Текст книги "Муза художника"
Автор книги: Паула Вин Смит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
– Она должна быть где-то здесь, внизу. Я собирался бросить ее сюда…
Земля, к которой они наклонились, пытаясь на ощупь найти пропажу под кустами у дорожки, влажно и сочно пахла листвой. В темноте пальцы Фрейи натыкались на валяющиеся в траве маленькие твердые веточки и шапочки желудей, на мягкие листья, на грубые стебли, на податливую почву, но только не на монету. Она слышала, как дыхание Питера, который кружил из стороны в сторону, шаря по земле руками, учащается. Затем он тихо что-то сказал. Лица Питера сквозь влажный туман летней ночи она не видела – только очертания тела на четвереньках, вырисовывающиеся на фоне травы.
– Все ее подозрения могли оправдаться. Но этого не произошло! Я не хотел, чтобы ты ехала. Знал, что случится нечто подобное.
– Пока ничего особенного не случилось, – возразила Фрейя, стараясь думать только о монете. – За исключением того, что ты потерял вещь, которая много для меня значит.
Они снова принялись прочесывать траву руками, то приближаясь друг к другу, то отдаляясь. Несколько человек прошли мимо по дорожке, даже не обратив на них внимания. Наконец Питер заговорил снова:
– При мысли о том, что я был с другими женщинами, она впадает в панику. И успокоить ее, похоже, не в моих силах.
– И о чем это тебе говорит?
Фрейя задала свой вопрос ровным голосом, но после этого с яростью стукнула ладонью о землю, а грунтовая дорожка в отместку оставила на ее руке обжигающий след от острых камешков. Надеясь, что Питер ничего не заметил, девушка сжала пораненную кисть второй рукой.
– Я не знаю, о чем Холлис думает или чем она занята в данный момент, и мне очень трудно находиться здесь, рядом с тобой. Вот о чем это мне говорит.
Фрейя продолжала молча перебирать руками в траве, стараясь представить себе, как нащупывает плоский, твердый диск монеты и как тот охлаждает шрам на ее руке.
– Нашел, – наконец сказал Питер.
Его голос прозвучал резко. Он встал на ноги, вытирая руки о штанины. Фрейя тоже поднялась с земли, приложив для этого некоторые усилия. Тонкая юбка прилипала к ее телу, задеревенелому, влажному и несколько дезориентированному внезапностью вертикального положения. В праздничном шуме около пруда наступило затишье; легкий ветерок прорезал повисший в воздухе густой туман.
– Она веселая, она симпатичная, она милая. И тебе кажется, что на этот раз все по-настоящему.
– Все правильно. Хотя она и не ты. Вот, держи свою проклятую монету.
Питер нащупал протянутую Фрейей руку и крепко зажал монету в ее ладони.
В полутьме освещенной свечами таверны неподалеку от одного из каналов они пили вино и спустя столько времени снова разговаривали как друзья.
– Думаю, ты должен знать, – произнесла она, вращая красное вино на дне своего бокала и рассматривая его в свете свечей на столике, – что даже хотя ты и был моим лучшим другом в Лондоне и я за многое тебе благодарна, если бы мне снова пришлось через это пройти, ни за что на свете ты не уговорил бы меня взять твою вину на себя.
– А я не стал бы просить, – без запинки ответил он.
Это утверждение далось ему легко и позволило быстро перейти к следующему шагу, хоть и не так быстро, чтобы это укрылось от ее внимания. Питер потянулся за бутылкой, обновил вино в ее бокале, после – в своем.
– Но вопрос заключается в следующем: если бы я не попросил тебя об этом или если бы ты мне отказала, возросли бы мои шансы в ту ночь?
Есть двери, которые человек предпочитает не открывать, поскольку знает, что оттуда может появиться и обрушиться на него. Например, воспоминание о той ночи с Питером. Но раз уж о нем было упомянуто, Фрейя могла попытаться повернуть это по-иному.
– Возможно, я отреагировала бы иначе, – произнесла она наконец.
– А тогда ты ясно дала понять свою точку зрения.
Этой короткой фразой Питер обнажил свои воспоминания о тех же событиях; его слова больше не звучали легко и непринужденно. Возможно, он надеялся услышать от нее извинения.
– У тебя какое-то беспощадное представление о моих мотивах.
– Теперь ты собираешься их оправдывать?
– Ты видишь вещи по-своему.
Питер снял ниточку с манжеты рубашки. Он никогда не умел показать свое истинное отношение к чему-либо.
– Ты бы не снизошла до того, чтобы выслушать мою сторону… я ведь только в конце почувствовал, что хотя бы начал узнавать тебя, а потом радовался, когда ты проявила признаки искренней симпатии ко мне, и лишь тогда осмелился что-то предпринять сам.
– А теперь?
Фрейя могла согласиться с тем, что ее не так-то просто узнать, но неужели она тогда и вправду отнеслась к нему настолько враждебно? Маленькие свечи мерцали на столе между ними.
– Как ты сама сказала, это другая ночь.
– Ночь летнего безумия.
– Никто никому ничего не должен в любом случае.
Его рука, лежавшая у нее на запястье, слегка скользнула вперед, сдвинув рукав ее блузки, когда он подался вперед и мягко и нежно прикоснулся к ее губам.
Вскоре после этого они собрались вернуться в гостиницу.
– Так что, Питер? Орел был или решка?
Он потянулся и обнял ее. Оглушительный взрыв прогремел над их головами, озаряя небо разноцветными огнями. В Тиволи начался фейерверк, а значит, до полуночи осталось пятнадцать минут. Под вспыхивавшими в ночном небе взрывами они отправились в путь. И Фрейя по-новому подумала о легендарных способностях своей матери.
Детали красного одеяния свешивались со спинки массивной кровати и валялись в ее ногах, рядом со скомканным покрывалом золотистого цвета. Который час? Подняв голову, чтобы посмотреть, сколько она проспала, Фрейя заметила, что на прикроватном телефоне мигает сообщение. Вероятно, поздно вернувшись прошлой ночью, она пропустила звонок. Но это могло подождать. Она проверит сообщение после завтрака. Ее телефонный номер в гостинице был известен и родителям, и Софии; любой из них мог звонить вчера.
Фрейя перевернулась обратно на спину и уставилась в потолок, выкрашенный в цвет коричневой яичной скорлупы. Девушка чувствовала, как одиночество заполняет комнату. Она не проснулась рядом с Питером, как мечтала. Если в безумную ночь летнего солнцестояния полагалось отбросить все запреты, значит, им не удалось поймать ее дух.
Она встала, выпила воды и умылась; надела дорожную одежду, поскольку сегодня они уезжали, и принялась яростно расчесываться. Был один поцелуй. Нежный и многообещающий, но ничего больше. Такой уж поворот приняла ночь. Когда Фрейя смотрелась в зеркало, ей пришлось несколько раз моргнуть, чтобы избавиться от размытого пятна перед глазами. После этого она была готова вытащить пластиковую магнитную карточку-ключ из гнезда возле двери и на лифте спуститься вниз.
Питер в одиночестве сидел в зале для завтрака. На тарелке перед ним лежали остатки ржаного хлеба, куски твердого и мягкого сыра, ломтики колбасы и огурца, три маленькие сливы, вареное яйцо и два круассана. Когда Фрейя подошла к нему со своей мисочкой мюсли, залитых йогуртом, он откинул голову, приканчивая остатки кофе, и с чашкой в руке начал подниматься из-за стола. На его лице была открытая улыбка, благодаря которой он выглядел совсем мальчишкой.
– Давай я тебе что-нибудь принесу, – предложил он, глядя на содержимое ее миски. – Тебе нужно больше есть, ты знаешь… это включено в стоимость номера.
– Рассуждаешь прямо как настоящий американский турист.
– Эй, я живу в Лондоне. Это ты у нас из Штатов прибыла.
– Конечно, я выпью кофе.
Он с минуту на нее смотрел, словно пытаясь понять, как она себя чувствует. Но спрашивать не стал.
– Без сахара, но со сливками, насколько я помню?
Затем он удалился. На улице за окном проезжала вереница велосипедистов, а небо над городом было синим. Фрейя положила локти на стол и прижала кончики пальцев к внутренним уголкам закрытых век. Из вестибюля гостиницы, за углом от лифтов, до нее донесся настойчивый рингтон. Это напомнило девушке о том, что, как только с едой будет покончено, нужно послушать оставленное сообщение.
Портье проверил записи.
– Да. Пакет прибыл вчера вечером, доставлен с курьером. Если вы будете так любезны подождать минутку, я схожу в кабинет и принесу его.
Это был скрепленный печатью белый конверт с широкой наклейкой, содержащей логотип и обратный адрес офиса, в котором они побывали накануне. Ниже от руки были написаны имя Фрейи и название гостиницы.
– Это же от Холдена! Можно мне посмотреть?
Вопрос Питера был, конечно, формальностью. Позаимствовав ножницы на стойке регистрации и усевшись на диван в вестибюле, Фрейя аккуратно разрезала конверт и осторожно извлекла из него сначала лист плотной кремовой почтовой бумаги, а затем – тонкий, хрупкий конверт с написанным от руки адресом Королевского посольства Дании в Бухаресте, Румыния.
– Он отдал письмо, – понизив голос, произнес Питер. – Ты сделала это – ты заставила его передумать!
Фрейя развернула записку от Холдена и вслух прочитала:
Дорогая мисс Мур!
После Вашего сегодняшнего визита я считаю нужным ответить на Ваши слова о том, что будущее во многом зависит от материалов, которые помогут разобраться в прошлом. Если мы представим себе историю как анфиладу комнат, то, вероятно, картины – это окна, выходящие в комнаты, куда можно заглянуть, но больше нельзя войти. Я изучал творчество Виктора Рииса много лет. Большинство дверей на его картинах открыты или полуоткрыты и все же (как и его непрозрачные окна) утаивают то, что находится за ними.
Сегодня Вы восстановили мое доверие к Йону Алстеду, и я неожиданно был тронут этим подарком. Вы открыли мне, что предательство, которое я столько лет приписывал ему, в действительности совершил член Вашей собственной семьи. Хотя Вам, несомненно, было трудно сделать это признание, я могу лишь сказать, что не понаслышке знаю о давлении, принуждавшем людей становиться информаторами и торговать тайнами; оно было общей чертой жизни в той части мира в те годы.
В этом письме я не стану подробно описывать тяжелые испытания, которым подвергся по воле румынского правительства, прежде чему меня появилась возможность уехать. Вероятно, достаточно будет сказать, что в самые сложные времена именно образ Йона Алстеда, произносящего слова непоколебимой уверенности, который самопроизвольно появлялся в моем сознании, поддерживал меня, пока худшее не миновало. На протяжении многих лет, не обладая какими-либо точными сведениями относительно причин его предательства, я убеждал себя в том, что не имело значения, был ли этот образ правильным, поскольку, ложный или истинный, он служил цели. Судя по тому облегчению, которое я испытал, услышав Ваше объяснение, теперь мне кажется: когда у одного человека есть основания для веры в честность и преданность другого, это действительно меняет мир к лучшему.
Как ученый, я сожалею о том, что должным образом не указал авторства тех мест моего исследования, которые были взяты непосредственно из дневника миссис Риис. Я надеюсь, Вы поймете – страх из-за возможного обнаружения связи моей биографии с Румынией сыграл не последнюю роль в этом решении. Я удостоверюсь, чтобы в любых последующих переизданиях моей работы на дневник были сделаны надлежащие ссылки.
В заключение я считаю необходимым ответить взаимностью на Вашу честность и отдаю в Ваши руки письмо, которое Вы искали. Вы были правы. Я перехватил его и помешал Алстедам узнать часть истории происхождения их картин. Мне жаль Вас разочаровывать, но Вам станет ясно, что письмо не представляет никакой ценности ни для румынского «шпиона», ни для исследователя, жаждущего глубже понять творчество Рииса. Это простая записка, сопровождающая дневник, и только сам дневник, как оказалось, содержит идеи и факты, пригодившиеся для моего исследования. (Мимоходом я хотел бы заметить, что мисс ван Дорен производит впечатление благовоспитанной девушки, и я никогда не понимал, почему она выдавала себя за цыганку. В моей стране это презираемые люди.) Письмо хранилось в моем архиве все эти годы только потому, что я не в силах уничтожить любой клочок истории. Как бы то ни было, ее письмо – это мой Вам подарок. Я благодарен Вам, ведь Вы восстановили мою веру в дипломата, который рисковал своей карьерой, чтобы помочь другому человеку изменить жизнь.
Искренне Ваш,
Михай Олтяну.
СИНАЯ, РУМЫНИЯ, ЛЕТО 1985 ГОДА
Йон проверяет, на месте ли руки и ноги. В ночной тьме он ощущает, как в шею ему впиваются сучковатые ветки. Его предплечья ободраны до крови; подвернутая правая лодыжка пульсирует от боли. Вот так, наверное, чувствует себя зверь, попавший в ловушку – яму, замаскированную под твердую почву.
Йон предпринимает попытку согнуться и перевернуться на бок, обнаруживая этим движением новые болевые узлы. Яма больше похожа на траншею, усыпанную прошлогодней листвой и ветвями. Когда он протягивает руку, чувствуя, как жжет кожу на ладони, его пальцы нащупывают что-то похожее на отформованный бетон, за которым следует какое-то волокнистое пространство, возможно дерево. Когда он шевелится, листья под ним шуршат. Йон замирает, и из леса до него доносится слабый хруст. Ему трудно сказать, издают его ночные животные или просто ветки трутся друг о друга на ветру. Посол старается восстановить в памяти, что произошло.
Пытаться вылезти кажется бессмысленным. Земляные стены, возвышающиеся вокруг, не слишком высоки, но накренены круто, и он не знает, в какую сторону идти, даже если ему удастся выбраться и захочется вернуться домой. Проще остаться здесь, среди листьев, которые к этому времени уже хорошенько улеглись у него под спиной и по бокам тела. Йон разжимает кулак, в котором все это время держал пустой пакет из-под вишен. Он из последних сил приподнимается на локтях и подкладывает смятый пакет под голову, которая тут же поворачивается набок и укладывается на отдых. На слое оберточной бумаги его лицу лежать гораздо приятнее, чем на веточках и листьях.
Йон пробуждается от запаха хвои и прохлады росы. Влага пропитала его бумажную подушку, кожу головы и листья вокруг, словно бы для того, чтобы вызвать в нем воспоминания о тех студенческих днях, когда он совершал пешие прогулки с рюкзаком. Посол садится и оглядывается по сторонам. Влажные и жесткие рукава облепляют его руки. Солнце еще не взошло, но небо светлое. Когда Йон понимает, где находится, его грудь начинает сотрясаться от некоего подобия смеха. Он только что провел ночь в санно-бобслейной трассе румынской олимпийской сборной. Однако веселье обрывается, как только на него наваливаются воспоминания о прошлой ночи.
Посол вскарабкивается и становится у края желоба. Боль расползается от правого колена вверх по бедру и вниз по голени. Он поворачивает голову и вытягивает шею, пытаясь разглядеть, где начинается трасса, но ему это не удается: слишком далеко от вершины холма. Тогда он смотрит вниз, чтобы установить, где ее финиш. Тот оказывается видимым. Йон представляет себе эту трассу зимой, покрытую снегом и льдом: морозный воздух пропитан тревожным трепетом; скорости выше, чем у ураганных ветров; острота металлических санок; яркие обтекаемые костюмы; ощущение риска…
Спускаясь по дорожке, он прилагает усилия, чтобы идти нормальной походкой, не желая хромать или щадить травмированное колено. Пара морских пехотинцев в шортах и футболках, чьи движения идеально синхронизированы, бегут по направлению к нему. Держа курс в лес, откуда Йон неуклюже выходит, погруженный в свои мысли, они слегка кивают ему в знак приветствия. Если, как он ожидает, жена и друзья выкажут удивление его ночным отсутствием, Йон просто вкратце расскажет им о произошедшем. Он пошел прогуляться, упал и подумал, что лучше не шевелиться, пока он не отдохнет и не сможет вернуться домой при свете дня. Такая история кажется правдоподобной и убедительной. Она будет понятна даже для Фрейи. Йон чувствует, как его собственная голова кивает в знак согласия, пока сам он толкает парадную дверь коттеджа, которая в ответ с готовностью распахивается перед ним.
В доме тихо. Вирджилия моет посуду. Кажется, все еще спят. Проходя мимо двери кухни, Йон на приближенном к румынскому языке произносит обыденное приветствие, какое сказал бы человек, вернувшийся с ранней утренней прогулки. Затем спешит в ванную комнату, чтобы смыть следы падения и сна под открытым небом. Вытирая волосы и лицо полотенцем, Йон слышит жалобный воркочущий звук и сразу догадывается, что это Фрейя спускается по лестнице. Лицо девочки сморщено в гримасе. Одну руку она держит перед собой, с пальцами, сложенными как клешня, вторую же прижала ко рту, из которого сочится кровь. Йон бросает полотенце, хватает пригоршню салфеток и в мгновение ока оказывается на коленях у подножия лестницы.
Фрейя размахивает в воздухе маленьким зубом, на который он безответственно не обращает внимания.
– Ммм… о-о-ох… – бормочет малышка.
Ее глаза зажмурены, и Йон даже не уверен, знает ли девочка, что это он. Стоя перед ней на коленях и обнимая ее маленькие, обтянутые мягкой фланелью плечи, он показывает Фрейе, как прижать салфетку к десне, чтобы та перестала кровоточить. Только после этого Йон хорошенько любуется зубом. Он преждевременно приступает к поздравлениям – мол, теперь она большая девочка, у нее выпал зуб! – но вдруг понимает, что Фрейя смотрит на него с недоумением, которое предназначает для взрослых, выбравших неверный тон.
– Папы нет, чтобы вставить его обратно!
Она снова начинает плакать, уткнувшись своим горячим лбом в его руку. Итак, откладывая вопрос о том, где могут быть Маргарет с Логаном, если они не спят в своей комнате, Йон пытается принять тот новый факт, что, по всей вероятности, на него свалилась задача сообщить ребенку новости: выпавшие молочные зубы обратно не возвращаются. Он со страдальческим раздражением думает о том, как родители могли не открыть ей эту горькую правду жизни заранее.
– Йон, ты здесь! – доносится с верхней площадки лестницы голос Софии.
Йон с Фрейей поднимают головы. Даже в этой сельской глуши София выглядит элегантно. Кашемировый свитер со строгими брюками дополняют простые жемчужные серьги и тонкое золотое ожерелье.
– Я отправила Маргарет с Логаном на поиски. Ты не встретил их по пути? Я подумала, что-то случилось. Сначала они не хотели идти; настаивали на том, что все в порядке. Они слышали, как ты вернулся вчера ночью, и предположили, что ты решил поспать на диване, чтобы не будить меня, но потом оказалось, что тебя нет… ты снова ушел рано утром? На прогулку? Они считают, все было так.
– Нет. Меня здесь не было.
Йон гладит Фрейю по голове и поднимается, выпрямляя ноги, которые затекли от сидения в согнутом положении у лестницы и все еще болели после ночных приключений. Они сказали ей, что он вернулся прошлой ночью? Его несказанно поражают люди, способные так лгать. Йон принимается быстро соображать, но не с целью сочинить собственную историю, а в попытках объяснить себе, зачем Логану и Маргарет понадобилось так говорить. Ведь они никак не могли слышать, что он пришел в коттедж. Его там не было. Он всю ночь провел на улице.
Йон с трудом идет к дивану и низко наклоняется, чтобы опуститься на него.
– Вечеринка… – говорит он. – Мне нужно было проветрить голову после жары и шума, которые там были. Я пошел прогуляться в лес и заблудился. Потом упал.
Он протягивает руку к жене, чувствуя себя ребенком, который не умеет врать. Догадывается ли об этом София? Она не подает виду, а просто подходит, чтобы осмотреть его раны. София быстро обнимает Фрейю, желая ей доброго утра, затем издает требуемые сочувственные возгласы при виде рук и шеи своего мужа, где колючие кусты оставили замысловатые красные узоры.
София гладит Йона по голове.
– Ну что ж, – говорит она, – слава богу, ты в порядке. Как ужасно спать в лесу и ждать, пока посветлеет, чтобы вернуться домой. Ты не видел никаких признаков медведей? Говорят, они водятся в этой местности. Мысль о том, что ты сталкиваешься с диким зверем, ночью, один…
– Медведи? – взвизгивает Фрейя.
Йон понимает, что она видит во всем этом романтику сказки. Хотя зуб забыт не до конца и ему все еще нужно найти способ утешения в связи с этой потерей, за чарующим рассказом о том, как он заблудился в лесу, кишащем медведями, Фрейя уже стала оправляться от травмы, с которой начался ее день. София отпускает его руку.
– Я сделаю кофе. Они скоро вернутся и будут рады тебя видеть.
После того как София уходит здороваться с Вирджилией и приводить в действие капельную кофеварку, которую они привезли с собой, Йон снова поворачивается к Фрейе. Ему смутно припоминается, что обычно дети получают деньги от ночной феи, имеющей слабость к молочным зубам. В связи с этим он начинает шарить в карманах в поисках мелочи, которой бы мог вознаградить Фрейю в дополнение к подбадривающим словам.
Подоткнув ночную рубашку под себя, Фрейя сидит, скрестив ноги, уверенно ожидая утешения, которое обещает ей его присутствие. Ее волосы нечесаны, и, глядя сверху вниз на ее макушку, Йон внезапно вспоминает другую голову, которую видел в таком же ракурсе. Непрошеный образ Тиб возникает, как нефтяное пятно, покрывающее прозрачную поверхность воды. Хотя Йон из тех, кто склонен решать задачу шаг за шагом, в этот момент великое озарение обрушивается на него целиком и сразу: Логан и Маргарет думают, что он провел ночь с Тиб Вест.
Йон тщательно обдумывает свою догадку. Они видели его в двери комнаты Тиб. Прошлой ночью он не вернулся домой. Чтобы защитить его от последствий прелюбодеяния или же Софию – от боли в случае, если это раскроется, они солгали его жене, будто слышали, как он вернулся прошлой ночью, и выдвинули предположение, что он спал на диване, дабы ее не беспокоить. Теперь, хотя эта ложь была абсолютно ненужной – он рассказал Софии правду, и она ему верит, – у него не было возможности очистить свое имя от невысказанных обвинений.
Еще хуже то, что, если эта пара считает его способным на такое, его мучительная сдержанность в отношении Маргарет, должно быть, кажется им скорее чем-то вроде робости или безразличия, а не самой благородной и целомудренной разновидностью любви. Йон реагирует на это личное унижение остро, но в соответствии со своей природой. Он решает взять на себя ответственность за то, что видел Маргарет – стал одним из ее зрителей. В конце концов, он ведь хотел увидеть ее; даже мечтал об этом. За это моральное уродство он осуждает себя в такой же степени, как те, кто заметил его прошлой ночью с Тиб. Таким образом, он признает за собой вину, подразумеваемую его заботливыми друзьями.
Йон сжимает монету в кармане. Фрейя сидит на полу, с нетерпением ожидая, что будет дальше. Когда он достает монету, к нему приходит идея: мальчик бежит по улицам и по дорожке к замку. Йон начинает рассказ.
