надо было стажёрку из прокуратуры прислать, да посимпатичнее? С вами, козлами, можно разговаривать только на понятном вам языке.

– И за козла ответишь, майор, – Пилот хотел небрежно положить ногу на ногу, но не решился. Бойцы за спиной дышали ровно, да недобро.

– Отвечу, отвечу… – отмахнулся Феклистов. – А это что там у тебя, Буйлов? Никак подарок? Никак из Африки?

Боец, которого назвали Буйловым, как раз выудил из–за сейфа какой–то пакет, обёрнутый в газету.

– Ну–ка, ну–ка, давай сюда… Понятые! – гаркнул Феклистов.

Женщина с платком от неожиданности икнула. Понятой вновь пригладил лысую голову, словно поправляя несуществующую причёску.

Буйлов передал пакет белобрысому. Тот развернул газету, внутри которой оказался полиэтиленовый пакет. Белобрысый вынул из кармана перочинный ножичек и ковырнул пакет. Оттуда посыпался белый порошок.

– Ну, чисто «Тайд»! – обрадовался Феклистов и чуть не захлопал себя по ляжкам. – Вот сурприз так сурприз! Прям джек–пот! Слышь, Пилот, ты же раньше «герычем» не промышлял?

– Ну, бля, и дешёвые подставы у тебя, майор! – тяжело дыша, процедил Пилот. – Это ж вы сами подбросили, гады!

– Та–ак, уг-м, – не обращая внимания на его слова, бормотал Феклистов, расправляя и внимательно рассматривая газетный лист, в который прежде был завёрнут пакет с порошком. – Свежий «АиФ», с куском телепрограммы… А что у нас тут хозяин кабинета почитывает?..

Пилот, кажется, начал понимать, к чему клонит краснолицый майор. Взгляд Пилота как раз упал на вчерашний «АиФ», который он так и не успел долистать.

Майор взял газетку, развернул её ровно посередине. И, ещё раз разгладив «упаковочный» лист, вложил его в еженедельник.

– Вот, – сказал он, обращаясь к понятым, – полюбуйтесь! Этих страничек здесь как раз и не хватало! Подстава, подстава, – ёрничая, передразнил Феклистов угрожающие интонации Пилота. – Всё, Пилот, отлетался! Звони своему адвокату!

***

Гоша ни разу не пожалел, что поддался уговорам Герцензона и всё–таки купил бывшую усадьбу невинно убиенного олигарха Смолковского в Глухове.

Вдова Смолковского оказалась дамой вполне сговорчивой и несколько скостила цену, когда Гоша отказался покупать главный дом со всем содержимым. Антикварную мебель вывезли и, по слухам, очень выгодно продали с аукциона. Так что и вдова внакладе не осталась.

Гоша ещё в начале весны взялся за глобальную перестройку.

Бывший дом Смолковского был построен добротно, в голландском стиле. Внутри же, тем не менее, напоминал богатую русскую усадьбу – даже после того, как избавились от всей антикварки.

По Гошиным же представлениям загородный дом должен был быть не пафосным, а прежде всего уютным и удобным для семейной жизни. Так что первым делом со стен и потолков сбили всякую лепнину, содрали штофные обои в комнатах и мраморные панели в парадной прихожей. Изнутри всё заново отделали деревом разных пород. Причём дорогим дубом и буком воспользовались только для парадной части дома. В основном же в ход пошли самые примитивные и самые живые сосна и ёлка. И дом удивительным образом ожил, задышал, обрёл, что называется, душу.

Мебель заказали тоже исключительно деревянную и, главное, минимизировали её количество. Внутри стало просторно и воздушно. Ветерок со стороны Москвы–реки залетал сквозь открытые просторные окна второго этажа. Дерево источало тонкий, прозрачный аромат.

Главное – всё это понравилось Зере, которая уже с конца мая жила здесь с Зерой–маленькой практически безвылазно.

Для друзей и родственников построили в глубине участка, под сенью сосен, два небольших дома в финском стиле – из крупных тёмных брёвен. Катя с Петуховым и Лёвка частенько заглядывали на выходные. Любили они за компанию попариться в баньке с просторным бассейном.

Банька была выстроена ещё при Смолковских, но словно бы специально в Гошином вкусе, так что её он перестраивать не стал.

Нюше выделили несколько комнат в главном доме – даже с отдельным входом. Но она здесь как–то пока не прижилась. Вот и сейчас, вместо того, чтобы жить и «творить» у Гоши в Глухово, она зачем–то отправилась в Дом творчества в Перелыгино. С другой стороны, должна же Нюша себя чувствовать настоящей писательницей? А там, среди людей исключительно творческих, это, наверное, получается проще. В общем, Гоша на сестру не обижался – она всегда отличалась непредсказуемостью и исключительной самостоятельностью. Вот выйдет замуж, нарожает детей – и уж точно переберётся сюда, «под бочок» к Гоше с Зерой.

С соседом Иваном Адамовичем Герцензоном у Сидоровых сложились в последнее время отношения самые добрые. Вплоть до того, что в высоком каменно–красном заборе прорубили калитку – теперь ходить друг к другу в гости можно было не вкругаля, через въездные ворота с охранниками, а напрямую. Тем более, что калитка практически никогда не закрывалась.

Едва ли не первыми это новое преимущество оценили герцензоновские лабрадоры: палевый, чёрный и «шоколадный». В особенности часто заглядывал «на огонёк» коричневый жизнерадостный Бонд, исключительно привязавшийся к Зере. Глаза восьмимесячной Зеры–маленькой при виде виляющих хвостами псин становились почти восторженными: она улыбалась и что–то уморительно лопотала, показывая на собак ручкой.

А Гоша вместе с Герцензоном пристрастились играть в гольф. На участке Ивана Адамовича было устроено очень приличное поле на четырнадцать лунок. Пусть оно было и миниатюрным, зато совершенно настоящим – с хорошим грином, песочными бункерами, пригорками, скатами и водными преградами.

Игра в гольф доставляла истинное наслаждение и собакам, если их не успевали предварительно запереть в доме или они не были заняты каким–то своими собачьими делами где–то в дальних кустах. Особенно, как всегда, старался Бонд. Младший из псов, он ещё не разленился и был особенно игрив и мобилен. Кажется, Бонд даже понимал, что может вполне осмысленно принимать участие в игре.

– Тут ведь дело какое, Георгий Валентинович, – объяснял Гоше Иван Адамович, произведя удачный удар драйвером с ти. – В правилах гольфа большое значение имеет оценка внешних факторов. Это как и в бизнесе. Главное, как посмотреть на обстоятельства, чтобы затем их повернуть к себе лицом, а к конкуренту – соответственно.

Гоша, делая в воздухе пассы своей клюшкой–драйвером, кивнул:

– Ну да. Одно дело – когда ты обул, совсем другое – когда тебя!

– Вот именно, Георгий Валентинович. Прямо в корень смотрите. С «Севернефтью» вы меня на первом же этапе обскакали. Весьма успешно, поздравляю. Теперь же, похоже, обходите по Немало – Корякскому проекту…

– Готовлю почву для грандиозного прорыва отрасли, – улыбнулся Гоша, внимательно разглядывая свою клюшку.

– Да–да, примерно так я это и расцениваю, – с ответной, несколько сдержанной улыбкой кивнул Герцензон. – Итак…

Иван Адамович взял паузу и дождался, пока Гоша установит свой мячик на ти и произведёт удар. Вышло у Гоши вполне даже удачно.

И оба соседа, захватив бэги с клюшками, двинулись в направлении своих улетевших мячей, упавших поблизости друг от друга, – совсем неподалёку от первой лунки, обозначенной флажком.

– Итак… – продолжил Герцензон на ходу, – рассмотрим разницу между внешним фактором и неровностью на грине. Допустим, собака, например, Бонд, вон как раз он сюда и мчится…

Бонд, смешно вскидывая лапы, нёсся по направлению к полю со скоростью прямо–таки космической.

– Так вот, допустим, Бонд подбирает лежащий неподвижно мяч и убегает с ним. Вы заменяете мяч безо всякого штрафа. Если же собака подбирает мяч катящийся и убегает с ним, то это рассматривается как неровность на грине. И вы должны играть мяч с того места, куда его отнесёт собака…

Бонд до грина всё–таки не добежал – его заинтересовало что–то другое, кажется, бабочка. Пёс несколько раз крутанулся вокруг собственной оси и помчался назад, в сторону герцензоновского дома.

– Ваш удар, Иван Адамович, – напомнил Гоша.

Иван Адамович достал из бэга подходящую клюшку и несколько раз примерился к мячу. Удар получился аккуратным, но всё равно с перебором – мяч укатился метра на полтора дальше лунки.

Гошин мяч и находился поближе, и стоял поудачнее. Гоша, почти не раздумывая, ударил с хода. Мячик подкатился к самой лунке, покружил по её краю, замер на мгновение.

– Давай, давай, родимый! – шёпотом подбодрил его Гоша.

И «родимый» благополучно «приземлился» в лунку.

– Да, Георгий Валентинович, вы определённо делаете успехи, – развёл руками Герцензон.

– Стараюсь, – добродушно усмехнулся Гоша. В кармане его заверещал телефон. – Да, Зера! Хорошо, сейчас подойду.

Теперь уже Гоше пришлось развести руками, убрав телефон:

– Извините, Иван Адамович. Жена зовёт обедать. Доиграем после?

– Непременно, Георгий Валентинович, непременно доиграем. А ужинаем, как договорились – у меня. Без дам, уж извините. Будут все свои. Петя Бондаренко и Теймур Теймуразович. Всё–таки надо нам в узком кругу обсудить Немало – Корякский вопрос…

– Договорились, Иван Адамович, – закидывая бэг на плечо, натянуто улыбнулся Гоша. – Но я всё–таки очень надеюсь, что вы выступите исключительно на моей стороне. И уже на следующем этапе я готов привлечь к разработке и вашу СНК, и «Маг–ойл», и уральцев. Нефти там на всех хватит. Но сейчас я бы не очень хотел, чтоб мне мешали. У меня чёткие договорённости с правительством. Мне там пока доверяют. Вы меня хорошо понимаете?

– Я – всецело на вашей стороне, Георгий Валентинович. Можете на меня рассчитывать. Мешать мы вам не будем. Я надеюсь…

– Я – тоже, – кивнул Гоша и позволил себе на сей раз не улыбнуться.

От бесконечных словесных и мимических реверансов у него уже трещала голова и сводило челюсти. Так вот однажды, неровён час, заклинит – и останется он навеки с физиономией чересчур внимательного приятного собеседника, украшенной умильной улыбкой клинического идиота. Гоша взглянул на часы.

– Ну что, через час продолжим?

– Через час я вас жду! – с готовностью согласился Герцензон, забрасывая на плечо свой бэг с клюшками. – Будем надеяться, что Бонд не утащит мой мяч куда–нибудь на край грина. А то я и так пока в проигрыше. Да, кстати! – крикнул Герцензон уже направившемуся к калитке Гоше, тот обернулся. – Подруга Бонда, прекрасная Стелла вскоре готова будет расстаться с одним из своих малышей. Великолепный помёт – четыре щенка. И сучки, и кобели. И чёрные, и коричневые. Прямо как в хорошем супермаркете. Берёте мальчика?

– Обязательно! Предупредите Стеллу: Зера хотела только шоколадного!

– Будет ваш шоколадный, будет! – заулыбался Герцензон, показывая во всей красе свои великолепные, покрепче Бондовых, зубы.

***

– Анна Валентиновна, вам просили передать! – пожилая вахтёрша вместе с ключами от номера протянула Нюше изящную длинную открытку.

По торжественному и многозначительному выражению лица вахтёрши Нюша сразу догадалась, что и ей пришло приглашение на званый вечер от известного телеведущего Тухачевского. Юлиана Семёновна, получившее такое приглашение накануне, страшно им гордилась, и не рассказала о нём разве что перелыгинским Пафнутиям. Впрочем, скармливая вечно голодным псам остатки обеда, переводчица, возможно и упомянула ненароком о великой чести, оказанной из всего Дома творчества только ей и бывшей оперной диве Кларе. И вот, оказывается, теперь ещё и Нюше.

Нюша Тухачевского знала шапочно. Так, встречалась на тех тусовках, где телевизионные знаменитости пересекались с литературными. Может, ошибка?

Но нет – на открытке было отпечатано «Сидоровой Анне Валентиновне», далее – текст приглашения. Сегодня, в 19.00, улица Григоровича, форма одежды – свободная. Благодарим за внимание. Ждём.

Идти или не идти? – вот в чём вопрос.

Пойду, – решила Нюша и, поднявшись на свой второй с половиной этаж, провела смотр боевых доспехов. Остановиться решила на открытом светло–сером платье, которое в сумерках вполне можно будет принять за серебряное. Очень даже свободная форма одежды. Интересно, а ватник – тоже свободная форма одежды? А арестантская роба – уже несвободная? И вообще – где границы свободы и несвободы?

В дверь деликатно постучали.

– Открыто! – крикнула Нюша, кидая серо–серебряное платье на диван.

– Анечка, я к вам, – вплыла в номер Юлиана Семёновна. – Вы не одолжите гель для волос? А то Клара, вы же знаете, какая она щеголиха, решила соорудить на голове башню, а она получается не Останкинской, а Пизанской! Прямо беда! Без вашей помощи пропадём!

– Конечно, Юлиана Семёновна! Проходите, я сейчас! – Нюша зашла в ванную за гелем, а когда вернулась в комнату, обнаружила, что Юлиана Семёновна уже разглядывает заветную открытку.

– Замечательно, Анечка, что вы тоже приглашены! Будете сопровождать двух старух, чтобы не сбились с пути! – радостно воскликнула Юлиана, почему–то нюхая приглашение. – К тому же, должна вам признаться, Клара очень любит… – Юлиана многозначительно пощёлкала себя по шее, – и одной мне её обратно не дотащить. А с вами нам и море по колено!

– Чем смогу – помогу, – Нюша представила, как тащит на себе двух подвыпивших старушек и фыркнула.

– Вот спасибо, Анечка, тогда я спокойна. Ну, разве что какие–нибудь кавалеры на нас с Кларой клюнут, тогда совсем другое дело. Но на это мало надежды, сами знаете, милая, эти старые пердуны, – Юлиана понизила голос до громкого шёпота, – предпочитают свежее мясо!

– Ну, Юлиана Семёновна, – засмеялась Нюша, – вы с Кларой ещё очень даже эффектные женщины!

– При соответствующем освещении, дорогая, исключительно при соответствующем освещении! Ну ладно, побегу, а то я вас совсем заговорила!

И шаги Юлианы Семёновны уже зашаркали по лестнице. Ну, что за тётка, просто чудо! Настроение у Нюши было великолепное. Тягостная атмосфера Дома творчества, где последнее время только и разговоров было, что о сгоревшем здании поселковой администрации, уже начинала раздражать её, и она даже подумывала раньше запланированного сорваться в Москву. Так что вечеринка в особняке Тухачевского оказалась настоящим подарком.

О самом Антоне Андреевиче Тухачевском Нюша знала совсем немного.

Немолод, успешен, ехиден, великодушен, жесток, талантлив, талантлив, чертовски талантлив. Последнее было бесспорным. Придуманная Тухачевским интеллектуальная телевикторина держалась в верхних строчках телерейтинга на первых местах уже несколько – аж целых два с половиною! – десятилетий. А его имидж «злобного карлика», прячущегося за кулисами и осмеивающего своих игроков, почему–то не надоедал привередливым и охочим до новинок телезрителям.

Несколько лет назад таинственный Тухачевский купил участок земли в Перелыгино, отстроил симпатичный особнячок в стиле «вампир» и иногда, раз в полгода, устраивал знаменитые тухачевские вечеринки, о которых потом следующие полгода вспоминали все, кому не лень. Особенно, конечно, те, кого на эти сборища не приглашали.

Слухов было много, но все они сводились в общем–то к одному: эх, хорошо гулять умеют! Кормили у Тухачевских отменно, пили до упаду, а танцевали и пели так, что гудела вся округа, а местные горластые псы стыдливо затыкались и уползали в свои зачуханные будки.

…Трио прекрасных дам вышло из Дома творчества за полчаса до назначенного времени, хотя идти было всего–ничего. Но Клара надела высоченные каблуки, а Юлиана Семёновна не любила опаздывать.

Нюша в серебристо–сером платье казалась рядом с величественными дамами скромной школьницей. Каштановые прямые волосы она распустила, а из украшений надела лишь кулон и серьги. Тонкий серебристый платиновый обруч с бриллиантом–капелькой и такие же капельки–серьги на платиновых нитках.

Бриллиантовые капли качались над матовыми оголёнными плечами Нюши в такт неспешным шагам. Она придерживала светских львиц под руки и почти не слушала их болтовню.

Юлиана и Клара, по обыкновению, сплетничали. Но на сей раз о каких–то неизвестных Нюше, к тому же давно умерших людях. Не о знаменитостях, живших некогда в Перелыгине, а о местных жителях.

О некой Клавдии, которая не поехала в эвакуацию, чтобы спасти имущество великого поэта. И спасла–таки почти всё, кроме письменного стола. Стол пришлось спалить в печке, чтобы не околеть от холода.

О любовнице сторожа детского санатория, которая от ревности зарезала не только сторожа, но и его древнюю мамашу. А потом сама отравилась крысиным ядом, оставив предсмертную записку, где имела наглость изобразить графоманское стихотворение с неприличной рифмой «любовь–кровь».

О сумасшедшем железнодорожнике, который чуть было не спустил под откос мирную электричку, приняв её за вражеский десант. И это через двадцать лет после окончания войны!..

…Тухачевский встречал гостей сам. Невысокий, в идеальном смокинге, он поцеловал Нюше руку, а Юлиану и Клару расцеловал. Его умные глаза казались неестественно большими за толстыми линзами очков.

– Проходите в гостиную, – Тухачевский рукой указал на залитый светом зал, где уже толпились у фуршетных столов первые гости. – А у меня пока работа, – он обаятельно улыбнулся и поспешил навстречу новым гостям.

Огромная гостиная, украшенная почему–то по–новогоднему еловыми лапами, стремительно наполнялась нарядными оживлёнными людьми. Знакомых лиц было – не счесть. Нюша едва успевала расцеловываться с душистыми дамами и не менее душистыми мужчинами.

Лишь в какой–то момент, приветствуя высокую девушку со средиземноморским загаром, поняла, что это дикторша с первого канала, которую она знала исключительно по телевизору. Но здесь, похоже, все знали всех, точнее, признавали всех. В одной из эффектных женщин средних лет Нюша с удивлением узнала Виолетту Спесивцеву, подругу Лёвки. Правда, самого Лёвки поблизости не наблюдалось.

Вечеринка удалась – это было ясно с самого начала. Нюша почти не притронулась к разносолам богатого стола. Зато танцевала почти все танцы подряд. Да–авненько она не брала в руки шашку! Она чувствовала себя красивой, юной и желанной. Несколько бокалов холодного шампанского подкрепляли её уверенность в себе.

После безумного вальса, на который её пригласил хозяин дома, Нюша вышла на крыльцо передохнуть. Вечер был тихий и очень тёплый. А звёзд понасыпало столько, что голова кружилась.

Наверное, у звёзд сегодня тоже вечеринка, – нетрезво подумала Нюша и тихо рассмеялась.

– Я не помешаю? – услышала она приятный мужской голос и обернулась.

Оказывается, на крыльцо вышел молодой человек, совсем молодой. Лет двадцать пять, – на глаз определила Нюша. Светлый костюм, тёмные волосы, серые глаза, кажется серые, насколько это можно понять в неярком свете уличных фонарей. Фигура – зашибись, в движениях что–то кошачье…

Кажется, она знает этого паренька. Интересно, откуда?

– Мы с вами знакомы? – спросила Нюша и вдруг подумала, что вопрос этот из арсенала записного ловеласа.

Но молодой человек не удивился и кивнул:

– Наверняка. У Антона все друг с другом знакомы. Я – Иванов – Растрелли.

– А я – Сидорова. Просто Сидорова, – засмеялась Нюша, откидывая волосы, которые так и норовили упасть на глаза. – Нам бы сюда ещё Петрова с Водкиным для коллекции.

Иванов – Растрелли охотно рассмеялся в ответ, и тут Нюша вспомнила, кто он. О молодом миме, которому пророчили славу легендарного романтического клоуна Леонида Енгибарова, писали все газеты. Даже Лёвушкин «Московский вестник» разразился хвалебной полосой с потрясающей фотографией. Оттого и лицо Растрелли показалось ей знакомым. Как же его зовут? Как–то замысловато. Игнатий? Ипполит? Иннокентий? Точно, Иннокентий!

– Вы тот самый Растрелли? – спросила она. – Который Иннокентий?

– Тот самый, обычно откликаюсь на Кешу, – охотно согласился Растрелли.

– А я – Анна, но откликаюсь на Нюшу, – призналась Нюша. И они уже вместе, дружно рассмеялись, как старые знакомые.

– Скажите Нюша, – вкрадчиво начал Растрелли, – вы часто плачете?

Ничего себе вопрос! – обалдела Нюша. Это–то из арсенала какого ловеласа: просто записного или изощрённо записного? Или просто разминка между танцами?

– Не очень, – призналась она. – А что, похожа на плаксу?

– Не похожи, но вам очень идут ваши слёзы, – Растрелли мягким деликатным движением руки дотронулся до бриллиантовых капелек–серёжек.

– Вы полагаете, я плачу бриллиантами? – удивилась Нюша.

– Я полагаю, – согласился Растрелли. – Нет, я уверен, что это так. И очень хорошо, что вы редко плачете. Иначе бриллиантов в мире стало бы слишком много.

Ого! Как многозначительно, спятить можно! Всё–таки похоже, клоун–романтик подкатывается ко мне этак вкрадчиво, – подумала Нюша. – И, похоже, я ничего не имею против.

– Кеша! Ты где? Тебя уже твоя дама с собаками ищет! – высунулась из дома чья–то всклокоченная голова.

Ну вот, в кои–то веки кто–то понравился, так на тебе! Дама, да ещё с собаками, расстроилась Нюша, независимо разглядывая звёзды. Те, похоже совсем напившись, как–то странно подмигивали. Будто передавали морзянкой свой нетрезвый привет нетрезвым жителям Земли.

– Иду, иду! – отозвался Растрелли и тронул Нюшу за руку. – Вы не откажетесь, если я вас приглашу на своё представление? – спросил он.

– Не откажусь, – Нюша не сразу отняла руку.

– А как мне вас найти? Впрочем, Антон наверняка подскажет…

– Я живу сейчас в Доме творчества, – Нюша указала рукой на темную дорогу.

– Я вас найду, – пообещал Растрелли и исчез в доме, оставив после себя приятный запах дорогого парфюма.

Он ушёл, а Нюше внезапно так захотелось спать, что она несколько раз подряд зевнула. Даже челюсть хрустнула. Оч–чень, очень романтично всё это, однако пора баиньки, решила Нюша и, стараясь идти ровно, двинулась к Дому творчества. Звёзды, совсем раздухарившись, устроили несанкционированные пляски. Что–то среднее между классическими сиртаки и разудалым краковяком.

Лишь у самого корпуса она вспомнила о брошенных на празднике Юлиане и Кларе. Но не утаскивать же средь бала в койку в кои–то веки разгулявшихся старушек! Не маленькие, доберутся.

Музыку из особняка Тухачевского было слышно даже в номере. Но Нюша слышала совсем, совсем другое.

Вкрадчивый голос шептал ей прямо на ухо, мешая заснуть:

– Вам очень идут ваши слёзы… Вам очень идут… Вам очень…