Текст книги "Экс (СИ)"

Автор книги: Павел Ганжа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Ганжа Павел Александрович
Экс

ПРОЛОГ

– И что там?

– Ничего утешительного. Анализы и тесты подтвердили первоначальный диагноз. У вас синдром Купера-Стейна. – Холеный врач поправил очки в тонкой дорогой оправе. – Извините.

Из Антона словно выпустили воздух. Минуту назад у него теплилась какая-то надежда, но последние слова прозвучали расстрельным приговором. Можно, конечно, повторить анализы, обратиться в другую клинику, но смысл? Ведь диагноз поставил не просто медик, а профессор, светило в своей области. И клиника – одна из лучших, все знакомые уверяли, что тут новейшее оборудование и прекрасные специалисты. К тому же профессор только подтвердил 'приговор', вынесенный в региональном медицинском центре.

– Доктор, а ошибки быть не может? – еще до конца не веря в случившееся, спросил Антон.

– Увы...

– И что теперь меня ждет?

– Вы помните, я уже объяснял... Синдром Купера-Стейна – новое и малоизученное заболевание. К тому же не очень распространенное. Этиология его неизвестна. Я лично предполагаю генную природу данной болезни, но данных недостаточно. Ведь первые случаи были выявлены Конрадом Купером всего семь лет назад. Слишком мало материала, исследования почти не проводились. Известно, что заболевание не заразно – ни у одного контактирующего с больными синдром Купера-Стейна впоследствии не диагностирован. Для окружающих вы не опасны, в изоляции не нуждаетесь. А в целом клиническая картина такова: головокружения, повышенное артериальное давление, онемение отдельных участков эпидермиса. Это на начальной стадии. Затем – частые обмороки, эпизодические провалы в памяти, гипертонические кризы, инсульты. Ну, и в кризисной стадии – мозговые кровоизлияния, обширные инсульты, полный распад личности...

– Да, я помню, говорили, – кивнул Антон. – На него навалилось ощущение нереальности происходящего – будто он играл роль в странной мелодраме или смотрел глупый сон. И реплики подавал за него посторонний актер. Возможно, это была защитная психологическая реакция на стресс.

– Кстати, вы очень хорошо держитесь, – заметил профессор. – Мы редко сообщаем пациентам о столь... неутешительных диагнозах, но в вашем случае нет смысла скрывать. Лечению данное заболевание не поддается, ни одного случая выздоровления не зафиксировано, и держать вас в клинике смысла нет. Да и близкие родственники, насколько я понял, отсутствуют. Так что...

– Спасибо за откровенность.

Доктор откашлялся.

– Хотя я бы не возражал против того, чтобы вы у нас немного понаблюдались.

– А смысл?

Профессор хотел что-то еще сказать, но замялся и промолчал, очевидно, усовестившись циничности предложения.

– Сколько мне осталось?

Доктор снова откашлялся.

– Кхе – кхе... В среднем от трех до шести месяцев. Вы обратились в клинику на ранней стадии, поэтому скорее – шесть.

– Как-то затормозить процесс распада личности можно? Потянуть время?

– К сожалению, медицина тут бессильна. Испытания препаратов идут, но гарантировать их эффективность... – Профессор развел руками.

– Ясно, – скривил рот в подобии улыбки Антон. – Значит, пора приводить в порядок дела... Доктор у меня еще маленький вопрос... Чисто по-человечески... Превращаться в слюнявого идиота, в растение... не хочу. Лучше закончить все пораньше, пока я что-то соображаю. В вашей клинике могли бы мне с этим помочь?

Вопрос прозвучал буднично, словно просьба касалась... например, кусочка сахара для кофе. Профессор даже вздрогнул, почувствовав дикое несоответствие обсуждаемой темы и 'эмоциональности' тона пациента. Вздрогнул и замахал руками.

– Что вы, эвтаназия в нашей стране категорически запрещена! Нельзя, ни в коем случае!

– Жаль, – неестественно спокойно заметил пациент и поднялся со стула. – Я пойду. Всего доброго.

– Подождите! – Врач окликнул Антона, когда тот уже взялся за ручку двери.

– Да?

– Знаете, есть одна идея... Сразу хочу сказать, что она не касается лечения, да и к медицине разве что боком... В общем, я бы рекомендовал вам обратиться в криоцентр. Вы еще довольно молодой человек, сердце пока в порядке, так что можно попытаться.

– Куда простите?

– В криоцентр. В последнее время криогеника шагнула далеко вперед, проведены уже десятки опытов по замораживанию и дальнейшему... оживлению организмов. В том числе и на людях. Опыты успешные – функции организма человека восстанавливаются на сто процентов. Не слышали?

Антон помотал головой.

– По телевидению освещалось довольно широко... Последний подопытный, кстати, находился в глубокой заморозке около трех лет. И данный срок – далеко не предел. Я думаю, в этом ваш шанс. Почти уверен, что за пятнадцать-двадцать лет способы борьбы с вашим заболеванием будут найдены. Наука ведь не стоит на месте. С гарантией – через полвека. Мне кажется, стоит попробовать.

– Хорошо, я подумаю, – все также спокойно сказал Антон. – Спасибо. Улажу дела, и подумаю...

Через неделю он стоял на пороге криоцентра.

ГЛАВА 1

Гармония пустоты стала разрушаться. Что-то вторглось в царство тишины и темноты, если в великом Ничто есть место для подобных понятий. Появилась какая-то точка несоответствия, несуразности, она начала расти, вытесняя пустоту... Возникло ощущение... Просто ощущение... То ли недочувство, то ли недомысль.

Замелькали неясные образы, обрывки чего-то непонятого. Следом нагрянула боль и заполонила вселенную. И снова воцарилась темнота...

Спустя, наверное, бесконечное число эонов, когда боль и темнота сменяли друг друга, родились иные чувства. И ощущения. И даже мысли. Потом пришло осознание своего 'Я'. Знание о том, что это за 'Я', еще не оформилось, но вот-вот должно было родиться. Он (да, именно он, а не она или оно) вырывался из объятий липкого сна-кошмара, всплывал из глубин бессознательного.

А затем Антон очнулся...

Мягкий свет, казалось, лился прямо из потолка. Впрочем, так и дело и обстояло. Потолок светился. Весь. Словно заурядная лампа. И этот свет раздражал. Антон поморщился. Сколько дней, интересно, он тут загорает – под искусственным потолочным солнцем? Двое суток, трое, неделю? Нет, неделю – перебор. Конечно, контролировать время при отсутствии окон и часов, затруднительно, но неделя – вряд ли. Он столько не спал. А с момента 'пробуждения' он лишь дрых да разными медицинскими процедурами забавлялся. Что еще делать прикажете? Вставать Антон не мог, ноги пока толком не функционировали, но руки шевелились уже неплохо. Вот и сейчас процедуры идут – каких-то иголок в него персонажи в необычных матово-серых одеяниях насовали. Насовали и ушли. Сволочи, хоть бы поговорили с ним! Нет, молча экзекуции проводят. Справедливости ради, Антон только вчера впервые сумел что-то прохрипеть. Или позавчера? Не важно. Могли бы поговорить, объяснить, ведь Антон не в курсе даже, сколько лет провел 'в заморозке'. И что с его заболеванием? Однако никто ничего объяснять не спешил. Молчат, как партизаны. Пока иголки втыкали, Антон пытался что-то у экзекуторов спросить, но ему никто не ответил. Сложилось ощущение, что его просто никто не слушает. Или не понимает.

Ага, снова парочка товарищей в серых одеждах явилась. Наверное, иголки вытаскивать. Или менять. Лиц толком не разглядеть – нижние части скрыты странными полупрозрачными масками, но, судя по видимым участкам, люди. Носы, глаза, рты – на месте. Не пучеглазы с Марса какие-то. Это радует. Значит, не так долго в криокамере провалялся. Хотя одежонка экзекуторов немного настораживала – ведь медики испокон веков в белые халаты рядились. Вспомнив, что в его времени и зеленые халаты встречались, и синие, Антон слегка успокоился. Но ведь могут же просто пару слов произнести?! Сказать, что там с синдромом, чтоб он пропал, Купера-Стейна, тяжело разве? Лечат эту дрянь сейчас или нет? И вообще, пациента держать в информационном вакууме негуманно. И вредно – нервы, и прочее. Но молчуны-медики, очевидно, думали иначе. И просвещать пациента не спешили. Языки они проглотили, что ли? Или, ребята, не дай бог, киборги?

Антон все же сделал очередную попытку пообщаться. Размял губы и произнес:

– Скажите, а... какой сейчас год?

'Произнес' – громко сказано. Прокаркал скорее, словно старый ворон с перебитым клювом. Но, если так можно выразиться, довольно членораздельно. И поэтому ожидал ответной реакции. Пусть не словесной, то хотя бы в виде жеста. Например, пожатия плечами – мол, моя твоя не понимает. Или похлопывания по плечу. Или еще чего. Взгляда – на худой конец. Напрасно. С аналогичным успехом Антон мог поинтересоваться у стенки погодой за окном.

Оба 'молчуна' продолжали возиться с аппаратурой, ни один и головы повернуть не соизволил. Как ни странно, Антон даже не разозлился. Просто отметил, что с ним общаться не желают, и прохрипел:

– Немые вы что ли?

– Нет, они могут говорить, но им запрещено говорить с вы.

Возле Антонова ложа (назвать это напичканное разнообразным оборудованием сооружение кроватью язык не поворачивался) нарисовался новый персонаж – в уже привычном сером халате, но без полупрозрачной маски. Упитанный, невысокий и чрезвычайно лохматый мужичок. Вроде бы. Обилие волос и тонкий голос слегка смущали, но на бабу посетитель все же не тянул. В руках лохматый посетитель держал что-то похожее на электронный блокнот.

– Здравствуйте!

– И вам...– Антон хотел сказать ' и вам не хворать', но закашлялся, – кхе-кхе...

Мужичок дернул рычажок на ложе, сбоку выдвинулось незамысловатая конструкция – типа табуретки. На нее посетитель и уселся, закинув ногу на ногу и положив 'блокнот' на колено.

– Меня звать Грег. Я являться переводчик и психолог.

– Очень приятно. А меня...

– Я знать – Антон... – 'Переводчик и психолог' заглянул в блокнот, – Сергеевич Ветров. Информация в база сохраниться. Ваш состояние стать лучше, поэтому мочь задавать меня вопросы.

– Э-э-э... – растерялся Ветров. Вопросов скопилось такое множество, что выбрать какой-то один было нелегко. – Сейчас подумаю... где я сейчас нахожусь? В криоцентре?

– Нет, в реабилитационный клиника.

– А почему вы... странно разговариваете?

– Я не очень хорошо знать старорусский. – Грег наморщил лоб и медленно произнес. – Этот язык не есть... основной для меня. А главный переводчик сейчас в отпуск. В база записано, что вы из Россия...

– Но я могу говорить не только на русском.

– Да, а на какой? – оживился переводчик.

– Что вы думаете относительно английского? Я владею им довольно сносно, – перешел на 'инглиш' Антон. Этот язык он тоже знал неплохо. В свое время проходил стажировку на туманном Альбионе, да и с партнерами по бизнесу приходилось общаться.

– О, староанглийский. Замечательно. Тут проблем нет. Один из базовых диалектов, и мне будет гораздо проще, – защебетал Грег, тоже переключившись на другой язык.

– Староанглийский? – удивился Ветров.– И старорусский...

– Да, это уже устаревшие диалекты. Сейчас основным языком Федерации является лингво. Хотя новоанглийский в колониях также распространен.

– Подождите, – Антон качнул головой. – Который сейчас год?

– Я понимаю подоплеку вопроса. С момента вашего усыпления прошло очень много времени.

– Сколько?

– Вам введены успокоительные препараты, но, все равно, я прошу – волноваться не стоит... – ушел от ответа лохматый.

– Сколько?! – начал сердиться Антон.

– Сейчас идет четыреста пятнадцатый год.

– Четыреста лет?! Озвереть! Ничего себе – вместо тридцати.

– Вы не совсем правильно поняли. Сейчас идет четыреста пятнадцатый год от Начала Возрождения. А в криокамере вы находились немного дольше.

Несмотря на успокоительные препараты, которыми, если верить переводчику, напичкали Антона, тело сотрясла мелкая нервная дрожь. Внутри что-то сжалось и подморозило кишки.

– Давайте, добивайте!

– Извините, не понял.

– Вываливайте уже! Сколько там – тысяча лет прошла, две?

– Нет, гораздо меньше. Согласно базе данных, вас усыпили в две тысячи тридцать пятом прежнего летоисчисления...

– И?

– Шестьсот семьдесят лет.

– Спасибо, что не тысяч.

– Понял – это юмор. Очень хорошая и правильная защитная реакция, – растянул губы в улыбке Грег.

– А почему раньше не разморозили?

– Этот криоцентр был частично разрушен во время Первой Федеральной войны. Ядерный реактор и оборудование продолжали работать в автоматическом режиме, но персонал не уцелел. Входы оказались заваленными, а сведения о месторасположении центра утеряны. А не так давно криоцентр снова нашли...

Пару минут Антон молчал. Переводчик тоже не спешил возобновлять беседу, ожидая, когда пациент переварит информацию. Война какая-то, полуразрушенный криоцентр, шесть веков... Ветров пару раз вдохнул и выдохнул. Стало полегче. И вообще, известие о том, что минуло больше шести сотен лет, он воспринял без надрыва. По крайней мере, обошлось без шока. То ли Антон подсознательно был готов к любому варианту, то ли сказалось действие лекарственных препаратов. И правда, а чего раскисать? Пусть не тридцать лет, и не пятьдесят, а шестьсот... с хвостиком. Родных в том... прежнем времени у Ветрова не осталось. С потерей друзей давно (даже страшно подумать – насколько!) смирился. Для отношений ведь, что тридцать лет, что тысяча – разница небольшая. А он ведь, прямо скажем, с жизнью распрощался практически. Спасибо откровенности эскулапов. Поэтому главное – живой. Хотя еще предстоит про возможность излечения узнать. Антон сжал зубы и спросил:

– А что там с моим заболеванием? Синдром Купера-Стейна... Можно его излечить... в ваше время?

– Теоретически – да. Правда, тут не все просто... – замялся переводчик.

– Я так и думал, – прошептал Антон. – Значит, криокамера, заморозка... это бесполезно.

– Нет, вы не правы. Просто есть некоторые нюансы... – Грег посмотрел в блокнот.– Впрочем, я о них вам чуть позже расскажу. Сейчас препараты подали, и вы скоро заснуть должны.

В самом деле, Ветров почувствовал, что веки тяжелеют, а 'картинка' стала терять четкость. Хотелось еще что-то сказать, но язык не слушался.

'Ну, и ладно', – мелькнула конформистская мыслишка, и Антон провалился в объятия Морфея. Или кто там в нынешнюю эпоху за него.

Когда Ветров проснулся, переводчик уже сидел у ложа. На той же 'табуреточке'. С неизменным 'блокнотом'. Словно и не уходил. Рядом стоял персонаж в маске и сером халате и возился с какой-то аппаратурой, находившейся в 'ножной' части Антонова ложа.

– Доброе утро, – поприветствовал пациента Грег.

– Доброе. – Антон зевнул.– А вы, что так тут и сидели?

– Нет, конечно. Вы спали больше двадцати часов. А когда мне поступило сообщение, – переводчик постучал пальцем по 'блокноту', – о том, что вы должны проснуться, я подошел.

Ветров с уважением посмотрел на 'блокнот' – продвинутая, должно быть, вещица, если время пробуждения пациента сообщает. Ему аналог тоже бы не помешал – для утоления информационного голода, например. Хорошо, хоть обычным не морят – кормят исправно. И еще, слава богу, Грег появился, а то и парой фраз перекинуться не с кем.

Будто прочитав мысли Антона, персонаж в маске и сером халате что-то прошелестел переводчику. В целом непонятно, но отдельные слова показались знакомыми.

Грег коротко ответил. И опять та же история – почудилось, что отдельные слова Антон узнал. Медик кивнул и удалился. А Ветров не утерпел и спросил, тыкая пальцем (пускай неприлично, но эти экзекуторы – тоже не апологеты вежливости и манерности) в направлении 'серого халата':

– Что за язык?

– Лингво.

– Мне почему-то слова показались знакомыми.

– Не удивительно. В основе лингво лежали староанглийский и протоиспанский. Естественно, со временем он модифицировался, но многое и осталось.

– А-а... – протянул Антон. – Кстати, а почему они, – палец указал в сторону двери, за которой скрылся 'серый халат', – со мной не разговаривали? Я уже подумал, что они, вообще, немые. Или киборги какие-нибудь.

– Нет, медицинский персонал – вполне нормальные люди, – усмехнулся Грег. – Просто такой порядок установлен в клинике. Во-первых, обычно, медики не владеют языками и диалектами пациентов. Во-вторых, до вчерашнего дня вам было противопоказано напрягать органы, ответственные... за произнесение звуков речи. А когда медицина дала добро, привлекли меня.

Ветров мимоходом отметил, что ему действительно говорить стало гораздо легче. Он уже не хрипел и не каркал. Но решил выяснить вопрос до конца.

– Но сказать-то, что мне не надо напрягать... это... ответственные органы, могли бы. Через вас хотя бы. А то молчат, как рыбы об лед.

– Что, простите?

– Как рыбы об лед. Ну, то есть не разговаривают.

Грег нахмурился.

– Медицинским сотрудникам запрещено общаться с пациентами до соответствующего заключения переводчика-психолога.

– Почему, интересно?

– Чтобы не вызвать культурологического шока у пациентов. Ранее были зафиксированы несколько случаев, когда общение с врачебным персоналом до визита переводчика-психолога приводило к ухудшению состояния пациентов. И к клинике предъявляли иски. Сами эксы или их родственники. Поэтому и ввели запрет.

– Кто?

– Извините? – в лучших традициях анекдотов вопросом на вопрос ответил лохматый.

– Кто иски предъявлял?

– Э-ээ... – проблеял переводчик, – пациенты или их родственники.

– Нет, вы сказали по-другому... эксы, кажется.

Грег закашлялся и покраснел. Потом неожиданно подскочил с 'табуреточки', ткнул пальцем в 'блокнот' и произнес:

– От имени клиники и от своего имени приношу вам глубокие извинения за ненадлежащее употребление сленговых слов.

– Да, ладно, – растерялся Антон.

– Вы принимаете извинения?

– Принимаю...

– Претензии ко мне лично, либо к клинике по поводу употребления сленговых слов у вас есть?

– Нет.

– Ваша позиция зафиксирована. Уф... – вздохнул Грег и уселся обратно на 'табуреточку'. – Еще раз извините. Работа. Вы у меня уже шестой за день. Устал что-то, вот порой и срываюсь...

– И все же, эксы – это кто? – не дал уйти разговору в сторону Ветров.

– Так на сленге называют... э-э-э... персон, которые воспользовались в свое время услугами криоцентра. А ныне... э-э-э... прошли курс декрионизации.

– То есть, типа люди из прошлого? – спросил Антон.

– Можно выразиться и подобным образом.

– Понятно. Люди вроде меня.

Переводчик ничего не сказал, только неопределенно хмыкнул и что-то черкнул в 'электронном блокноте'. Вообще, было заметно, что лохматый очень аккуратно подбирает слова. Ветров сообразил, в чем дело, и улыбнулся.

– Грег, не бойтесь, иск я заявлять не собираюсь. Хоть вы меня эксом и обозвали, – увидев, что переводчик явно не понял шутки, торопливо добавил: – Но я без претензий.

– Я не обзывал, а употребил в ненадлежащей обстановке сленговое слово, – уточнил переводчик.

– Тем более... А почему эксы?

– Кто-то из журналистов назвал. И прижилось. Ныне технология заморозки ведь не применяется. Последний клиент воспользовался услугами криоцентра более пятисот лет назад.

– А почему не применяется? Неужели смертельно больные у вас перевелись?

– К сожалению, нет, неизлечимые недуги остались. Одна вейская чума чего стоит... Причина в другом – краткосрочные криогенные процедуры бессмысленны. А заморозка на срок свыше трех лет – опасна. Слишком велик риск летального исхода. Выживаемость – около двадцати процентов.

– Ничего себе! – чуть не присвистнул Антон. – Это, значит, мне еще сказочно повезло.

– Возможно, – улыбнулся собеседник.

– И много нас таких?

– Каких?

– Ну, размороженных, эксов...

– На территории Федерации – более ста тысяч.

– Ничего себе! – присвистнул Антон. Потом он сжал пальцы, сделал вдох, словно собираясь нырнуть в глубокий омут, и рубанул: – Ладно, давайте оставим лирику, перейдем к делу. Что там с моим заболеванием? Этот синдром проклятый лечится или нет?

– Излечение возможно.

– Полностью?

– Да.

– Слава богу! – в двух словах уместилось столько всего... И облегчение, и надежда, и затаенная радость, и еще десяток разных эмоций.

– А вы про нюансы что-то говорили? – вспомнил Ветров.

– О них мы поговорим потом. На данном этапе вам надлежит знать лишь то, что девяносто девять процентов больных при надлежащем лечении достигают полного выздоровления. – Грег в очередной раз заглянул в 'блокнот'. – А теперь вам следует принять пищу.

О нюансах Ветров узнал пару недель спустя. Когда уже начал самостоятельно передвигаться. Пусть, в основном, и на специальной электрической каталке. На своих двоих Антон мог пройти полтора – два десятка шагов. Правда, толку от этого было чуть. Дальше дверей собственной палаты 'размороженного' экса не пускали. И к информации о медицинской помощи – тоже. В смысле – не особо пускали. Лохматый переводчик и психолог в одном флаконе знакомил Антона с историей, геополитикой, культурой нынешней эпохи, но от вопросов о лечении активно уклонялся. Или пассивно, как посмотреть. Ускользал, словно угорь из рук незадачливого рыбка. Пока Антон не начал истерить. Сроки-то идут. Если верить, эскулапу из прошлого, у Ветрова вот-вот должны были начаться обмороки и провалы в памяти. А потом... Впрочем, о дальнейшем не хотелось и думать. Поэтому Ветров принялся скандалить.

Хладнокровно выслушав эмоциональную пятиминутную оду, посвященную настоящему времени, современным эскулапам и бездушности потомков и состоящую, по большей части, из сомнительных выражений, Грег кивнул:

– Хорошо. Физически вы уже окрепли, медицинских противопоказаний нет, психологически тоже подготовлены. Я полагаю, уже можно поговорить... о некоторых условиях лечения вашего заболевания.

– Давно пора!

– Синдром Купера-Стейна, как я говорил, успешно поддается лечению. Но есть... момент. Понимаете, операция и последующая реабилитация – мероприятия довольно дорогостоящие...

– Ясно. Деньги нужны...

– Да. Нам надо определить источники финансирования.

– С источниками у меня туго, – вздохнул Антон. – Я все накопления на заморозку бухнул.

– Бухнул?

– Потратил.

– А, ясно. Жаль. Хотя администрация клиники предполагала нечто подобное – в базе есть сведения, что ваш счет фактически нулевой.

– Жаль ему... – не сдержавшись, буркнул под нос Ветров, но сам себя мысленно одернул – переводчик не при чем. А может, он в самом деле сожалеет. Парень-то, в принципе, неплохой. Пусть и со своими 'тараканами'. – И насколько дорого стоит лечение?

– Около семисот тысяч кредов.

– Ни фига себе! – выпалил Антон, уже осведомленный о примерных порядках цен этого времени. Спасибо Грегу – просветил. За такие деньги можно было купить яхту или дом на побережье.

Лохматый переводчик пожал плечами, мол, не я цену назначаю.

– В базе отсутствует информация о ваших родственниках. Может, у вас остались дети, внуки, о которых нам неизвестно? Тогда клиника разыскала бы их потомков и сделала запрос об оплате. Правда, хочу сразу предупредить, что за двадцать лет практики имели место лишь три факта, когда потомки эксов соглашались оплачивать расходы. И суммы были гораздо ниже.

– Нет у меня никаких потомков. Даже племянников. Так что это, в любом случае, не выход.

– Если бы вы оказались в числе первых эксов, то расходы оплатили бы спонсоры и правительство, – извиняющимся тоном произнес Грег. – Двадцать лет назад обнаружение криоцентра и успешная декрионизация стали сенсацией. Журналисты за первыми эксами едва ли не охотились. Ваши предшественники стали звездами, подписали рекламные контракты и теперь являются обеспеченными людьми. А сейчас эксы уже никому не интересны.

– Еще бы, эдакую ораву разморозили – сто тысяч. Целый город. Кстати, неужели все эксы из одного криоцентра?

– Из двух. Первым обнаружили объект в Кордильерах, а после восстановления информационной базы получены данные о расположении других центров. В том числе и этого – второго по счету и последнего частично уцелевшего. Хотя всего было построено пять криоцентров. Но один так и не был запущен в эксплуатацию – к тому времени обнаружили, что выживаемость при долгосрочной заморозке крайне низкая. А еще два были полностью разрушены в ходе Первой Федеральной.

– Да, я помню, говорили, – кивнул Ветров. – Конечно, цена дикая, но, может, в кредит? И вообще, какие варианты есть? Вы же не за красивые глазки меня мариновали, разговор откладывали.

– Вариант есть.

– Ну, не тяните кота за яйца!

– Что, простите? – переспросил переводчик.

– Время не тяните. Что мне сделать, почку продать? Или согласиться на роль подопытного кролика?

– А, понял, устаревшая идиома. Нет, ваши органы не нужны – искусственно выращенные использовать дешевле и надежнее. Те более что трансплантация органов у живого пациента противоречит принципам гуманизма и преследуется по закону на территории Федерации.

– Замечательно. Ну, и?..

– Есть возможность провести операцию и реабилитацию в кредит. Однако необходимо соответствующее обеспечение погашения задолженности.

– Гарантийное письмо написать?

– Нет, заключить контракт.

– Контракт? – удивился Антон. – Какой?

– На службу в вооруженных силах Федерации.

– То есть – в армию? – Ветров расхохотался.

– Курить охота, аж кишки сводит, – пожаловался Ник. – Кажется, за сигарету все бы отдал.

Антон пожал плечами. Зацикленность его нового знакомого на 'никотиновой теме' слегка раздражала. Хотя в целом Ник Ковальски оказался вполне приличным парнем и приятным собеседником. Он, подобно Антону, был эксом, но попал в криоцентр на десять лет позже. Зато разморозили их в одно время. А вчера они познакомились. После разговора с Грегом Антону разрешили передвигаться по этажу. Покатавшись по клинике, Ветров выяснил, что на этаже имеется пара холлов, просмотровая – библиотека, а также двадцать палат, в которых содержатся эксы. Товарищи по несчастью. Или по счастью – как считать. С пятью эксами Антон столкнулся в холле, а Ковальски встретил в библиотеке. Остальные размороженные находились еще, по меткому выражению Ника, в 'полуовощном состоянии', и доступ в их палаты был запрещен. С жизнерадостным и немного циничным эксом из сорок пятого года – Ветров как-то сразу сошелся. И языковой барьер не мешал – родным языком австралийца Ковальски являлся английский. Или, если хотите, староанглийский. Если бы еще Ник через каждые пятнадцать минут не уводил разговор в сторону табака, трубок, папирос... Ветров вздохнул. Это уже из области ненаучной фантастики.

– Я специально узнавал – сигареты тут повсеместно продают. Но в клинику – нельзя. Карантин, мать его! – прочно влез на любимого конька Ковальски. – Я было пытался этого лохматого гада – Грега уломать, да куда там! Скользкий подлец – где сядешь, там и слезешь.

– Бес с ними, с сигаретами. Когда выйдешь отсюда – надымишься вволю, – не выдержал Ветров. – Лучше скажи, что ты по поводу контракта думаешь?

– А что думать – подписывать придется. Крути – не крути, придется.

– Ежу понятно. Но не нравится мне это.

'Не нравится' – Антон очень мягко выразился. Элементарная логика подсказывала, что армейский контракт – особо изощренная ловушка. Иначе с какой стати в вооруженные силы пихали бы смертельно больных людей? Причины Грег объяснил. Якобы служба в армии связана с опасностями, а в обществе, где царят принципы гуманизма и уже появились технологии омоложения, рисковать жизнью никто не стремится. Но такое объяснение казалось слишком натянутым. У того же переводчика-психолога Ветров выяснил, что продление жизни – процедура не из дешевых, и позволить его себе могут немногие. И почему тогда абсолютное большинство, неспособное оплатить омоложение, не рвется в армию? Ведь, если верить Грегу (а как иначе – слова переводчика проверить пока не получится) военнослужащим предоставляется существенная скидка. Вернее, процедуру омоложения частично оплачивает правительство. А куда делись маргиналы, жители 'глухих мест', любители 'военной романтики' и прочий 'призывной контингент', из которого во все времена активно набирали рекрутов? Армейская дисциплина отпугивает? Слабо верится.

И войной, что интересно, не пахнет. С двумя крупнейшими державами мира – Халифатом и Поднебесной империей Федерация не конфликтовала лет двести. Это Ветров узнал в библиотеке. Там имелся аппарат (что-то вроде компьютера и проектора в одном флаконе), с его помощью можно было просматривать различные познавательные программы и фильмы, в том числе и на английском. Пардон – на староанглийском. И Антон вместе с Ником эксплуатировали аппарат без зазрения совести. Правда, информации все равно не хватало. Фильмы и программы – немножко не то. Эх, обычный комп бы, да выход в глобальную сеть, да приличный поисковик... Но, пословицы учат, мечтать не вредно, чем богаты, тем и рады.

В любом случае, крупных военных столкновений сейчас нет. Федералы разве что пиратов гоняли по окраинам да мятежников на пятке планет усмиряли. Поэтому, будь Грег на месте какого-нибудь небогатого парня из глухомани, служить пошел бы... пусть, не с удовольствием, но без раздумий.

Кроме того, настораживало... отсутствие альтернативы. После подписания контракта и излечения экс мог попасть либо в абордажную команду космического корабля, либо в так называемую колониальную пехоту. И никуда более. Как говорится, ни в танкисты, ни в артиллеристы. Больше по Вооруженным силам Федерации выяснить ничего не удалось.

Пользуясь той же логикой, можно сделать вывод: в армии народ служит, а в колониальную пехоту и абордажники идти никто не хочет. Слишком опасно, видимо. Явно в пекло бросят. Вот и вербуют 'смертников'. Выводы, конечно, скоропалительные, но логике Антон доверял. И не только логике. Ветров хребтом чувствовал неприятности, связанные с контрактом. Как бы шило на мыло не променять, из 'смертников' в 'камикадзе' не угодить. Впрочем, Ковальски прав – не в их положении выбирать. Выбор ведь, по сути, фикция. Вчера Грег сказал, что у Ветрова есть неделя на размышления. Пока пациенту вводят блокаторы и синдром Купера-Стейна почти не развивается. Однако, блокаторы тоже не дешевы. И через семь дней курс инъекций будет прекращен. Вот за это время Антону надо определиться подписывать ли двадцатилетний контракт на службу в Вооруженных Силах Федерации. Несмотря на участливый тон и гладкие фразы слова переводчика-психолога сильно смахивали на примитивный ультиматум. Мол, подписывай, неделя тебе на размышления, а не надумаешь – лечить не станем. И деваться некуда.

– Нравится – не нравится... Нас не спросили, – в унисон мыслям Ветрова высказался Ковальски.

– Не спросили, – признал Антон. – И потом не спросят. Угодишь в войска, зашлют к черту на рогу и куда бежать... с подводной лодки? И с дезертирами, наверняка, строго.

– А то! Тебя переводчик рудниками не пугал?

Ветров помотал головой.

– Меня пугал. Я сдуру спросил, что будет, если из армии сдернуть. А он ласково, мол, тогда тебя, брат Ковальски, урановые копи ждут. Жутко вредные, для здоровья непереносимые. И на них долго не протянешь.